Читать книгу Кризис Ж - Евгения Батурина - Страница 3

Краснодар, 30 апреля 2016 года

Сестры бывают разные. Родные, двоюродные, троюродные. Старшие, младшие, средние. Сводные – причем как «полусестры» – half sisters, так и «недосестры» – step sisters. Есть английские «сестры в законе» – sisters-in-law, они же французские «красивые сестры» – belle sœurs, они же по-русски не так красиво – золовки и свояченицы. Есть сестры милосердия, сестры-евхаристки и даже сестры-хозяйки. Мне же досталась сестра Антонина.

Сестра Антонина на самом деле мне не сестра. Ни наполовину, никак: я единственный ребенок в семье. Мы познакомились девять месяцев назад, и то случайно. Зато все, что со мной произошло с тех пор, произошло из-за нее. Если бы не она, я бы сейчас жила себе спокойно в Москве, в Бутово, гладила кота, пиарила йогурты, пекла печенье и не думала ни о каких мужчинах. Вместо этого – встречаюсь с одним, люблю другого, в голове сумбур, на сердце рана, а сама я почему-то в Краснодаре!

Глаза у сестры Антонины ненормально синие, особенно в трех случаях: когда наденет что-нибудь подходящего цвета, когда выпьет и когда жалеет себя. А сегодня она сорвала ультрамариновый джекпот – заказала третье пино гриджио, половину предыдущего пролив на ярко-голубое платье в горошек, и упоенно страдает. В общем, сейчас у меня стойкое ощущение, что мы с ней и правда сестры: так сильно раздражать могут только близкие родственники.

– Вино жалко, – причитает Антонина. – Холодное было и сухое.

– А платье тебе не жалко? – интересуюсь я. – Холодное и мокрое.

– С ним как раз ничего не случится, это чудо-платье. Я его купила года два назад на свадьбу Германа, нашего легендарного второгодника. Он всех своих одноклассников позвал, все составы… Только внезапно выяснилось, что Гера теперь не второгодник, а мэр маленького, но настоящего городка, и на его свадьбу надо надевать что-нибудь солидное – и в пол, а не в горошек. К тому же при ближайшем рассмотрении горошек мой оказался мелкими зайчиками. В общем, свадьбу я в итоге пропустила, а платье в зайчиков зато теперь везде таскаю. Оно не мнется, не пачкается и помещается даже в клатч. Это были все хорошие новости к этому часу.

И сестра Антонина вздохнула – ознаменовав переход к плохим новостям:

– А вот клатча у меня нет! И в Ялту мы, похоже, не едем.

Интересная штука жизнь – особенно после трех бокалов гарначи, которую я пью вместо пино гриджио. Год назад мы с сестрой Антониной даже не были знакомы. А теперь вот вместе не едем в Ялту.

– Гоша звонил из сервиса. И сказал, что машину не починят ни сегодня, ни завтра, – говорит Антонина с обидой. – Там ремень сломался.

– Какой ремень?

– Не знаю, водительский, пассажирский? – качает она головой и делает очень большой глоток.

Плохо. Видимо, речь о ремне ГРМ. И если он порвался, то от пассажирских ремней в ближайшее время толку никакого.

– Боря предлагает теперь всем вместе ехать в Сочи, – горестно продолжает Антонина. – А мама с Владимиром Леонидовичем – наоборот, в Анапу. А Гоша…

Но я перестаю слушать, потому что меня отшвыривает словом «Боря» к противоположной стене. А пока я не слушаю сестру Антонину, продолжая в такт кивать и даже вставлять правильные реплики, расскажу, кто мы такие и как оказались в Краснодаре.

Мы все из Москвы. Там живем и оттуда сейчас едем. Родились, правда, в разных местах, но для настоящих убежденных москвичей это не важно. Здесь, в Краснодаре, у нас точка общего сбора. Планировалось, что завтра утром мы вместе позавтракаем и разъедемся кто куда. Антонина, ее бойфренд Гоша и я – в Ялту к друзьям. Антонинина мама и отчим с внуками – в Анапу. А Боря – в Сочи. Так мы хотели провести майские праздники.

Ну вот, теперь я сама сказала «Боря» – и меня отбросило уже даже не к стене, а вовсе в Воронеж.

В Воронеже я полюбила Борю. До этого полгода не могла полюбить, а там вот смогла.

Странно, конечно, что раньше не получалось. Борю любят все, кроме меня. Его бесчисленные друзья и бесчисленные девушки, а также кассиры, бизнесмены, таксисты, троцкисты, майнеры биткойнов, матери в декрете и отцы русского рока. И даже системные администраторы, что уж совсем невероятно.

Боря веселый, добрый и щедрый. Он весь контрастный, как стильная ч/б фотография. Черные волосы, черные глаза, черное пальто, черная машина – и белые рубашки, белые зубы, выразительные, будто гуманным шаржистом нарисованные, черты лица. Нос такой… заметный, ресницы, брови. И что-то всегда в руках – подарки, цветы, вино, а лучше шампанское, многообещающие на вид коробки и пакеты. Ну и роста в нем метра два. Мне как девушке высокой это важно почему-то.

Мы познакомились дома у Антонины в прошлом октябре. Боря приехал со своим лучшим другом Гошей в ее Нехорошую квартиру на Земляном Валу. Так мы все эту квартиру называем – а на самом деле она очень хорошая, там есть монументальный балкон, выходящий на Садовое, отдельный склеп для кастрюль и столько комнат, сколько нужно людям, случайно прибившимся к этому славному берегу. Боря влюбился в меня с порога Нехорошей квартиры. Я обычно не замечаю таких вещей, но он правда сходу остолбенел. А когда перед тобой столбенеет двухметровая статуя, это очень красиво и очень заметно. Боря отдал тогда Гоше миллион пакетов еды, Антонине – букет лиловых тюльпанов, моргнул, развернулся и исчез. Вернулся с новым букетом – кудрявых пепельных роз. А я люблю розы, особенно кудрявые, тем более пепельные.

