Читать книгу Назад в Эрдберрот - Евгения Высоковская - Страница 1

Оглавление

ПОСВЯЩЕНИЕ


Эту книгу я посвящаю свой любимой подруге Екатерине Жилейкиной, aka Кире Эллер в литературном мире, которой, к сожалению, больше с нами нет.


БЛАГОДАРНОСТЬ


Хочу выразить огромную благодарность Виталию Барабашу за поддержку и помощь в издании книги, моим родителям Альберту и Галине Кузьминым, которые стали первыми читателями и критиками, Коту за мотивацию и активное участие в создании романа, моим друзьям, которые были со мной на этом тернистом пути, а также всем, кто хотел, чтобы моя книга увидела свет, и кто поддержал меня любым способом.


От автора


Дорогие читатели! Вот я и готова представить Вашему вниманию свой роман, который задумала очень давно и собирала долго и по крохам в единое целое. Сейчас я попытаюсь объяснить его структуру, точнее порядок частей, хотя подозреваю, что наоборот еще сильнее Вас запутаю. Но тем не менее я рискну. Итак…

Роман состоит из двух глав или частей. Первая часть написана была много лет назад как отдельная повесть и называлась «Лужа».

Вторую часть я тоже представляла себе вначале как самостоятельное произведение. При этом она являлась неким продолжением первой «Лужи», к которой в тексте было довольно много отсылок. Не мудрствуя лукаво я даже планировала назвать ее «Лужа-2». Затем в процессе создания это произведение переросло в нечто большее и самостоятельное, достигло размеров романа и у него появилось собственное название.

Но, подготавливая книгу «Назад в Эрдберрот» к публикации, я подумала, что без той самой повести, без «Лужи», читателю в моей новой книге что-то может показаться непонятным, или просто будет некая незавершенность или недосказанность. Поэтому я решила включить в книгу обе части и обозначить свой роман не «в двух частях», а именно «в двух Лужах». Ведь каждый раз все начинается именно с лужи.

А вот очередность их мне задумалось сделать непривычной. Основой тут выступает более поздняя Лужа, поэтому я решила, что читатель должен начать знакомство с романом именно с нее. Поэтому первой в очереди стоит Лужа Вторая. А если действительно что-то будет непонятно или просто захочется узнать, с чего же все началось, то для этого следующей в очереди стоит Лужа Первая. Но Вы, разумеется, вправе начать чтение с любой части. Указанный порядок – задумка автора, но читатель сам волен выбирать очередность.

Почему я еще так решила сделать… Временной разрыв между написанием частей, а также происходящими в романе событиями и возрастом главной героини достаточно большой. Кроме того, не менее серьезная разница и в возрасте самого автора при написании обеих глав. Я бы предпочла, чтобы чтение началось с более «взрослой» части романа.

На всякий случай заранее приношу извинения, если мнения и мировоззрения автора не совпадают с читательскими.


Часть 1.

Лужа вторая


Мужчина, отражавшийся в луже и глядевший весело и смело, усмехнулся с обаятельной хитрецой, и я, опомнившись, распрямилась. Но теперь-то я знала, что все не просто так. Я соединила ладони, вытянула их перед собой, снова нагнулась и рыбкой нырнула в лужу.

Я очутилась в мутно-сером пространстве. Он ждал меня там. Я поплыла к нему, но почему-то никак не могла достигнуть цели. Он как будто отходил незаметными шажками назад, и с такой же скоростью я плыла к нему, поэтому расстояние между нами не сокращалось. Он продолжал растягивать рот в усмешке, но теперь его усмешка была больше похожа на ухмылку, язвительную и недобрую. Он шел, а я плыла. У него под ногами была твердь, а я не могла ее нащупать. Мне вдруг показалось, что этот мужчина бесконечно дорог мне. Мне нужно было к нему. Я загребала воду руками, стараясь делать это как можно более изящно, но почему-то получалось очень неуклюже, и я думала, что мужчина так улыбается из-за моей неловкости.

Вдруг я поняла, что нахожусь не в воде, – лужа была мелкая, – а в земле, под толщей асфальта. После этого мне стало плыть еще труднее, и я еле двигала конечностями. В воде я почему-то могла дышать, а в земле воздуха не было, и я стала задыхаться. Попыталась всплыть наверх, но ударилась головой об асфальт. Мужчина уже исчез из поля зрения и из моей головы, я отчаянно скребла ногтями нижний слой асфальта. Наконец запас кислорода иссяк, я открыла рот, – в него набилась земля, – и проснулась.


* * *

Мне действительно нечем было дышать, нос совсем заложило, а ртом вдыхать воздух уж очень дискомфортно. Я схватила на ощупь, не открывая глаз, с прикроватной тумбочки нафтизин и пшикнула по нескольку раз в каждую ноздрю. Через пару минут нос задышал, и я втянула им поглубже воздух. Совсем другое дело. Теперь можно было открыть глаза. Уже совсем рассвело, по-субботнему приятно. Я села на кровати, приподняв подушку повыше и опершись на нее, как на высокую мягкую спинку.

Сон был значимый. Это я знала точно. Продираясь через череду множества разнообразных событий, засоривших голову, к памяти старательно пробивался случай восьмилетней давности. Там тоже была лужа, только по-моему наяву, а не во сне. В ней тоже кто-то отражался, и это отражение потянуло потом за собой целый ряд странных эпизодов, которые закончились чем-то важным. Я почему-то никак не могла вспомнить подробности, хотя подозревала, что это странно. Я должна была помнить. Поскрипев мозгами, я уже собиралась вставать, чтобы поискать информацию в дневнике, возможно там можно было что-то разузнать, как вдруг меня словно током ударило: Алекс! Ну, конечно же! И сразу все встало по своим местам, словно одним движением, сами собой в нужную картинку сложились раскиданные беспорядочно пазлы.

Когда-то на прогулке я увидела в луже отражение Алекса, потом оно исчезло, но впилось в мою память. Потом я несколько раз случайно видела его в самых разных местах, в том числе и в сновидении, и наконец мы встретились. Меня почти не удивляло тогда все происходящее, хотя оно явно было не совсем нормальным. Вот откуда прилипшее к Алексу (на самом деле, Александру) прозвище Мил. Я давно уже была уверена, что это сокращенно от «милый», а это ж на самом деле аббревиатура, которой я обозначала его в редких дневниковых записях, что означало «мальчишка из лужи». Вот скажите, как про это можно вообще забыть?

И вот опять я вижу лужу, а в ней человека, и снова как будто он бы что-то значит для меня. Только в тот раз я в недоумении ушла прочь, а здесь я попыталась до него добраться. Хотя не удивительно: во сне нам все-таки намного больше дозволено.

У меня затекла спина, и я встала с кровати. Более-менее аккуратно застелив ее покрывалом, я уселась за письменный стол и включила ноутбук, чтобы заглянуть в дневник. Компьютерная техника в моем доме менялась, содержимое хранилось со старых времен. Каждый раз я переносила все необходимое в новое место. Даже когда я в те времена в каком-то оцепенении отформатировала жесткий диск, самое важное все-таки сберегла на дискетах. Надо же, тогда еще были дискеты…

Быстро пробежав глазами события, которые меня интересовали и о которых было написано ничтожно мало, я еще раз убедилась, что все вспомнила до конца. Нового ничего я не нашла. На глаза почему-то навернулись слезы, маленькие, предательские, щиплющие глаза капли. Ну, кто же знал, что так выйдет?..

Против приступа ностальгии я применила аутотренинг личного изобретения.


* * *

Как бороться с ностальгией? Когда она уже вымотала всю душу, когда пожирает изнутри? Ностальгия – это страшное чувство. Она заставляет забывать плохое, прощать непростительное и даже иногда менять принятое решение. Она мучает и вынуждает сердце болеть.

Ее надо безжалостно выкорчевать, а освободившееся место засыпать самыми ядовитыми химикатами, чтобы больше не проросла, а сам ее росток топтать, топтать, пока не останется пыль. Может быть тогда только удастся вспомнить как было до, вернуться в то верное состояние, которое было последний раз восемь лет назад и в которое возвратиться пока не получается. Удастся снова встать на тот путь, потерянный давно, и продолжать его, словно не было этих неправильных лет. Как я тоскую по тому времени, и – Боже мой! – это ведь, наверное, тоже ностальгия. Но какая-то иная ее форма, не страшная, а наоборот спасительная. Только бы вспомнить, только бы уместить себя нынешнюю в ту прежнюю форму. И тогда все получится. Но сперва надо искоренить сегодняшнюю ностальгию.

Надо убедить себя, что этих лет не было вообще и вспомнить не о чем. Ничего хорошего не было, был вакуум, была вата, полудрема. И ничего ни для ума, ни для сердца. Нельзя вспоминать даже плохое, потому что это будет означать, что оно было, и справедливо потянет за собою хорошее, и приведет под мои очи, и скажет – вспомни, как было хорошо. А ничего не было.


* * *

После более-менее удачного «сеанса аутотренинга», я попыталась занять себя домашними делами, что в этот раз ограничилось тем, что я переложила несколько тряпок из платяного шкафа в сервант, где недавно специально с этой целью освободила три полочки. На большее меня не хватило, и я отправилась в кухню. Был уже почти полдень. Желудок ныл и сердился.

Вообще на меня сердился весь организм уже дня четыре, ненавидел меня и ругал последними словами. «Опять она за старое!» – словно восклицал он. Старое – это мои периодические «заседания» на безуглеводной диете, которой я периодически мучила себя. Существовала в весе моем некая определенная планка, переступая которую, я возвращалась к проверенному мною способу похудения. Все вокруг говорили, что это совершенно не нужно и вообще вредно, но я все равно так поступала. Может быть, это своего рода епитимья, которую я сама на себя налагала за обжорство. Продолжалось это от недели до двух, обычно мне этого хватало потом на год. Во время «епитимьи» я начинала постепенно испытывать отвращение ко всему мясному и страшно хотела конфет и выпечки. В «день освобождения» планировалось наесться обязательно чем-нибудь мучным и сладким, но, как только диета заканчивалась, я снова любила мясо и была равнодушна к шоколаду. Во время же ограничений хотелось запретного, и было очень мало сил. От этого понижалось настроение, накапливалось раздражение, и к концу диетного срока, обычно, я была очень противная.

Быстренько взбив себе омлет из двух яиц, я хорошенько обжарила пышную массу с обеих сторон и вывалила на тарелку. Почистив и разрезав одинокий грустный малосольный огурчик, я положила его на отдельное блюдечко и, с досадой отогнав мысль о душистом мягком черном хлебушке, принялась за утреннюю трапезу.


* * *

Я ехала на работу в унылом настроении. С тех пор как мы с Алексом разошлись, я всегда направлялась туда в таком настроении, потому что, во-первых, теперь мне было далеко ездить, а во-вторых, это была крошечная фирма, состоящая из семи сотрудников, а мне хотелось, чтобы меня окружало много народа. Хотелось корпоративных сборищ, сплетен и междусобойчиков, мелких интрижек и крупных заговоров. Хотелось подружек и флирта. В общем, всего того, чего я лишена была здесь. Здесь, несомненно, были и плюсы, хотя они никак не перекрывали минусы. А коллектив пусть и маленький, но неплохой в целом. При этом почти каждый персонаж сам по себе заслуживал пристального внимания, и если разбирать каждого сотрудника в отдельности, можно было прийти к выводу, что со мной не совсем все в порядке, иначе бы меня сюда просто не взяли. Возможно, ниже я к этой теме вернусь.

Я сидела с книгой с краю вагонного дивана, но глаза смотрели мимо, книга не читалась. Я все время возвращалась мысленно ко времени «до…». Я сильно изменилась с тех пор. В чем-то я стала совсем другая, насколько это вообще возможно. Что-то просто во мне изменилось, или только видоизменилось, переформировалось, деформировалось… Я стала клевать носом, но заставила себя встряхнуться. Да, поменялась, но не полностью. Что-то во мне осталось совершенно без изменений. Например, отношение к метро и людям внутри него. Мне по прежнему неприятна эта метрошная толпа, хотя я и осознаю, что являюсь частью ее и тоже кому-то, наверное, в общей массе противна. Но как же отвратительно мне было все это разнообразие запахов, противны локти копошащихся в сумках теток, противны раскиданные в разные стороны ноги мужиков, сидящих так, словно у них там теснится по меньшей мере метра два достоинства.

А потом я подумала, что мое отвращение к людям непосредственно в метро – это цветочки по сравнению с мизантропией Алекса. Его раздражало буквально все, и в последнее время я вообще не могла припомнить, чтобы слышала от него хоть один положительный отзыв о чем бы то ни было. Зато отрицательные были у меня на слуху постоянно, и весь этот негатив методично и стабильно поступал ко мне на переработку, а я так страшно устала его переваривать…

Я тряхнула головой и отмахнулась, словно возле моего лица гудела навязчивая муха. Ни за что нельзя разрешать воспоминаниям вылезать из сундука, в который я их запихала. Пусть даже это неприятные воспоминания. Пусть они меня еще раз убеждают, что я все сделала правильно. Нет. Я решила, что ничего не было вообще. Поэтому нельзя вспоминать. И в общем-то… не о чем. О чем это я?


* * *

На длинном переходе с «Тургеневской» на «Чистые пруды» меня преследовала мысль: что было бы, если бы люди в этом плотном потоке не двигались быстрым шагом, а бежали трусцой? Как бы это все выглядело? Ну и не только в метро, а везде, если бы мы всегда не ходили, а бегали? Можно было бы даже сделать несколько полос на переходах, на тротуарах: для тех, кто бежит медленно, и для тех, кто несется сломя голову. И правила были бы особые, и не дай бог кого заденешь, сразу бы прибегал специальный пешеходный патруль и выписывал бы штраф. Странно, что мне придумалось это не «до…», а только сейчас. Значит, все-таки осталось что-то от меня той.

Я когда-то в своих литературных потугах пыталась применить подобный прием. В совершенно вроде бы обычном мире меняла местами одну-две вещи. Как то: если бы руки у нас в обычном состоянии были направлены не вниз, а вверх. Все бы вещи располагались на том уровне, на котором было удобнее действовать поднятыми руками. Или к примеру, если бы вместо зубов у людей были ногти и наоборот. Гадость, конечно. Лучше просто бегать в метро.

Вообще, раньше на «Тургеневской» я не пользовалась этим переходом, а поднималась и спускалась на длинном эскалаторе. Но с этим способом у меня связан один пунктик. Каждый раз на протяжении всей жизни, если я пользуюсь этим эскалатором, я думаю о том, что поступаю неправильно, что так делать нельзя, а надо идти по переходу. И все время таится где-то мыслишка, что кто-нибудь сейчас мне скажет: «А почему вы тут переходите? Тут выход, а не переход!»

А вот и моя станция, но до работы еще далеко. Сначала дойти до маршрутки, затем ее дождаться, затем на ней ехать и ехать, а потом еще идти дворами. И тогда ты окажешься в маленькой конторке, арендованной в жилом доме на первом этаже. И к тому же она один в один, как родительская трешка, только расположена зеркально, и вход у нее не из общего коридора, а с улицы. А мое рабочее место располагается как раз в «моей» комнате, и стол с креслом стоят именно там, где и домашний рабочий уголок. На месте родительской спальни тут находится склад, а вместо гостиной – демонстрационный зал и рабочие места менеджеров. Первые дни на работе я постоянно одергивала себя, чтобы не обозвать кабинет директора кухней, которой он на самом деле изначально был.

