Читать книгу Кукольная королева - Евгения Сафонова - Страница 9

– Отдадим ей должное – она продержалась дольше предыдущей, – сказал Алексас, глядя, как растёт его тень на брусчатке, когда за спиной остался очередной уличный фонарь.

Джеми молчал.

Он молчал всю дорогу от чужого дома. Не отвечая, даже когда обращались непосредственно к нему.

– Хватит дуться. Что ты как маленький?

– Я тебя презираю.

Алексас, вздохнув, притормозил перед рельсами, серебряными дугами пересекавшими широкий проспект: по ним почти бесшумно катила гусеница сцепленных вагонеток, перегонявших грузы. По ту сторону рельсов неподвижно застыл одинокий железный конь, запряжённый в экипаж – сплав металлов, ве́домый только цвергам; винтики и сочленения сотни деталей складывали изящные ноги, гибкую шею, бесхвостый круп. Совершенная металлическая копия живого существа, в которую вдохнули жизнь лучшие мастера чёрных цвергов.

Алексас привык почти ко всем чудесам, выходившим из кузниц и мастерских Подземного Народа, но конями, как и хорошими клинками, любовался каждый раз. Чистая мощь, заключённая в серебристую сталь – или в то, что легче и крепче стали, – это завораживало.

Пустые улицы окутывала сонная тишина; в ней особенно звонко разносились звуки, которые едва ли раздавались в любом другом аллигранском городе. Шуршание чугунных колёс по рельсам. Тихое шипение газовых фонарей. Песня железа и камня, которую металлические копыта выстукивали по клавишам брусчатки. Округа цвергов жили в ином ритме, но в Хёхе люди придерживались примерно того же распорядка, к которому привыкли на поверхности. Где-то там, наверху, над сводом гор, сейчас тянулись друг к дружке в ночном небе две луны – и люди спали так, будто это могло их убаюкать.

Иногда Алексас задумывался, как выглядел бы Камнестольный при свете дня. Их с Джеми часто отпускали на поверхность, в предгорные городишки белых цвергов, и братья Сэмперы знали, как преображается мир, когда его обнимает тьма или выбеливает солнце. Их обучали и тому, как обернуть это в свою пользу: Алексаса – пользоваться слабостью людского зрения, не способного после света быстро привыкнуть к тени, Джеми – сплетать чары, что усиливала стихия, сейчас разлитая вокруг тебя.

Свет и тьма всегда считались сильнейшими стихиями из шести. И маги знали, как меняют бой место и час, в которые он проходит.

– Могу снова повторить, что раскаиваюсь. Даже потрачу оставшиеся часы на сон, дабы завтра не раздражать тебя своим присутствием.

– Это же отвратительно, ты хоть понимаешь?! Ты совратил девушку…

– Джеми, братишка, до меня её уже не раз успешно совращал муж.

– Ты представляешь, каково мне в этот момент?! Замыкаться в себе, сидеть в темноте и знать… знать, что ты… в моём теле… занимаешься… этим!

– Мог бы не замыкаться. Учился бы заодно.

– Ты!..

Ответить посмеивающийся Алексас не успел – бедро обжёг жар нагревшегося металла.

На ходу вытащив из кармана двустороннее зеркальце, он откинул круглую крышку; поймав луч фонаря, полированное серебро бросило на мостовую жёлтую монетку светового зайчика.

– Что стряслось, Найдж?

Вместо отражения законного владельца в зеркальном стекле замаячили обеспокоенные глаза мага. Странно близко. Любой, кто использует двусторонние зеркала, быстро учится, на каком расстоянии и под каким углом их держать, чтобы собеседнику не пришлось заглядывать тебе в ноздри или любоваться твоими зубами с точки, откуда их привыкли рассматривать только лекари.

– С вами всё в порядке?

Зазеркальная картинка дрожала так, будто в преддверии оперы Найдж вылакал бутыль любимого «белого дракона».

– Лучше не бывает. Так что стряслось?

– Вы не видели Бэрри, когда уходили?

– Мы видели, как они… говорили с Герландом, – помедлив, ответил Алексас. – Потом ушли.

– Она пропала. Мы не можем её найти.

Мерный ритм, в котором шуршали по брусчатке пружинистые мальчишеские шаги, на очередном повороте сбился в рваную триоль.

– Может, – свернув в переулок, сказал Алексас, – она всё же решила…

– В опере её нет. И не было. Я проверил.

– Когда она исчезла?

– Убежала от Герланда сразу после их ссоры. Он решил, что она хочет побыть одна, с тех пор…

– С тех пор?! Несколько часов прошло, раньше не мог меня вызвать?!

– И чем бы ты помог?

– Уж точно не… занимался тем, чем занимался, пока моя сестра, возможно, где-то…

– Тихо, тихо. – Зеркало Найджа затряслось, беспорядочно выхватывая то русые волосы, то лампу за его плечом; этот хаос сменился лицом магистра, чтобы привести в гармонию зазвучавший за стеклом голос и отображаемую картинку. – Не творите глупости, мальчики, ладно? Я знаю, более всего вам сейчас хочется оббегать весь Хёх в бесплодных поисках, но возвращайтесь домой. Нашей магии подвластно большее, чем вам.

