Читать книгу Сталину никто не пишет. Новогодняя история - Евгения Ивановна Хамуляк - Страница 1

Андрей Андреевич Брежнев строил дом. Большой дом для большой семьи. Деньги на строительство имелись, не было только семьи. Точнее, она была, но «сплыла» в Лондон, прихватив половину богатства, положенного после развода, и двоих детей близнецов, Валеру и Тоню, которым недавно стукнуло по восемнадцать. В восемнадцать обычно не нужна семья, только ее средства для реализации всевозможных капризов.

Помимо семьи у Андрея Андреевича не осталось и верных друзей. Всему был виной дом.

Дело в том, что строил его Андрей основательно. Укреплял как оборонительную крепость. Фундамент заливали дважды, на случай землятресения или каких других катаклизмов. Правда, каких именно в Подмосковье, Брежнев не уточнял, но на всякий случай упреждал их появление. Пол с подогревом, стеклопакет тройной, черепица на крыше только из Германии, где имеют многовековой опыт изготовления крыш. Забор трехметровый.

Что еще? Насыпи песка на электропровода в траншеях не десять, а двадцать пять сантиметров. Что б ни одна вошь не перегрызла или, не дай бог, током никого не пришибло, если цунами песок размоет.

Вообщем строил от души, добротно и на все деньги, что остались в запасе после раздела имущества, потому его прозвали «Сталин». Так вот друзья Сталина пропали на этапе фундамента. Дело в том, что Андрей Андреевич в свое время закончил строительный, друзей закадычных имел оттуда же. Но дом разлил дружбу и строительные нормативы раньше, чем цунами так, что хозяин дома и бывшие друзья перестали упоминать имени друг друга в суе, выкинули все существующие совместные фотографии, запретили детям и женам вспоминать прошлое.

Не даром говорят, что пара, пережившая ремонт, будет любить и терпеть друг друга вечно. Дом Брежнева, то есть Сталина, расставил все точки над «и», правда кроме «и» с Андреем больше никого не осталось.

Так же хозяину крепости-бункера не свезло со строительными бригадами, взявшимися за серьезный дом. Первые, взяв аванс, пропали. Вторых прогнал сам строитель, прораб и сторож в одном лице. Третьи попались весьма престранными. Они как бы работали и не роптали: клали кирпич не в полтора, а в три кирпича, как указывал товарищ Сталин. Рыли такие глубокие траншеи вокруг дома, что закрадывалсь мысль о братских могилах, а не электросетях. Но ближе к четвергу-пятнице рабочий дух слаб, глаза косели, мозги хмелели, хотя Андрей ходил за работниками попятам, не понимая, когда и где те умудряются напиваться, что называется «в хлам».

Жесткой позицией к пьянству Сталин хотел было лишить трудящихся права трудиться, но, во-первых, ребята, когда работали, – все же работали, не фелонили как другие. А, во-вторых, аванс давно был выдан на руки. А деньги имели свойство заканчиваться, особенно, когда половина семейного бюджета перекочевала в Лондон.

Короче, Брежнев и так плохо спал из-за неурядиц с семьей и лучшими друзьями, а с отловом и увещеванием строителей не портить свое здоровье и достроить недострой и вовсе потерял присутствие духа, стало шалить здоровье, появились упаднические мысли.

К моменту, когда у дома появились окна, а это спустя три года после назначенного срока, Андрей Андреевич задумался о главном, кого собственно будет заселять в свои хоромы?

Точнее, сам-то он жил там с самого начала, присматривая за строителями и стройматериалами. Спал на матрасе. Ел из пластиковой посуды. Одежду стирал в химчистке. Но когда обстановка более менее оформилась, Андрей понял, что ему в девятьсот девяноста трех метрах квадратных одному жить не с руки.

– А ты семью из Сирии пригласи на пмж! – смеялись над ним приятели, так как друзей не осталось. Посмеяться Андрей любил, но почему-то в последнее время подобные шутки не радовали.

Для кого эти хоромы? Мрамор из Греции? Дорогущая швейцарская техника? Кто будет глазеть в эти треслойные окна из Белоруссии? – вот какие вопросы стали занимать голову Брежнева, печально пробегающегося косыми глазами по домашней красоте и периодически натыкаясь на одно единственное зеркало, еще не установленное, стоящее на полу в упаковочной таре.

Отражение, мягко говоря, не располагало. Андрей Андреевич имел серьезный дефект глаз. Один жутко косил в сторону, а второй был вообще искусственным, хрустальным, то есть абсолютно неподвижным, что на многих наводил мистический ужас. И связь с жестоким тираном прошлого только укреплялась. Шевелюра, ходившая еще лет двадцать назад в достоинствах, сошла на нет к сорока семи годам, превратившись в плешивые недостатки.

