Читать книгу Птичий чародей - Евгения Мулева - Страница 2

Шёл третий месяц лунной осени – Сонник по-простонародному, месяц зыбких рассветов, чернильных вечеров и сумасбродных туманов. Вторую неделю мы плутали по западным пущам, два странника без карты и компаса. Дорог здесь не было, а если они значились, то лишь на картах, причём на тех, древних, вырисованных рукой первых царских экспедиторов. Блуждали честно, по всем правилам – по болотам и буреломам. Ночевали, обнявшись у костра. Я помню, как поначалу боялась, как не пускала, не разрешала, не, а потом замёрзла и пришла сама. Он смотрел на меня не то с грустью, не то… Так смотрят… И я в ответ.

Толстые заиндевелые коренья горели плохо, густо дымили, гасли и тлели. Лес медленно отходил ко сну. Каждый день, точно новый вдох замедлял биение жизни. Чуть меньше звёзд, чуть больше инея. Я слышала, как ветер шептал колыбельные старым берёзам, я видела, как хрустальные капли смерзались в первые снежинки, я чувствовала, как земля твердела от холода, как зелень сменялась охрой, а охра становилась черной, как плавное обращалось хрупким, а быстрое – тихим. Туманы большими шерстяными одеялами накрывали луга. Я задирала голову и смотрела, смотрела, смотрела, представляя, как там, в молочно-серой дали, встают на крыло драконы.

– Вон, Тера, вон там, – Аурр поднял руку, поднёс палец к губам: – Только тихо, не спугни.

– Где-где?

Я выглянула из-за его плеча и замерла. На дереве, в сплетении коричневых ветвей сидела вирка, длиннокрылое божество, лесная совушка, девица с птичьем ликом, простоволосая и юная. О небо. Настоящая! Настоящая. Пернатое божество, наклонив голову, поглядывало в нашу сторону. Вместо носа – клюв, вместо рук – коричневые крылья, а тело – человечье: голые пятки, голая грудь.

Песня сплеталась из шорохов, из едва различимых запахов, из дыханья ушедшего лета, из ветров и болотной стылости. Я её слышала, я дышала. «Выведи», – прошептала на выдохе. Песня таяла.

– Она… О боги!

Создание поднялось, расправило крылья и юркнуло в туман. Пряный ветер, будто летний, обнял, приласкав замёрзшие плечи. Я не слышала. Он не звал, повторял, приглашал. Над болотом всего лишь в паре взмахах от нас парила вирка.

– Идём, идём, идём! Шустрей. Птичка нас ждать, не намерена.

Князь прыгал по болотине, что местный лось. Меч бряцал у него за поясом. Раз-два. Раз. Два.

– Да иду я, – падаю, но иду. – Зют! – «Птичка», слава лесным богам, летела не так уж и быстро, но ей-то быстрокрылой плевать на кочки и коряги; и скользкий заиндевелый мох, и ручейки, и топкая болотина – всё нипочём. Лети себе и не оглядывайся.

– Давай руку.

– Я догоню. Ты главное, её не упускай.

– Великие боги! То есть, по-твоему…

– Смотри мостки!

Прямо за круглым, подёрнутым льдистой корочкой ухабом начиналась длинная деревянная дорожка, как мост, но прямо на воде, узкая шаткая и будто бесконечная, укрытая осокой и плотной белизной. Князь прыгнул первым. Мост покачнулся, хлюпнул, но выдержал и под воду не ушёл. Лихо обогнув разлапистое корневище, я перепрыгнула яму и встала рядом. Мост больше не дрожал. Пернатое божество чернело едва различимой черточкой где-то в глубине белёсой нави. Я впопыхах поймала тёплую сухую ладонь. Не люблю мосты. Мы зашагали быстрей. Доски хлюпали и скрипели, будто плакались, будто пели. Кое-где виднелись провалы. Мост вился, огибая вязкую болотную черноту в её самых гладких отнюдь не безопасных местах. Я слышала, как близко, ох близко! шуршали сильные крылья. Мы догоняли.

– Знаешь почему купала покрывают сусальным золотом?