За много лет наш крошечный неизменяемый коллектив превратился практически в семью. Но как же они мне надоели… С такими привычными мыслями я побрела к маршрутке.


* * *

На работе, забившись в свой уголок, я быстро переделала утренние дела и в ожидании какой-либо еще работы стала просматривать новости в интернете. За перегородкой, разделяющей наши столы, бубнил занудный голос переводчицы. Наши столы стояли вплотную друг к другу, мы сидели лицом к лицу, и наверное, это было бы невыносимо, если бы между столами не возвышалась перегородка, которая одновременно служила мне дополнительной полочкой. Переводчица как всегда что-то в очередной раз рассказывала, я ее по привычке не слушала. Приятная женщина за пятьдесят, только больно уж разговорчивая. Когда я только пришла на эту работу, я еще не умела так отключаться, и ее разговоры мне очень мешали. Я слушала, поддакивала, задавала из вежливости уточняющие вопросы. А потом научилась абстрагироваться, и монотонное «бу-бу-бу» низкого тембра было хорошим фоном для работы, для чтения или просто для мыслей. Небольшая проблема возникала только, если ей вдруг требовалось мое мнение по поводу услышанного, а я понятия не имела, о чем она сейчас рассказывала. Однажды возник казус, когда среди утреннего повествования она упомянула о смерти моего знаменитого однофамильца, а тем же вечером я прочла об этом в новостях и рассказала ей. Она поняла, что я ее вообще не слушала и очень обиделась. Потом мы с первым менеджером в другой комнате давились от смеха, когда я ему это передавала.

Справа доносился булькающий смех нашей главбухши, чей стол стоял отдельно в противоположном углу комнатенки, напротив двери. Она с кем-то любезничала по телефону, горделиво сообщая, что она главный бухгалтер. На протяжении всей нашей совместной работы, она всегда безумно гордилась своей должностью.

Наша главбухша была, наверное, самая странная из всего офиса. Я уже упоминала, что раз меня туда взяли, то скорее всего я слегка не в себе, потому что там все со странностями. Но она была самая-самая. Начиная с трех неоконченных высших, чем она почему-то гордилась. Всего на год меня младше. Худенькая, маленькая (об этом еще будет ниже), в очечках, с короткой стрижечкой. С немножко ненормальной улыбкой из-за неровного прикуса и выпирающих клыков. И очень визгливая, когда злится. А злилась она часто. Верещала и визжала так, что слышно, наверное, было всей жилой части этого здания. Но ее терпели. Да всех терпели. И второго менеджера, высохшего от пьянства. И вечно недовольную переводчицу. И меня, хотя я не знаю, нужно ли было меня терпеть, было ли во мне что-то раздражающее… но мне ж об этом не говорили. Всех терпели. Семья же.

Пьяницу-второго менеджера терпели только до определенного времени. Впоследствии он был заменен на другого пьяницу. Остальные же работали там очень долго. Наиболее адекватный из всех первый менеджер работал в той конторе так долго, что ногами протер линолеум до каменного пола на том месте, где сидел за рабочим столом. Он был высокий, грузный и хороший. Мне с ним было интересно, у нас было общее чувство юмора, и я знаю, что этот человек идеально бы подошел мне в жизни. Но – не загоралось. Сначала-то и зажигать не стоило, пока был Алекс. Но и потом не зажглось. Да и вообще, он страстной безответной любовью любил главбухшу (единственный факт, который меня в нем настораживал).

Еще вполне нормален был водитель. Правда, если он не развозил товар, то целыми днями сидел и пялился либо в телевизор, стоявший в кабинете менеджеров, либо в мобильный телефон, но он был хороший обычный парень, разделяющий к тому же мое мнение по поводу остальных членов нашего коллективчика.

Шефа тоже можно было бы считать нормальным человеком, его легкая неадекватность заключалась только в том, что он собрал вот такую компанию, и его все устраивало: бубнение и жалобы переводчицы, визги главбухши, пьянство вторых менеджеров.

В принципе, больше об этом офисе рассказать почти нечего, да и не нужно. Эта атмосфера окружила меня еще при Алексе и сохранялась потом долгое время. Все это было подобно болотцу, в котором вязнешь, вязнешь и не можешь ни утонуть до конца, ни выбраться. По хорошему, порвав с Милом, мне нужно было менять все остальное, а я осталась кваситься в этой бочке, оставляя все свои планы только планами. Мое состояние напоминало мне транзистор, в котором застряла окислившаяся батарейка. Она вся потекла и прилипла, приемник не включается. Надо вытащить испорченную батарейку и вставить новую, тогда все заработает. Но выковырять ее не получается, так она въелась.

Вороша свои записи в домашнем компьютере и в блогах… Да, было дело, создавала дневники на каждый маленький жизненный этап. Наверное, казалось, что начиная новый блог, начинаю новую жизнь. И не хотелось смешивать их все, и не хотелось, чтобы один читали те, кто читает другой. Но я рада, что они есть, там кусочки моей жизни… Так вот, вороша свои записи, нашла зарисовки про этот мой семейный офис.

«…Ну и еще раздел Палата №6, это про моих замечательных коллег. Вообще сразу говорю – работа мне моя нравится, фирма тоже, маленькая и уютная, но если рассматривать каждого сотрудника в отдельности, то кажется, что каждый не в себе. Я не знаю уж, кем я кажусь со стороны, может, тоже не в себе… Главхохма – это будет отдельная история, а в Палате №6 будут жить остальные. Я ни в коем случае не хочу никого обидеть, или насплетничать…»

В общем, я начала описывать офис только для того, чтобы иногда иметь возможность вставлять в повествование перлы главного бухгалтера. Она иногда изрекает такие высказывания, что я, а затем и переводчица, стали их записывать, и теперь я просто не могу не поделиться.

Она вообще очень маленькая, тоненькая и осунувшаяся, и, похоже, она этим очень гордится: то ли худобой, то ли тем, что такая измотанная. В общем, мы ежедневно слышим о том, как у нее падают штаны, как она опять похудела и так далее. Это при том, что я на диете, а переводчица очень даже полная и об этом переживает. И вот она нам вечно талдычит о том, какая она худенькая, какие у нее тоненькие ручки. Например, начинает деньги пересчитывать, роняет купюру и поясняет на полном серьезе:

– У меня просто очень маленькие ручки, деньги в них не умещаются, выпадают.

Вот так, сама про себя. В принципе, если бы это не раздражало, то было бы очень смешно. Но в итоге она меня так достала, что я начала ее уже поддевать. Вот какой разговор был, к примеру, сегодня. Она ж тут ночевала на работе, баланс делала. Это обычное явление, что она запустит все до последнего, а потом сидит до ночи на работе и все расхлебывает. Вот, якобы заснула за работой, уронив голову на стол. И про это мне несколько раз рассказала, как она, бедная, тут сидела, вся измоталась, ночевать осталась и – представляешь! – даже похудела!

Тут я уже не выдержала и говорю:

– Ты что-то все худеешь и худеешь. Гляди, а то совсем усохнешь.

Такая тишина сразу гробовая. Даже «бу-бу-бу» прекратилось за перегородкой. Приятно иногда посидеть в тишине. Хотя сейчас я вдруг в связи с этим вспомнила одну историю.

Когда мне было девятнадцать, во время учебы в институте нас отправили вожатыми в лагерь. В моем отряде дети были девяти-десяти лет. Но так получилось, что к нам попала в отряд девочка, которой было всего семь лет. Она даже в школу еще не ходила. И вот она все, видно, по маме скучала, и ходила за мной, и все время мне жаловалась: вот меня вырвало, а меня опять вырвало… и так постоянно.

Меня она жутко раздражала своей липучестью, я ведь все-таки не воспитателем туда шла, а вожатой, и вообще я не готова была к такому.

А она, наверное, видела во мне взрослого, кого-то вместо мамы, и ей, кажется, было очень плохо и тоскливо. Но я от нее все отворачивалась, не обращала внимания: сама еще была слишком маленькая. Когда на ночь я детям всем желала спокойной ночи, она всегда дольше всех висела у меня на шее и целоваться лезла. Ей очень не хватало материнской заботы, только я это уже потом поняла, когда повзрослела, и мне так стало ее жалко. Она такая хорошенькая, маленькая совсем была, ее еще не стоило в лагерь одну отправлять.

И вот почему-то ассоциация у меня такая с главбухшей нашей возникла. Как будто ей настолько не хватает того, чтобы ее кто-то похвалил или пожалел, что она сама про себя все говорит.


* * *

Несколько дней я отгоняла от себя мысли о «значимом» сновидении, потому что они вели к извлечению всяких-разных воспоминаний. Воспоминания не обязательно были неприятными, но приятные – это не значит «поднимающие настроение». Напротив, если неприятные обычно являлись подтверждением того, что я все сделала правильно и назад хода не было, то приятные могли вызвать совершенно ненужную ностальгию, которую я так тщательно пыталась в себе задавить. Только одна ностальгия имела право на жизнь: ностальгия о периоде «до».

С другой стороны, этот сон мог не просто быть будильником для лишних воспоминаний. Он мог означать, что я на пути к периоду «до». Или, что мне нужно постараться, удвоить усилия, чтобы восстановить в себе то состояние. Конечно, невозможно стать опять абсолютно той, какой я была почти десять лет назад. А если и возможно, то совершенно не нужно. Потому что десять лет назад я была намного младше и глупее, чем себе тогда казалась. Но обрести то ощущение целостности, самодостаточности, которым я тогда обладала, было бы неплохо. Конечно, тогда у меня было и одиночество, которое иногда меня терзало, поэтому поначалу встреча с Алексом переросла в небывалое и, кстати, обоюдное счастье. Но семейная лодка разбилась не о быт, а о что-то более нематериальное, чего можно было бы очень легко избежать, если бы Алекс с годами не нарастил себе вместе с пузом бескомпромиссность и нетерпимость. И если бы можно было прокрутить ту жизнь в ускоренном варианте, может, было бы заметно, как Мил из юного стройного кудрявого мальчика с большими глазами превращается в одутловатого пузатого бритоголового мужика, с глазами, подпухшими от пьянства. Как он из бесшабашного, подвижного и восторженного человека становится ленивым, язвительным и брюзгливым. При этом я из абсолютно несемейной, безбашенной и, возможно, чересчур легкой на подъем вдруг делаюсь домоседливой, спокойной и очень хозяйственной. И теперь не могу вырвать себя из этого домашнего плена, в котором меня никто больше насильно не держит. Как будто я слишком привыкла к тому, что мне никуда нельзя…

Вот что я имею в виду, говоря о том, чтобы удвоить усилия. Надо вернуть мне меня, оставив то хорошее, что я приобрела за эти годы. Не нужно становиться снова безбашенной и невозможно разучиться готовить. Просто очень хочется стать снова легкой на подъем. Надо вспомнить, как и чем я жила тогда. «До».


* * *

Я сидела в конце маршрутки и пялилась в заднее окно. Водитель нажал посильнее на газ, по-видимому, уже загорелся желтый, и ему хотелось проскочить перекресток. Черный «ниссан кашкай», что следовал за нами, затормозил и остановился, на желтый рваться не стал. Я взглянула на его водителя, и оказалось, что он пристально смотрит на меня, нагнувшись вперед над рулем. Вдруг я прильнула к стеклу, потому что узнала его, хотя это было невозможно. Но ведь это же он мне снился! Это к нему я нырнула в лужу, он звал меня и заманил под асфальт. Я вспомнила и почти физически ощутила, как скреблась ногтями во сне и задыхалась. В тот же момент наша маршрутка оставила эту машину далеко за собой.

Все повторялось, все так было похоже. Я уже никуда не могла деться от воспоминаний. Тогда я увидела Мила, но двери в вагоне захлопнулись, и меня унес поезд. Сейчас я улетела на маршрутке. Но он видел меня, он может меня догнать!

Я тщетно всматривалась через замызганное стекло на дорогу, ожидая, что «ниссан» нас догонит. Но вслед за нами на следующем светофоре выстроились совершенно другие автомобили. Если бы он знал маршрут этого номера, он наверное бы поехал следом. Я чувствовала. Но если он тут случайно, откуда ему знать, куда едет маршрутный автобус под номером тридцать.

Я вылезла из маршрутки на своей остановке и немного постояла, не переходя улицу, в смутной надежде увидеть ту машину. Не дождавшись, я перешла дорогу и побрела вверх по улице в сторону офиса. «Интересно, а почему я тогда, когда меня увез поезд от стоящего у колонны Алекса, не вернулась обратно на встречном составе?» Раньше никогда мне в голову не приходил этот вопрос. К луже вернулась, сидела и трогала пустое место на асфальте. А вернуться на одну станцию назад не догадалась. Странно все тогда было. Никакой вроде мистики, но нельзя же сказать, что это был естественный ход событий.

Войдя в привычно затхлый офис, я повесила куртку и прокралась на свое рабочее место. Шефа еще не было. Я немного припозднилась, ожидая неизвестно чего на остановке, но ничего страшного. Вообще, он лояльно относился к опозданиям, но я не люблю опаздывать. Переводчица Марина опаздывает ежедневно и стабильно на полчаса, а назначь ей рабочий день на эти полчаса позже, будет опаздывать еще на полчаса, так что шеф с этим тоже смирился. А для главбухши Ани опоздание – вообще нормальное явление. И задержка не на каких-нибудь десять-пятнадцать минут, а исчисляемая в часах. Причем для каждого опоздания есть своя интересная история, демонстрирующая богатое воображение рассказчицы.

Сейчас ее, конечно же, еще не было. Марина тоже еще подтягивалась. Я находилась в комнате пока одна. Мое любимое время на работе.

Я включила компьютер, загрузила 1С, клиент-банк, почту и аську. В аське пока никого не было, все еще доползали до работ. Я получила выписки и стала разносить. Появилась Марина с ежедневным умильно-виноватым выражением на лице:

– Шеф здесь?

– Нет, расслабься.

Я заносила поступления, но никак не могла сосредоточиться на работе. Было ощущение, что что-то такое началось. Какой-то новый виток событий. Как будто сходит лавина с горы, и она еще очень-очень далеко, но обязательно меня настигнет, потому что ее скорость выше моей. И я не могла понять, хорошо это или плохо. Если опять все закончится тем же, и мы наконец «поймаем» друг друга? Что дальше, опять негативный результат, как с Милом? Или это совсем не обязательно? И почему именно со мной происходят эти события с легким элементом бредовости. С другими ж не происходят, у других все обычно или даже, лучше сказать, обыденно. Или дело в том, что я сама по себе особенная?

Вообще, я всегда себя считала особенной, сколько себя помню. Не знаю, с чем это связано и как это ощущение ко мне прилипло. Может быть, из-за того, что я очень рано научилась читать. В год и девять я знала буквы, в два и девять я складывала их в слова. Родители, конечно, ужасно мною гордились. Хотя у нас есть одна семейная история, которую иногда вспоминаем. Когда мне было годика три, папа со мной на руках зашел в продуктовый магазин, где продавалось в том числе спиртное. И пока он стоял в очереди, я начала вслух читать надписи на бутылках:

– Пиво, вино, водка….

Но окружающим людям никак не могло прийти в голову, что трехлетняя девочка умеет читать. Они подумали, что я, как дочка заправского алкоголика, просто знаю все бутылки в лицо! Они так осуждающе косились на папу, а тот наверное от смеха едва сдерживался. А потом кто-то даже его пристыдил, мол, посмотрите на него, крошечный ребенок знает, как бутылки называются. Эх ты, пьяница, и не стыдно тебе!

