Читать книгу Сквозь огонь - Евгения Овчинникова - Страница 9

Глава 9

Оглавление

Поутру мы поняли, что жара отступила. Мама встала первой. Я слышала, как зашуршала ее постель, стукнул складываемый диван. Двигалась мама всегда бесшумно. Потом щелкнул выключатель в ванной и полилась вода. И мама крикнула:

– Свет дали!

Я встала, вышла из комнаты. Лампочка в ванной горела. Мама в ночнушке выдавливала пасту на зубную щетку. По привычке я взглянула из окна на дом напротив: все тихо, двор пустой. Ветра нет, деревья стоят как мертвые. И тут я поняла, что не обливаюсь по́том. Высунулась в открытое окно: тепло по-летнему, но не более. Дымная пелена еще стояла, но стала легкой, прозрачной.

– Мам, жара закончилась! – крикнула я в сторону ванной.

Мама подошла ко мне – рот в пене, в зубах щетка, – выставила руку из окна, помахала ею. Улыбнулась, погладила меня по голове.

Мы собирались на рынок. На время эвакуации он не закрылся; правда, покупателей и продавцов поубавилось. Товар стоял в трех коробках в прихожке. Чтобы не надрываться, мы поднимали и спускали их вдвоем, потом грузили на тележку, перевязывали резинками с крючками на концах и везли.

У нас было место в отделе бытовой химии. Мы покупали на оптовке мыло, стиральный порошок, чистящее средство для посуды, зубную пасту, хозяйственные перчатки и прочую мелочевку, а потом продавали с небольшой наценкой. Мне казалась бессмысленной эта работа, приносившая копеечный доход. Каждый раз, когда по ту сторону прилавка появлялось знакомое лицо, я была готова провалиться от стыда.

Наш путь лежал мимо малосемейки.

– Опять кто-то прыгнул, – сказала мать, кивая на толпу во дворе.

Я отвернулась. Мы обходили собравшихся.

– Вставай, что ты разлеглась, вставай! – крикнул знакомый голос.

Я оглянулась и через просвет между ногами увидела белую руку с тремя фенечками. Широкая красная, с продернутой серебряной нитью – эту я сплела сама и повязала ей два года назад. И две тонкие, голубая и черная, подаренные одноклассницами. Вера никогда не снимала их, и они порядком поистрепались. Три фенечки на белой бескровной руке, лежащей ладонью вниз. Под ногтями с голубым лаком – запекшаяся кровь. Земля заколебалась под ногами, позади раздался грохот. Это упала моя тележка. Я метнулась к толпе, и люди расступились, пропуская меня.

Вера лежала в луже крови. Животом вниз, голова на правой щеке, правая ладонь – под головой, ноги согнуты и расставлены, будто она прислушивалась на бегу. Роскошные красные кудри исчезли. Вся голова была в кровоподтеках и порезах. Неровно остриженные волосы топорщились клоками. В некоторых местах острижено под корень, на затылке осталось несколько длинных прядей. Я опустилась на колени, хотела обнять ее. Протянула руки, но не смогла прикоснуться. Я понимала, что все, Вера мертва, ей не помочь, ее не оживить. Лицо с закрытыми глазами было спокойно, ни грязь, ни кровь не коснулись его. И мое сердце, глухо стучавшее в груди, тоже успокоилось: Веру больше не терзало пламя, она примирилась с ним.

Я села у ее головы и, как во сне, трогала руки, лоб, плечи. Никак не могла поверить, что вот лежит мертвая Вера, моя Вера, и она холодная, ужас какая холодная, совсем не так, как вчера. Теперь от нее веет самым настоящим холодом. Почему же так?

– Вставай, вставай, надо идти! – Паша, городской дурачок, топтавшийся рядом, хотел схватить Веру за руку, но его оттащили.

Он грохнулся коленями на асфальт и завыл, раскачиваясь взад-вперед. Его держали сзади, он отбивался. Потом вскочил и, дико размахивая руками, закричал в толпу:

– А-а-а-а!!! Уйдите, уйдите! Это вы девочку убили! Вы, вы все! – Он по очереди тыкал пальцем во всех, пока его палец не остановился на мне. – И ты тоже, ты убила!

Он обхватил голову, стал раскачиваться вправо-влево и выть все громче:

– У-у-у-у!!! А-а-а-а!!!

В толпе ахали, всхлипывали. Постепенно люди стали расходиться.

Пашу-дурачка мы хорошо знали. Наш с Верой ровесник, он жил в моем доме. Целыми днями болтался на улице. Даже в то дикое время никто его не обижал – наоборот, жалели и обращались по-доброму. Пашка привык, что его не гоняют, и мог запросто постучаться в любую квартиру и попросить еды. Однажды я видела, как Вера подает ему из окна своей комнаты кружку с водой. Когда мы встречали его, Вера давала ему карамельку, карандаш с резинкой или смешной фантик. И уродливое лицо Паши с вывернутыми ноздрями разъезжалось в улыбке.