– Торнори-энтаро, вы уверены, что…

– Ждём. Вас. Дома.

Непреклонность финальной точки подчеркнул щелчок, с которым кто-то по ту сторону стекла хлопнул зеркальной крышкой.

Алексас смотрел в серебряную гладь, даже когда белобородое лицо утонуло в непроглядной черноте. Даже когда уснувшая магия рассеяла проявленную чарами картинку, отразив сощуренные мальчишеские глаза: как сделало бы любое, самое обычное зеркало.

– И что будем делать? Просто пойдём домой?

Чуть повернув зеркальце, Алексас всмотрелся в переулок, оставшийся за его спиной. Закрыв серебряную крышку, положил артефакт в карман и завернул за угол: на улицу Кроне, в конце которой среди таких же узких городских особняков приткнулся дом магистра.

– Да, – сквозь зубы ответил он, продолжая путь среди стен и крылечек серого камня. – Просто пойдём домой.

– Но…

– Потому что едва ли Герланду понравится, если мы найдём Бэрри и приведём к ней того кеара, который за нами следит.

Иди Джеми рядом, за этими словами последовал бы приказ «не оглядывайся». Младший из братьев Сэмперов не настолько привык к подобного рода ситуациям, чтобы не пожелать убедиться в правоте старшего.

К счастью, телом младшего из братьев Сэмперов в данный момент управлял тот, кто лучше знал, как вести себя в случае слежки. В роли следящего тоже.

– За нами что, – выговорил Джеми, – правда идёт…

– Заметил его ещё на проспекте. В зеркале рассмотрел получше.

– Ты уверен, что это…

– Его Величество не ставит своим рыцарям на лбу клеймо «кеар», но догадаться нетрудно. – Алексас говорил ещё тише, чем цедит слова раздосадованный человек, который не особо желает быть уличённым в разговорах с самим собой. – Он свернул за нами в переулок. Идёт ровно на том подозрительном расстоянии, на каком обычно идут, чтобы не казаться подозрительными.

– И мы просто приведём его к штаб-квартире?! Не попытаемся запутать? Оторваться?

– Причин нет. Приёмыш магистра возвращается домой после весёлой ночки. Обычное дело. Скроемся – вызовем ненужные подозрения и подтвердим, что заметили слежку. Я не собираюсь радовать королевских шавок таким подарком, а ты?

Остаток улицы они преодолели в молчании куда более мрачном, чем то, что гнело Алексаса в начале этого пути.

У самого крыльца он задержался взглядом на фонаре, который привык видеть из окон их общей спальни. Погасший. Цветное стекло, где обычно бился пульс газового огонька, за время прогулки обернулось тусклыми мёртвыми стекляшками.

Три широкие гранитные ступени Алексас оставил позади одним лёгким прыжком, зато ладонь к дверному молотку приложил неторопливо, без суеты. Зачарованный замок щёлкнул, признав одного из тех, кому дозволено входить в дом, – и, толкнув плотное дерево, укреплённое магией и сотней лет на речном дне, Алексас наконец вошёл под безопасную крышу колдовского жилища.

Из окна холла, зачарованного от подглядывания снаружи, он проследил, как мимо дома, старательно не глядя на него, проходит непримечательный молодой человек в чёрной куртке.

– Так кеары всё-таки в городе? – тихо и обречённо резюмировал Джеми.

– Всё-таки. – Алексас прижал лоб к стеклу, наблюдая, как рыцарь узурпатора растворяется в тишине ночного города.

– Надо сказать…

– Герланд в курсе, если помнишь. – Отстранившись, он повернулся к лестнице. Гладкая сухая кожа не оставила на окне и намёка на отпечаток; свет уличных фонарей – единственное, что освещало круглый тёмный зальчик, встречавший гостей на входе, – высветил это особенно чётко. – Скажем, но сперва заглянем в спальню.

– Зачем?

– У меня есть идея, где может быть Бэрри.

По дому магистра тоже разливалась сонная тишина. Она затапливала винтовую лестницу и коридоры, через щели у косяков просачиваясь в комнаты. Тишина клубилась и в спальне, когда Алексас аккуратно перешагнул через зачарованную щётку, старательно оттиравшую пол (в этот поздний час инструменты уже торопились навести порядок в доме, полагая, что хозяин, как обычно, видит десятый сон), и ступил за порог.

В тишине ничего удивительного не было – все, кто сейчас не спал в поисках Бэрри, сходил с ума в штаб-квартире, не здесь. А вот в неровных отблесках, дрожавших на стенах, тревоживших обеспокоенную темноту, – было.

Облегчённый вздох Джеми раскатился в их общей голове бумажным шелестом.

– Знал, что найду тебя тут, – сказал Алексас, без стука прикрыв дверь.