Мы пошли на монументальный балкон – чтобы покурить и оставить Антонину с Гошей наедине, они тогда только-только начали встречаться. Я вообще-то не курю, но мы хотели быть вежливыми. Роняли пепел на Садовое, говорили о детстве, Боря закрывал меня от ветра – собой. После чего позвал в Большой театр. И я пошла. И еще раз пошла, и еще, в разные театры. Наряжалась каждый раз – для него хотелось наряжаться. Как-то мы приехали после спектакля в «Фоменко» ко мне домой, на Шаболовку и… Боря ничего особенного не делал – ну, чуть задержал руки на моих плечах, когда помог снять цепочку, душившую меня весь спектакль. Но в тот момент я оценила перспективы и поняла: надо либо остаться с ним навсегда, а особенно сегодня, либо не морочить человеку голову. Оставаться не хотела, потому что не была достаточно влюблена. А просто переспать – ну не знаю, не Борин это масштаб. В общем, я отказала ему тогда – мягко отвела его руки. Он расстроился, покачал головой, выкурил четыре сигареты. Но не ушел, съел испеченный мной для него пирог с рыбой, лег на столетнем диване в углу, вытянув ноги в сторону Донского монастыря, а утром повел меня завтракать в оладийную и потом продолжал со мной дружить что есть сил.

На Новый год Боря уехал в Израиль к родителям, а я утром 1 января проснулась в Нехорошей квартире на другом столетнем диване, и не одна – с бывшим парнем Антонины, Антоном. У них была долгая, сложная и вроде бы завершенная история, из-за него сестра чуть не рассталась с Гошей, но вовремя образумилась. Антон симпатичный парень, и умненький, и с ним можно часами лежать в постели и говорить о работе или книжках, а потом не видеться недели две: он корреспондент на ТВ, часто ездит в командировки. Мы стали встречаться как-то легко и вполсилы, но на всякий случай втайне от Антонины – оба боялись ей рассказывать. Теперь она уже знает о нас. Догадалась случайно, поначалу действительно устроила истерику, потом успокоилась. Пришла однажды, села рядом, насупилась и произнесла отрепетированное: «Прости, я странно отреагировала на вас с Антоном, давайте все уже дружить и обниматься».

Эх, сестра Антонина, знала бы ты, как «странно» отреагировал Боря!

– Серьезно? – заорал он, когда я рассказала ему об Антоне где-то в районе 8 Марта. – Этот Антон? Да что с вами такое, сестрички Козлюк? Обе, ну блин!.. Обязательный обряд инициации или генетическая травма?

– Генетической эта травма быть не может, – отвечала я, пока Боря курил сто сорок сигарет одну за другой. – Мы не настоящие сестры, хоть и обе определенно Козлюк.

Но Боря впервые меня не слушал и не внимал моим доводам, а только втянул кило никотина, потер нос и сказал:

– Ну ок, горько. Со мной ты, значит, не можешь, а с ним можешь.

Больше он не орал, не удивлялся и ни в чем меня не обвинял. Только девушку нашел в баре, Ксению.

Он быстро ввел ее в нашу компанию, и мы с сестрой Антониной честно пытались Ксению принять и полюбить. Но однажды она при мне – Боря этого не видел – резко отчитала пожилого дядечку-курьера, потому что тот назвал ее дочкой (сексизм и эйджизм) и попытался оправдаться и доказать, что у него заказ на 20:00, а не на 19:30 (газлайтинг и менсплейнинг). И я поняла: не полюблю ее никогда, это самодовольное благополучное дитя, взрощенное папой Инстаграмом[1] и мамой Популярной Психологией. «Я думаю, надо всегда выбирать себя», – серьезно заявляла она, хотя в жизни не стояла перед таким выбором, и добавляла: «Быть удобной не значит быть счастливой!»

– Мир так сложен и к тому же мне должен! – изобразила Ксению Инстаграмовну* сестра Антонина. – Вот я тоже против сексизма и газлайтинга, только настоящих, а не воображаемых.

– Ну да, Ксения целыми днями на одной ноте воет: «Волки!» И перерыв делает только на кофе без кофеина, который ей, конечно же, кто-нибудь обязан принести, иначе трагедия, – поддержала я сестру. Не любить кого-то неприятного лучше в компании, чем в одиночку.

Ксения должна была поехать в Сочи с Борей. Но в очередной раз на что-то страшно обиделась (то ли он обесценил ее чувства, то ли не лайкнул фоточку) и осталась в Москве. А я как раз продала машину и скучала по маленькому моему лысенькому опелю по имени Ося, и Антон еще уехал в командировку в Оман, так что сестра Антонина позвала меня присоединиться к их большому южному походу.

Моститься на заднем сиденье Гошиного мустанга мне было бы неудобно: я же не хомячок, а женщина ростом 176 см. В общем, демарш Ксении оказался кстати, и я поехала с Борей в его черном мерседесе, седане E 350 2012 года. Договорились, что я в Краснодаре обращусь в хомячка и пересяду к Антонине с Гошей, а Боря покатит себе спокойно в Сочи один. Все были согласны и довольны. Кто ж знал, что в Воронеже я его полюблю!

