Читать книгу Домовая любовь - Евгения Некрасова - Страница 8

1.

Я никогда не хотела рабствовать, но мне всегда приходилось. Два месяца назад я прекратила. Меня вызвал к себе директор и сказал, что со мной хотят перейти на фриланс. Я ответила, что это интересный эвфемизм для слова «сокращение». Директор сщурился щетиной.

Десять лет назад я поступила в так-себе-вуз, на который наскреблось баллов, переехала в Москву. Во время учёбы я делала вид, что училась. А на самом деле – раздавала листовки, проверяла билеты в кинотеатре, разносила еду в кафе (вот это – недолго). Я всегда хотела деньги. В моей семье их не было. Незнакомцы для меня, они пугали меня вечно и пугались меня вечно. Поэтому, наверное, они мне тяжело давались. Я никогда не умела деньги считать, начинала волноваться, температурить, краснеть при их виде. Трудности были с металлическими, бумажными, даже карточными – невидимыми – деньгами. Я приносила неправильную сдачу или забывала включить в счёт блюдо. В то лето в кафе появился терминал, я случайно вбила в него 120 тысяч рублей вместо 1200. Клиент выпил две кружки пива, не заметил. На следующий день вернулся с наваристым скандалом. Официанткой я больше не работала. На практику я зашла в ад. Подтвердилась моя с собственной школы выработанная теория: учитель ест детей или дети учителя. Эти глодали меня. Я не люблю никаких детей, кроме моей племянницы, но её редко вижу.

В так-себе-вузе хорошо было то, что там давали место в общежитии бесплатно. Но с тремя однокурсницами в комнате чуть-просторнее-купе. Дома мы с братом всегда делили одну детскую, кроме трёх первых моих лет, пока он не родился. Мать и отец занимали вторую комнату. Бабушка, пока жила, помещалась на кухне. Сколько мне хватало памяти, столько я мечтала о своём месте. Без никаких других запахов, звуков, кроме своих собственных.

Ещё во время учёбы я начала рабствовать в офисах: секретарём, потом переводчиком. После окончания так-себе-вуза я потеряла бесплатное жильё в Москве и стала снимать комнату в трёшке с двумя другими иногородними девушками. Не теми, с которыми жила в общежитии и училась. В других комнатах находились по две молодые пары. Дальше складывались различные комбинации моего существования с чужими людьми: вдвоём в комнате в двушке, где по соседству семья с ребёнком; впятером в гигантской комнате с перегородками из шкафов и с кладовкой-аппендиксом – в ней располагались ещё двое, а вся квартира была бывший бальный зал; одна в проходной гостиной в трёшке; втроём в однушке и так далее. Потом я заселилась в комнату в двушке, где во второй жила рыжая девушка, которая не пользовалась ёршиком. После третьего разговора с ней я приняла решение жить всегда одна. Сколько бы это ни стоило.

Я изучила ЦИАН и отправилась в банк. Пухлый сотрудник, почти мой ровесник, вежливо-весело поговорил со мной. Спросил предположительную цену моего будущего жилья. Посчитал, что я должна буду платить банку 57 тысяч ежемесячно. В лучшие рабочие месяцы я получала 52. Но, сказал сотрудник, вы можете взять ипотеку с кем-нибудь, например вашим молодым человеком или подругой (некоторые незамужние девушки берут квартиру на двоих с подругой) или купить комнату. Я поблагодарила его и ушла. Я хотела место только для себя.

В помещении, где кроме меня обитала девочка-не-пользующаяся-ёршиком, я снова открыла ЦИАН и перешла в раздел аренды. На первой же странице я нашла свою-несвою квартиру в очень хорошем районе. Пятиэтажный рай со стареющим населением, тишина, застывшие пейзажи, минимум движения и людей – значит, насилия. Пруд, парк, церковь, река, даже усадьба. Атак, пятёрочка, сбербанк, сколоченный из металлических пластин ТЦ у метро. Малолюдная открытая ветка, красивые, толстые и спокойные крысы на путях. 15 минут от центра и 20 от моей будущей-теперь-бывшей работы.