Крохотная огненная птичка, сидевшая на почти невидимой руке – так, будто она просто зависла над подушкой, – с любопытством склонила голову, сотканную из жаркой белизны.

То, что в комнате кто-то есть, сперва угадывалось лишь по птичке, ластившейся к сгущённой тьме на кровати. Если присмотреться и знать, что увидишь, можно было разглядеть в этой тьме девичий силуэт; если присмотреться ещё внимательнее, то медленно и плавно, словно с картинки смывали наносную грязь, проступало остальное. Худая девичья спина. Ноги, поджатые под себя, плотно обтянутые серым флеоном всё того же домашнего платья. Руки, безвольно лежащие на коленях, не по-девичьи острых.

Альвы – пусть и полукровки – умели оставаться незамеченными, когда захотят. Даже для других альвов.

– Забавно, правда? – Бэрри не повернула головы. Так и сидела спиной к порогу, глядя на живую стихию, когтистыми лапками державшую её за палец. – У меня есть отец и возлюбленный, но лучше всего меня знает брат, даже кровью со мной не связанный.

– Это не отменяет того, что я твой брат.

Она не ответила, и Алексас сел рядом. Без слов, без вздоха. Поднёс к огненной пичужке расправленную ладонь.

Даже не коснувшись, ощутил, как лижет кожу жар, который Бэрри не замечала.

– Не бойся, – сказала девушка. – Подставь руку.

Прежде чем подчиниться, Алексас помедлил только миг.

Когда птичка, весело тряхнув хвостом, перескочила с девичьих пальцев на мальчишеские – длинные, тонкие, музыкальные, – касание её огненных лапок сопроводило лишь лёгкое покалывание.

– Это потому что ты её сотворила? – Алексас улыбнулся, когда волшебное создание легонько, дружески клюнуло его там, где линия судьбы сплеталась с линией жизни. На ощупь белый огонь – тот же, что горел в фонарях на улице – казался прохладным.

– С ней проще, но я могу сделать так с любым огнём. Не только с огнём. Альвы на короткой ноге со стихиями, ты же знаешь. – Бэрри пожала плечами; альвийские искры в её зрачках мерцали призраками светлячков. – Можно попросить огонь не жечь. Можно попросить воздух окружить тебя коконом, стать таким, чтобы он отталкивал пламя, а не разжигал его. Можно попросить воду, чтобы она соткалась в щит. Зависит от ситуации.

– Только не усердствуй. Полукровки тратят на это больше сил.

– От маленькой пичужки вреда не будет. Вот в пожар лучше не лезь. Упросить маленькую пташку не причинять тебе вреда – одно, а вот горящий дом…

– Можно подумать, ты каждый день прогуливаешься на пепелище.

– Прогулялась, если бы пришлось. Себя защитить легче, чем других.

Бэрри сложила ладони ковшиком, и пичужка охотно вернулась в руки создательницы. Когда девушка встала, двигалась она плавно и бережно, точно удерживала в пригоршне ключевую воду.

– Ты смогла призвать огонь фонаря с улицы? – Алексас смотрел, как названая сестра идёт к окну. – Сквозь защиту дома?

Огненные крылья, белым бликом метнувшиеся прочь из комнаты – прямо через стекло, в вечную ночь величайшего из городов цвергов, – безмолвно ответили на его вопрос.

– Это для меня не проблема, – сказала Бэрри, глядя, как птица ошалело взмывает над крышами. – Забавно.

– Что?

– Даже под землёй люди строят дома с окнами. Просто потому, что так им привычнее: создать иллюзию, что однажды их комнату может осветить не искусственный свет. Потому что жить иллюзией проще, чем принять, что мир вокруг никогда не будет таким, каким ты хотел бы его видеть. Можно понять, почему цверги над нами потешаются.

Алексас следил, как белая точка теряется в лабиринте курящихся труб. Перевёл взгляд на девушку, застывшую на фоне города: центральную фигуру картины в рамке тёмной комнаты.

– Не лучше было вернуть её в фонарь? Вдали от тебя долго она не просуществует.

– Лучше недолго, зато свободной.

Глядя, как Бэрри скрещивает опустевшие, растерянные руки – так, словно хочет обнять себя, – Алексас встал.

– Не прячься больше, – голос его был мягким, как и шаги, приглушенные колючей шерстью узорчатого ковра. – Найдж и Герланд волнуются. Я волнуюсь. Все волнуются. Особенно учитывая…

– Какая разница, следят кеары или нет? Мне надоело это, Алексас. Меня никто никогда не спрашивал, хочу ли я этого. Просто выбрали, как я буду жить, в какую правду верить, за каких королей страдать. Проклятье, даже оставшимся Бьоркам живётся лучше, чем мне! Шейлиреар же так милосерден к своим врагам… тем, кто не умер в резне, по крайней мере.

Она сама походила на птицу, взъерошенную, насупленную. И не шелохнулась, даже когда её обняли – крепко, за плечи, заменив все утешения прикосновением губ к макушке.