Воронеж был первым значимым пунктом нашего путешествия. А еще это родина Бори и Гоши – они жили в соседних подъездах и дружили с детского сада. Город мне понравился. Там, наверное, хорошо было расти: широкие улицы, много домов с башенками, несколько театров, люди спокойные и интеллигентные, весна относительно ранняя. Боря и Гоша ходили в инновационную школу, которые в 1990-е начали появляться по всему бывшему Союзу. Их классного руководителя звали Байрон, он вел английский язык.

Мы сидели в старой квартирке их друга и одноклассника – кажется, Петра или Павла, Боря с Гошей рассказывали о своем детстве, а я нашла за тахтой древнюю гитару в полустершихся наклейках и попыталась ее настроить. Тут оказалось, что у гитары не хватает одной струны. И что учитель Байрон недавно умер.

– А Байрон умер, – сказал Петропавел. – Скончался от онкологии в январе.

Вот тогда я посмотрела на Борю и влюбилась. Как будто потерянная гитарная струна вдруг нашлась и пронзила насквозь мое сердце. Может, у них традиция такая в городе Воронеже, не знаю.

– Ого, – произнес Боря речь на смерть Байрона, и я заметила, какой он красивый.

Возможно, тогда я впервые увидела его по-настоящему серьезным. Не веселым и жизнерадостным, как большую часть времени. Не расстроенным или злым, как когда я его расстраивала или злила, – а серьезным. Лицо его разгладилось и будто приняло задуманные природой очертания. Не такой уж у него большой нос – подумалось мне. А глаза какие невообразимо черные. И умные, господи. И как он голову наклоняет чуть вправо, когда сосредоточен, и как щетина легкой тенью лежит на щеках, и как кулак постукивает по хорошо очерченному подбородку. Да он идеальный человек.

А тут Боря еще и заговорил:

– Байрон был лучшим учителем. Он мог любого человека научить английскому, но не это в нем главное. Он всегда и со всеми был вежлив, называл нас на «вы», обращался как с равными, но без фальши, без популистских акций. Его безмерно уважали, к нему шли за советом, ему доверяли тайны. Он был добр, причем деятельно добр, и неравнодушен. Когда я пропустил полгода, он занимался со мной вечерами бесплатно, да еще и кормил: помню эту жареную курицу…

Он не повышал голоса, кажется, никогда, и я только один раз в жизни видел, как Байрон потерял терпение. Наша староста Вера Маслова, девица довольно вздорная, вдруг посреди урока начала выговаривать Байрону за то, что он полчаса рассказывал, как американцы празднуют Хеллоуин, День благодарения и Рождество, а не готовил нас к выпускному экзамену. Байрон осекся, покраснел и вышел из класса. Но через пять минут вернулся и спокойно продолжил урок…

Он действительно не готовил нас специально к экзаменам. Только вот мы их сдавали лучше всех в городе. А на уроках играли в «Государство», например. У каждого была своя должность: я был министром финансов, он вот (Боря кивнул на Гошу) – вообще президентом. Выпускали газеты и журналы. Даже вели телепередачи. У нас в школе была своя телестудия, обычно там директор выступал раз в год и зарядку по утрам показывали, а Байрон нам рассказывал, как снимают настоящие ток-шоу, и мы сделали несколько программ. Потом играли в книжный магазин – кто-то был продавцом, кто-то издателем, кто-то поставщиком бумаги, кто-то работал в типографии. Выводили магазин на самоокупаемость, попутно изучая, как устроена экономика малых предприятий. И все это, конечно, на английском языке. Какие там Бо́рис и Лина из советского учебника! Какая, к черту, семейка Стоговых, проживающая на «Револьютсии проспект-стрит»! У нас была настоящая жизнь, не то что у них. Это Байрон как-то оставил нас (снова кивок в сторону Гоши) после уроков и спросил, правда ли мы хотим поступать в пед, как почти весь класс. «Вы уверены, Боря, что педагогика – ваше призвание?» – так и слышу его голос. Мы тогда подумали-подумали и поехали в Москву, в ИСАА… Звонили ему после каждого экзамена: сначала ему, потом родителям. И он был так счастлив, когда мы поступили…

Боря замолчал и опустил голову, мы какое-то время сидели в полной тишине.

– Педагогика была его призванием, – продолжил он. – Он легко удерживал внимание тридцати подростков по шесть часов подряд. Мы же на инязе учились, английский был каждый день, кроме вторника, а в понедельник – сразу три пары. Мне кажется, Байрон мог бы стать руководителем любого уровня, народ за собой повести, революцию возглавить. Ну или хотя бы вести курс в университете. Но он был простым учителем, даже не завучем. И при нас, и еще много лет после нас. Он всегда был. А теперь его нет.

Вам знакомо желание немедленно оживить Байрона? А сказать другу, которого полгода старательно убеждала в своих исключительно дружеских намерениях, что теперь он самый красивый человек на земле? Сложное чувство, комплексное. Оно обрушилось на меня и не отпускало до самого Краснодара. Я говорила с Борей, слушала его, смотрела на него и думала об этом, пока он подпевал радио «Мелодия. Бобров» (мелодия бобров? что?).

По пути выяснилась пара любопытных деталей. Например, Боря, когда собирается ехать на машине задним ходом, не по зеркалам ориентируется, а кладет руку на спинку пассажирского сиденья и смотрит назад, как американцы. Раньше я этого не замечала. А теперь от этой его руки каждый раз шел нестерпимый жар. И казалось, что Боря хочет меня обнять, и приходилось сдерживаться, чтобы не броситься ему стремительно на шею через коробку передач.

