Читать книгу Запах яблонь - Евгения Празднова - Страница 1

– Посторонись!

Пятитонная махина контейнера обманчиво медленно скользит по направляющим, но силу инерции не стоит недооценивать – оказавшимся на ее пути не поздоровится. Даже в скафандре. Наш американский гость, до того стоявший столбом посреди погрузочного шлюза, проворно рыскнул в сторону.

– Какого хрена он вообще тут делает? – сквозь зубы сказал Никольский.

Я ответила не сразу – сначала несколькими едва заметными движениями руки в сенсорном поле манипулятора загнала контейнер на развилку рельс, направляя его к левому выходу.

– Новости не слушаете, Константин Евгеньевич? Международный тендер они выиграли. На геологоразведку нагорья Аравия.

– Тенн-дерр, – передразнил завхоз, умело изобразив звон мореходной «склянки». – Да слушаю, конечно. Знаю, что базу разворачивают. Здесь-то он что забыл?

– Любопытствует. По международному соглашению пятьдесят пятого года, не пустить не имеем права. Хотя бы в шлюз.

– Не люблю я этих… – проворчал Никольский, добавив крепкое словцо из тех, что во времена его молодости служили для обозначения американцев. – И как им наглости хватает после скандала на лунной базе? Думай теперь, присматривайся к каждому – шпион, не шпион? Одно слово – …

Ворчал он, конечно, больше для виду, для поддержания имиджа. По неистребимой еще со времен первого Союза культурной традиции завхозу полагается быть старым, ворчливым и бородатым. Никольский, правда, совсем не стар, да и должность его по документам называется гораздо длиннее и заковыристей – зато с бородой полный порядок.

Сочиняя следующую недовольную реплику, он, конечно, столбом не стоял – регулировал движение грузов, как и я. Контейнеры ему достались поменьше, зато и «дирижировать» приходилось сразу в двух сенсорных полях. Под потолком сновали гибкие руки манипуляторов, подхватывая грузы магнитными захватами. Ювелирная работа! И делать ее нужно быстро, под радиоактивным марсианским небом посылкам с Земли жариться не стоит. Каждая лишняя минута за пределами базы – это лишняя вероятность, что электроника внутри контейнеров превратится в мусор. Над защитой наших скафандров инженеры поработали на славу, а вот контейнеры, экономя грузоотдачу, так ничем и не обшили…

Конечно, отвлекать на подобную работу персонал, тем более научный, – идиотизм. Так я им и сказала в первый раз, когда меня припрягли. А мне ответили, что электронные мозги автоматов барахлят из-за солнечного ветра. Внутри базы, под защитой, все работает, а в разгрузочном шлюзе… м-да. При проектировании баз следующего поколения управление разгрузкой наверняка перенесут в командный центр. Ну а мы торчим тут в скафандрах и по старинке, вручную, гоняем проклятые контейнеры.

В первый раз я один такой чуть не угробила. Двухтонный блок со всей дури вписался в стену. К счастью, ничего особо бьющегося внутри не было.

И чего от меня, собственно, ожидали? Я микробиолог и не обучена работе с объектами крупнее нескольких микрометров. Так я Никольскому тогда и сказала.

А теперь спокойно разгружаю, и ничего. Еще бы под ногами не мешались всякие… всякие…

– Не думаю, что можно так его обозвать, – вполголоса заметила я. – Его американское гражданство в данном случае значит гораздо меньше, чем принадлежность к «Арес индастриз».

– Капиталисты! – завхоз немедленно нашел новый ярлык. Не будь в скафандре, сплюнул бы, наверное, себе под ноги.

– Они самые, – подтвердила я, наблюдая, как гость длинными прыжками приближается к нашей платформе. При таком низком тяготении – лучшая стратегия передвижения. А парень, однако, привычен к работе в космосе. Может, на лунных базах стажировался? Интересно…

Одним длинным прыжком поднявшись к нам, американец оскалил зубы в показной улыбке и постучал по шлему в районе уха, призывая нас включить внешний канал связи.

– Добрый вечер! – с легким акцентом произнес он по-русски. – Сейчас ведь вечер? Я еще не разобрался в местных временах суток.

– Что-то вроде, – пробурчал Никольский.

Американец задал ему несколько довольно профанских вопросов о работе разгрузчика, а потом вдруг повернулся ко мне.