– Это закончится, – сказал Алексас. Больше задумчиво, чем уверенно. – Может, раньше, чем мы оба думаем.

Отстранился он как раз вовремя, чтобы отвернуться от сестры, когда открылась дверь. В комнату плеснулась сторонняя тьма, сгущённая шариком белого пламени над чьим-то плечом.

Наверное, зажги Алексас свет, и Найдж театрально застыл бы на пороге – но маг уже успел дойти до зеркала, когда наконец разглядел, кому принадлежат фигуры на фоне освещённого окна.

– Так ты здесь.

Обиды в словах не было. Как и ревности. Зная Найджа, Алексас мог уверенно утверждать: ревновать любимую женщину к своему ученику тот считал ещё более глупым, чем ревновать любимого наставника.

В любом другом случае Алексас добавил бы, что считающий так неревнивец наивен, как ещё не знакомая с букварём девочка.

– Надо же, – в том, как Бэрри оглянулась на колдуна, читалась почти ирония. – Всё-таки нашёл.

– Откровенно говоря, я пришёл к мальчикам, чтобы мы могли вместе… как там сказал учитель… «оббегать весь Хёх в бесплодных поисках». – Зеркало бесстрастно отразило, как Найдж идёт к потерянной и найденной возлюбленной. – Но не зря говорят, что самое драгоценное находится там, где не ищешь, и тогда, когда не ждёшь.

Цену, которую колдун платил за то, чтобы излучать привычное жизнелюбие, Алексас угадал лишь по тому, как дрожали его опущенные пальцы.

– Иногда мне интересно, что я должна выкинуть, чтобы тебя разозлить, – сказала Бэрри, от которой эта дрожь тоже не укрылась.

– Точно могу сказать, что умирать тебе не стоит. Тогда мне придётся лезть в области колдовства, которые я очень не хочу трогать, и когда я нарушу все мыслимые людские, магические и мировые законы, чтобы снова увидеть твои глаза… – пальцы Найджа – уже не дрожавшие – легли на бледные, почти впалые девичьи щёки, – в общем, первым, что ты от меня услышишь, будут вовсе не слова любви.

Прежде чем Алексас деликатно отвернулся, он всё-таки успел заметить: шутка не вызвала у сестры и тени улыбки.

Что он остался в комнате один, Алексас ощутил, не поворачиваясь.

– Нам бы тоже надо в штаб-квартиру, – неуверенно напомнил Джеми, вместе с братом услышав тишину, что оставили после себя двое, растаявшие в воздухе за их общей спиной. – Сказать Герланду про кеара.

– Полчаса вполне подождёт. Больше на счастливое воссоединение семейства, надеюсь, не потребуется.

Свет зажигать Алексас так и не стал. Просто вернулся к кровати и, прежде чем сесть на покрывало, запустил руку в карман.

– Дай-ка угадаю, – сказал Джеми, когда брат небрежно кинул на тумбочку тёмный локон, перевязанный ленточкой. – Опять выкинешь.

– Если б я хранил все, впору было бы парикмейстером заделываться.

В голове старшего из братьев Сэмперов раздался вздох, полный воистину бесконечного терпения.

– Порой сам удивляюсь, что ни разу не пожалел о своём согласии на это безумие. Делить тело с тобой…

– И что, правда не пожалел? – невзначай спросил Алексас, расстёгивая куртку.

– Я же тебя люблю. Хоть ты и отвратительный тип, честно скажу.

Ослабляя тёплый узел, обнимавший шею, Алексас улыбался.

– Ладно, только ради тебя. – Платок соскользнул в его руку шёлковой змеёй, чтобы опуститься на стол по соседству с запылённым футляром корды – после смены тела Алексас редко притрагивался к музыкальному инструменту, которому отдал добрую четверть жизни. – Месяц – никаких женщин.

– Что?

– Ты меня слышал.

– Не верю!

– Честное заговорщицкое.

– На что спорим?

– Не удержусь – с меня полное собрание сочинений Джорданесса. В золочёном переплете.

Если бы телом сейчас управлял Джеми, оно бы неуклюже застыло, пытаясь определиться между недоверием и желанием подпрыгнуть от алчной радости.

– В таком случае завтра же в преддверии совета расчищаю место на полках, – фыркнул Джеми, наконец определившись.

– Настолько в меня не веришь?

– Настолько тебя знаю.

– Чего порой не сделаешь ради единственного брата. – Перекинув куртку через изножье кровати, Алексас сложил руки на коленях, сцепив пальцы в замок. – Или сестры.

Любому, кто знал его, трудно было бы не заметить сверхъестественную усталость – хотя бы по сгорбленной спине. Алексас Сэмпер редко позволял себе не держать осанку, пристойную сыну королевских рыцарей.

– Надо было рассказать Бэрри всё, – сказал Джеми. – Про предателя. Про то, что за нами следили. Это бы её утешило. По крайней мере, она убедилась бы, что Герланд сделал это не просто так. А ты не хотел её тревожить, да?

– Да. Именно.