Папа оттуда убрался поскорее, чтобы конфликт не раздувать. Пришел домой, маме рассказал, хохотали оба и друзьям потом рассказывали.

И еще в дошкольном возрасте я научилась читать «про себя», глазами. А это, как выяснилось, даже не каждый взрослый умеет. Некоторые люди читают молча, но прокручивают текст в голове, то есть произносят его мысленно, не открывая рта. А я читаю глазами. Наверное, это первый шаг к скорочтению, когда ведешь глазами посередине страницы и схватываешь весть текст. Но так я пока не умею.

Научилась я читать «про себя» сама. Увидела, как взрослые сидят, смотрят в книги и почему-то молчат. Спросила, почему вы так делаете? Кто-то из взрослых сказал: мы читаем глазами. И я поняла. Попробовала – и у меня получилось. И вот это было одно из самых значительных отличий меня от остальных детей еще в детском саду. Никто не умел читать даже по слогам, а я читала бегло, что было очень удобно для ленивой воспитательницы, которая усаживала меня за свой стол, давала какую-нибудь книжицу, чтобы я читала остальным детям вслух, а сама занималась своими делами. Ненавидела эти чтения. Вообще терпеть не могу ни читать вслух, ни когда мне читают. Но все-таки это отличие вполне могло дать мне право считать себя особенной.

Правда, однажды меня это раннее научение читать слегка подвело. Некоторые новые слова я узнавала из книг, а не из жизни. Если мне было непонятно, я сразу спрашивала родных. Но вот почему-то слово «бедро» меня не смутило: с чего-то я решила, что это то же самое, что «ребро».

И вот, читая в первом классе «Остров сокровищ», я дохожу до того момента, как герои встречают пирата Сильвера. И есть там такая фраза вроде «Левая нога его была отрезана по самое бедро». Как же я ужасалась, представляя, что вместе с ногой у бедного пирата откромсана часть живота аж до ребер, и очень его жалела.

Я вдруг поймала себя на том, что ушла мыслями куда-то далеко, и тряхнула головой. Ишь, как себя расхвалила. Даже макушка зачесалась: наверное там пыталась прорасти корона. Я на всякий случай почесала макушку и язвительно подумала: «Она всю жизнь считала себя особенной, и не просто отличной от других, а созданной для чего-то большего. Так и сдохла с этим ощущением в гордом одиночестве».

Постепенно в аське вспыхивали новые и новые зеленые цветочки: народ подключался и выходил на связь. Перекинувшись парой-тройкой слов с некоторыми из них, я увидела мигающий конверт на Анином цветочке.

– Привет! – написала она.

– Привет, – ответила я. – Ты сегодня приедешь?

– Приеду, с мокрой головой.

– Зачем с мокрой? – удивилась (и не удивилась) я. – Высуши.

– Я ее уже два часа сушу, а она все мокрая, – последовал ответ.

– Чем же ты ее сушишь? – Я любила поддерживать подобные диалоги: всегда было интересно, что она ляпнет.

– Феном, но у меня такое бывает.

Передав Марине новую Анину выдумку, я все-таки заставила себя заняться делом и на время отбросила ненужные рассуждения.


* * *

Постепенно я привыкла к мысли, что эта встреча была не более чем случайность, и сходство мужчины за рулем с красавчиком из моего сна тоже. Я перестала оглядываться на остановке и искать глазами черный «ниссан кашкай», марку которого я узнаю только потому, что название созвучно с кошкой. Мне стало казаться, что они вовсе и не похожи, что я все себе придумала, ведь стекло маршрутки было таким грязным. Мне просто почудилось. И не смотрел он вовсе на меня. Просто сидел, выдавшись вперед. Может быть, и с Алексом не было никаких звоночков? Просто познакомилась с парнем в метро и все. И снов, луж, внезапных встреч то там, то сям – не было? Нет, с Алексом все было, а сейчас – не было. А мне, несмотря на мое стремление к самодостаточности и возвращению к тому самобытному «до», был очень нужен Кто-то.


* * *

И вздумалось мне поискать счастья в интернете. Раз уж это неотъемлемая часть моей жизни, почему бы и личную не устроить там же? Раньше я уже знакомилась через интернет и даже встречалась, но все эти знакомства были спонтанными: либо, как в начале моего там пребывания, они происходили в чате, либо на литературном сайте, и никогда специально.

Но почему нет? Если количество анкет на специальных сайтах знакомств исчисляется в миллионах? Если там есть удобные критерии поиска, фотографии, подробные анкеты? Где еще знакомиться, как не там? Ну, в общем, глупо было бы не попробовать.

Я зарегистрировалась на одном из самых популярных сайтов знакомств и подробно заполнила анкету. Пусть видят все заранее, и это освободит меня от излишних повторений рассказа «о себе». Выложила несколько последних своих фотографий, а также несколько снимков своих кулинарных и рукодельных шедевров. Чтобы знали сразу, какая я хозяйственная и творческая. И разместила вдобавок парочку лучших стихотворений: еще и одаренная. В общем, мечта холостяка. (Откуда мне было знать, о чем они мечтают?)

Я даже выделила анкету, заплатив небольшую виртуальную денежку, и приготовилась ждать. Мои же собственные поиски не увенчались успехом, потому что по тем критериям отбора, что я установила, ничего не находилось.

«Ах, сколько их было, один другого круче!..» Буквально в те же минуты, с несколько неприятным звяканьем стали поступать сообщения в личный ящик на сайте. Вначале я не успевала отвечать. Половину я закрывала без ответа, а кое-кого тут же заносила в черный список. Потому что писать мне дружно начали мальчики на десять лет меня младше, извращенцы или шутники. Но, конечно, среди этого хлама, были и вполне адекватные сообщения, от нормальных, на первый взгляд, мужчин. Но мне никто не нравился на фотографиях. Просто удивительное сборище несимпатичных мне людей. Я понимала, что скорее всего это впечатление ошибочное, потому что не все удачно выходят на фото, и без мимики, манер, голоса вообще нельзя составить верного мнения. Так же как и симпатичный на снимке мужчина в жизни может оказаться совершенно не таким. Я это очень хорошо знала, потому что был когда-то такой случай… как раз примерно те восемь лет назад.


* * *

Я познакомилась с ним в аське. Познакомилась случайно, просто набрав в поиске никнэйм, который в тот момент мне нравился по звучанию: Рой Бэтти. Это было имя одного из героев фильма «Бегущий по лезвию». Американская фантастика восьмидесятых. На редкость тоскливый и в то же время завораживающий фильм. Я тогда, «до», много раз его пересматривала. Сносил крышу и фильм, и сам Рой Бэтти, и наверное, мне казалось, что такой никнэйм не может выбрать кто-то неподходящий.

Нашлось несколько человек из России с таким прозвищем, и я написала наобум одному из них «Привет!». А он взял и откликнулся, и мы познакомились. Конечно же, тот киногерой был его любимым, то есть сразу обнаружился общий интерес. Затем выяснилась общая сильная любовь к животным семейства кошачьих, причем у него дома жили аж две кошки. Шаг за шагом, разговор за разговором, фото за фото – и я по-настоящему влюбилась, если только можно влюбиться на расстоянии. Беда была в том, что жил этот парень не в Москве, а в Питере. К сожалению, тогда еще не было скайпа. Но он как раз должен был скоро приехать в наш город в командировку, и я не могла дождаться встречи. Я только постоянно смотрела на его фотографии. Он был очень хорош собой, с длинными темными волосами и голубыми глазами.

О, наконец настал тот час… Мы договорились встретиться в метро, в центре города. Я весь день на работе была сама не своя. Вечером я приехала в назначенное место, мы опознали друг друга по приметам и… я не знаю с чем можно сравнить то, что я испытала в тот момент. На меня словно вылили ушат ледяной воды. Или меня словно ударили по голове чем-то тяжелым. Или я сама словно упала с большой высоты вниз, как во сне, когда в момент приземления все внутри противно сжимается. Говорят, что те, у кого нервы послабее – просыпаются, а у кого покрепче – просто испытывают неприятные ощущения. Я не просыпаюсь.

Конечно, ничего ужасного в нем не было. Но он совершенно не соответствовал моему представлению и тому, что я видела на фотографиях, хотя это действительно были его фотографии, просто очень удачно сделанные. Это был невысокий парнишка с изрытым угрями лицом, с неприятным тонким ртом и прищуренными глазками, вдобавок он сильно картавил. Созвониться заранее по телефону, чтобы услышать голос, ума ни у меня, ни у него не хватило. Стараясь не выразить все охватившие меня эмоции на лице, я поздоровалась, и мы вышли из метро. В тот вечер мы посидели в кафе и вполне хорошо провели время за беседой. Но моя любовь умерла. Реквием по ней еще долго играли телефонные звонки из Питера.


* * *

Ну а потом нашелся Алекс, и подобные знакомства больше не повторялись. Теперь же я занялась этим специально. Памятуя о питерском товарище, я пыталась не сильно обольщаться на счет симпатичных и не отвергать сразу несимпатичных мне мужчин. Я терпеливо просматривала анкеты каждого написавшего мне адекватного человека и старалась корректно отклонять предложения о встрече тех, кто мне ну совсем не нравился. С остальными я пыталась общаться.

Я указывала в анкете, что хотела бы познакомиться с мужчиной, обладающим в числе прочих такими неоспоримыми для меня достоинствами, как высшее образование и любовь или хотя бы уважение и терпимость к кошкам. Это некоторых страшно удивляло, причем кого-то кошки, а кого-то «вышка». Мне пытались доказать, что они очень умные и без высшего образования, и что совершенно не нужно получать высшее образование, и вообще у меня какие-то бредовые требования. В некоторых случаях разговор заканчивался тем, что на меня начинали сыпаться упреки и оскорбления закомплексованных товарищей. Меня обзывали меркантильной, жадной, глупой, несостоявшейся и так далее.

Кошки пугали не так сильно. Скорее вызывали удивление. Один мужчина написал, что кошки это хорошо, но у нас с ним при совместной жизни будут дети и собаки. Представив квартиру, по которой бегают почему-то огромный сенбернар и трое орущих детей, я как-то поскорее скомкала разговор.

Но наконец-таки на моем горизонте замаячил мало-мальски симпатичный персонаж, и мы, немного пообщавшись на отвлеченные темы через сайт, договорились встретиться. И сразу скажу, что я совершила одну серьезную ошибку, так как согласилась встретиться на Поклонной Горе в праздничный день. Там была невообразимая толпа народу. Это не важно, что почти у каждого теперь есть мобильный телефон. Можно разминуться и держа его в руках, на одной станции метро.

Я вышла из метро немного раньше назначенного, он вскоре позвонил и сообщил что тоже поднимается. Одет он в темные брюки и белую рубашку. Я объяснила, что стою рядом с выходом под флагами. Эти флаги не заметить было нельзя – высоченные вертикальные древки, несколько штук, сразу над выходом. Прошло десять минут, пятнадцать. Выход из метро был затруднен в связи с большим наплывом посетителей, я не удивлялась его задержке и ждала, хотя настроение, конечно, начало портиться. Через полчаса он перезвонил и выяснилось, что он давно уже около какой-то сцены, которая располагается бог знает где. Оказывается, он не заметил флагов рядом с метро, а увидел флаги около сцены, на расстоянии примерно полкилометра от меня, и пошагал туда. Он предложил мне догнать его. Разозлившись окончательно и потеряв всякую охоту гулять на Поклонной, я все-таки решила довести начатую прогулку до конца. В поисках указанного им ориентира, коим являлась мемориальная плита, где все стоят и кладут цветы, я прошаталась по площади перед сценой еще полчасика, развернулась и отправилась восвояси. Дело в том, что мемориальных плит на площади было не менее пяти. И около каждой прохаживалось как минимум трое молодых мужчин в белых рубашках. Его очередной звонок нагнал меня практически у метро, он сказал, что движется в мою сторону, и попросил подождать. С мрачным лицом я стояла и ждала, совершенно не имея уже никакого желания гулять.

Наконец я увидела в быстро приближающемся молодом человеке в белой рубашке знакомые по фото черты. Вот мы и встретились. Но что сильно меня удивило, он был не один, а с младшим братом – скучным, унылым подростком с плеером в ушах и выражением лица, скорее всего, похожим на мое. И не только с братом, но и с фотоаппаратом. Огромным профессиональным фотоаппаратом со сменными объективами, сумку с которыми таскал неприветливый брат. Так я потом для себя его и пометила, «с братом и фотоаппаратом».

Итак, мы втроем отправились гулять. Разговор не клеился. Мне уже ничего не хотелось, и все мысли были о том, как же мне теперь долго придется добираться до дома. Но я все-таки не теряла надежды, что завяжется беседа, что мы неплохо пообщаемся, и вообще все окажется не зря, хотя как мужчина он уже мне совершенно не нравился. Ну, все-таки это не было обычное свидание, скорее дружеская прогулка, раз он притащил с собой братишку. Но мы так почти и не разговаривали за все время нашего променада. Дело в том, что товарищ был очень увлечен фотосъемкой. Он ежеминутно останавливался, наводил объектив на интересующие его виды и предметы, и делал каждый раз несколько кадров. Иногда он теребил брата, и тот вытаскивал ему из сумки другой объектив, происходила замена и снова съемка. Куда еще дальше можно было испортить мое настроение, я уже не представляла, поэтому когда он, исщелкав вдоль и поперек клумбу с тюльпанами, наконец предложил сфотографировать на фоне цветов и меня, я отказалась. Хотя сейчас даже самой любопытно, какая злобная мегера могла бы получиться из меня на снимке.

В общем, цепляясь нога за ногу и не оставляя безо внимания фотохудожника ни единого кустика, мы еле-еле продвигались куда-то в неизвестном мне направлении вдоль зеленых насаждений. Изредка мы с моим новым знакомым перекидывались ничего не значащими фразами, брат угрюмо слушал свою музыку и тупо подавал то один, то другой объектив. Наконец мы добрели до какой-то дороги, и я увидела автобусную остановку. Быстро и радостно возвестив, что я уже очень устала, я попросила не провожать и не нарушать интересной прогулки из-за моего недомогания и, пока он не успел возразить, сиганула поскорее в подошедший троллейбус. Только внутри я уже выяснила, куда он направляется, уселась на свободное место и с облегчением вздохнула. Настроение даже несколько улучшилось. Я была в полной уверенности, что ему не понравилась, потому что вела себя, как амеба, мы почти не общались, и привлечь во мне ничего не могло. Это очень облегчало дело, теперь не требовалось никаких объяснений, отказов и прочих неприятных церемоний.

Не тут то было. Когда продравшийся через многочисленные праздничные пробки троллейбус привез меня к метро, и я направилась к входу, раздался звонок на мобильный. Товарищ «с братом и фотоаппаратом» трогательно интересовался, нормально ли я доехала до метро. Что-то еще он скороговоркой стал мне рассказывать, но я объявила, что уже спускаюсь к поезду и не слышу из-за шума, и распрощалась. Потом он еще несколько раз за ближайшую неделю звонил мне не совсем понятно зачем, что-то с такой же быстротой рассказывал. Я, правда, из-за помех ничего почти не понимала. Потом он писал мне, тоже неоднократно и тоже ни о чем, но все-таки вел себя не настырно и через некоторое время затих.