Или вот еще: Боря может заснуть в любой момент в любом положении. Проспать пять минут и снова, бодрым и довольным, помчаться дальше. Он это отлично контролирует, и в дороге в том числе. Поэтому где-то в районе Каюковки он вдруг съехал аккуратно к обочине, сказал мне: «Прости, я немножко устал», откинул голову назад и уснул. Я хотела было предложить сменить его за рулем – все-таки у меня водительский стаж восемь лет и ни одной аварии, но он уже не слышал, спал. И спящим казался еще красивее, что странно: ведь у него удивительные глаза… Загадка! Через пять минут Боря уже несся по трассе, напевая: «Каюковка, Каюковка, мы встретились в Каюковке», а я только хвалила себя за то, что не стала будить его, например, поцелуем.

В общем, под Воронежем я была безнадежно влюблена. А в Ростове, где мы ночевали, вспомнила о существовании Ксении и немного Антона, устыдилась и наговорила сестре Антонине лишнего, безостановочно болтая о Боре за ужином. На следующий день, проезжая указатель на поселок Веселая Жизнь, загрустила: собственный поворот к радости я явно пропустила полгода назад.

В Краснодаре, куда мы с Борей приехали довольно рано, я решилась на важный разговор. Момент был удобным: мы обогнали всю процессию, заехали в кафе пообедать, громадине мерседесу нашлось роскошное место на парковке, а Боря заказал борщ и поэтому был в отличном настроении.

«Надо поговорить. Мне надо с тобой поговорить. Нам надо поговорить, потому что…» – репетировала я.

Принесли борщ.

И я спросила Борю:

– А кстати, какой у тебя рост?

Он улыбнулся – так, будто сейчас ответит: «Никакого», но сказал:

– Сто девяносто три.

– Тебе этот вопрос часто задают? – догадалась я.

– С детского сада, – снова улыбнулся он. – А что?

Ничего, это мой любимый рост. А нам надо поговорить.

– Я бы… Нам бы … – начала я хрипло, и тут у Бори зазвонил телефон.

Это был его лучший друг Гоша, который вместе с моей сестрой Антониной застрял в Краснодарском крае, потому что у них сломалась машина. Что иронично – у поселка Веселая Жизнь.

– Беда, – сказал Боря, отложил с сожалением ложку и встал во все свои 193. – Надо ехать.

– Доешь борщ! – строго приказала я.

Это было все, что я тогда имела право сказать.

Боря послушно съел почти весь борщ. Потом оставил меня гулять по солнечному Краснодару, поехал за Гошей и Антониной, привез их самих и их мустанг на прицепе. И вот они с Гошей отправились в элитный краснодарский автосервис выяснять подробности, а мы с Антониной пошли пить белое и красное вино на улице Красной.

И сейчас ее волнует только одно: как же она теперь, бедненькая, попадет без машины в Ялту. Когда у меня жизнь рушится, а Боря завтра уезжает в Сочи.

– Жозефина! – услышала я. – Жозефина Геннадьевна!

Ах да. Жозефина Геннадьевна Козлюк – это я. Приятно познакомиться.

– Сестра Ж.! – сказала сестра Антонина. – Вам с Борей надо поговорить.

Краснодар, гостиница, 30 апреля, позже вечером

– Продиктуй, пожалуйста, свои паспортные данные, – попросил меня Гоша.

Мы только что вернулись после ужина в отель и зашли к ним с Антониной в номер. Гоша хотел купить нам троим билеты на самолет в Симферополь – на завтра. Оттуда до Ялты мы собирались взять такси. Боря жил этажом выше и попрощался с нами в лифте. Пока Гоша искал варианты, сидя за столом с ноутбуком, сестра Антонина безуспешно делала мне страшное лицо. «Иди поговори с Борей!» – кричало это лицо. Два часа назад то же самое говорила сама Антонина, вслух. А я вяло отнекивалась. В самом буквальном смысле – повторяла «нет», без объяснений. Не было у меня аргументов, кроме «ничего из этого все равно не выйдет, пусть мирится с Ксенией, женится на ней, заводит сто одинаковых детей и выкладывает их в инстаграм*».

– Еще раз, – сказал Гоша. – Серия 46 06, номер повтори.

– 666… – начала я, и тут в дверь громко постучали.

Сестра Антонина сорвалась с места, как годовалый щенок, и побежала открывать.

– Наверное, горничная, – предположила я и села на кровать. – Или террористы. Или черт.

– 666, – ровным голосом подбадривал меня Гоша. – Дальше?

– Дальше – тишина! – радостно возвестил Боря, поставив на стол картонку с четырьмя стаканчиками кофе и торт «Наполеон» размером с Францию.

Из-за спины у него выглядывала сияющая Антонина, в руках держала, будто кубок, вазочку с клубникой.

– Без меня кофе пить собрались, совсем с ума сошли, – укорил Боря и протянул мне один из стаканчиков. – На, это кортадо. Двигайся, давай.

И приобнял меня слегка, бережно так, чтобы я, двигаясь, не свалилась с кровати. Сел рядом. Мне стало жарко – хотя до этого я дважды просила Гошу выключить или хотя бы убавить кондиционер.

– Кор-ртадо! – произнесла Антонина с максимально испанским акцентом. – Как ты его только нашел в Краснодаре в десять вечера?

– О, и «Наполеон», кажется, домашний, – заметил Гоша. – Где взял?

– У Зинаиды, – пожал плечами Боря. – Позвонил, мне быстренько сделали и привезли.

– Быстренько, – фыркнула Антонина. – Тебе явно не знакома технология производства «Наполеонов».