– Хлопочешь над нами, как драконья наседка.

– Сам иногда над собой умиляюсь.

Слушая уютное ворчание брата, Алексас прикрыл глаза.

Ему не нравилось скрывать от Джеми куда больше, чем он скрывал, даже пребывая в собственном теле. Но его брат был слишком хорошим и для того, чтобы помнить: предатели на то и предатели, что могут нанести удар с той стороны, откуда его совсем не ждёшь.

Даже хрупкой, как птичьи косточки, рукой любимой названой сестры.

* * *

Закончив с молитвой, отец Дармиори садится за стол и смотрит на класс поверх скрещённых пальцев:

– Принесли ли вы свои книги для записей, дети мои?

– Да, святой отец, – радостно говорит Таша.

– Нет, святой отец! – не менее радостно отвечают остальные.

– Ничего, у меня вдоволь лишней бумаги, – вкрадчиво замечает отец Дармиори – вмиг потушив в учениках искру слабой надежды, что предусмотрительная рассеянность избавит их от предстоящей пытки. – Далее… принесли ли вы «Историю Аллиграна» достопочтенного господина Корглари?

Таша вытаскивает потрёпанную книжку из сумки. Класс дружно разводит пустыми руками.

– Печально. Однако по счастливой случайности я ещё вчера переписал список вопросов в пяти экземплярах, так что… садитесь, дети мои.

Маленькую комнату оглашает подобие вариаций на тему «да, святой отец», написанных для десятка обречённых голосов – и, поднявшись с колен, дети бредут на свои места.

Гаст вваливается, когда уже утихло барабанное соло откидных столешниц, бумажные листки раздали, а списки пустили по рукам. Узрев мрачные лица одноклассников и пастыря, царапающего на доске список вопросов для каждого ряда, он замирает:

– У нас зачёт?

– Он самый, сын мой, – подтверждает дэй не оборачиваясь.

Гаст стонет. Впрочем, стон быстро разбивается на ёмкое и красноречивое пояснение, где любимый наследник прадмунтского старосты желал бы видеть господина Корглари и весь Аллигран с его историей.

– Ещё полвека назад только там бы ты их и увидел, – сухо замечает отец Дармиори, не сбившись с мерной дроби, которую мел выбивал из грифеля. – Благодари славного короля… а, впрочем… дети мои, кто за дополнительный балл напомнит мне, кому и чему вы обязаны тем, что умеете не только читать, расписываться и цитировать Писание?

– Декрету «О повсеместном просвещении» от десятого липника 553 года Третьей Эпохи. Его Величеству Зейлиону Бьорку Второму, отцу последнего короля из династии Бьорков. И Шейлиреару Дарфуллу, тогда ещё Советнику по финансовым делам, – докладывает Таша. Не сказать, что ей так нужен дополнительный балл, но по некоторым причинам она пристально изучала благие и не слишком благие дела павшей династии. – Сразу после вступления в должность Шейлиреар вынудил цвергов пересмотреть отпускную цену металла олангрита. Это удешевило магические светильники и позволило распространить их повсеместно. Теперь дети даже в деревнях могли учиться не только в школе и не только при дневном свете. Также при Зейлионе Втором в сельских школах ввели старшие классы и домашнее задание, изобрели удобные парты, за которыми мы сидим сейчас, и…

– Достаточно, Фаргори-лэн. Благодарю за очередную увлекательную, пусть и ожидаемую лекцию в вашем исполнении. – Мел выводит ожесточённую точку. – Садись, сын мой. Всё равно никуда не денешься.

Гаст неохотно кидает сумку на ближайший стол.

– Я забыл свою книгу для записей, святой отец, – сообщает он.

– Ничего, я приготовил бумагу.

– Святой отец, и учебник…

– Сын мой, у меня есть копии вопросов.

– И письменные принадлежности, святой отец!

– Я дам тебе чернила, перо и промокательную бумагу.

Гаст обречённо вздыхает.

Извлекает из сумки вначале книгу для записей, затем учебник, а потом и чернильницу-непроливайку с пером и промокашкой.

– Что, нашлись всё-таки? – ехидно спрашивает Лайя Зормари.

– Да, завалились там… – Гаст зорко смотрит на одноклассницу, занявшую парту сразу позади Ташиной. – Святой отец, Лайя села на моё место!

– В другой раз не опаздывай.

– Но я так привык к этой парте…

– Сын мой, пойми наконец. – Вернувшись за стол, отец Дармиори сострадательно барабанит пальцами по старому дубу. – Тебе шестнадцать. Скоро настанет момент, когда Таша не сможет тебе помочь. Окончание школы не за горами, приедет комиссия из города…

– Хотите сказать, на выпускном экзамене мы будем сами по себе? Так это не беда, святой отец! Составим столы вместе, сделаем один огромный круглый…

– Довольно. – Ладонь пастыря со звоном ложится на стол. – Садись. Вон туда. Остальные – приступайте.

Миг спустя класс оглашает дружное поскрипывание перьев по бумаге: порой голос пастыря имел воистину чудотворную силу.