Что?

– Тебе как ответить? Красиво или по существу?

– Архитектурно. Ты же училась.

– Это было давно, – тоже мне. Ух. – Ничего я не помню! – кроме славного слова «пилястра», жаль вертикальные выступы, изображающие колонны, мне в этой жизни не пригодились, вообще ни разу. – Чтобы придать дому божьему величия, чтобы знали простые смертные, куда их денежники ушли.

– Тера!

– Не возмущайся, князь. – Поцеловать бы тебя. Он усмехнулся. А вирка будто бы замедлилась. – Там что-то блестит, нет? – солнце? Должно же оно хоть изредка светить? Мои тихие слова проглотил ветер, голодный, болотный, смурной. – Ладно, давай твою версию, – добавила я чуть громче, – пока я историю древнего зодчества не вспомнила.

– Зодчества? Я б послушал, люблю историю.

Ну да, ну да.

– Так для чего их покрывают?

В глуби кромешной белизны что-то будто бы горело раздвоенное, желтовато-оранжевое, совсем непохожее на солнце. Солнце оно как бы одно.

– Чтобы боги могли увидеть храм издалека. И выйти…

– Город! – Мы вышли к церкви, мы вышли! – Ты знал?

Приземистое серовато-белое здание, увенчанное золотом трёхголовых куполов, выступало из тумана точно маяк на одиноком острове. Самого города видно не было. Только туман да кроны. Я аккуратно сошла с мостка, с сомнением пробуя сырую глубину, сапог чавкнул. Еще бы метр! Сняла рюкзак. Проводникам платят, коль не золотом, так хлебом. Я расстелила платок краю моста. Белое-белое сукно, свежие мокрые пятна, сушеная вишня в сахарной глазури. Она вернётся. А может, и нет. А может и нет.

Тропинка доселе узкая, почти не заметная, стала шире. Тут ходят. Мы выбрались из этих чёртовых болот! А значит, Брумвальд всё ближе, всё ближе дом и неизвестность тёмная, что илистое дно. Мундиры на чужих плечах, чужие голоса и руки, чужие люди и город уже не мой.

В молчание мы поднимались к вершине лысого холма. Вирка скрылась из виду, сколько бы не взглядывалась, не задирала голову – один туман да кружево чернильных крон. Видно, наша легкокрылая проводница улетела к себе на болота.

Церковь близилась, то росла, то снова пряталась за спиной крутых холмов.

– Кто-то умер.

Гладкие каменные спины скорбно молчали, они помнили и знали нечто старое, что-то страшное. Кто-то умер. Пахло сыростью, пахло плесенью. Пахло городом.

– С той стороны.

– С той, – я послушно кивнула. Он тоже слышал, тоже знал. – Кто-то водил сюда смерть, но не пустили. Сдержали. Тонкое место, – это чувствовалось сильнее всего. Это край, здесь кромка рвётся. – Ты знаешь, что там?

– Город, – вот и его черёд кивать, – с большой рекой.

– Высший?

– Теперь едва ли. Его предали. Он больше не может держать границу.

– Но Кальха держала.

– Кальха засыпала, больной герцог, пьяные слуги, ещё месяц и ей бы пришёл конец, – Аурр отвернулся. Камни молчали, всё также молчали. – Тот город предали, – в его голосе звучала не злость, но обида. Тоска. – Он умер сам в себе и ныне воскресает.

– Ты был там? – Светлые боги, конечно, был и видел. Сколько городов унесли наши армии? Сколько судеб? Который покоится здесь?

– Карильд.

– Карильд? – я повторила, непонимающе. – Карильд. – Восточные дали. Другая вера, другие люди, и некогда другая страна. Первый город, предавший корону, первый с моей стороны. Карильд покинул царя на год раньше, чем я надела доспех. Они взбунтовались, подорвали поместье, погребли под завалом всю правящую знать, потопили столичных гвардейцев и исчезли. Мудрейший предпочел вычеркнуть мятежников с наших карт. Им обрубали продовольствие, ломали водопроводы. Многие восточные дороги до сих пор не восстановлены.