* * *

Вышеописанная встреча отбила у меня желание знакомиться через интернет месяца на четыре. Потом я снова решила попробовать. Ну, может быть, он такой один из двадцати миллионов? Просто мне не повезло?

Я обновила анкету, снова потратилась на смс-сообщение для ее выделения, и принялась отфильтровывать поток пристойных и непристойных предложений. Через несколько дней занятий этой ерундой, я познакомилась с долгожданным представителем сильного пола, который был симпатичен мне на фото. На одной фотографии он был в движении, и меня подкупили его красивые рабочие руки. На второй пленил взгляд исподлобья синих глаз. Там он был похож на одного американского киноактера, и я подивилась, почему же он такой интересный и один. Впрочем, я тоже интересная и одна, – успокоила тут же себя я, и мы стали переписываться.

Волнующей меня «вышкой» он, правда, не обладал, в графе «образование» было указано «незаконченное высшее». Сразу рефлексивно подскочили в памяти два незаконченных высших Алекса, но я постаралась об этом не думать. На закономерный вопрос, почему же не закончил, он кое-как объяснил, что на то, чтобы закончить, у него не хватило денег, и он отчислился аж из МГУ в аккурат перед государственными экзаменами и защитой диплома. Обучался на платном отделении, совпало с дефолтом девяносто восьмого года, в общем, не сложилось. А образование было не какое-нибудь, а философско-психологическое. Конечно, меня то, что он так неоправданно спасовал уже практически в самом конце пути, насторожило. Можно было взять академический отпуск. И вообще, всегда есть выход. Для пущего эффекту он объяснил, что на тот момент у него была семья – жена и ребенок, и, конечно же, он предпочел поддерживать их, а не доучиваться. «Ну, и где же теперь твоя семья?» – подумала я. Ведь по его рассказам, они развелись вскоре после этого. Но в конце концов, почему бы не встретиться? Это же ни к чему не обязывает.

В преддверии нашей встречи, которая должна была состояться через пару дней, мой новый знакомый истерил, что не может так долго ждать, и мечтал. В своих письменных излияниях он уже жил со мной вместе, и у нас были дети. Я предостерегала его, чтобы он не предвосхищал события. Как он мог мне не понравиться, так и я ему. Я очень хорошо помнила свою первую влюбленность в питерского мальчика. Он «пугался», говорил, что это невозможно и что я обязательно ему понравлюсь. Мол, он уже все понял про меня и не верит судьбе, что ему так повезло. Канючил, что я продолжаю заглядывать на тот сайт знакомств. Слал сообщения на телефон с завидной частотой. Ублажал комплиментами.

Мне не нравился его настрой, я бываю иногда мечтательницей, но чаще реалисткой. И к моменту нашей встречи я настроена была уже довольно скептически. Я шла к условленному месту, не питая никаких особых надежд. Вы представляете, и ведь я не ошиблась!

Я чуть было не прошла мимо, потому что свои синие глаза он спрятал за черными очками, а кроме них с фотографией в нем не было ничего общего. Он ждал меня на тротуаре в небрежной позе, и если бы про неподвижную позу можно было бы сказать «стоял вразвалочку», то я бы охарактеризовала ее именно так. Он постоянно жевал жвачку, даже при разговоре, что усиливало и без того имевшуюся у него шепелявость. Этот дефект, наверное, вызывала слишком сильно выдвинутая вперед нижняя челюсть, а может быть, отсутствие на ней более половины зубов. В анкете ему не было еще сорока, но на вид уже хорошо за сорок. Вполне возможно, что это «от нелегкой жизни», какая бывает у пьющих людей. На лице его был явный отпечаток нездорового образа жизни, который с определенных пор я определяю с полпинка. Вероятно, он одно время сильно пил, а может быть, это происходило и сейчас. Манера общения его заставила меня сильно сомневаться, что там были хоть какие-то зачатки высшего образования. Я ничего не имею против рабочих профессий, я наоборот очень даже за, если у человека золотые руки, и ему грех их не задействовать, отсиживая пятую точку в офисе. Но я очень не люблю фантазеров. К тому же, ни о каком физическом труде на его нынешней работе речи не шло.

Конечно, все эти выводы я сделала не в первый момент, а в процессе общения. В тот момент, когда я его только увидела, я бы рада была уже развернуться и уйти, но он вручил мне красивый букет роз, и сбежать стало неудобно. К тому же мы еще во время переписки договорились не сбегать ни при каких обстоятельствах, а дать друг другу шанс. Прогулочным шагом мы направились вдоль улицы. Наш путь лежал в бильярдную. Я шла, несла злополучный и обязывающий к вежливости веник и угрюмо укоряла себя, что зря все затеяла. Он почти всю дорогу трепался с кем-то по мобильному, радостно намекая, что он сейчас не один и что желал бы, чтобы его оставили в покое. Собеседник его не понимал или не хотел понимать, и пытался договориться с ним о чем-то на завтрашнее утро. Так мы добрели до бильярдной, выбрали себе столик и принялись гонять шары. Солнечные очки в помещении он снял, но как я ни силилась, так и не смогла разглядеть в нем те симпатичные черты, что приглянулись мне на фотографии.

Но на время настроение мое поднялось, бильярд я люблю, в процессе игры мы перекидывались шутками-прибаутками, и мне было весело. Вначале, правда, он пытался учить меня играть, тыкал пальчиком в шарик и кричал «Бей сюда, бей сюда!» Слегка осадив его, я начала выигрывать, после чего снисходительный тон с его стороны исчез и советы прекратились. Мы сыграли шесть раз с прекрасным дружественным счетом три-три. Я наигралась вдоволь, устала и так как мой новый знакомый мне совершенно не нравился, сразу захотела домой. У него, правда, были другие планы, и мы переместились в кафе в том же помещении, где он заказал кофе, а я так ничего и не смогла выбрать. Мы расположились за низким столиком, и я сидела, вытянувшись в струнку и непроизвольно отодвинувшись от своего спутника на самый краешек широкого диванчика. Краем глаза я видела, как он со своего места пытался скособочиться в мою сторону и даже положил руку на спинку дивана у меня за спиной. Но после того, как он допил кофе, я потащила его наружу.

Мне почему-то настолько он был уже неприятен, что я даже не стала брать предложенную им ветровку, хотя к вечеру резко упала температура и меня почти трясло от холода. По пути он поинтересовался, куда мы с ним идем завтра. Я ответила, что никуда.

– Тебе надо подумать? – сам предложил он вариант объяснения. Я согласно кивнула. Мы спустились в подземный переход и в нем разошлись: он налево, я направо. Я попросила не провожать. А на следующий день в аське сказала, что ничего не получится. Он обещал не обижаться. Мы еще в самом начале договорились: если что – никаких обид. Вернувшись домой, я удалила свою анкету с сайта знакомств.


* * *

В один из множества похожих друг на друга дней я, как обычно, ехала на работу. После перехода на красную ветку мне удалось сесть. Я разгадывала очередное, или очередную, судоку, вырисовывая простым карандашиком цифири в маленькой брошюрке. И как это часто бывает, я почувствовала, что справа через плечо в мой ребус косятся чьи-то любопытные глаза, которым не на чем больше остановить свой скучающий взгляд. Я не занимаюсь ничем секретным, я просто разгадываю судоку, но я не люблю, когда ко мне заглядывают. Не надо лезть в личное пространство хотя бы глазами, если уж вы залезли локтями и коленями.

Обычно в таких ситуациях я закрываю книгу или переворачиваю брошюру, чтобы человеку было просто не на что смотреть. Но сейчас меня осенило одной идеей, и я, так как подсматривание продолжалось, быстро написала на полях брошюры крупными буквами: «Че прешься? Очень интересно?» В следующий момент я почти физически ощутила, как ударился любопытствующий об эти коротенькие фразы. Я осторожно скосила глаза вправо. Рядом сидящий, не стесняясь, смотрел на меня, и было видно, что в нем все кипело от возмущения. У меня исправилось настроение. Я подавила подступающий к горлу смех, закусила губы и как ни в чем не бывало продолжила вписывать цифры в квадратики. Человек еще какое-то время обиженно ерзал на сидении, видно, в голове такое хамство никак не укладывалось, а потом, гордо отвернувшись, он перенес все свое праздное внимание в книжку своего соседа справа.

На работе меня огорчили новостью: шеф в трауре, у него утром умерла мама. Шефа мы все очень уважаем нашим мизерным коллективчиком, и конечно все очень расстроились. Сегодня он должен был улететь, мама жила в другом государстве. Сильно подавлен. Марина, которая помимо обязанностей переводчика исполняла еще роль помощника руководителя, с тусклым лицом искала шефу срочные билеты в Казахстан.

На этом фоне каким-то несусветным казалось поведение главбухши. Она как всегда притащилась позже на несколько часов. Мы ей сообщили грустную новость, она сделала большие сочувствующие глаза. Через пять или десять минут она диким булькающим смехом гоготала, общаясь по телефону с бухгалтерией поставщика и комментируя акт сверки, причем прямо при шефе. Не понимаю. Все-таки у человека траур, можно ж было не ржать как лошадь на весь офис… Иногда мне кажется, что она не просто странная, а что у нее не все в порядке с головой. Там примерно такой же бардак, как и в ее бухгалтерских документах. Нет, ну а на самом деле, что там в голове у человека, если он на полном серьезе может произнести: «Мда, компьютер очень тормозит. Пока дождешься… Просто аншлаг Бенни Хилла!» или «Погода меняется безумно… У меня уши просто в трубочку сворачиваются!»

Шеф уехал в аэропорт. Аня под видом внеурочной поездки в пенсионный фонд сбежала домой пораньше. Я доделала все текущие дела и полезла смотреть свою личную почту. В ящике было как всегда штуки три письма со спамом, несколько строчек от подруги, с которой мы почему-то предпочитаем общаться письменно, хотя созвониться вроде бы и проще. Однако меня вполне устраивает этот способ, потому что если я кому и доверяю, то именно этому человеку, и вся переписка, скопившаяся за много лет иногда помогает при самокопании, или при подавлении ностальгии, или просто для восстановления хронологии событий. Помимо этого я увидела письмо-рассылку, что на сайте знакомств мне пришло личное сообщение. Я с досадой поморщилась: я же удалилась! Неужели там невозможно удалиться полностью, и мне теперь будут присылать эту ерунду?! Я прокрутила сообщение. С этого сайта рассылка приходила вместе с самим сообщением, и если в анкете была фотография, то картинку я могла видеть уже в письме.

Тут у меня сдавило грудь, и я какие-то секунды не могла ни вдохнуть ни выдохнуть. Наверное, я даже захрипела, потому что из-за перегородки показалось взволнованное лицо Марины.

– Нин, что с тобой? Тебе плохо?

Я наконец с трудом задышала и замахала рукой ей, что все в порядке, мол, поперхнулась, и приникла к монитору. А с фотографии на меня смотрел мужчина из «ниссана», мужчина из лужи, мужчина из моего сна.

Сообщение его было простым лаконичным «Привет». Я тут же нажала на ссылку, которая предлагала мне перейти на сайт и ответить. Не тут-то было. Моя регистрация действительно удалилась из базы данных, и по ссылке выскакивала ошибка доступа. Конечно же, я моментально зарегистрировалась заново, но ссылка, по всей видимости, работала только с прежней анкетой. Я принялась было шерстить все мужские анкеты подряд, но на какой-то тысяче сдулась.

Зато я поняла, что мне ничего не показалось. Все повторялось. Он опять был рядом и был недосягаем. То, что он смог написать на удаленную анкету, меня совсем не удивило. Уж если Мил когда-то смог отражаться вместо меня в луже, то подумаешь, какое-то письмо…


* * *

Я битый час ворочалась в постели, но не могла заснуть. Кровать была неудобная, подушка душная, а одеяло кусачее. Мне было то жарко, и тогда я раскрывалась, то сразу становилось холодно, и приходилось снова закутываться, и шерстяное одеяло начинало неприятно меня покалывать.

Надо было утром умудриться проспать до двенадцати дня, когда еще теперь засну. Говорят, что взрослому человеку на сон требуется восемь часов. Тогда на бодрствование остается целых шестнадцать. И стало быть, если продрала глаза я в полдень, засну не раньше четырех утра. Бывают, конечно, такие счастливчики, которым стоит голову уронить на подушку, и они уже в отключке. Я не из их числа.

Наконец я начала проваливаться в сон. Но еще не успели перед глазами заплясать картинки, как я была тут же разбужена низкими ритмичными звуками «пум-пум-пум». Кто-то на улице играл на трубе. В два часа ночи, перед понедельником. Играл отвратно, но громко. Пьяные голоса подпевали во время пауз. То звучал джаз, то песня горна «Подъем, подъем», то на одной ноте гудел «Спартак – чемпион», то похоронный марш. Мне даже на секунду стало смешно. Но это быстро прошло, так как заснуть теперь не получалось ни в какую. Когда «музыка» стихала, я начинала вроде бы засыпать, но каждый раз новая песня не давала мне это сделать. Я лежала и угрюмо думала, вызвать ли полицию или подождать, пока это сделает кто-нибудь другой. В таких раздумьях прошло около двадцати минут. Труба не умолкала. Тогда я встала и подошла к окну, стащив по пути со шкафа снайперскую винтовку с ночным прицелом и глушителем. Я приникла к окну и посмотрела на улицу. Трубач с пьяной компанией сидели на лавке посередине двора. Он, в очередной раз оторвав от губ, нежно гладил свой инструмент и что-то говорил. Выставив ствол в щелку приоткрытого окна, я аккуратно прицелилась трубачу в лоб и нажала на курок. Отпрыгнув с винтовкой от окна, я услышала душераздирающие крики и тут же увидела, как в доме напротив стал зажигаться свет в окнах, в одном за другим. Я постояла какое-то время в дальнем от окна углу комнаты, а потом тихонечко водрузила винтовку на прежнее место и спокойно улеглась в кровать. Теперь я с удовлетворением почувствовала, что очень скоро и крепко засну. И проснулась.


* * *

Трубач был живой и продолжал с упоением играть. Я вздохнула и попыталась заснуть снова, но сон на этот раз, кажется, отскочил от меня очень резко и далеко. С еще одним горьким вздохом я поднялась с кровати и накинула халат. Надо поделать что-то обыденное, но не соответствующее ночи, и должно потянуть в сон.

Первое, что пришло мне в голову, это пойти поесть, но я представила свой нынешний набор продуктов, снова ограниченный низкоуглеводной диетой, и есть сразу расхотелось. Вот если бы можно было бы сделать сейчас салат из трех здоровенных сладких помидоров, полить их ароматным подсолнечным маслом, посолить, поперчить, а потом еще вымакать сок черным хлебом… Но увы, сейчас нельзя. Хотя я стала замечать, что в последнее время похудение на такой диете это практически мое перманентное состояние. Как что-то начинает меня смущать, я тут же сажаю себя на эту диету. Как ни вспомню, все ограничения, ограничения.

– Да ну их к черту! – вдруг сказала я и тут же придумала оправдание: – Я иначе не засну.

С этой радостной мыслью я побежала в кухню кромсать помидоры. Огромные, красные, сладкие помидоры. Надо было их съесть еще перед диетой, чтобы не соблазняли. А теперь – увы.

Проделав все манипуляции, о которых я только что мечтала, и съев последний вымаканный кусочек черного душистого хлеба, я поняла, что вот теперь-то, как только голова у меня коснется подушки, я засну, несмотря на злосчастную пьяную трубу.