Таша кусает кончик пера. Смотрит в окно, где ветер гонит по двору пёстрые листья, взмывающие к плоским деревянным куполам – прадмунтская школа приткнулась в церковной пристройке. Поправляет чернильницу, занявшую место в углублении на парте. Их семья может позволить себе дорогие «непроливайки», но многим детям приходится довольствоваться обычными чернильницами; если б не предусмотрительность изготовителей парт, любое неосторожное движение закончилось бы пятнами на одежде и изгвазданными книгами.

Посмотрев на пастыря, увлечённо читающего очередной авантюрный роман о Раздельных войнах, Таша опускает взгляд в учебник.

«Перечислите основные эпохи Аллиграна и события, от которых историки ведут их начало»… Повезло с вопросом, ничего не скажешь. Думается, против развёрнутых ответов отец Дармиори возражать не будет…

«Летописцы выделяют три основные эпохи. Первая идёт от сотворения мира, в те времена, когда долина Аллигран принадлежала цвергам и альвам. Именно в эту эпоху в Долину прибыли люди, тогда ещё варвары и язычники. Их корабли приплывали из заморских стран, названия которых мы нынче помним лишь по названиям древних племён, что управляли теми кораблями: гардарикцы, ромульцы, альбионцы, герийцы и другие[11]. Для них Аллигран был новым чудесным миром, и они жаждали освоить его и узнать его тайны.

Альвы и цверги не привечали смертных гостей, но и не препятствовали им обживать свободные земли, которых тогда было вдоволь. Именно из страха перед коренными обитателями Долины никто из людей не осмеливался назвать аллигранские земли единолично своими и развязывать кровавые войны за обладание ими. Впрочем, они оставались разрозненными племенами, не дружными между собой и беззащитными перед нечистью, которая тогда безнаказанно хозяйничала на просторах Аллиграна. Примерно в то же время Радужные Туманы отрезали Долину от остального мира, и до сей поры мы не знаем, что происходит за её пределами.

Кончается Первая эпоха пришествием Кристали Чудотворной, что явилась из ниоткуда на заре человечества. Кристаль была первым…»

– Гаст, отдай мне своё зеркало, – не поднимая взгляда, произносит дэй.

– Почему сразу я? – очень искренне возмущается Гаст. – Нет у меня никаких зеркал!

– Сын мой, отдай зеркало. Быстро.

– Да нету у меня, нету! – Гаст патетически выворачивает карманы штанов. – Вот, хотите, пощупайте!

Оторвав от книги голубые, как озёрный лёд, глаза, дэй тихо и очень, очень мягко говорит:

– Гаст…

Поёжившись, парень поднимается из-за стола и нехотя плетётся к учительскому столу. Звякает о дерево двусторонним зеркальцем, выуженным из-за пояса.

– Чтобы больше я зеркал на уроке не видел, – бросает дэй в спину ученику: за парту тот возвращается с энтузиазмом каторжника. – Работай своей головой. Не то попрощаешься с зеркалами по меньшей мере до окончания школы.

– Это как же ты меня заставишь, интересно, – бурчит Гаст, кинув на Ташу до щенячьего обиженный взгляд.

Ну да, зеркало друг «засветил», пытаясь связаться с ней. Безуспешно. Но не обязана же она всё время держать зеркало при себе! Тем более что уже не чаяла Гаста сегодня увидеть. Мог бы хоть шепнуть, чтоб из сумки достала…

– Как же, говоришь? – пастырь задумчиво откидывается на спинку стула. – Как давно не говорил я с твоим отцом, Гаст! Как жажду пообщаться с ним вдоволь! Как хочу сказать ему, что его сын на уроках…

– Не надо, – поспешно отзывается Гаст, – я понял.

Вернувшись на место, он строчит ответ с таким энтузиазмом, что забрызгивает нос чернилами – и, виновато поёрзав, Таша утыкается в свою книгу. «Кристаль была первым Чудотворцем»… «первым» или «первым и последним»? Как посмотреть и кого послушать…

Хотя не стоит забывать, что имеешь дело с отцом Дармиори.

«…и последним Чудотворцем. Кристаль говорила, что не надо считать её ни богиней, ни святой, но она дала пребывающим во тьме невежества и страха людям величайший дар Богини – магию. Раз в год среди избранных ею Кристаль проводила Волшбное Крещение, и люди, коих она окрестила, обретали магический дар. Кристаль поведала нам о сотворении мира и основала церковь, дабы люди могли служить Богине Льос, ниспославшей её. Кроме того, именно она объединила разрозненные людские племена в единый народ, заставила их позабыть о различиях их верований, языков и культур и сплавить их воедино.

Однажды Кристаль незаметно покинула Аллигран, и до сих пор никто не знает, откуда она явилась и куда ушла, но щедрые дары её остались: святые заповеди и священное писание, маги, которые были призваны облегчить жизнь рода людского, а также избранные ею шестеро правителей – самые могущественные маги из всех, воплощавшие в себе духовную, светскую и судебную власть. Их прозвали амадэями, «Возлюбленными Богиней», и с их правлением началась Вторая эпоха.

