Читать книгу Изменю вашу жизнь - Евгения Борисова - Страница 10

Ужин был назначен на шесть вечера. В пять Ленка позвонила Миле и наказала позвонить ей через три часа. Они часто практиковали такой «контрольный звонок» перед встречами, которые грозили затянуться: договаривались, что одна позвонит другой и будет тревожным голосом нести какой-то будничный бред. После такого звонка, сославшись на неожиданные неприятности дома, можно было со встречи сбегать. Если же ситуация была не критичной, то можно было остаться, но с озабоченным видом. Такой способ они изобрели еще в университете, во времена пейджеров. Тогда в контрольное время они отправляли друг другу слово «Пожар!!!» Это сообщение можно было показать какому-нибудь навязчивому поклоннику и уноситься в даль, не оставив телефона. Но потом у Милки дома случился настоящий, хоть и небольшой пожар, и они заменили злополучное слово на словосочетание «Срочно домой!!!», но «пожар» остался кодовым словом, полностью и быстро объясняющим ситуацию.

– Мила, – сказала Ленка, – заказываю пожар на 8 вечера. Сможешь позвонить?

– Конечно. Куда тебя опять понесло, Ленуся?

– В одну очень приличную, я надеюсь, семью. Потом расскажу.

– Если ты собралась внезапно под венец, то одумайся. А я позвоню, конечно, сейчас напоминалку поставлю, – буднично сказала Мила, будто Ленка каждый день внезапно собиралась идти под венец.

Такси привезло Ленку в старый дом в центре города. Дома эти были рухлядью и снаружи представляли унылое зрелище, однако квартиры здесь были огромные и баснословно дорогие. Широкие лестницы с низкими и очень вытертыми по центру ступенями, огромные окна на лестничных пролетах, квадратные площадки. Ленка поднялась на третий этаж и позвонила в нужную дверь, удивляясь при этом собственному спокойствию. Внутренний голос молчал, Ленка предчувствовала интересный вечер.

Дверь открыл Павел, улыбчивый и какой-то совсем другой, помолодевший. Сразу было видно, что здесь он в своей тарелке. Ленка ступила в прихожую, отметив высоченный потолок, свежий ремонт, зеркало во всю стену и мозаику на полу.

– Добрый вечер! – сказал Павел и потянулся, чтобы помочь ей снять пальто.

Пока Ленка снимала сапоги, стараясь не пялиться по сторонам по своей журналистской привычке, в прихожую вошла женщина, на которую Павел был очень похож.

Ничего не было в маме Павлика от созданного в Ленкиной голове образа престарелой еврейской мамочки. Перед ней стояла, конечно, немолодая, но удивительно красивая, миниатюрная, с ясными и живыми глазами, с короткой стрижкой и в стильном шерстяном брючном костюме, женщина.

«Размер 44—46», – помимо своей воли прикинула гостья еще до того, как успела поздороваться с хозяйкой дома.

– Добрый вечер! – сказала та с той же интонацией, что и сын, и улыбнулась открытой и простой улыбкой.

«Помада дорогая», – снова сама собой написалась заметка в Ленкиной голове.

– Елена, я очень рада с Вами познакомиться, – спокойно и совершенно искренне сказала мама Павлика, протянула Ленке руку, пожала ее, протянутую в ответ, – Меня зовут Елизавета Романовна. Проходите, пожалуйста.

«Имперские какие-то имя и отчество. Надо узнать у Павлика их фамилию», – продолжало отбивать телеграммы Ленкино подсознание.

Впрочем, что-то царское было не только в имени этой женщине, но и в ее прямой спине, повороте ее головы, ее мягких жестах и удивительной речи: говорила она, будто читала какой-то текст – грамотно, складно и как-то очаровывающе.

В большой гостиной с высокими окнами и тяжелыми, но не старомодными портьерами был накрыт ужин. Тарелки были фарфоровые, бокалы хрустальные, салфетки – большие вышитые, накрахмаленные до хруста. Ленка, давно привыкшая есть и пить из небьющейся и потому какой-то ненастоящей стеклянной посуды, ощутила редкое для себя чувство – благоговейного восторга. Она даже погладила прохладный край тарелки просто так, от избытка чувств. Ужинали втроем. На столе было два салата, сырная тарелка с оливками по центру и утка с яблоками на роскошном подносе.