Пашин вой был страшнее мертвой девушки в луже крови. Моего плеча кто-то легко коснулся, я обернулась – мама. Она плакала, прикрывая рот рукой, слезы стекали по пальцам и капали на асфальт. Оставшиеся люди молчали. Скоро возле нас со скрипом затормозила милицейская машина.

Два милиционера, худой и полный, разогнали людей – только я и Паша не отошли, – осмотрели тело, вяло переговариваясь с кем-то по рации.

– Труп. Девчонка. Сиганула с крыши, – сказал толстяк в хрипящую рацию. С той стороны так же хрипло ответили. – Вызывай экспертов с района. Каких? Да таких! Наши все на пожаре. Давай.

Он шумно вздохнул и вытер пот со лба. Спросил:

– Знаешь ее?

Я не сразу поняла, что это ко мне. Только когда милиционер повторил вопрос, ответила:

– Знаю.

– Покажешь, где живет?

Я кивнула.

– Ну пойдем.

Я поднялась. Второй милиционер попытался оттащить Пашу от Веры, но дурачок вырвался и встал в стойку, приготовившись драться. Милиционер вздохнул и легко треснул его по голове. Паша громко заплакал. Мама стала стыдить милиционера за то, что он обижает блаженного. Это был первый и последний раз, когда я видела мать сердитой и решительной. Но досмотреть мне не дали.

Полный милиционер тряхнул меня за плечо. Я очнулась и повела его дворами к дому Веры. Я шла впереди, толстяк часто останавливался, чтобы отереть пот со лба. В подъезде я показала пальцем на нужную дверь. Милиционер снял фуражку и нажал на звонок. Тот не работал. Он забарабанил в дверь:

– Откройте, милиция!

В подъезде пахло вареной картошкой. По ту сторону прошелестели шаги.

Дверь распахнулась, на пороге появилась тетя Оля.

– Здравствуйте, что случилось?

– Я по поводу вашей дочки, – сказал он, запнувшись.

– Сейчас позову ее. – Тетя Оля повернулась в сторону комнаты дочери. – Вера, Вера, иди сюда! А что случилось?

– Ее нашли во дворе малосемейки, – натянуто ответил милиционер.

– Нет, она дома, говорю же. – Тетя Оля направилась в Верину комнату, продолжая звать ее.

Милиционер вошел в квартиру и закрыл дверь, оставив меня снаружи.

Когда я вернулась, Веру уже накрыли черным полиэтиленом. Возле нее стояли несколько людей в милицейской форме, с одутловатыми и безразличными лицами. Один из них щелкал фотоаппаратом. На углу стояла машина скорой помощи, в ее сторону удалялись две женщины в белых халатах. Они запрыгнули внутрь, и скорая уехала.

– Хитрожопые врачихи. Знали, что на труп едут, приехали попозже, чтобы труповозку не ждать, – усмехались менты.

Я снова присела на асфальт возле Веры. Не хотела оставлять ее здесь, холодную и одинокую. Менты взглянули на меня, но ничего не сказали. Один чуть поодаль опрашивал синяка. Мент тихо задавал вопросы, а синяк испуганно повторял:

– Не знаю, ничего не видел, спал. Ничего не видел, правда.

Милиционер махнул рукой, и синяк торопливо потрусил вдоль дома, постоянно оглядываясь.

– Соседи ничего не слышали, не знают, – сказал мент, подходя к нам.

Он засунул ручку в папку, в которой делал записи. Заметил меня.

– Ты знала ее?

Я кивнула.

– Подружка, что ли?

У меня потекли слезы.

– Отстань от девки, не видишь, плохо ей, – оборвал другой милиционер. Но его взгляд не выражал ни сочувствия, ни сожаления.

Они все выглядели безразличными, отстраненными. Винить их в этом нельзя – сегодня все думали лишь о том, что жара ушла, значит, и пожары скоро утихнут. Дымовая завеса стала прозрачнее, тоньше, дышалось легче. Горячее дыхание пламени, приносимое из тайги, захлебывалось, утихало, ему оставались считанные дни или часы. Небо без пелены дыма снова стало голубым. Я смотрела на черный полиэтилен и проглядывавшие под ним очертания Веры. Она была последней жертвой, брошенной в пламя. Огонь поглотил ее и отступил. Или он хотел только ее, с самого начала? Я приподняла полиэтилен и взяла Веру за холодную руку, чтобы она знала: я здесь, рядом, не брошу ее, всегда буду с ней.

– Сама сиганула? – спросили у меня над ухом.