В моей-немоей квартире свисали свежие обои, отходили недоклеенные плинтуса, по стеклу балконной двери путешествовала трещина. Кухню ремонт не тронул. Ванная новела белым, извивалась лампочка без плафона – тот лежал на стиральной машине. Я попросила малокровного, сине-белого хозяина и гуттаперчевого агента подвесить, они закивали. Подписала договор, протянула им – и их тут же вынесло из квартиры. Я разобралась с плафоном сама.

В квартире было светло, воздушно из-за деревянных рам, окна глядели на деревья, в которых тихонько шумели птицы. Я помыла полы и поверхности, в том числе подоконники и плиту. Съездила в икею за скатертью, шторами, лампой, торшером, столом, посудой, новой решёткой-сушкой, штопором. Приклеила обои, плинтуса, закрепила специальным скотчем трещину на стекле. Купила продуктов, вина, приготовила себе спагетти с креветками. Я находилась одна сама в пространстве, которым не нужно ни с кем делиться. Это моя-немоя квартира. Только мой запах, мой голос, моё присутствие. Я даже зажгла свечи. Чокнулась бокалом с бирюзового цвета стеной. Счастливейший вечер в моей жизни.

Я никогда не хотела рабствовать. Но мне всегда приходилось. Теперь я платила 37 тысяч за квартиру, включая коммуналку. Примерно 13 оставалось у меня от зарплаты. Раньше я чуть откладывала на поездки, технику, одежду, но теперь это сделалось невозможным. Я не расстраивалась, но грустила оттого, что я так мало проводила времени в моей-немоей квартире. Всего час утром, два часа вечером до сна и выходные. Спать одной в квартире мне тоже сильно нравилось. Это был другой сон, качественнее, проникновеннее, сильнее, чем тот, который проходил при других людях. Когда у меня появилась моя-немоя квартира, я стала спокойнее, счастливее, увереннее. Живя здесь, я нашла свою последнюю работу. Даже стала лучше и быстрее справляться. Хотя всё равно недостаточно быстро. Директор говорил, что нельзя тратить 25 минут на один паспорт. Но это моя внимательность, мой перфекционизм. Зато я никогда не ошибалась. Однажды коллега перепутала дочь с матерью в свидетельстве о рождении, и клиентка почти лишилась наследства.

Я решила не дорабатывать две недели до увольнения, а взять отпуск за свой счёт. Директор обрадовался. Собрала вещи. Два нижних ящика занимал не мой хлам, я всегда хотела разобрать его, но всегда спешила домой. У тебя тоже ребёнок маленький? – спрашивали сорабствователи поначалу. Нет, у меня я, моя-немоя квартира, хотела ответить я. Они сочувствовали моему сокращению. Всё же мы проработали вместе четыре года. Алина, которая часто доделывала за меня паспорта, обняла меня. Виктория Алексеевна, которая часто скидывала на меня мелкошрифтовые договоры, пообещала давать подработку. А мы так с тобой и не переспали! – прокричал Иван со стола напротив, не отдирая трубку от уха. Он всё время разговаривал по телефону. Но успевал перевести больше, чем я. Я спросила, не починили ли шредер. Виктория Алексеевна ответила, что нет. Я потом рвала на куски свои ненужные бумаги, кидала их в урну. Мою урну, которая стояла под моим столом, на которую складывала ноги каждым рабствующим днём. Каждому из нас в офисе полагалась чёрная пластиковая урна.