* * *

Среди людей есть много типажей, от которых лучше держаться подальше. Просто потому что без присутствия их в жизни ты будешь счастливее. Вот один тип я особенно не перевариваю. Это «человек прибедняющийся». Я пытаюсь сейчас подобрать синонимы, но все они уже характеризуют немного другой тип. Есть такие нытики унылые, брюзги, для которых стакан всегда пуст и которые не понимают тех, кто умеет радоваться мелочам. Ты такая восторженная! Ты радуешься такой ерунде! Боже мой, а что же в этом плохого? Чем больше поводов для радости у нас есть, тем лучше. Я не знаю, может, это обычная зависть, потому что они не способны радоваться тому, чему умею радоваться я.

Но я вовсе не о них хотела поговорить. К ним я потом, возможно, вернусь. Люди прибедняющиеся – это другое. Есть такие персонажи, которые очень любят жаловаться на свою жизнь. И по-тихому, и публично. И притом совершенно этого не стесняясь, а наоборот, словно испытывая удовольствие, перечисляя все свои неудачи и показывая, какие же они невезучие. Я понимаю, я просто из другого теста сделана, но когда мне задают вопрос, как дела, у меня язык не поворачивается сказать – хреново. Даже если правда хреново. Для меня немыслимо, что кто-то будет думать, что я сижу и тоскую, что у меня проблемы или что-то не складывается. Я не могу это объяснить, но мне точно не будет легче от того, что я поделюсь с кем-то своим паршивым настроением.

А для кого-то это буквально энергетическая кормушка. Жаловаться, в подробностях рассказывать все неприятности, восклицать «Что же мне делать?» – это возвращает им силы. Хорошо, если попадется такой собеседник, который с удовольствием выслушает про все несчастья, покачает сочувственно головой, а сам подумает: «Так тебе и надо!» или по крайней мере: «Слава богу, у меня все хорошо!» В таком случае, они друг друга нашли, и очень подходят друг другу. Один изливается и получает подпитку, второй выслушивает, как кто-то страдает, и получает подпитку.

Но мне кажется, что прибедняющиеся интуитивно чувствуют таких людей, и им совершенно неинтересно жаловаться тем, кто порадуется за их горе. Им нужны именно те, кто будет на самом деле переживать за них или хотя бы искренне посочувствует.

Самое интересное, что им совершенно не нужны ваши советы. Им просто надо высказаться, причем иногда несколько раз на одну и ту же тему. «Вот ты представляешь, она опять…» И каждый раз такой человек будет тебе это рассказывать, хотя ты уже не выдержал, и задумался, и придумал какой-то выход, и дал человеку совет. Но этому совету он никогда не последует. Ведь если все благополучно разрешится, то как же он будет говорить «Вот ты представляешь, она опять…»? Говорить-то станет нечего. Поэтому чтобы таким людям было хорошо, нужно, чтобы проблема оставалась нерешенной и ее можно было мусолить и обсуждать.

Вот от таких просто надо бежать сломя голову. Потому что высосут без остатка. Либо не советовать ничего, оставаясь равнодушным. Но люди человечные, они не могут просто так слушать, они начинают сопереживать, думать, находить вывод, давать совет… И люди прибедняющиеся скажут: ой, как ты правильно все говоришь, конечно, так и надо сделать, мы согласны. Но это говорится только для того, чтобы у собеседника был стимул участвовать в обсуждении.

Забавно, что если проблемы нет, они все равно ее придумают, высосут из пальца, потому что обязательно надо чем-то делиться. Точнее, надо же чем-то питаться. Или кем-то.

Главное, они даже в соцсетях не чураются жаловаться. По секрету всему свету. Я на эти записи никогда не реагирую, потому что мне хочется обязательно съязвить, вместо того чтобы написать «Держись!». Потому что много раз наблюдала, как на призыв «Держись» ответом было «Держалась бы, да сил уже нет»… И какие бы добрые слова не были сказаны, все равно найдется опровержение. Сделай это! – да не поможет… Предлагаю тебе то-то! – да бесполезно… Ах, ах, я обречена.

Была одна такая, да и есть, барышня… она помимо всего прочего не стеснялась жаловаться, что нет у нее денег и работы. Но работа не искалась никак, и деньги тоже не прибывали. И на любой совет она могла ответить: а заплатит за меня кто? Еще бы мне кто денег дал!.. Она не могла порвать со старой жизнью, потому что у нее не было денег на новую, а работа которую ей предлагали, ей не подходила. Короче, был там такой замкнутый круг, который ничем уже не разорвать. А денег нет и нет. Нет ничего! Ничего своего, ничего за душой, я если уйду «от него», я голая останусь! А потом она, не стесняясь, вдруг рассказывает, что ее ограбили и одного только золота утащили тысяч на триста. А вот для меня понятие «нет денег и ничего своего», это все-таки что-то другое.

Есть такой анекдот, думаю что известный, про маленькую черную птичку. Наверное, это мой самый любимый анекдот. Потому что во-первых, я действительно смеялась, когда услышала. А во-вторых, он очень жизненный и просто идеально описывает в двух словах людей прибедняющихся. То есть все то, что я тут пыталась изложить, размышляя и растекаясь мыслью по древу, сформулировано в этом анекдоте. Смысл следующий. Большие белые птицы улетают на юг, и к ним пристает маленькая черная птичка. Она им пеняет на то что им-то хорошо, они большие белые птицы, улетят, а она тут замерзнет. И вот эти добрые птицы уговаривают ее лететь с ними. Они предлагают дать своих перьев, чтобы в дороге было не холодно, обещают посадить на спину, чтобы не устала. Но на все их предложения птичка находит какое-то объяснение, почему все равно ничего не выйдет, и им-то хорошо, а она погибнет. На что в итоге большие белые птицы посылают ее на три веселых буквы. Обожаю этот анекдот.

Собственно, к чему я вдруг вспомнила об этих маленьких черных птичках ака людях прибедняющихся? Да потому что Марина сегодня опять рассказывала мне про свою непутевую дочку. Я эту историю уже давно знаю, в Марине знакомый типаж давно вычислила, поэтому по обыкновению я ее не слушаю. Как проскальзывает голосовая команда «Лена» в разговоре, так сразу у меня в голове специальный датчик срабатывает, и слух отключается. Дочка красавица-раскрасавица, талантливая-одаренная, школу в этом году заканчивает, да только в школу она почти не ходит, прогуливает. Марина жалуется, но никогда ее не наказывает. Лена постоянно теряет или разбивает мобильные телефоны, а мама тут же дарит ей новые. «Ну что же поделать, она моя дочь, мне нести этот крест!..»

Тогда от меня-то отстань, маленькая черная птичка.


* * *

Сегодня женская часть нашего маленького сумасшедшего коллектива была вся в сборе. Мы втроем сидели в кабинете, шуршали документами, клацали по клавиатуре, брякали трубками и даже периодически поддерживали разговор. Сначала, конечно, мы с Мариной выслушали любопытнейшую историю Аниного опоздания. Затем разговор перешел, как обычно, на непутевую дочку Марины. Та с придыханиями жаловалась на очередные ее выходки, но на все наши советы качала головой, твердя свое любимое «это мой крест». Обо мне мы практически никогда не говорили. Обычно я ничем не делилась с коллегами, по крайней мере тем, что происходит сейчас со мной или тем более в моей душе. Максимум, что я могла им предложить, это какие-то истории из далекого прошлого или о совершенно незнакомых и неизвестных им людях, а также могла высказать свой взгляд на какую-либо ситуацию. И вот тут я не помню совершенно, о чем зашел разговор, когда мы закончили обсуждать несчастную школьницу и, едва коснувшись меня, направились в какие-то абстрактные рассуждения. Да, собственно, это и не важно, потому что совершенно не меняет картины.

Помню только, что Марина высказалась, я ей пространно ответила, затем возникла небольшая пауза, во время которой все обдумывали сказанное, и тут наконец Аня многозначительно подытожила:

– Мда… Ну, тут собака-то надвое сказала.

После еще одной картинной паузы мы с Мариной взорвались хохотом. То есть сначала я было решила, что Аня пошутила, но увидев ее совершенно серьезное лицо, устремленное в монитор, я поняла, что она как всегда смешала все в кучу. Где-то зарыта собака, а где-то бабка надвое сказала, а у нее вот такой вот каламбурчик родился, причем совершенно непроизвольно. Она даже не поняла, над чем мы смеемся, но для приличия ненадолго оскалилась и неискренне похмыкала.

Отсмеявшись, я открыла специальный файл, куда записывала забавные Анины высказывания, и добавила свеженькое. Пробежалась глазами по старым записям, не удержалась, опять стало смешно. Некоторое время назад, во время сильной гололедицы, мы болтали с кем-то из коллег, кажется с толстяком Витей, первым менеджером, про трудности пешеходов на льду и про разные способы борьбы со скользкими тротуарами. Присутствовала и Аня, которая широко раскрыв глаза, возмущенно сказала: «Вы представляете, вроде говорят, что надо меньше химии, а в нашем районе до сих пор эрогентами посыпают!»

Витя потерял дар речи и закашлялся, после чего глумливо выдавил:

– Это где-где такой райончик? Ну-ка поподробнее, пожалуйста!

Я в это время беззвучно тряслась от смеха, а Аня как ни в чем ни бывало криво поулыбалась, опять-таки не уразумев, чем нас так развеселила. Конечно, со всеми бывает, оговорки, путаница. Но все-таки не с такой частотой, да и оговорившись, человек почти сразу понимает, что же он ляпнул, и смеется вместе со всеми. Здесь все было не так, впрочем, от этого даже веселей.

Кстати, далеко ходить не надо, Алекс тоже иногда мог такое отчебучить, что хоть стой, хоть падай.

В самом начале нашей с ним совместной жизни он еще работал в столярке. Это потом он завскладом заделался, а раньше долгое время с деревом возился, замечательные вещи делал, даже и дому нашему кое-какая мебель досталась. И вот на одном предприятии была у него в начальниках женщина по имени Валя. У нее неплохие связи были, и она по церквям заказы находила и не только. Долго он там проработал. И на всем протяжении работы у них была взаимная стойкая неприязнь. Она придиралась, он хамил. Она его выгоняла, он увольнялся, вот так где-то около пяти лет длилось.

Как-то раз он не вышел на работу, просто прогулял, из-за похмелья, кажется. На следующий день возвращается из мастерской и заявляет мне гордо:

– Мне сегодня Валя высказала, чего это, мол, меня не было вчера. А я ей говорю, я болел. У меня метеоризм был! Она на меня странно так посмотрела и даже ничего не сказала.

И идет по коридору довольный такой. Я-то почти сразу поняла, в чем дело. Мы накануне какую-то статью прочитали, про зависимость от погоды, метеопатизм. И вот он видно решил сумничать и выдать начальнице научное слово, чтобы отвязалась. И ляпнул не то. А с ее точки зрения, по всей видимости, он ее просто грубо и далеко послал. Она даже не придумала ничего лучшего, как промолчать. Я говорю, ты хоть понял, что сказал?

И тут он видно в голове все прокрутил и действительно понял. Как же мы хохотали! И вспоминали, конечно, потом эту историю очень часто. А уж скольким рассказывали как настоящую семейную шутку! Так что про это знают, наверное, и наши друзья, и друзья друзей, и даже те, о ком мы и не догадываемся… Кстати, человек-то оговорился, а я вот сейчас в редакторе текст набирала, так словарь мне предложил метеопатизм заменить как раз на метеоризм!

Из пелены воспоминаний меня выдернул телефонный звонок. Я вспомнила, что еще почти только начало рабочего дня, и вернулась в реальный трудовой мир.


* * *

Вечером по окончании работы шеф, как часто бывало, решил нас подбросить до метро. Всех, кроме Вити с Мариной, которым было в другую сторону. Мы разместились впятером в рабочей машине. Шеф на переднем сидении рядом с водителем. Я сзади посерединке, слева от меня Аня, а справа второй менеджер, который уже слегка приложился к пиву. Он пытается со мной общаться, близко придвигая лицо, но от него так сильно воняет пивом, что я отворачиваюсь и прикрываюсь рукой. Он в недоумении, мол, что случилось? Я объясняю, что не люблю запах перегара и вообще алкогольный запах. Еще свежи были ассоциации после Алекса.

И вдруг в нос мне ударяет резкий запах чеснока. Но не такого, свеженького, аппетитного, которого к борщику положили. А, извините, как будто кто-то недавно съел несколько маринованных головок и старательно выдохнул. Я замираю и перестаю дышать. Менеджер вдруг тоже возглас издает:

– Фу! Откуда чесноком завоняло?

До впереди сидящих постепенно тоже доходит амбре, шеф начинает периодически поворачиваться в нашу сторону с недоумевающим взглядом. Главбухша хихикает и говорит:

– Это я тут баночку с чесноком открыла, чтобы перегаром не пахло.

Убила меня наповал. Зачем она его с собой возит?! В баночке! Как могло прийти в голову навонять чесноком в тесной машине?! Что вообще в голове творится у этого человека? Разумеется, открыли все окна нараспашку и ехали до метро с открытыми, выветривали чеснок. Подумаешь, осень поздняя на улице. Хотя, чему я удивляюсь? Аня у нас вообще любительница чем-нибудь навонять. Сама же как-то нам рассказывала следующую историю. Мол, ее соседи сверху сделали ремонт и в процессе каким-то образом то ли перекрыли вытяжку, то ли повредили в ней что-то. В общем, сотворили что-то, что Ане не понравилось. Так теперь, похвасталась Аня, она каждый раз, когда варит креветки, встает потом на стул, а кастрюлю, пока от нее еще пар креветочный поднимается, держит около вытяжки, чтобы к соседям шло. И рассказывала она эту свою выдумку с таким самодовольством, с таким упоением! Вот уж месть так месть. Так что чеснок – это просто цветочки.

Но день решил видно быть сумасшедшим до победного конца. Легла я в тот вечер очень поздно, спать никак не хотелось. Лежу, не засыпается. И вот в районе трех часов ночи вдруг слышу, как забарабанил громко дождь по стеклу. А может и не дождь, а даже град, прямо так резко и сильно. Думаю, ничего себе, стихия! А не обещали вроде ничего такого.

Ну, раз не спится, решила даже встать и посмотреть, как там все бушует. Подхожу к окну, пытаюсь ливень разглядеть, а ничего и не происходит. Вроде за окном и вовсе сухо, а сверху кашель раздается. А «дождь» продолжается. И тут меня осеняет, что из квартиры над нами, – из ее окна, – просто кто-то активно блюет!

И, главное, не сделаешь ничего. Я конечно проорала из окна, что мол завтра этот тошнящий упырь будет мне окно мыть, но высунуться-то нельзя было! А я даже не знаю, кто там был. Ну, соседи, конечно, охренели, до сортира что ли добежать трудно было? Теперь с нетерпением буду ждать дождь, потому что мыть самой мне это как-то уж чересчур мерзотно.

Ну, и как водится, этот насыщенный своеобразными событиями день завершился подходящим бредовым сном.

Значит, находилась я почему-то на старой подмосковной квартире. Ее обменяли много лет тому назад, а то, на что поменяли, все равно мне не досталось. Но периодически мне снится именно старая квартира. Я все детство там провела: каждое лето и на остальных каникулах, а иногда даже там училась. Уголок детства.