– У вас такое серьезное лицо, – произнес он с улыбкой. – Девушкам нужно чаще улыбаться. Здесь, вдали от Земли, мы очень скучаем по вашим улыбкам.

Наверное, лицо у меня стало еще «серьезнее». Гость аж попятился немного.

– Не мешайте работать, – процедила я, демонстративно отворачиваясь к экранам.

Ну вот, теперь общее мнение, что характер у меня мерзкий, приобретет наконец международный статус.

– А ты бы с ним пообщалась, – скучным тоном обронил Никольский, когда американец нас наконец покинул. – Может, узнала бы, чего ему здесь надо…

– Хреновая из меня Мата Хари, Константин Евгеньевич. Не с моей, как говорится, харей. Да и чего с него взять, придурочного? Улыбок ему не хватает, видите ли… Производственные секреты у них выведывать? Так я не геолог, я даже не знаю, о чем его спрашивать!

Завхоз покачал головой, и по его лицу я поняла, что он еще вернется к этой теме. Но сказал он совсем иное:

– Четко сработала в этот раз. Как автомат.

– Спасибо. Стараюсь.

– А это не комплимент, – хмыкнул Никольский. – Это наблюдение. С психологами давно беседовала, если не секрет?

– По графику. – Я развернулась к нему, упершись руками в бока. Скафандр, конечно, мешал изобразить классическую позу «разгневанная баба». Ну, хоть попыталась, и то хлеб. – Вы на что намекаете? Может, прямо скажете?

– Да просто насчет серьезного лица-то прав наш штатовский друг. Ты не злись только, послушай старого мудрого человека. Есть у меня такое впечатление, что ты очень многое нынче делаешь… механически, что ли. Без души.

– С душой я бы ваши контейнеры об стену разнесла! От всей души, простите за каламбур, – я перепрыгнула на соседнюю платформу, направляясь к выходу. – С психологом… ну, будет связь, поговорю, куда денусь. А пока у нас ресурсов нет, чтоб на каждого космонавта персонального психоаналитика за собой таскать, – будем работать как есть, извините. Механически так механически…

Раздражение на них обоих – завхоза и американца – неуклонно копилось и в итоге разрядилось в виде грома и молний на голову попавшегося мне уже во внутреннем коридоре станции аспиранта Никиты.

– Гуляем, да? А в лаборатории кто?

– Я Лене ключ оставил, она…

– Она стажер и по технике безопасности не должна быть одна! Хочешь, чтоб из-за твоей безответственности…

И ведь будут потом шептаться по углам, придумывать для меня нелестные эпитеты, рассуждать о «синдроме вахтера». Еще одно клише из старых фильмов, наряду с бородатым завхозом – вредная тетка с репликой: «Без документов не пропущу». И прочие, подобные ей, что ходят по пятам и повторяют, повторяют, повторяют специально для революционно настроенной молодежи правила и инструкции, которые эту молодежь вполне закономерно возмущают. Потому как ограничивают ее, молодежи, вдохновенный полет мысли.

Право же, только став одной из них, понимаешь суть. Ответственность за других – вот что давит на плечи, заставляя отращивать горб бабы-яги.

Великие фантасты прошлого – мечтатели и оптимисты – были уверены, что к звездам полетят не бородатые завхозы и злые мелочные тетки. В их произведениях прекрасноликие и гармонично сложенные юноши и девушки в серебристых скафандрах покоряют Галактику, периодически отвлекаясь на чтение поэм о красоте увиденных туманностей.

Да, мои нынешние стажеры ни за что не поверят, что я тоже когда-то писала стихи. Не сказать чтоб хорошие… но вполне в духе времени. «Лучистые созвездия» соседствовали в них с такими тяжеловесными эпитетами, как «интергалактический» или даже, да простят меня великие фантасты, «гиперпространственный» и «квазитрехмерный».

Все наше поколение так или иначе болело космосом. Новый штамм социального вируса столетней давности, новый виток гордого шествия человечества по просторам Вселенной…

– Сейчас контейнер приедет, его Лена разгружать будет? Она половину реактивов еще в глаза не видела! А ты…

Наше поколение… Вот аспирант Никита – он наше поколение или уже следующее? Разница между нами меньше десяти лет, но мир вокруг меняется слишком стремительно. Его ровесники со школьных лет осаждают тренажерные залы, прося программу «как у космонавтов». Заканчивают экстерном все что могут, дипломы делают в основном с прицелом на космос. Взгляды устремлены вверх, походка пружинит, в голосах – непоколебимая уверенность в том, что завтрашний день будет лучше вчерашнего.