У метро возводили гигантскую тарелку с блином и икрой. Я остановилась покурить. В груди, там, куда обычно приклеиваешь перцовый пластырь, елозило и лезло наверх в горло. Я сопротивлялась, задымляла. Выбросив окурок в урну, достала телефон и написала Соне, что меня сократили. Она тут же ответила, что это ужасно, что они идиоты и чтобы я немедленно шла к ней. То есть написала то, что нужно было. Соня – единственный человек в Москве, с которым я общалась добровольно. Мы познакомились на этой же работе: Соня пришла к нам на три месяца, а потом двинулась дальше, легко переключившись на другую профессию. За три года, что я знаю её, она побыла фотографом, журналистом, переводчиком, сценаристом, пиарщиком, личным ассистентом, библиотекарем, лектором. Удивительно то, что Соня никогда не рабствовала в отличие от всех нас, остальных, она просто занималась работой. Я даже не думала начинать с ней общение, но она сама ввязалась со мной в дружбу, предложила вместе пойти на обед на второй день нашей соработы. Она сама звонила и приглашала посидеть в кафе, пойти гулять или к ней домой. Когда Соня ушла из фирмы, наше общение не прекратилось. Она всё так же звонила и предлагала встретиться. Я никогда не приглашала её или кого-то другого к себе. Соня спрашивала, не бывает ли мне скучно. Нет, не бывает. Но с ней мне иногда хотелось разговаривать. Как в тот день, когда меня уволили.

Пока я шла по Смоленскому бульвару к Парку культуры, Соня написала, что к ней заглянул знакомый народ, принёс вина и чтобы я не пугалась. Я хотела развернуться и уйти обратно к «Смоленской». Сесть в метро, проехать 17 минут, пройти 4 минуты и оказаться в моей-немоей квартире с бирюзовыми стенами. Без других людей, в тепле, тишине, покое. Соня написала, что все классные и активные, и что она меня со всеми перезнакомит, и мы найдём мне новую работу. Я очень хотела выпить и чтобы меня поутешали, поэтому решила дойти до Сони. Она жила в двушке-сталинке с высокими потолками и старой деревянной мебелью бесплатно – её приятель переселился в Берлин и попросил присмотреть за квартирой. Соня приехала из Новосибирска, но жила как москвичка – то есть оплачивала только коммуналку. Москва для Сони была самобранистой скатертью. Тут Соня могла находить и брать всё или почти всё бесплатно или дёшево: жильё, одежду, медицинские услуги, проходки в театр и на фестивали, книги, путешествия. Я спрашивала её, как ей это удаётся. Она отвечала: просто я всех знаю. Это переводилось как: просто я всех люблю.

Ещё в коридоре меня обморозило голосами и смехом. Происходила вечеринка. Человек собралось не несколько, а штук четырнадцать. Они пили, говорили, перемещались, перемешивались. Я ещё не видела этого, но могла ощутить отражение действий в воздухе, услышать голоса, возню. Соня сняла с меня куртку, повесила её на свободный кусочек крючка, завешанного уже одеждой. Ровно поставила мои ботинки в общий ряд гостевой обуви. Обняла, отвела на кухню, закрыла дверь, налила чаю, предложила печенье, поговорила со мной полчаса. Сделала всё как нужно. Я вытирала глаза салфеткой с растительным узором, не пошлым-розничным, а дизайнерским-изощрённым. С синим плющом. Салфетка мягко касалась моих щёк, казалась хлопковой, а не бумажной. Звеня стёклами двери, к нам вломился худой парень с чёлкой. Он стал звать Соню, мяукать. Пытаться увести её за руки. Она – радость моя и многих других – никогда не говорила никому, что его/её шутка глупая. Она и сейчас рассмеялась и нежно сказала, что вернётся ко всем. Чёлочный пихнул в рот печенье и передразнил то, как я плюхаю носом. Соня взяла парня за шкирку и вывела его за дверь. Он ещё чуть помяукал, поскрёбся в стекло и ушёл.

Мы договорись, точнее Соня уговорила меня – искать мне работу прямо на этой вечеринке. В офисе или удалёнку. Я говорила, что устала, что просто хочу побыть дома пару недель, может быть, погулять в парке в моём районе. И не работать. Соня спросила, не станет ли мне скучно. Я хотела ответить, что мне не бывает скучно, я знаю английский язык – значит, мне доступны лучшие истории, которые придумываются сегодня в мире. Соня спросила меня, откуда я возьму на жизнь деньги. Голоса из комнаты стали кричать: «Со-о-о-оня-я!» Два мужских и один женский. Соня обняла меня и поместила мне в руку стакан с вином.