Я оглянулась. Милиционеры разговаривали между собой.

– Конечно. Уже десятая за год. У них модно сейчас.

Я хотела сказать, что это невозможно, так не бывает. Вера была такая веселая и так любила жить. И всех вокруг тоже любила: меня, Пашу, мать, всех своих мужчин. Но вдруг я вспомнила ее слова о том, что случится что-то страшное, ее отстраненные, чужие глаза, ее страх и того, кто гнался за ней по заметенным улицам, – и снова заплакала, тяжело всхлипывая и вздрагивая.

Подъехала машина из морга. В детстве нас пугали байками:

– Не будешь спать – приедет черная «буханка» и заберет тебя на тот свет!

Черная «буханка» с красным крестом на капоте. Остальные скорые были белые, они возили живых людей, которые нуждались в помощи. А когда мимо проезжала черная, мы знали – везут мертвого человека.

Машина притормозила возле нас. Водитель и единственный пассажир деловито направились к ментам, те отдали им какие-то бумажки. Потом они подошли к Вере, поддернули под нее черный полиэтилен, перевернули, ловко подняли ее в нем, как в гамаке, и понесли к машине. Я поднялась и смотрела, как они укладывают ее внутри на старую ржавую каталку с ободранными ручками. Водитель сел за руль, второй остался с Верой.

– Подружка твоя? – спросил он с сочувствием.

– Да, – прошептала я.

– Соболезную, – сказал он и захлопнул дверь.

Машина завелась, выпустив облачка серого дыма, развернулась и поехала в сторону морга.


На следующее утро тетя Оля попросила сходить с ней на опознание.

– Сашенька, Сашуля, помоги мне, пожалуйста, – всхлипывала она в трубку.

В городе у них никого не было, жили они всегда вдвоем. В милиции ей сказали, что протокол опознания вчера неверно составил следователь-новичок или что-то вроде того. Тетя Оля плакала в трубку и не могла ничего толком объяснить. Я не хотела видеть Веру с обрезанными волосами, окруженную безразличными людьми, но не смогла придумать, как отказаться. Почему-то ни меня, ни родителей не удивило, что тетя Оля попросила пятнадцатилетнюю девчонку сопровождать ее в морг. Мама без конца ахала. Отец собрался со мной, надел брюки и пиджак. Рубашек он не носил, поэтому под пиджак нацепил белую футболку с надписью.

Мы зашли за тетей Олей. Сначала ждали, пока она оденется, потом – пока накрасится у зеркала в прихожей. Она красила ресницы и плакала, тушь тут же стекала, она стирала черные ручейки салфеткой и снова красила. Верины стоптанные балетки валялись под полочкой с телефоном так, как Вера сбросила их на бегу в последний раз: одна поверх другой, лопнувшей подошвой вверх. На вешалке косо висела сумочка на блестящей металлической цепочке – я подарила на двенадцатилетие. Ее первая настоящая дамская сумочка, Вера гордилась ею и всюду носила. Со временем сумка обтрепалась, на новую денег не было, поэтому Вера брала ее редко, когда мы гуляли вечером или на дискотеку, где все равно темно и ничего не видно.

Тетя Оля вытерла последние черные дорожки со щек, причесалась и стала искать кофту. Мы говорили ей, что на улице тепло, она отвечала: да, конечно, сейчас лето, – но продолжала искать. Кофта нашлась в шкафу на своем обычном месте. Тетя Оля надела ее, потом сняла и повесила на крючок в прихожей. Причесалась, дрожащей рукой накрасила губы. Она без конца говорила, говорила, говорила: как же так, что же такое делается, ведь Верочка совсем молодая, такого не может быть, наверное, вчера она ошиблась при опознании, ей дали всего минуту в морге, не было времени проститься, как же можно так поступать с людьми.

Я старалась не встречаться с ней взглядом, боялась новых видений. Тогда, в Вериной прихожей, я поклялась больше никогда и никому не смотреть в глаза.

Тетя Оля снова стала искать кофту, мы с отцом не торопили ее, молча ждали. Дверь в комнату Веры была открыта. Выглядывала деревянная спинка кровати и висящая на ней майка с длинным красным волосом.

Потом мы ехали в автобусе на другой конец города, до городской больницы и морга. Тетя Оля не переставая повторяла, что не может быть, Вера не могла этого сделать, ведь все было хорошо, может, не слишком, но нормально, как у всех. Я сжимала поручень.

Среди белых корпусов стоял невыносимый запах. Вчерашний лейтенант-толстяк ждал нас у входа в морг, прикрывая нос и рот носовым платком.

– Позавчера заводские опять спиртом потравились, – сказал он через платок. – Холодильников не хватает. Хорошо, хоть свет дали.

Сквозь огонь

Подняться наверх