В квартире три комнаты, они соединены очень длинным коридором. Он через всю квартиру тянется, и из него можно попасть в комнаты, кухню, ванную, туалет. Когда мне эта квартира снится, то всегда в правильном виде, без изменений, хотя во сне ж часто все искажается. Моя комната там – в одном из концов коридора, если б не было в комнате двери, получилось бы как его продолжение. А напротив двери – еще и балкон. Квартира находится на шестом этаже.

И вот снится мне, что выхожу я на балкон. Смотрю с него и вижу внизу небольшое стадо баранов или овец. И они блеют. Низкими такими голосами. И я зачем-то с балкона им вниз:

– Бэээээээ! – тоже низким таким голосом, язык даже высунула.

Тут вдруг один из баранов встает на задние ноги и каким-то образом дотягивается до балкона, вроде как ниже стало, и передними ногами опирается на перила балконные, и морда баранья близко-близко. И так это почему-то страшно! Я от него шарахаюсь, а он запрыгивает на балкон. Потом я от него по квартире ношусь, он блеет и бегает за мной. И как будто я понимаю, что ничего вроде плохого он сделать не может, но все равно страшно до чертиков!

Потом кого-то я прошу, чтобы его обратно скинули, а мне говорят, мол, ну кто его будет скидывать-то? Я отвечаю, что надо пастуху сказать, чтобы забрал! – И пастух не будет этим заниматься, мол, – отвечают мне.

И главное, что в том городке подмосковном сроду никаких баранов не пасли, и вообще никого, и пастухов там нет, это не деревня. Не представляю, с чего они мне там приснились. Наверное, после работы, не иначе. Или после барана, который надо мной живет.


* * *

Время шло себе, не сворачивая.

Почти стерся из памяти мужчина из лужи, точнее из моего сна про лужу. Конечно, я все придумала. И в машине привиделось, да и с рассылкой с сайта знакомств тоже сомнительная история. Показалось, что похож. Ну, как можно помнить лицо из давнишнего сна? Письмо с фотографией куда-то из почты исчезло. А получала ли я вообще его?.. Ну, бывает же с людьми иногда такое. Небольшое помутнение в голове. Может, и со мной так случилось. А теперь нету ничего, и сама себе не докажешь, что было.

Тем временем я наконец-то созрела расстаться со своей семьей. Я имею в виду свою родную конторку, в которой проработала шесть лет. Я решила вынырнуть из теплого уютного болотца и уволилась. Затем сняла квартиру и нашла новую работу. Конечно, надо было делать все наоборот, сначала находить работу, а дальше искать квартиру поблизости. Но это же я. Поэтому сначала я переехала.

И что, вы думаете, я сделала, обосновавшись на новом месте? Снова отправилась в интернет на поиски отношений. Вот говорят, что умные учатся на чужих ошибках, а дураки на своих. А к какой категории можно меня отнести? С другой стороны, еще говорят, что бог троицу любит. В общем, три-четыре-пять, я пошла искать.

Я обычно первым делом на внешность внимание обращаю, а он показался мне таким неказистым, слегка пухленьким, что мне не нравится. Лысеющий, глазки маленькие. Но вот что-то привлекло в нем, может быть, открытая улыбка на одной из фотографий. И понравилось то, что он указал в разделе «О себе». Там он так и писал, мол, старенький уже, но зато с чувством юмора. Для меня он был не старенький, а по чувству юмора я уже очень к тому времени скучала.

И я написала первая.

Дальше было еще немного переписки, потом мы перешли на звонки и довольно быстро встретились.

Первое свидание состоялось в суши-баре недалеко от моей работы. Помню, как шла к метро Тульская по пути с коллегой, был январь, мело в лицо, и мне что-то попало в глаз. Я терла несчастный глаз, размазывая тушь, и мне почему-то уже совершенно расхотелось идти на свидание. У метро мы с коллегой попрощались, она спустилась вниз, а я отправилась в торговый центр. Он шел мне навстречу, слегка прихрамывая, такой же пухлый и лысеющий, как на фото. Правда, неожиданно высокий. И лицо такое, словно по жизни недовольное. Но при этом он сразу показался мне симпатичным. Улыбка сильно преображала его лицо.

Мы сели в кафе и заказали роллов. Разговор сразу склеился. Но он обронил вначале фразу, что первые свидания похожи на собеседования. В том смысле, что оба потенциальных партнера выуживают нужные и важные для себя сведения, задают вопросы. И во мне что-то щелкнуло, переключилось. Мне так не хотелось быть привычной схемой… И я почти не задавала вопросов, которые меня волновали. И, возможно, я что-то упустила. Но в общем, наконец это случилось: удачное знакомство через интернет!

«Ты классная!» – получила я сообщение на следующий после свидания день. Вчера он даже довез меня до дома. Мы назначили следующую встречу в боулинге, заодно на будущее запланировав совместное распитие пива в хорошем пивном ресторане. Отношения завязались. С заявленным чувством юмора он не обманул, мне с ним было весело. Мы соблюли неписанное правило трех свиданий, переведя отношения в новое русло как раз на третьем, как полагается. Правда, произошло это, скорее всего, именно из-за того самого распития пива.

Дело было так. Мы просидели в «Биродроме» до закрытия. Пиво тут было хорошее, но дорогое. Мой новый друг денег не считал. Когда он отходил в туалет, я провожала его взглядом и думала про него что-то вроде: такой хороший, добрый, хотя немного нелепый. Увалень такой, не в моем вкусе. Но с ним было очень интересно говорить, сразу находились общие темы, в общем, что называется, мы с ним были на одной волне. И пивной, и вообще. Перед уходом мы взяли еще пива в розлив и отправились ко мне домой. И там он уже заявил, что в таком состоянии никуда ехать не собирается. Было два часа ночи. Мое состояние было ему под стать, поэтому совершенно логично, что мы тут же и осуществили правило третьего свидания.

А с утра, пока он досыпал, я ушла в кухню, сварила кофе, сидела и думала о том, что меня почему-то совершенно не раздражает ни его нахождение в моей квартире, ни тишина, которую я вынуждена соблюдать, раз он спит. Он был такой уютный и домашний. Я еще в эту встречу узнала, почему он хромает. Когда-то очень давно он попал в сильную аварию, будучи за рулем, и сильно покалечил ноги и зрение. Долго лежал в больнице, на аппарате Елизарова. Хромота осталась на всю жизнь, зрение тоже сильно упало. В первый момент, когда я узнала, что у него на одной ноге нет пальцев, во мне зашевелилась какая-то неприязнь, но она потом прошла. Я просто вдруг вспомнила очередную историю из далекого детства.

Мама раз в год в мое учебное время уезжала в Кисловодск, и чтобы весь день я не оставалась дома одна, меня отправляли учиться к бабушке, в тот самый уголок детства. Тогда мне казалось это очень классным, ведь я так любила это место. Сейчас, конечно, я понимаю, что это очень сильно сбивало меня в учебе, так как учебные программы в те годы хоть и были одинаковые, но какие-то предметы шли с опережением, какие-то наоборот. Где-то учителя были сильнее, особенно это сказалось, когда меня туда-сюда мотали в старших классах. Но сейчас, конечно, не об этом.

Я ходила тогда уже во второй класс, а среди первоклашек той школы училась девочка с пластмассовой рукой. Ее левая рука почти до локтя была отрезана, и она носила протез. Из рукава торчала застывшая пластмассовая кисть. Эта девочка и ее рука внушали мне почти мистический ужас. Такой, когда горло перехватывает. Я даже не знаю, чего я так боялась, но я была далеко не одна такая. Когда она появлялась, по кучкам школьников бежал шепот «Девочка с пластмассовой рукой!», и все чуть ли не вжимались в стены. Я помню, что ощущения были, словно это что-то мертвое, ненастоящее, возможно, именно это и пугало. Сейчас мне до боли жалко этого ребенка, который и так с детства был калекой, получил тяжелейшую травму, но вместо сочувствия видел со стороны детей отвращение, неприязнь и страх. Наверное, она очень страдала. Правда, она этого не показывала. Когда она видела наш ужас, она специально поднимала руку выше и начинала бегать за нами, и мы в панике разлетались: не дай бог она дотронется до тебя этой мертвой рукой!

Когда я стала на несколько лет старше, я познакомилась с этой девочкой. Мы общались мало, и не думаю, что она помнила меня как одну из той массы лиц с выражением ужаса на лице. Она оказалась милой и приветливой. Мы тогда были на озере, и она не надевала протеза, просто видно было культю. Мне уже тогда было стыдно за свое детское стадное чувство и участие в шепоте «Девочка с пластмассовой рукой».

Но возвращаюсь к моему новому знакомому. В довершение всего у него были искусственными почти все зубы! Но тут уже виной была не авария. Об этом он с присущим ему чувством юмора поведал мне, что как-то раз зашел к приятелям в мастерскую, увидел перфоратор. Дай-ка, – подумал он, – вспомню, как это делается. Взял перфоратор в руки, и что-то там попытался просверлить. Не ожидал, дурак, отдачи, не удержал инструмент в руках, и тот, отскочив от стены, выбил ему все передние зубы разом. «Лёня тридцать три несчастья». Рассказывал он об этом очень смешно. Мне в нем это тоже очень нравилось: умение посмеяться над собой даже в такой ситуации.

И вот так я к нему и прониклась. Такой он был трогательный с этой его шлеп-ногой. Хотелось укутать теплым пледом, погладить по голове и принести что-нибудь вкусненького. Кстати, тут мы опять совпали. Я обожаю готовить, а он, как выяснилось, очень любит пожрать, а тем более пожрать вкусно. В моей жизни началась новая эра.


* * *

Счастье, правда, продлилось недолго. Звоночки начались довольно скоро. Но у меня, по видимости, большая проблема с тем, чтобы эти звоночки услышать. Как уже впоследствии я разобралась, звоночки-то я слышу, но старательно затыкаю уши. Даже когда это уже не звоночки, а колокол гудит, даже когда в набат бьют… Впрочем, скорее всего, это удел всех влюбленных. А мне ведь наконец удалось влюбиться.

Сначала случилось восьмое марта с пустыми руками. Я его проглотила, и дальше пошло уже по накатанной.

Когда мне человек особо не нравится, я в общем-то, и время на него не могу тратить. Просто лишь бы с кем-то, ну не могу… Поэтому мои отношения всегда искренни, и если я встречаюсь, то значит мне действительно мужчина запал в душу. Еще мне кажется, что у меня уже просто дикая потребность в заботе о ком-то, что выливается вот в такое вот ухаживание за мужиком, которое на первых порах вовсе не нужно. А я ничего не могу сделать и сразу начинаю реализовывать эту потребность в заботе. Наверное, мне просто надо было давно уже родить пять детей и завести столько же кошек, чтобы неистраченную заботу куда-то излить. Но я как представлю хотя бы одного ужасного, избалованного, воспитанного мной ребенка, на которого будет эта вся забота изливаться… да я и его самого и жизнь ему испорчу! Нет, лучше семь кошек.

И так как я сразу либо искренне отношусь, либо не встречаюсь, то жду «зеркального» отношения. Точнее, если вижу, что человек со мной время проводит, встречается, начинаю думать, что значит я ему интересна и нужна, а не то, что он просто проводит время. А ведь другие люди, и особенно мужчины, устроены совершенно иначе. И возможно это как раз именно «провести время». Просто я так не умею. Мне лучше быть одной, чем с кем попало. Но я знаю много людей, которым лучше быть хоть с кем-то, лишь бы не одному.

Через пару месяцев, кстати, это восьмое марта всплыло и почти добило меня. Когда в случайном разговоре в компании с моими друзьями он вдруг обронил, что потратил на букеты бабам на работе, как он выразился, около семи тысяч рублей. Но это было потом, а пока остальные маленькие звоночки нанизывались поверх первого.

Он снимал комнату у какой-то старой знакомой «бабки», как он ее называл. К себе никогда не звал, так как «бабка» якобы не разрешала приводить гостей. И, как я поняла, из его друзей и родных обо мне никто не знал. С моей же компанией он подружился, я не видела смысла скрывать его от них.

Все те незаданные вопросы, которые можно было бы прояснить в первую встречу, постоянно стояли у меня в голове, и каждый раз я не осмеливалась их задать, потому что боялась спугнуть приятную атмосферу встречи, а может быть, боялась большего: что задав свои вопросы, получу не те ответы и смириться с этим не смогу. А так вроде в неведении пребываешь себе, и ничего. Самообман.

Я потихоньку пыталась его «прижить» у себя. Купила зубную щетку, гель для душа. Он все это принимал, как будто так и надо. Напротив, если в первые наши встречи он хорошенько проматывал денег, то потихоньку это все сошло на нет, мы перестали куда-то ходить, а затем он стал приезжать с пустыми руками. При этом активно поглощая все те лакомства, которые я для него готовила.

Он всегда жаловался, что у меня маленькие чашки для кофе, и я купила ему огромную красивую чашищу, как раз для его пол-литровых кофейных доз. Я как-то даже «Наполеон» испекла без повода! Просто, чтобы сделать ему приятное. Простояла у плиты с этими коржами часа три. Торт ему очень понравился, как обычно. Он все принимал. Всегда благодарил. Всегда нахваливал еду.

Но постепенно стало приходить понимание, что это пора заканчивать. Я начинала чувствовать себя унизительно даже перед самой собой. Потому что мной пользовались, а я прыгала вокруг с желанием сделать приятное. И что особенно было обидно, что злило: ну не мог человек не понимать, с каким чувством я это все делаю. Ну не пекут торты просто так абы кому, кто приехал потрахаться. Ну так вроде у нас и не потрахаться, встречаемся вроде… Но что бы я там не ожидала и не думала, когда уже почти открытым текстом говорят, что нет, я хочу жить один… Нельзя это принимать. Он не говорил это в лицо, просто в разговорах иногда приводил такие примеры, из которых следовало, что он представляет себе одинокую жизнь. Но я все еще надеялась как-то переделать его. Что-то из серии, наверное, как когда-то думала, что справлюсь с пьянством Алекса.

И я тратила время, силы, энергию, думала о нем. В ожидании его готовила всякое. Только для него же. Он приходил, все было хорошо, мы отлично общались. Но… эти теперь почти всегда пустые руки. И никогда не слышала я от него что-то вроде, ой, ну что это у тебя плитка валяется с потолка, дай приклею. Или – давай посмотрю, что у тебя тут не работает… Нет, приехал, поел, переспал, короче, отдохнул и дальше поехал, в одинокую, если можно так выразиться, «бабкину» хатку, предаваться балдежному уединению.

А я больше не могла. И понимала, что сказав ему все, я сама своими руками все разрушу. Хотя, что там уже было разрушать? То есть можно и дальше предаваться самообману и продолжать наслаждаться редкими минутами общения, а оставаясь потом в одиночестве обдумывать и вспоминать каждое слово, реветь в подушку и перед зеркалом, что я особенно любила: когда в отражении свою красную скукоженную рожу видела, ну и проговаривать в никуда то, что никак не решаешься высказать ему. Надо было решаться на какие-то действия.

Начала я с поиска информации в сети. До того я даже в этом себе отказывала. Не смотрела принципиально его социальные сети, не проверяла сайт знакомств. Да что там, я даже фамилию его очень долго не спрашивала, чтобы не выглядеть слишком любопытной. Просто жила, зарывшись головой в песок.