– А тебе явно не знакома Зинаида, – парировал Боря. Но уточнять ничего не стал.

Впрочем, мы все давно привыкли, что в каждом городе у Бори по зинаиде, и все они творят какие-нибудь гастрономические чудеса.

– Клубнику, которую Зинаида быстренько вырастила, на «Наполеон» выкладывать? – спросила Антонина деловито.

– Конечно! – кивнул Боря. – Правильный «Наполеон» должен быть с клубникой.

– И с миндальными лепестками, – добавил неожиданно Гоша. – Блин, сайт завис. Придется заново все данные вводить.

– Миндальные лепестки у меня в куртке поищи, – крикнул Боря Антонине в коридор.

– Нашла! – тут же отозвалась она. – И нож тоже нашла, порежу клубнику. Жозефина Геннадьевна, иди сюда, поможешь.

Я вздохнула, встала, отделилась от Бори. Сделала глоток кофе. Божественно, конечно.

– Чей же это хитрый план? – спросила я сестру Антонину шепотом, пока она совершенно не подозрительно заталкивала меня в ванную.

– Мой! – скомандовала она и сунула мне клубнику. – Клубнику мой. И воду погромче включи.

– Я понимаю, что ты делаешь, – вздохнула я. – Борю позвала. Купидонишь.

Когда-то я так же скупидонила их с Гошей. Они тогда расстались и никак не могли сойтись обратно, потому что тупили. Я пригласила Антонину на вечеринку, не сказав, что это Гошин день рождения (придумала Великий праздник водружения люстры, сестру это совершенно не смутило), и вот теперь эти двое счастливо едут в Ялту через Симферополь.

– Прости, но… – сказала сестра Антонина, пряча глаза, – ты не могла бы не ездить с нами? Понимаешь, мне работу в Москве предложили, а у Гоши ребенок в Питер переезжает. После майских праздников нам всем этим придется заниматься, и видеться будем редко. Сейчас, получается, последний шанс. А вдвоем или втроем гулять по Ялте – это разный формат…

Вот так вот. Сестра Антонина, оказывается, вовсе не обо мне заботилась. Просто хочет сбросить по-быстрому балласт в Краснодаре.

– Понимаю. Значит, Борю не ты позвала? – спросила я, изо всех сил пытаясь скрыть разочарование.

– Нет, – виновато улыбнулась Антонина. – Ты же сказала, что не хочешь с ним говорить. Я уважаю твое решение.

А особенно уважаешь свое право на личную жизнь и личное пространство. Ну что ж, я же говорила: мы не настоящие сестры.

– Ладно, – сказала я. – Не вопрос. Поеду тогда завтра в Москву. Если билет найду…

– Прости, – повторила она. – Я тебе из Ялты что-нибудь привезу!

И упорхнула, взяв вымытую мной клубнику.

Я оттерла клубничный сок с рук, трижды их намылила. Меньше всего мне сейчас хотелось возвращаться к честной компании с их «Наполеоном». Я вообще не ем вечерами торты, если уж начистоту. И догадываюсь, что сестру Антонину, обожающую слопать бутерброд-другой в районе полуночи, это раздражает: всегда обидно, когда у кого-то сила воли крепче, чем у тебя.

– Говорят, теперь тебе нужен билет в Москву? – спросил спокойно Гоша, когда я все-таки вытащила себя из ванной. – Я поищу. На какое время? Ближе к вечеру?

И снова уткнулся в ноутбук. Антонина стояла ко мне спиной – раскладывала клубнику по «Наполеону», молчала. Боря пил кофе и смотрел в телефон – судя по лицу, отвечал что-то по работе. Или умолял Ксению себя простить. Сосредоточенное у него, в общем, было лицо, и красивое.

– Из Краснодара в Москву на завтра билетов нет, – сообщил Гоша. – Есть из Сочи на послезавтра.

– Там аэропорт больше, – блеснула знаниями спина Антонины.

Терпеть не могу, когда человек, чувствующий за собой вину, пытается сделать вид, что все в порядке, и поддерживать разговоры ни о чем.

– Ну что, брать из Сочи? – снова вступил Гоша. – Удобный рейс, шестнадцать тридцать. Риббентроп, довезешь девушку?

Риббентроп – это детское прозвище Бори. Такое вот у них в Воронеже было детство.

– А? – оторвался Боря от телефона. – Какую девушку?

– Вон ту, – махнула Антонинина рука в мою сторону. – Моя сестра хочет в Москву.

– Работать и работать? – пошутил Боря. – Довезу, конечно.

Тут я поняла, что ни слова ему не сказала после «доешь борщ» сегодня днем. А человек мне, между прочим, любимый кофе принес.

– Спасибо, – выдавила я. – За кофе. Я его в ванной забыла.

Боря посмотрел на меня странно, отсутствующе, моргнул и вернулся в телефон. Явно ссорился с Ксенией – или даже мирился.

Гоша купил, наконец, все билеты. Мы сели допивать кофе с «Наполеоном» от Зинаиды (мне пришлось попробовать, чтоб никто не вопил). Боря предлагал утром пойти завтракать в Зинаидино кафе – там у них, по слухам, пекли бельгийские вафли. Сестра Антонина умоляла всех проснуться попозже, хотя бы в одиннадцать: она всегда отчаянно отстаивает права сов. Я сидела далеко от Бори, в кресле, и с трудом следила за ходом беседы, зато видела, что он регулярно и невесело поглядывает в телефон. Мне было его жалко, и одновременно хотелось отобрать у него телефон и эффектно выбросить его в окно.

– Тебя проводить? – спросил Боря вдруг.