– Фирменное Пашино блюдо, – сказала об утке мама с едва заметной гордостью, и сын весело подмигнул гостье, мол, я не то еще могу.

Ели спокойно, размеренно. Ленка старалась не стучать ножом и вилкой по белоснежному фарфору, зато не могла не смеяться каждый раз от звона хрустальных бокалов после каждого тоста. Такой звон она слышала только в детстве в гостях у теток. Мамин хрусталь стоял в серванте, и трогать его было запрещено даже в большие праздники.

Павел представил Ленку как журналистку, которая пишет юбилейную книгу к 10-летию их адвокатской коллегии (Ленка сама придумала для Паши эту легенду, понимая, что разница в специальностях и возрасте дает мало возможностей для правдоподобных объяснений). Ленка призналась, что мало что понимает в юриспруденции, чтобы избежать «специальных» вопросов со стороны мамы-юриста, и что закончила филологический факультет. И речь пошла, вернее, плавно потекла, о литературе. Причем, что поразило Ленку, о литературе современной.

– Все мои подруги без конца читают Дарью Донцову, – сказала Елизавета Романовна, – И тут недавно нечего было читать, и я решилась на Донцову. Купила книжку в мягкой обложке в киоске около дома. Прочитала часа за три. Читать невыносимо, а оторваться невозможно, – и засмеялась.

Ленка иронических детективов не читала, поэтому, следуя журналистским рефлексам и не имея возможности поддержать диалог, перешла в наступление. Для начала задала самый что ни на есть шаблонный вопрос, который всегда, на любом интервью, выручал:

– А сейчас что читаете?

Ответ ее поразил. Елизавета Романовна как раз читала номинантов на премию «Большая книга» и была покорена «Обителью» Захара Прилепина. Поговорили о Прилепине, о его «Пацанских рассказах» и о публицистике, тональность которой Елизавета Романовна не всегда разделяла.

– «Обитель», я думаю, займет свое место в русской литературе, – рассуждала хозяйка дома, пригубив из красивого бокала красное вино. – Прилепин вообще мне близок, хотя совсем другое поколение, другие люди. Матерятся у него все, правда. Вот это мне не нравится. Нельзя в хорошей литературе матом писать. Этим она должна от жизни отличаться, даже если она про жизнь.

Ленка успевала только поддакивать, судорожно вспоминая недочитанную «Черную обезьяну» Прилепина, сквозь лексику и стилистику которой она, филолог и журналист, не смогла продраться. Мама же Павлика орудовала филологическими терминами свободно и легко. Потом как-то незаметно перешли к Акунину, тут Ленке стало полегче, про Эраста Фандорина она могла говорить часами.

Павел слушал мать, улыбаясь. Было видно, что ему просто нравится ее слушать, что ему интересны ее рассуждения. Время от времени он вставлял какие-то замечания, из которых Ленка понимала, что он тоже читал все, о чем они говорили, но развернуто говорить о каких-то произведениях ему, видимо, не хотелось.

Ей тоже нравилось слушать хозяйку и говорить с ней. На немолодом, но вовсе не старом, лице глаза выделялись какой-то энергетикой и светом. Елизавета Романовна была красива в свои… «Сколько ей? – пыталась прикинуть Ленка, – Семьдесят или около того? Максимум 50 дала бы ей. Максимум».

Она была красива и, что еще более важно, обаятельна. Страшно было даже представить, как сражала своей внешностью эта женщина мужчин во времена своей молодости. Ленка вдруг подумала про исчезнувшего отца Павла. И поняла, что рядом с такой женщиной трудно представить себе мужчину, если этот мужчина не супергерой. Еще она поняла, что это действительно мог быть хоть летчик-испытатель, хоть полярник, который пленил сердце этой красавицы, а сам погиб во время исполнения своего героического долга – разбился или там замерз во льдах. Но еще более вероятно, что это был какой-то обычный, вполне рядовой советский мужчина, который влюбился в эту женщину и понял, что рядом с ней жить невозможно. «Не потянул», – подумала Ленка про этого неизвестного ей мужичка, наверное, неплохого, просто понявшего, что соответствовать ТАКОЙ женщине практически нереально. В ней действительно было что-то неуловимо царственное, необыкновенное, приятное и притягательное, даже сейчас, в старости. Какая она была в молодости? – Ух, увидеть бы!