Я приступила к поиску и поняла, что, конечно, мне надо было копать с самого начала. Сразу узнать фамилию и лезть во все сети, все прочитать и понять, пока мне еще было глубоко фиолетово. Пока он мне особо не нравился. Желательно вообще до начала близких отношений. И тогда бы я узнала, что до меня была у него девушка. Что это он у нее жил, а не с другом снимал квартиру. Что они вместе купили велосипед, который он показывал на фотографиях. Что вместе они и кота его рыжего заводили. Думаю, я бы уже иначе ко всему относилась, узнай это заранее. А тут на меня вся эта информация свалилась как снег на голову, точнее я сама ее свалила, и поэтому мои переживания были запоздалые и при этом удвоенные. Может быть, я бы раньше обратила внимание на его поведение, на то, что он меня ни с кем не знакомит и нигде не светит, в сравнении с этой девушкой. Она, как я поняла, все-таки занимала в его жизни более глубокую нишу.

Надо было в самом начале сыграть дурочку и попробовать добавить в друзья на одноклассниках, посмотреть реакцию. Но я так не хотела наседать, не хотела лезть. Боже мой, я даже номер его телефона не сразу в контакты внесла, он просто был у меня под номером, я по цифрам узнавала. Первый раз в жизни так сделала. Зачем, почему? Что это за новый пунктик? Я до сих пор себе не могу ответить на этот вопрос.

Я решила в ближайшее время поднять вопрос о совместном проживании. Рассуждала я так: если допустить, хотя это и представляется маловероятным, что он согласится, значит все хорошо. Но судя по моим наблюдениям, этого не могло произойти. Но пока я этого не знала наверняка, я не могла все разрушить и поставить точку.

Вариант следующий: он отказывается. Я даже представляла, как это происходит. Я это почти как наяву видела и слышала, даже выражение его лица и интонации, как он весь такой замельтешит, наморщится…

Итак, предположим, он откажется. Тогда мне придется с ним расстаться. Можно конечно продолжать все это, переживать одиночество, ждать его редкого появления, страдать от равнодушия, ревновать к прошлому, в котором он жил. Встречаться с человеком, осознавая, что он тебя не любит и что эти отношения рано или поздно все равно закончатся… Нет, надо будет собраться в кучку и все порвать. Пострадать, поплакать, куда ж без этого, и уехать, к примеру, в Ялту зализывать раны, залечивать их морской водой. Зато можно ехать туда будучи уверенной, что торопиться домой не надо, тебя там никто уже не ждет, значит, можно с удовольствием отдыхать и расслабиться.

Отношений было жалко ужасно. Ведь он меня никак не обижал, плохого не делал, не раздражал. Я, как ни старалась, ничего негативного вспомнить не могла, и, конечно, отказаться от них должно было быть очень тяжело. Но за это я наверное его и полюбила. Ничего плохого в нем не видела, не могла при всем желании разглядеть. Вот только вначале особо не нравился даже, а вернуться в то состояние уже не получается. Но цепляться за несбыточную мечту, зная, что ответных чувств у него ко мне нет, и он даже не хочет со мной жить, было бессмысленно.

Мне предстоял разговор про совместную жизнь, и на него было решиться еще труднее, чем на то, чтобы уйти, потому что именно такой разговор и мог быть началом конца.

Был еще третий вариант, чем черт не шутит. Вдруг, когда я все закончу, порву, чего он, возможно, и не ожидает, ему все-таки станет меня не хватать, и он пойдет навстречу… Точнее, вернется. Неужели такого не может быть? Как там, в песне? «Не отрекаются любя, ведь жизнь кончается не завтра, я перестану ждать тебя, а ты вернешься так внезапно…»

В любом случае, пора было выяснять, какие у него планы. Правда, пока я его не видела и, самое интересное, чем дольше я его не видела, тем проще мне было буквально в красках представлять, как я с легкостью задам все свои вопросы, как я все сделаю, как закончу, как гордо выскажу. А только он появлялся, я сразу «нырь» к нему под крыло и все. И ничего не хотелось портить. Дунуть было страшно, лишь бы не спугнуть. Я даже когда спала рядышком с ним, если он руку на меня клал, пошевелиться боялась. Так обычно кошатники себя ведут, когда на них лежит кот, чтобы только его величеству не стало неудобно и он не ушел бы.


* * *

Итак, я морально зрела и готовилась к разговору. Все это сопровождалось тягостным ощущением, словно из сердца вытаскиваешь нитку прямо через грудь.

Мне удалось уломать Лё на поездку в подмосковный дом отдыха. Если раньше было проще, то сейчас действительно пришлось уговаривать. Видно, он ощущал мое напряжение, и оно для него уже становилось дискомфортным.

В первый же вечер поездки мы устроили пикник на одной из шашлычных площадок и хорошенько выпили. Распевали песни, травили анекдоты, точнее, рассказывала, как обычно, я, а он хохотал до слез, удивляясь их бесконечному запасу. Мне всегда так нравилось его смешить, особенно когда он смеялся над теми вещами, на которые многие другие люди делали круглые глаза, косились на меня и нервно спрашивали: «И чего тут смешного?»

Вот, например, еще один из моих любимых анекдотов и, кажется, последний, который я рассказывала Лё, как раз в пансионате.

«Весна, все расцветает, начинают щебетать птицы, раскрываются почки на деревьях, распускаются первые листочки. Воздух наполнен свежестью. Идет мужик вдоль березовой рощи почти в блаженстве, на душе умиротворение, единение с природой. Вдруг видит: на одной из березок висит девочка, вцепившись зубами в ветку. Подбегает в недоумении:

– Девочка, девочка! Что ты делаешь?!

А та ему в ответ, не разжимая зубов:

– Шок пью».

У Лёни от этого анекдота была истерика, он чуть по полу не катался. Вот в таком примерно ключе прошел наш первый вечер в пансионате, а потом разговор сам как-то перешел на Лёнино проживание «с бабкой». Он посетовал, что очень иногда достает, когда нельзя привести друзей, когда всегда кто-то чужой находится в соседней комнате, и хоть она ему и готовит, но далеко не так вкусно, как я. Более подходящего момента еще никогда не было, и я просто предложила:

– Так давай жить вместе?

И он, совершенно расслабленный, улыбающийся, вдруг ответил:

– Да можно!

Мы даже в двух словах успели обсудить, что вместо моей съемной однушки будет удобнее снять двухкомнатную квартиру, потом разговор перешел на другое. Я вообще не ожидала что так все решится просто, что не будет никаких возражений и сомнений. Я сидела полностью счастливая и окрыленная.

Это был целый час счастья. Потому что примерно через такое время я еще раз что-то спросила на эту тему, что-то более уточняющее. А он сказал:

– Нет, знаешь, я все-таки выбираю бабку. Я должен жить один.

И все. Мир рухнул. Дальше все как-то смешалось в кучу, его куцые объяснения почему, обещания, что он просто будет чаще приезжать… Если бы он сказал сразу «нет», к чему я собственно была готова, тем более после выпитого вина было не так страшно спрашивать… Но он же согласился! И поэтому особенно сильное ощущение потери заполнило все внутри меня. Мне дали подержать счастье в руках, а потом отобрали и сказали, ой, простите, это не вам, этот приз вы получили по ошибке.

Конечно, потом все отношения скомкались как-то сами собой. Еще пара унылых встреч, затем долгое молчание. Я не писала, и он не писал. Подумала еще, это ж надо, вот люди встречались почти полгода, спали рядышком, ездили отдыхать вместе, много всего все-таки между ними было приятного. А как расстались? Просто тупо перестали писать друг другу в скайпе.

Я в итоге все же не выдержала и вывела его на прощальный разговор. Там и так все было ясно, но хотелось точку поставить.

«Привет… и чем вызвано столь длительное молчание?..»

«Привет. Что-то я и сам не знаю. На твое сообщение совершенно случайно наткнулся».

«В смысле? Ты сюда не заходишь? что случилось?»

«А скайп что-то не сигнализирует никак».

«А вообще молчишь то чего?»

«Что-то у меня не так с восприятием действительности… Нажраться бы… Но не хочется».

«Что-то произошло или просто хандришь?»

«Да вроде ничего…»

«Лёня, ты решил со мной расстаться?»

«Нин, мне сейчас не нужно ничего настолько серьезного…»

«Очень жаль. Мне казалось, что из нас могло бы выйти что-то хорошее… Я впервые встречаю человека, с которым мне настолько комфортно. Ну и конечно очень жаль, что ты мне это не сказал раньше. Мне кажется, по мне было все видно».

«Мне сначала казалось, что ты разделяешь мои взгляды на отношения».

«А какие конкретно взгляды? Отношения без обязательств? Да вроде чуть ли не с первых дней видно было мое желание проявить заботу. А казалось, что разделяю, может быть, потому что я считаю что у человека должно быть свое пространство, в которое никто не должен лезть, и человек должен иметь возможность побыть один, если хочет. Мне самой это тоже очень нужно. И когда люди живут вместе, они не должны заполонять собой все время и пространство. Но совсем одному – трудно. Очень сложно найти человека, который настолько близок тебе интеллектуально и в плане юмора… по крайней мере, я в тебе именно видела именно такого».

«Нин, ты хорошая очень… И говоришь все очень правильно».

«М-да, по-моему, нет ничего хуже, чем услышать вслед: ты такая хорошая, но нам, увы, не по пути. Но просто я не твой человек, по-видимости».

«Прости меня. Я засранец, конечно».

«Ну, что ж. Как ни болела, а померла. Если тебе знакомо, конечно, это выражение». – Это были последние слова, которые мы когда-то говорили друг другу.

Меня особенно грызла одна мысль. От нее становилось все обидней и обидней. Когда я думала, сколько вкладывала души, как о нем думала, как привязалась. А для него это были заведомо временные отношения. Он точно с самого начала знал, что это не навсегда, и однако принимал все эти мои «ухаживания». Как же было мерзко от этого. Я прямо другими глазами взглянула на него, хотя все равно в голове не укладывалось, не верилось до конца, что он так вот все это время приезжал, без даже какой-либо привязанности. Я ведь все-таки надеялась, что несмотря на то, что он одиночка, я тем не менее ему нужна. А оказалось настолько не нужна, что при первом же сбое в «программе свободных отношений» он сразу слинял.

Я в шутку размышляла, что с меня точно можно уже смело писать женские романы. Такие слезливые и депрессивные. Хотя, конечно, это все понятно, ничего нового никто не придумал. Даже наоборот, как будто кто-то написал несколько подобных сценариев, и я их всех подряд проживаю.

Начнем с того, что Алекс пил. Это классика. Но я как-то эту часть жизни отодвигаю совсем назад, я не считаю это несложившимися отношениями. Они сложились и закончились. Почему-то они для меня обособленно стоят.

А дальше пошло. Как-то был «иностранец», еврей-иммигрант, который позвал замуж, и я уехала к нему в Штаты, а там выяснилось, что он не вполне адекватен, в том смысле, что сейчас принято называть словом «абъюзер». Почти сразу, как я к нему переехала, он стал меня обижать, а еще хотел заставить работать, потому что сам работать не хотел. Прожила. Ну, в такой сценарий больше не вляпаюсь уж. Абъюзера и тут легко найти, стоило ради этого в США ехать. Надо было еще умудриться.

Затем был женатик, якобы совсем ушедший от ужасных отношений с женой и мечтающий начать с чистого листа. Чуть ли не на коленях распевавший мне, что меня ему боженька послал для новой жизни. Он в итоге довольно быстро и благополучно вернулся к жене, легко выкинув из жизни человека, который его поддерживал. Прожила. Тоже больше не попадусь.

Потом были еще какие-то промежуточные мужики, но я не считаю эти отношениями даже начинающимися, туда же можно отнести все те встречи через интернет.

И пока заключительный сценарий: Лёня, который был разведен, свободен и не обременен заботами о детях, адекватен и дееспособен, и вроде бы нам жить да поживать. Да вот незадача, ему оказались не нужны серьезные отношения. Такие романы я тоже читала. И вот тоже теперь прожила сценарий.

Самое интересное, что я действительно такие все истории многократно слышала. И вот иду я по ним, перебираю все «счастливые» концы. Зато какое разнообразие! Почему-то представилось сердце мое, такое все в шрамиках заживших. Есть ли там живое место то хоть?


* * *

Но как ни крути, наконец все точки были поставлены, оставалось только пережить это и успокоиться. Я не собиралась тупо просиживать в слезах, ожидая успокоения. У меня были старые проверенные способы оздоровления.

В ближайшие после описанных событий дни, бродя в тоскливом настроении вдоль Яузы, я наткнулась на «пьяный» столик. Полуразрушенный, обгоревший с одной стороны, он стоял, почти до столешницы утопая в разнотравье. Когда-то за ним было удобно собираться компанией, но такие компании и превратили его в то, что он из себя теперь представлял. Сейчас, конечно, за ним тоже собирались, он находился недалеко от речки на небольшой поляне в окружении деревьев. Невдалеке тянулась тропинка параллельно Яузе, но столик был почти скрыт от проходивших по ней людей зарослями кустарника. Я сама удивляюсь, как на него наткнулась.

Поблизости располагалось большое кострище. Среди потухших, влажных от росы углей валялись сломанные и оплавленные пластиковые стаканчики, шкурки от бананов, битые бутылки. Вокруг стола тоже валялась всякая дрянь.

«Живописненько», – подумала я. По-моему, я нашла отличное место для казни своей любви. Если бы этот «участок отдыха» был облагорожен и очищен, у меня рука б не поднялась проводить тут экзекуцию, которую я запланировала. Так что самое оно.

На следующий день после работы я собрала в рюкзак необходимые для казни причиндалы и отправилась на дело. В рюкзаке лежала та самая огромная чашка для кофе, которую я когда-то с таким теплом покупала и дарила Лё. Также я сунула туда какую-то его майку, которую он умудрился оставить у меня. Потом – зажигалку, важный элемент. И главное орудие: молоток с довольно тяжелым бойком. По дороге я заскочила в магазин и пополнила содержимое рюкзака парой банок «Лёвенброй», чтобы обмыть в итоге это предприятие, отметить начало новой жизни.

По пути на речку небо посерело, и начал накрапывать мелкий унылый дождик. Мне это было только на руку, может, людей отпугнет. Да и вообще, хорошая примета. Я шла к столику и почти молилась, чтобы там и в округе никого не обнаружить. Как ни странно, эта грязная полянка тем не менее привлекала народ, алкашей или подростков, не важно. Мне очень было надо, чтобы сегодня там оказалось пусто. Переносить мероприятие я, конечно, бы не стала, нашла б другое место, но больно уж там было удобно и, главное, мерзко и паршиво, что было как нельзя кстати. Поэтому на дождь я возлагала особые надежды. Укрыться там было негде, навеса над старым столиком даже в лучшие его времена не существовало.

К моему облегчению, место пустовало. У меня даже слегка поднялось настроение. Я перелезла через кусты, подошла к столику и, смахнув с него парочку недавно возникших стаканчиков, огляделась. Казалось, за время моего отсутствия местечко еще больше загадили.

Я принялась поочередно вытаскивать инструментарий из рюкзака. Получился своеобразный натюрморт, который я даже сфотографировала на память: две банки пива, огромная чашка с нарисованными кофейными зернами, скомканная майка, массивный молоток, зажигалка и раззявленный рюкзак. Затем я вскрыла одно пиво, сделала глоток и переставила обе банки на какой-то пенек поодаль, чтобы не разлить в процессе, туда же ушел и рюкзак. Еще раз оглядевшись, дабы удостовериться, что поблизости нет людей, я включила на телефоне на полную громкость один из старых альбомов «Tanzwut», где побольше волынок, и приступила к «казни».