– Ну да, – не поняла я. – Договорились же. До Сочи.

Все засмеялись – в том числе предательница Антонина. Оказалось, что уже пора расходиться, и мы с Борей идем спать (ох, хотелось бы другого значения этой фразы!), а проводить он меня предлагал до номера.

– Я живу в двадцати метрах отсюда, – буркнула я. – Как-нибудь дойду.

Боря на грубость не обиделся, просто попрощался и пошел к себе. Я долго завязывала в коридоре шнурки на кедах. Надо мной возвышалась сестра Антонина и ждала, когда же я уйду.

Краснодар, 1 мая, после одиннадцати утра

Завтрак получился шумным: пришли мы четверо, а еще мама Антонины, сын Антонины, муж мамы Антонины и внук мужа мамы Антонины (даже не пробуйте сейчас в этом разобраться). Все мы долго читали длинное меню, полное вафель, и пытались разместиться за двумя крошечными столиками. Детей в итоге усадили на разноцветные пуфики, которые Зинаида, крепкая и суровая женщина в бусах, приволокла из соседнего мебельного магазина.

– Кафе называется «Вафли», а надо было назвать «Вафливафливафливафли», – вздыхала сестра Антонина, изображая, что ничего вчера не произошло. – Тут есть вафли с прошутто, салатом «цезарь», омлетом, лимонным курдом и сельдереевым пюре. Сельдереевым! Пюре!

– Еще из кукурузной муки есть, – безжалостно отвечала я. Пусть помучается.

– Я хочу просто со взбитыми сливками, – Антонина закрыла меню, обессилев.

– Взобьем, – коротко ответила выросшая из ниоткуда строгая Зинаида, качнула бусами и исчезла.

После завтрака все долго и шумно прощались у кафе. Мама Антонины с мужем и мальчиками торопились в Анапу – там их ждала какая-то стройка во главе с названивавшим без конца прорабом Магомедом.

– И Магомед, прораб его, – сказала сестра Антонина, и я бы засмеялась, не будь на нее зла.

Ее мама, в очередной раз пообщавшись с Магомедом, усадила всех своих мужчин в синюю шкоду, чмокнула Антонину в нос, села за руль и отбыла в Анапу.

Антонина стояла и смотрела беспомощно вслед шкоде.

– Я уже скучаю, – сказала она. – И по маме, и по ребенку.

Сама я обычно скучаю по людям, пока они еще никуда не уехали. Особенно невыносимо наблюдать чьи-то сборы: в этот момент ясно, что вы четко делитесь на два лагеря, уезжающих и остающихся. Всегда стараюсь сбежать, как только кто-нибудь открывает чемодан.

Вернулся Боря – он ходил курить с Зинаидой. С ним она, конечно, была отнюдь не сурова, хохотала и кокетливо крутила бусы на шее. Гоша сделал шаг к Антонине и сказал, что им тоже пора. Боря еще раз предложил подвезти их до аэропорта, но эти двое ненормальных хотели ехать туда на троллейбусе. Наверное, чтобы поскорее и подольше остаться наедине.

Мы нашли троллейбусную остановку, дождались, когда к ней подъедет, скрипя и накреняясь, здоровенная железная коробка с рогами. Сестра Антонина без предупреждения обняла меня, и в эту секунду я поняла, что уже тоскую по ней. Как бы ни обижалась, как бы ни злилась, как бы часто ни повторяла, что мы ненастоящие сестры.

– Хорошей вам дороги в Сочи, – шепнула Антонина, и они с Гошей и двумя рюкзаками исчезли за дребезжащими троллейбусными дверями.

Я стояла опустив руки, смотрела, как сестра машет мне поверх грязного квадратика с цифрой 7 – номером маршрута.

Троллейбус уезжал, а я потихоньку все понимала. «Хорошей вам дороги в Сочи», – сказала она. И еще: «Не надо с нами в Ялту». «Билетов из Краснодара нет», – сказал Гоша.

Я достала телефон, написала Антонине: «Так это все-таки ты вчера позвала Борю?»

Ответ пришел сразу: «Не!» И следом другое сообщение: «Его позвал Гоша)))».

Моя сестра и ее бойфренд хотели остаться вдвоем – а еще оставить вдвоем нас с Борей. Они дали мне шанс. Беда в том, что я понятия не имела, как им воспользоваться.

– Ну, у нас впереди целый день, – объявил Боря, будто подслушав мои мысли. – Поехали, девушка, которой надо в Москву!

И посмотрел на меня – так, что я четко поняла: он абсолютно, ни капельки больше в меня не влюблен.

Дагомыс – Сочи, 1 мая, вечер

Эта мысль обдала меня кипятком и мучила, изводила всю дорогу до Сочи. Он. В меня. Больше. Не влюблен.

Так просто – почему мне это раньше в голову не пришло. Пока мы с Борей ехали из Воронежа в Ростов и из Ростова в Краснодар, я, внезапно прозревшая и оглушенная, конечно, страдала от любви – но все-таки страдания были замешаны на надежде. Даже не надежде, а тайном знании, уверенности. Все время, что мы были знакомы, я чувствовала, что Боря меня любит. Что эти конкретные два метра – навеки мои, гарантированно, бесповоротно, как полученная по дарственной квартира. И стоит мне сделать маленький шажок, да просто развернуться к Боре, – и он подхватит меня на руки и унесет во дворец, где играют свирели. Я не видела настоящей угрозы в Ксении: предполагала, что всю историю с ней он затеял, чтобы отвлечься от меня. Одного я не учла – чувства проходят. Сами по себе, без участия Ксении или кого-то еще, умирают или трансформируются в безопасный и мирный свой аналог. Был влюблен – стал другом. Как я и хотела.