И сколько же шуму было в мировом сообществе, когда полетела первая партия таких вот «стажеров»! Бесчеловечный тоталитарный режим использует детей как пушечное мясо в опаснейшей миссии! Тоже мне, детей нашли…

«Молодым везде у нас дорога!» – гласит один из удачно реанимированных старых лозунгов. А как иначе? Молодые всегда рвутся на фронтир. На передний край, где бы он ни был – в тайге, в космосе…

А мы, разве мы такими не были? Первое поколение, родившееся в обновленном Союзе. Дети новой эпохи! На родителей поглядывали свысока, все лишнее безжалостно клеймили «отрыжкой потребительского общества». Стихи, да… Разговоры до утра на студенческих кухнях, дискуссии о прошлом и будущем. Восторг от получения первой «настоящей» темы исследований. Будущее лежало в раскрытых ладонях; казалось, из всех проблем, стоящих на пути, страшнейшая – злой научник, который в пятый раз заставляет переписывать статью, да функционеры с кафедры, надоедающие со скучной отчетностью. У-у-у, бюрократы, ретрограды, пережитки капитализма! Нет уж, в космос мы их с собой ни за что не возьмем! Чтобы перешагнуть этот барьер, нужно мыслить творчески, нестандартно. Новая наука будет синтезом науки и искусства, вещали особо вдохновенные субъекты, запрыгивая в порыве вдохновения на стол. Космос – это поэзия, космос – это музыка!..

…музыка грохочущих по рельсам пятитонных контейнеров.

Я ведь не жалуюсь. Работая здесь, быстро понимаешь: внеземные колонии и базы не скоро смогут себе позволить роскошь узкой специализации. Поэтому кандидаты наук принимают грузы, доктора занимаются сваркой в вакууме, инженеры ухаживают за опытными теплицами и так далее. Слишком мало нас, окопавшихся в окружении враждебной и чуждой среды. Тут не до церемоний: руки есть – хватай инструмент и делай что-нибудь полезное. Ну и, конечно, основных обязанностей твоих никто не отменял. Вот сейчас моя обязанность – понять, почему при добавлении в сообщество бактерий, успешно перерабатывающих марсианскую почву, всего одного вида все сообщество работать перестает. Причем не во всех пробах, а каким-то совершенно на первый взгляд случайным образом.

И топаем мы с понуро опустившим плечи аспирантом в лабораторию, где нас ждут бесконечные горы чашек Петри, заполненных красноватым марсианским грунтом.

Знаю я, куда он намыливался, – к инженерам в отсек. Зазноба там у него, как донесла до меня голубиная почта местных сплетен.

А работать кто будет, спрашивается?

Так вот и превращаешься в мерзкую занудную тетку. Но я ведь права, разве нет?

Не цветут еще на Марсе яблони, чтоб под ними детишек делать. Не цветут, проклятые! Им, чтоб цвести и расти, почва нужна. И магнитное поле, чтоб атмосферу держать. С проблемой поля, допустим, физики с инженерами сейчас возятся, вроде есть у них разумное решение, для начала можно и в закрытых теплицах выращивать… А вот почва – образование, что называется, биогенное. Без живых организмов, получается, взять ее неоткуда. А кто у нас самые неприхотливые и быстро размножающиеся живые организмы? Собственно, бактерии и есть. И к радиации некоторые устойчивы, и к замерзанию. И полезными генами, эту устойчивость передающими, они друг с другом радостно поделятся – никакой генной инженерии не надо. Хотя, конечно, и без нее в нашем проекте не обошлось. А началось все с бактерий-экстремофилов. Ну, таких, что обитают черт-те где. Некоторых с глубоководья достают, некоторых – на свалках ядерных отходов откапывают. Их-то в итоге советская наука и наградила правом первопроходцев в деле колонизации Марса. В Европе и Штатах тоже, конечно, разработки велись, но мы успели первыми. Застолбили, так сказать, приоритет.

Помню ту пресс-конференцию, где шеф распинался про нашу уникальную бактерию. А мы все стояли с серьезным видом, сдерживая неуместное хихиканье: ох и намучились мы с этой «неприхотливой» тварью, пока подобрали нужные условия!