Читать книгу Красавицы и кубки - Евгения Букреева - Страница 66

После исполнения ритуального танца шаманов крайнего севера вокруг неподдающейся кнопки, в надежде, что великие туалетные духи сжалятся надо мной и вызволят из заточения, я устала, и вернулась на исходную позицию, то есть на сидение унитаза. Великие туалетные духи были или слишком жестоки, или занимались своими великими туалетными делами, так как эффекта мои пляски не возымели.

Мне оставалось только думать и тупить на дверь. Думать в тот момент у меня получалось с трудом, а вот тупить – прекрасно! Добросовестно протупив минут пять, я поняла, что эффект от тупления ничем не отличается от шаманских танцев. Дверь по-прежнему не открывалась.

«Если меня не пускают в дверь, то я лезу в окно» – внезапно осенило меня. Окон, правда в кабинке не наблюдалось, зато между дверью и полом я заметила отверстие, сантиметров этак двадцать высотой. Почему-то мне показалось, что этого достаточно, видимо принятое виски напрочь отбило у меня чувство габаритов собственного тела, и я возомнила себя узником Освенцима. Ибо только узник Освенцима смог бы попасть на свободу столь экстравагантным способом.

Если бы в этот момент кто-то захотел бы посетить туалет, то несказанно бы удивился. Вид ноги, рвущейся наружу из запертой кабинки, нельзя даже при желании назвать заурядным зрелищем. Нога пролезала ровно до того места, где их (в смысле, ног) становилось двое. Две ноги сразу не пролезали.

Посокрушавшись над непреодолимым препятствием и посочувствовав гимнастам, я хотела было успокоиться, но тут мой мозг, изрядно взбодренный ударной дозой спиртного, выдал следующую умную мысль.

«Если пролезет голова, то пролезет и все остальное, Даша, запихивай голову под дверь и будет тебе счастье, и свобода нас встретит радостно у входа! А также виски и компания новых друзей!»

Воспоминание о виски и Арине с Анастасией придало мне новых сил, и я отчаянно стала пытаться штурмовать дырку под дверью с помощью головы. И мозг в этом процессе не принимал никакого участия.

Все было тщетно. Голова пролезала, но дальше этого дело не шло.

Я снова призадумалась. Все-таки для дум моя голова приспособлена больше, так как новый гениальный план освобождения не замедлил появиться.

То ли у Задорнова, то ли еще у какого-то юмориста, рассказывалось про посещение советским человеком какой-то капиталистической страны, где он попал в ту же туалетную западню, что и я. Помнится, вышел он из положения с помощью слива. Вроде бы умная сантехника не разблокировала дверь, пока пользователь не удалит из унитаза следы своей жизнедеятельности. Идея показалась мне настолько свежей и остроумной, что я сразу же начала с частотой взбесившегося дятла стучать по ручке слива, наблюдая за зловредной кнопкой. Никаких изменений.

«Наверное, надо сливать и толкать дверь одновременно» – догадалась я, и попыталась воплотить этот абсурд в реальность. Нажимая на кнопку и сливая с шумом воду в унитазе, я ногой (длины рук явно не хватало) пыталась дотянуться до двери и пихнуть ее посильнее. Увы и ах! Тому туристу у Задорнова повезло гораздо больше, видимо ему досталась кабинка не самой последней модели, а вот моя явно относилась к новому поколению и уверенно претендовала на повышенную сложность.

Время шло. Идеи постепенно иссякли. В туалете было тихо, только иногда капала вода из крана. Никто не спешил мне на помощь.

– Какого хрена! – произнесла я вслух, – что, тут кроме меня в туалет никто больше не ходит?

Воображение рисовало мне печальные картины из серии: «а поутру уборщицы нашли ее хладный труп, обреченно притулившийся на сиденье унитаза» и я стала проявлять признаки беспокойства.

– Что, все в памперсах, что ли, сидят? – продолжила я свой монолог. Странно, но звук собственного голоса почему-то оказывал успокоительное и обнадеживающее действие. – Да нет, бред! Не могут они все быть в памперсах… Понаделают тут хренотени вместо старых добрых щеколд и сидят, сами-то не ходят…. Лохов ищут, – и после недолгого размышления добавила: – И ведь находят!

Монолог подошел к концу. Тишина, воцарившаяся после моего выступления, показалась мне такой зловещей и безрадостной, что я решила, что буду петь.

Почему-то репертуар у меня сложился философский и не без патриотизма и пафоса. Сначала я исполнила о наболевшем:

– Я свободен, – надрывалась я, и мой одинокий голос отражался от кафельных стен моей темницы, создавая достаточно сильный акустический эффект, – Словно птица в небесах! Я свободен, я забыл, что значит страх!