Я вспомнила момент, когда должна была это понять. Мы собирались с Борей в театр. Был апрель, в МХТ поставили «Макбета», а на работе у меня творился апокалипсис. Договорились, что Боря заедет за мной в офис – так я усилием воли отодвину все дела и конец света, спущусь в лобби и, может быть, не опоздаю на спектакль.

– Вас ожидает шпиц, – сказала девушка с ресепшен, позвонив мне очень не вовремя: я ругалась с толпой народу в разных мессенджерах.

– Какой на фиг шпиц! – крикнула я. – Нужен же вест-хайленд.

Наш рекламный отдел снимал тогда ролик про йогурт, который я пиарю, и в съемках должен был участвовать беленький пес породы вест-хайленд-уайт-терьер. Зарезервированная агентством собака заболела, а нового актера найти не могли, и весь наш этаж только об этом и говорил. Я ждала новостей, и тут вдруг, получается, привезли шпица вместо вест-хайленд-уайт-не-могли-покороче-породу-назвать-терьера.

– Шпиц мне не нужен! – рявкнула я еще раз в трубку.

– Но он здесь. Шпиц Борис Натанович, – пролепетала бедняжка с ресепшен.

Так я узнала Борину фамилию. Раньше не догадалась как-то спросить.

Я вышла к нему и, сгибаясь пополам от смеха, рассказала всю историю.

– А я успел смириться с тем, что тебе не нужен. Даша была в этом уверена, – он уже, конечно, был накоротке с ресепшенисткой Дашей.

– Ну что ты, ты мне всегда нужен, – сказала я, смеясь, и взяла его привычно, по-хозяйски, под руку – чтобы идти в театр.

И почувствовала, что рука его на секунду одеревенела – так, будто ему неприятно было мое прикосновение. Я думала, показалось. На всякий случай не трогала его какое-то время: обычно-то он человек довольно обнимабельный, но мало ли – и я сама не люблю, когда хватают за разные части тела без предупреждения. А Боря после того раза вел себя как всегда – приобнимал при встрече и прощании, подавал руку, опирался о меня иногда. Он высокий и часто облокачивается о маленьких людишек, по-дружески.

Но нет, не показалось мне тогда ничего. Он перестал воспринимать меня как женщину. И в театр больше не звал. И в гости ни разу не заехал. И когда выяснилось, что вместо Ксении в машине с ним еду я, спокойно это воспринял, без эмоций, кивнул только. И за всю дорогу ни разу не дал мне повода думать, что я для него кто-то больший, чем друг. Кортадо вот вчера принес – но он и Антонине, и Гоше принес капучино, который они любят. А сам пил американо, как всегда. Пил американо и уже не любил меня…

– Эй, не грусти, – услышала я Борин голос. – Дагомыс проезжаем, это почти Сочи.

А я с ужасом поняла, что сейчас зарыдаю. От Краснодара до Дагомыса еще как-то держалась и в Туапсе даже съела полпорции вареников (Боря съел две и навек подружился с официанткой Анастасией). Но приближался Сочи, было совсем темно, горная дорога петляла, и меня укачивало – в основном от горьких мыслей. Куда я еду. Зачем. Что я ему скажу. И как выдержу ответ. Да и вообще, честно ли это – ставить человека, доброго друга, в такое положение? Знаешь, я пострадала ерундой полгода и придумала: теперь-то ты мне и правда нужен, Боречка, ну-ка решай, как с этим быть. Мой телефон, видимо, неожиданно поймал сеть, потому что пришло сразу четыре сообщения от сестры Антонины: «Мы в Симферополе, за нами едет дядя Коля», «Мы в Ялте у Подоляков», «Как Боря?» и «НУ?!».

Я посмотрела на Борю. Он спокойно вел машину, постукивая слегка правой рукой по рулю в такт Innuendo Queen, которых мы слушали последний час. Наверное, он из тех, кто постоянно носит обручальное кольцо, если уж женится. От этой мысли мне почему-то окончательно поплохело.

– Останови! – задыхаясь, крикнула я и изо всех сил стала жать кнопку стеклоподъемника. Стекло медленно, очень медленно поползло вниз, я глотнула кислорода.

Боря выкрутил руль, чудом припарковал посреди темноты и гор длиннющий мерседес. Я вышла, шатаясь, из машины. Сейчас в пропасть полечу, куда мне и дорога. Боря встал за мной, придержал за локоть – подстраховал. Я отклонилась назад, пристроила голову у него на груди, глаза прикрыла. Хочу так стоять вечно. И чтобы ночь пахла травами и Бориным одеколоном.

– Извини, – произнесла я тихо. – Не ожидала, что так получится.

– Это я виноват, – ответил Боря. – Надо было тебя за руль пустить. За рулем не укачивает.

– Ни в чем ты не виноват! – возразила я зло. – Я во всем виновата, я! Поехали уже.

Оттолкнула его, забралась на свое место, пристегнула ремень и отвернулась. Я некрасивая, когда плачу.

– Полчаса еще где-то, потерпи, – сказал Боря ласково. И снова включил Queen. Я слушала последнюю песню Фредди Меркьюри, и мне было очень жалко его и себя, какие-то мы с ним несчастные.

Через полчаса Боря остановил машину у отеля с разномастными балконами.

– Все, мы на месте, – сказал он. Высадил меня, открыл багажник, подхватил наши сумки и пошел к ресепшен. Я покорно двигалась следом за ним.

Покорность изменила мне, как только улыбчивая девушка за стойкой попросила нас достать паспорта.