Вторая эпоха длилась пятьсот лет, и большинство летописей о ней было утрачено в результате событий Тёмного Времени. Предполагают, что эпоха эта была кровопролитной и мрачной. Поначалу люди жили в мире, но затем стали забывать заветы Кристали, и не было короля, который мог положить конец распрям шестерых алчных до власти амадэев.

Закончилась Вторая эпоха катастрофой, вошедшей в историю под названием «Тёмное Время». Ткань реальности истончилась, и в Аллигран стали прорываться дамнары – кровожадные твари, обитатели Бездны. Однако…»

– Святой отец, можно выйти?

– Нет, – не глядя на вытянутую руку Гаста, рубит дэй.

– Я… по нужде!

– Вот как? Позволишь тебя проводить?

– Да нет, святой отец, что вы, не утруждайтесь, я сам дойду!

– Мне не тяжело, сын мой.

– Да нет, сидите, вам отдохнуть надо…

– Помилуй, сын мой, разве могу я отпустить тебя одного навстречу искушениям, поджидающим снаружи?

Гаст сгорбливается, тоскливо гипнотизируя книгу для записей: видимо, порыв вдохновения успел иссякнуть.

«…от гибели людей спас Ликбер Великий.

Ликбер Великий был сильнейшим магом всех времён. Он основал в Адаманте Школу Волшебников, славную мудростью своих выпускников, равно как и их абсолютным неприятием тёмных искусств. Некоторые утверждают, что Ликбер был вторым Чудотворцем, а некоторые доказывают, что под видом Ликбера к нам вернулась Кристаль, только в ином обличье. Как бы там ни было, именно Ликбер воззвал к людям с призывом свергнуть амадэев, позабывших о своём истинном предназначении, и избрать себе короля. Его стараниями амадэи были повержены и убиты, хотя отбивались они так яростно, что Адамант спалили почти дотла. Когда люди короновали племянника Ликбера (Тариша Бьорка Первого), Ликбер отправился в Бездну и ценой собственной жизни запечатал проход между мирами. Его великим подвигом завершилось Тёмное Время, и…»

– Святой отец, я ничего не учил и искренне в этом раскаиваюсь. Давайте сделаем так: вы мне зададите любую тему, а я напишу сочинение на пять, нет, на шесть листов!

Ухмылка, с которой дэй смотрит на Гаста, кислее незрелых яблок:

– Я так понимаю, это означает «Таша напишет за меня сочинение, а я сдам его вам».

– Нет-нет, святой отец, чесслово, я сам всё напишу!

– Так что же тебе здесь не пишется, сын мой?

– Святой отец, я же не готов! Мне надо покопаться в книгах, наверстать пропущенное, изучить материал…

Сухие, как душа их владельца, пальцы дэя задумчиво разглаживают очередной разворот плотных желтоватых страниц.

Перед отцом Дармиори трепетала вся деревня. Но у всех бывают слабые места – и у пастыря таким местом был его племянник. В девичестве матушка Гаста, ныне жена прадмунтского старосты, звалась Дармиори-лэн; её старший брат долго злился, что сестра не возжелала последовать его примеру и посвятить жизнь служению Богине, но потом пришёл к выводу, что семья и ребёнок – это очень даже неплохо.

Сам ребёнок, к его большому сожалению, об этом прекрасно знал.

– Ладно, – странно зловеще изрекает дэй. – Иди. Напишешь про Вторую Раздельную войну.

Гаст мгновенно сгребает немногочисленный скарб в сумку, пока Таша грустно вертит в пальцах перо, думая о предстоящей работёнке.

– А на следующем уроке, – непринуждённо продолжает пастырь, когда класс оглашает задорный грохот освобождённой парты, – письменно изложишь мне содержание своего сочинения.

Гаст замирает, так и не закинув сумку на плечо – и завистливые взгляды одноклассников сменяют злорадные.

– Изложу содержание?..

– Тезисно, конечно. Но следуя подробному плану. Под моим неусыпным наблюдением, естественно.

От обиды Гаст чуть не давится воздухом.

– Это… это…

– Всего хорошего, Гаст.

– Это нечестно!

– Сам вызвался, сын мой.

«…так шестьсот лет назад закончилась Вторая эпоха Аллиграна.

Третья эпоха длится по сей день, и было в ней всякое (семь многолетних войн провинций, восстание Талира Чёрного и ужасная битва на Кровавой пустоши, свержение династии Бьорков и многое другое), однако историки сходятся во мнении, что это – самая мирная и благостная эпоха для жителей Долины».

Провожая взглядом Гаста, бредущего к выходу с обречённостью человека, которого за дверным косяком ожидает топор палача, Таша украдкой улыбается.