Андрей, для которого внешность имела значение, старался брать не красотой физической, но хотя бы спортивной фигурой и бравостью, облачаясь модно и со вкусом. Но после развода, после ухода друзей и нескольких строительных бригад, часто пропускал посещение спортзала, наедался на ночь. Иной раз напивался в одиночку. Подобный образ жизни отразился сначала на талии, потом на подбородке, наконец и на пятой точке, которая не влезала в фирменные джинсы. Немалого роста спортивный бравый качок за время строительства дома превратился в гигантского унылого пузатика.

– А все же с кем попало жить не станет! – зло за косые глаза говорили знакомые, с завистью вспоминая похождения косого Сталина, в любовницах которого ходили разнообразные красотки.

– Андрюха, – говорил ему покойный батя. – Ты урод. Нечем мне тебя утешить. Наша с мамкой вина, хоть убей нас. Но Бог не Тимошка, к каждому недостатку достоинство прикладывает. Если уж тебя такого кто полюбит – будь уверен, сынок, то любовь настоящая. А если ты к тому моменту босяком у разбитого корыта любимым кому-то покажешься – то не просто любовь, а Божий дар. Женись, не глядя на такой паве!

Мамка покойная, сердцем скрепя, соглашалась с жестокими словами. Полюбить Андрейку могла только женщина с большой буквы с большим сердцем, с большим терпением.

Но если не красотой, то достатком боженька Андрея не обделил. Деньги в руки шли. Прям лезли. Но помимо кривых глаз оказались кривыми еще и руки, которые Брежнев сам порой хотел себе повырывать, когда они давали взаймы всяким проходимцам. И все же Андрей не был жадным. Свозить любимую девушку в Венецию ладожки в вонючей речке помочить на это деньги находил всегда.

Первая жена это оценила, полюбила как могла, но чертов ремонт напрочь отбил желание ездить по Венециям вместе.

Андрей посмотрел в зеркало и ужаснулся. Честно говоря, рожа у него была та еще. Натуральный небритый сторож после недели беспробудного пьянства и обжорства. Никак не принц!? А девушки, красавицы длиноногие, любят только принцев, на крайняк олигархов на белых люксовых авто. Из всех признаков у Андрея имелся только последний, припаркованный в теплом гараже. И как в таком состоянии заводить семью?

Еще и деньги почти закончились. Даже на венецианские обои не хватает, которые он заказал полгода назад, но так и не расплатился. Ванна, кухня, техника стояли не распакованными по этой причине. Андрей с лета брился и умывался в биде, которое не контактировало с дизайном из Венеции.

А ведь еще к прошлому декабрю все должно было быть готово?! На носу уже другой Новый год, а окончанием ремонта так и не пахнет.

И взяло Андрея такое остервенелое отчаяние, что стал он метаться по огроменному дому, не зная куда себя приткнуть.

Наконец выбежал из недостроя, что почти разрушил его жизнь, и побрел куда глаза глядят. Раскосые довели его до старинной часовни их района. Андрей, как вкопанный, встал у входа, не смея войти в святилище.

Вообще-то он не верил в бога. Точнее, в богов, которых предлагало человеческое сообщество. Ни один, включая атеизм, не волновали сердце строителя-бизнесмена. Если приходилось, Андрей, конечно, склонял голову, шептал молитвы и бился крашенными скорлупками, но исключительно из уважения к традициям предков, чтоб родня дорогая не заклемила как ирода, хоть и приняла как урода. Однако восторга не испытывал.

Зато прямо сейчас сильно испытал сильнейший холод, особенно в области нехорошо побелевшего носа и бесчувственных ушей.

В теплом душистом храме как раз шла служба. Душевно пели старушки. Красиво дрожал свет от лучин. Переливались золото и серебро окладов.

– Плохо, да? – спросила одна старенькая и, не дожидаясь ответа, взяла за локоть Брежнева, повела куда-то вглубь. Там располагалась большая темная икона, которую трудно было разглядеть за количеством злата и серебра.

– Шастнадцатый век. В то время еще не было истории, а люди уже святой верили. И ты верь. Так и скажи, Матерь божья, дай мне благославенья, чтоб умиротворить душу мою разбуявшуюся. Брошу лакать водку, брошу дурную блажь, если дух твоя в сердце мое войдет и озарит благостью своея.

Андрей вперился в старенькую, которая с закрытыми глазами, молила за него древнюю святынь, и хотел было возмутиться, что не пьет и не… «блажит». Но потом увидев свое серое отражение в стекле, где была замурована древняя дама с малышом на руках, сам отшатнулся. Чистый алкаш! Или наркоман… только упитанный. Опухший, бледный, глаза горят. Прям хоть черта выгоняй с кодилом.

– Приклонись и поцелуй. Не бойся, не заразишься. Матерь не даст. Она сердобольная, всех блудливых и убогих оберегает. По глазам вижу, ты хороший мужик, хоть и непутевый. Жениться тебе надо, родной, жениться! Дом большой построить. Сад насадить. Но это уже дела матушки, пусть она тебя наставляет…