– У вас заказано два номера, – весело сказала она. – Тринадцатый – для Бориса Натановича и двенадцатый – для Жозефины Геннадьевны, все верно?

– Нет, – заявила я.

Девушка взглянула на меня удивленно, стала проверять данные в компьютере – и в моем паспорте: не Женевьева ли я часом Георгиевна, не Жоржетта ли Гастоновна.

– Жозефина Геннадьевна не хочет в двенадцатый номер, а хочет в тринадцатый, – объяснила я свою позицию.

– Ладно, – легко согласился Боря. – Тем более там люкс. Я его заранее заказывал, а твой – только сегодня, из Туапсе. Можем поменяться.

– Нет, – опять сказала я.

Тут на меня уставились уже два человека.

– Ваш вариант? – не меняя дружелюбного тона, спросила девушка. На бедже у нее значилось: «Василиса». – Свободен также седьмой номер, с резным балкончиком. И второй, с большой верандой. Но в тринадцатом есть выход на крышу!

– Я хочу тринадцатый, – пояснила я. – Но жить там с Борисом Натановичем, потому что нет нам смысла снимать два номера, один из которых – люкс, наверняка двухкомнатный.

– Ну, – сказал нерешительно Борис Натанович, – не знаю. Можем посмотреть оба, и ты выберешь себе тот, который понравится.

– Нет, – я была непреклонна. – Я уже выбрала. Хочу в тринадцатый с тобой.

– Но…

– Только люкс!

– Так я же и предлагаю…

– Тебе тоже нужен люкс. Ты в другие номера не помещаешься. И по статусу вам, Борис Натанович, ничего ниже люкса не положено.

– Почему же, Жозефина Геннадьевна?

– Потому что вы очень важный человек!

Мы оба замолчали. Василиса откровенно веселилась, подперев рукой щеку. Наверное, считала нас парочкой поссорившихся эксцентричных супругов. Пожилых – самой Василисе было от силы лет двадцать.

– Ну что, – уточнила она, когда пауза затянулась. – Вы пришли к консенсусу?

– Куда? – переспросил Боря. – А. Ладно, давайте тринадцатый. Обоим.

И мы поехали в лифте на последний этаж, под крышу.

Пока ехали, мне было очень хорошо. За полчаса от пропасти до отеля я наскоро сочинила умеренно коварный план. Согласно ему, Боря сейчас скажет, что кровать уступает мне, а сам будет ночевать на диване. А я отвечу, что мы вполне можем спать вдвоем на кровати, потому что она огромна и шансов встретиться и даже докричаться друг до друга у нас мало. К тому же торжественно пообещаю к нему не приставать. А сама лягу и начну приставать. И будет хеппи-энд, я такое сто раз в кино видела.

Но потом мы вошли в тринадцатый номер и уверенность мою как рукой сняло. И той же рукой взвалило мне на плечи триста тонн стыда. Господи, пошлость какая. «Я не буду к тебе приставать, ха-ха». Да, я видела такое в кино, и не в лучшем.

Мы были друзьями, он предлагал мне большее, я отказалась. А теперь намереваюсь превратить наши отношения, какими бы они ни были, в фарс.

– Что это ты там устроила? Что за семейную сцену? – спросил Боря тоном, которым никогда со мной не говорил. В лифте он вообще молчал. – И почему весь день так себя ведешь? Я тебе не мальчик, ей-богу.

– Я же объяснила, – попыталась я говорить весело и непринужденно, только голос звучал неестественно высоко. – Не нужны нам два номера. И ты точно не мальчик, и даже не девочка, и я уступлю тебе кровать…

– Ладно, – согласился он резко. – Не хочется продолжать эту беседу, честно говоря. Пойду в душ и спать. Твой диван, видимо, налево.

Я оторопело прошла в дальнюю комнату. Там был эркер с голубыми шторами и, действительно, диван. Большой, синий. Я бросила сумку у входа. Прикрыла дверь. Села на край дивана. Потом легла, вытянулась, положила под голову локоть. Сердце стучало, было стыдно и горько. От Воронежа до Сочи прошло три дня. Но мне казалось, целая эра. Все изменилось. Теперь я люблю Борю, например. А он меня ненавидит, и, в общем, заслуженно. Да, сестра Ж., пожалей себя как следует, это очень умно и действенно.

– Эй, – Боря постучал в мою дверь. – Ты как там?

Вскоре он вошел, постоял немного, сел рядом, чуть отодвинув мои ноги.

– Давно лежишь? – спросил. – Горе мое.

– У-у, – ответила я. Что означало: «Давно, с Воронежа».

Он сидел так близко, и был такой родной, и это его «горе мое»… Нет сил продолжать. Я лежала молча, лицом вниз – понимала, что не смогу уже ни в чем признаться, не сумею воспользоваться шансом. Ну, зато он больше не злится, а значит, дружбу мы сохраним. Надо только набраться мужества, повернуться к нему и поговорить о чем-нибудь нейтральном, безопасном, как раньше.

Боря положил мне руку на плечо, погладил его:

– Ладно, что такое? Рассказывай.

По-прежнему не в силах вымолвить ни слова, я потянула Борю за руку и легла щекой на его ладонь. И ладонь эту осторожно поцеловала.

– Я тебя… – его голос дрогнул, – правильно понял?

Я вздохнула, поцеловала ладонь еще раз, потом резко села и посмотрела Боре в глаза. Успела заметить в них крайнее удивление. А потом – когда приблизилась, чтобы поцеловать его уже в губы, – увидела на любимом Борином лице явное, беспримесное, абсолютное счастье.