Всё же друг-оболтус – это не только домашние работы за двоих и тщетные попытки привить ближнему своему хоть капельку учебного рвения. Будь Гаст примерным мальчиком вроде неё самой, они бы оба, наверное, уже умерли со скуки…

* * *

Нырок из сна ознаменовался тем, что Таша открыла глаза, но темнота перед ними осталась почти такой же тёмной.

Подняв руку, она нащупала бархат капюшона, который точно не накидывала. Ответ на вопрос «зачем это понадобилось Арону» прояснился, как только Таша скинула плотную ткань с лица и ощутила на коже водяную прохладу. Где-то очень высоко ливень танцевал на мокрых листьях, но капли не стекали по листве – разбивались в пыль, влажным туманом оседавшую вниз.

Интересно, который час? Вокруг серый сумрак, и неба за лиственной крышей не видно…

– Полдень. Доброе утро.

Арон сидел за границей защитного круга, сложив руки на груди, прислонившись спиной к дереву. Рядом Принц мирно общипывал губами мох.

– Доброе, – спросонья голос её чуть хрипел. – Давно вы… так сидите?

– До рассвета я из круга не выходил, не беспокойтесь.

– Я не о том.

– Если волнуетесь, спал ли я – спал. Немного. Но до того два дня отдыхал в трактире, так что и об этом не беспокойтесь.

Таша потянулась, пряча смущение. Откинув капюшон с лица Лив, легонько потрясла сестру за плечи.

– Не думаю, что вы добьётесь успеха. – Арон сочувственно наблюдал за тщетными попытками разбудить неизменно спящую девочку. – Здесь замешана магия, и она не может проснуться… пока.

– Знаю. – Таша устало отвела с лица прядь влажных волос. Знать бы ещё, когда кончится это «пока»… – Значит, перекусим и едем дальше?

– Не хотите переждать дождь?

– Он надолго, похоже, – прислушавшись к животному чутью, резюмировала Таша. – А нам, я так понимаю, желательно скорее оказаться подальше отсюда.

– Резонно.

– Ничего, дождь небольшой и тёплый, не простудимся. – Она сонно потёрла глаза костяшками мокрых пальцев. – Я в дождь часто гуляла. Мама, правда, ругалась потом…

Слова сорвались с губ прежде, чем обдумались.

Слова должны были резануть болью, но боли не было. Лишь лёгкий укол в сердце да смутные воспоминания, всколыхнувшиеся в памяти: не ранившие, будто размытые дымкой многих минувших лет.

С момента встречи с дэем Таша почти не вспоминала о смерти матери. И проснулась в нормальном настроении…

– Таша, живым – жизнь, – сказал Арон, пока она пыталась понять, что в первую очередь заставило её оцепенеть: непонимание или стыд. – Люди уверены, что после смерти близких обязаны скорбеть, забывая о себе, но забывают и то, что покинувшие нас едва ли желали бы этого. У вас было и будет слишком много забот, чтобы думать лишь о мёртвой матери, когда в вас нуждается живая сестра. – Дэй кивнул на сумку, ждавшую рядом с серым кострищем. – Ешьте.

Какое-то время Таша ещё смотрела на свои руки, с которых не так давно смывала кровь.

Мельком качнула головой – уже без стыда, – и достала хлеб.

– Наверное, мне лучше часть пути проделать в другом обличье. Пролететь, – сказала Таша, отрывая мягкую горбушку. Корка чуть отсырела, пальцы были грязными, но обстоятельства не располагали к капризам. – Так Принцу будет легче.

– Уверены, что не потеряете нас из виду?

– Уверена. Буду кружить прямо над вами. Только подожду, пока из лесу выедем. – Нежный мякиш вдруг встал Таше поперёк горла. – И вам придётся… забрать и сложить мою одежду. Когда я перекинусь.

– Полагаю, с этой задачей я справлюсь.

Когда Принц с тремя седоками на крупе порысил по лесной тропинке по направлению к тракту, Таша всё ещё пыталась свыкнуться с мыслью, что раздеваться и перекидываться ей придётся не в уютном уединении запертой комнаты, а фактически за спиной у незнакомца.

С другой стороны, на ближайшее время о желании уюта, комфорта и всего, что было ей привычно, лучше просто забыть.

– И что мы будем делать теперь? – спросила она, отвлекаясь от глупых мелочных волнений. – Куда поедем?

Лес, ночью казавшийся таким мрачным, сейчас выглядел просто… живым. В лиственном шелесте слышался шёпот; казалось, можно различить, как под древесной корой бьётся пульс. При свете дня жизнь эта не пугала, а, напротив, вселяла какое-то ободрение. Правда, днём обнаружилась другая странность Криволесья – тишина. Никто не копошился в листве, не крался пугливо через чащу. Даже насекомые не жужжали. Казалось, любой живности здесь не место, как на цветущей Равнине не было места пчёлам или бабочкам.

Возможно, в жизни леса просто не было места другим, посторонним жизням.

– Думаю, какое-то время нам стоит провести подальше от нашей родной провинции. В Заречной… или вообще в Подгорном королевстве. Второе представляется мне наиболее предпочтительным.