Сначала я подожгла майку, подцепив ее какой-то палкой. В воздухе было сыро, и сверху падала морось, поэтому огонь долго не хотел заходиться. Я мысленно посетовала, что не догадалась взять жидкость для розжига. С другой стороны, тогда бы майка сгорела слишком быстро. Наконец мне все-таки удалось ее поджечь, и я воткнула палку с горящей тряпкой в щербину между досками стола. Получилось торжественно. После этого я занялась чашкой.

Взяв в руку молоток, я с чувством хрястнула по посудине. Чашка со смачным звуком развалилась на несколько крупных кусков. Что-то приговаривая себе под нос, я начала долбить по осколкам. В этот момент краем глаза я уловила движение на тропинке и в просвете между кустами увидела округлившиеся глаза молодых парня и девушки, которые проходили мимо и с ужасом взирали на происходящее. Я отхлебнула еще пива и продолжила. Мне уже было все равно, что они подумают, процесс нельзя было останавливать, я вошла в раж. Я с остервенением махала молотком, кроша осколки в мелкую керамическую пыль.

Парочка особого любопытства не проявила. Напротив, ребята, кажется, поскорее пробежали мимо. Хотя в принципе их можно понять. Факел, торчащий из стола, безумная женщина с молотком в руках, музыкальное сопровождение соответствующее. Спасибо, что полицию не вызвали.

Некоторые крупные осколки отлетали на траву, я поднимала их и добивала. Майка почти дотлела. Убедившись, что живого ничего от вещей Лёни не осталось, я отложила молоток и стала допивать пиво. Мне было жарко, внутри бурлила энергия, настроение стало почти отличным. Увлеченная своим делом, я и не заметила, как прошел дождь. Тучи немного расступились, и один тоненький лучик упал прямиком на мой маньячный столик. Символично.

Допив банку, я бросила ее в кострище к остальному мусору. «Грязнее уже не будет», – подумала я в ответ на маленький укол совести, смахнула какой-то веткой останки жертв со стола, спрятала обратно в рюкзак вторую банку, молоток и зажигалку и отправилась восвояси. Поминки состоялись, даже пива мне уже больше не хотелось. Начался процесс излечения души.

Через неделю я удобрила почву, в которой уже зародилось исцеление и успокоение. Мы с подругой отправились в боулинг. Так шикарно, как в тот раз, я, наверное, никогда ни до того, ни после не играла. Я выбивала страйки один за другим. Думаю, все потому, что каждый раз перед броском я представляла, как целюсь в какую-то часть Лё, и вроде даже шипела что-то сквозь зубы вроде: «А вот сейчас получи по шее», или «А теперь тебе прилетит в голову», или «А ну-ка я дам тебе в зубы!». Рука ни разу не дрогнула. Хоть и расстались мы тихо-мирно, очень сильная боль внутри меня рвалась наружу, и я наконец позволила ей выйти.


* * *

Конечно, такого, чтобы все как рукой сняло, не произошло. Поныло еще сердечко какое-то время. Но я улетела отдыхать в чудесное место на море. По возвращении купила велосипед. А еще через несколько месяцев завела кота.

Познакомились мы с ним в интернете. Наконец-то я там кого-то нормального нашла! Правда, кота, но тем не менее. Вообще, я очень хотела взять котенка с улицы, подобрать какого-нибудь несчастного. Но если раньше такие бедолаги мне встречались, то когда искать стала целенаправленно, они куда-то попрятались. Тогда я обратилась в кошачий приют. Нашла на специальном форуме серенького котейку с донельзя хитрой мордочкой и созвонилась с куратором. Котика спасли из подвала вместе с братишками и мамой-кошкой. Я ездила за ним через всю Москву, как будто специально из самой дальней точки Северо-Востока в самую дальнюю точку Юго-Запада. С «Бабушкинской» в «Ясенево». Всю обратную дорогу он пищал и толкался в переноске, был напуган и недоволен. Но когда я вошла в квартиру, села на корточки и открыла переноску, он на полусогнутых лапках выполз на ковер в прихожей и тут же обнял мою коленку и замурчал. Наверное, понял, что это его дом.

В приюте его назвали Алекс, но я решила его обозвать по-своему. Только имена к нему почему-то никакие не привязывались. Я перепробовала и Мураша, и Гаррета, и какие-то другие более кошачие, и Алекса в конце концов. Но в итоге он стал зваться просто Кот.

Он быстро вытянулся в длинного стройного подростка с таким же длинным и тонким хвостом. И так же быстро он освоился и стал наглым. А еще невероятно ласковым, приставучим и смешным. И особенным: он был абсолютно равнодушен к коробкам и до безумия боялся шуршащих пакетов.

Загадка с пакетами разгадывалась легко. Еще мелким он пару раз, играя с таким пакетом, нечаянно продевал голову в ручку и, удирая от шуршащего за спиной пакета, в ужасе носился по квартире, сшибая все вокруг. С огромным трудом мне удавалось его поймать, такой скорости я еще не видела. После этого все пакеты с ручками были изолированы, или же у них были отрезаны ручки. А у Кота выработалась стойкая неприязнь к этим замечательным кошачьим игрушкам. Зато теперь шуршащий пакетик используется как средство предупреждения, если Кот, к примеру, собирается сделать что-то нехорошее и хулиганское, а надо сказать, он собирается так поступить довольно часто.

Еще одна особенность Кота в том, что он очень лояльно относится к воде. В ванной он, правда, не плавает, но под струйку из крана лезет. А еще он очень любит топить (или мыть, я так и не поняла) свои игрушки в миске с водой, и, кстати, не только игрушки. Например, я один раз засекла, как он спрыгивает с письменного стола с моими наручными часами в зубах и несет их к миске. Часы и другие подходящие для утопления вещи теперь прячутся в недоступные места.

И периодически ему обязательно надо на ручки. Вот тут надо бросить все дела или отставить тарелку с едой и пустить кота на коленки, чтобы он потоптался, а потом полез выше, на плечо, к лицу. Он долго будет сидеть рядом и бодаться, трогать плечо лапкой и тихонечко и жалостливо произносить свое «мя», пока ты так не сделаешь. Потом заберется, куда планировал, громко помурчит, а затем вдруг внезапно, словно ему резко ты надоела, Кот спрыгнет и уйдет по своим делам.


* * *

В пространных описаниях своей разнесчастной любви я совсем забыла упомянуть о новой работе, куда я устроилась после шестилетнего пребывания в нашем крошечном болотце со странностями. Не скажу, чтобы на новом месте было что-то выдающееся и заслуживающее особого внимания. Народу было довольно много, и если у кого-то и были странности, они не так были заметны. То есть концентрация чудаковатых людей была намного слабее из-за большого количества персонала и просторности офиса.

Правда, в самом начале именно меня и посчитали за странную. Точнее так решила одна из коллег, с которой, впрочем, мы потом сдружились. Я имею такую привычку, как составлять список продуктов, если планирую поход в магазин. И так как эти продукты приходили мне в голову иногда в течение рабочего дня, то я брала из стопки бумажный квадратик и записывала все, чтобы не забыть. Бумажонку я потом складывала и засовывала в карман джинсов. Моя будущая подруга с любопытством наблюдала за мной, как за новенькой, и мои махинации с бумажкой почему-то у нее вызвали какие-то странные мысли. Ей представилось, что я чуть ли не ведьма, которая записывает что-то вроде заклинаний или проклятий, когда мне что-то не нравится. Она в ту пору была беременна, и я прощаю ей тот бред, что роился у нее в голове насчет меня. Тем более, потом еще выяснилось, что она не видела, как я засовываю их в карман. Она думала, что я пишу, сразу комкаю и выбрасываю. Ну, в подобных действиях и впрямь, наверное, могло быть что-то настораживающее.

Может, я кому-то еще показалась странноватой, больше мне в этом никто не признался. А в общем, ничего тут такого нет. Не зря существует такое выражение: «Каждый из нас – чей-то странный коллега по работе». Обожаю эту фразу.

Зато была у нас барышня по имени Маша Стручкова, не столько странная, сколько раздражающая. Причем раздражала она, честное слово, не только меня. Это была очень высокая и худая, стриженная под каре блондинка. Перемещаясь по нашему кабинету, она ручки всегда держала перед собой согнутыми в локтях и со свешенными ладонями. И от этого ее руки напоминали лапки крыс, которые шли в воду за дудочкой Нильса в мультфильме «Заколдованный мальчик». Поэтому иногда за глаза мы ее так и называли, Крыса. Она, в общем-то, была неплохая. И я даже допускаю мысль, что если бы мы встретились где-то вне работы, то могли бы подружиться. Но вот во время рабочего процесса она бесила, работать с ней было некомфортно, а еще очень нервировали ее дурацкие словечки, которые она сама выдумывала и постоянно произносила умильным полудетским голоском. А если учесть, что барышне было за сорок и ростом она была выше меня на голову, то выглядело это как-то не очень. В самом начале, когда она к нам только пришла, она называла сама себя Лапуля, причем говорила о себе в третьем лице. Например, Лапуля пойдет на обед, Лапуля хочет покурить. Мы просто тихо ржали, но одна из наших девиц, с которой «Лапуля» умудрилась подружиться, не выдержала и сказала ей, чтобы больше она это слово не слышала. К нашему удивлению, Стручкова послушалась. Но у нее был целый арсенал других замечательных слов. Когда она складывала куда-то документы, она называла это «гнéздить» с ударением на первый слог. А если, напротив, разбирала документы, то это звучало так:

– Копóшу кучку! – с ударением на второй слог.

Еще она любила часто употреблять омерзительное слово «печалька». Но все-таки в основном свои глупые фразочки и словечки Маша придумывала сама, заведомо зная, что они неправильные. Так она своеобразно кокетничала. И, конечно, ни в какое сравнение это не шло с перлами моей бывшей главной бухгалтерши Ани Собакиной с предыдущего места работы. Среди оговорочек той я специально записала такие как «пневмоническая машинка», это вместо «пневматической», которую мы продавали. Потом, по ее словам, она как-то после вечеринки подвозила до дома подвыпившую «нерентабельную» сестру. Надеюсь, вы поняли, что она имела в виду «нетранспортабельную». А однажды ляпнула, что ничего не меняется в доме Обломовых. «Лапуля» Стручкова все-таки этим не страдала.

Тем не менее бывали и забавные ситуации, связанные с ней. Как-то в очередной раз мы с коллегами из нашего кабинета, и со Стручковой в том числе, пришли в нашу небольшую офисную кухню-столовую на обед. У нас там имелось четыре обеденных стола, кофемашина, две микроволновки, тостер и аж два холодильника. Кухня была светлая за счет двух огромных окон, располагавшихся рядом. Под каждым из окон находилась отопительная батарея.

На одной из батарей сушилась какая-то темная тряпка, похожая на панталоны. Я пригляделась и обмерла. Действительно, панталоны.

– Надо же! Кажется, это труселя сушатся! – воскликнул кто-то из девчонок, привлекая внимание коллектива.

– А это мои утеплительные трусы, – объяснила, немного смутившись, «Лапуля». – Я протекла, поэтому постирала их и повесила сушиться. У нас-то батарея только у главного бухгалтера в кабинете, я как-то постеснялась к ней туда их повесить.

То есть к главному бухгалтеру в кабинет – стыдно, а в кухне, в которой постоянно толчется народ из двух организаций – нашей и материнской, причем большей частью мужчины, не стыдно. Кто-то из наших девчонок прыснул, кто-то сделал круглые глаза и покачал головой, одна выдавила «ну, ты даешь». Развеселившись таким образом, мы поели и вскоре ушли.

Через какое-то время зайдя снова в кухню, чтобы налить чайку, я застала там секретаршу и ее подругу, начальницу одного из отделов.

– Нин, – обратилась ко мне секретарша, славившаяся любовью к сплетням и обсуждению всех и вся. – Ты представляешь, кто-то сюда трусы повесил! Вообще с ума посходили!

– А, да, я знаю, – ответила я. – Это Стручковой, она их постирала.

Я тоже не против иногда посплетничать, особенно когда дело касается «Лапули». Секретарша с подругой прокомментировали ситуацию на том языке, который я не могу, к сожалению, употребить в книге.

– Слушай, Нин, скажи ей, чтобы убрала их на фиг, – попросила она меня, когда я с чашкой чая отправилась на выход. – Ну позорище же, мальчишки сюда приходят, а тут эти панталоны!

– Хорошо, Свет, я скажу, – весело ответила я и отправилась в кабинет. Там я намекнула «Лапуле», что ее трусы вызывают всеобщий интерес и лучше бы ей их спрятать. Дождавшись, когда кухня опустеет, она сбегала и забрала свои панталоны. Бедная Стручкова сама уже была не рада, и ей не хотелось, чтобы кто-то видел, что это она их забирает. Она не ожидала, что я такая болтушка.

Еще у нее была одна привычка, над которой тоже укатывались все, кто про это знал. У нас периодически устраивались некие подобия корпоративов по небольшим торжественным поводам. К этому не относилось празднование Нового года или годовщины компании. В такие даты праздник организовывался совместно с головной организацией по полной программе, с выездами в ресторан или с заплывом на пароме в теплое время. А чьи-то дни рождения, 8 марта и 23 февраля мы отмечали относительно тесным коллективом нашей фирмы в той самой кухне. Столы сдвигались, вытаскивались дополнительные стулья, в общем, места нам всем хватало. В качестве угощения чаще всего были осетинские пироги или пицца, различная мясная и сырная нарезка, овощи и фрукты. К нарезке прилагался хлеб.

И вот мы стали замечать, как каждый раз в процессе любых посиделок наша «Лапуля» накладывает так невзначай себе на тарелку крысиными лапками по нескольку бутербродов или кусочков пиццы, сидит для приличия некоторое время, затем встает и удаляется. Часть наших коллег такое тоже практиковали, но это только в том случае, если им требовалось срочное присутствие на рабочем месте, а кушать хочется. Они обычно брали что-то вкусненькое и уходили с концами. Стручкова же минут через десять возвращалась в кухню, садилась как ни в чем ни бывало обратно за стол и подключалась к празднованию. Потом через какое-то время она повторяла манипуляции с накладыванием на тарелку и дальнейшим вынесением бутербродов из кухни, и так могло происходить за одни посиделки несколько раз. Особенно это бесило, когда праздник был общий, на который скидывались все из своего кармана. Кто-то из девчонок нашего кабинета в один из таких дней даже заглянул тайком к ней в тумбочку. Одна из полок была буквально набита едой, которую Крыса успела натаскать с общего стола. Из тумбочки разило колбасой и пиццей.

И как часто у меня бывает, ассоциативно выползло на свет далекое воспоминание. Там правда не колбасой пахло, а жареной курицей. Дело было в Египте, много лет назад. Мы с подругой Леной и ее будущим мужем Игорем поехали втроем отдыхать. Они взяли номер на двоих, я одноместный. Общались в основном втроем, вполне хорошо проводили время. Он был нормальным, общительным человеком, с чувством юмора, но… Не буду называть его жадным, назову экономным или, как еще говорят, домовитым.

В то время в Египте еще не была распространена система «все включено». Мало того, в том отеле были только завтраки и ужины. Обедать приходилось где-нибудь за пределами отеля или за отдельную плату в их ресторане. Мы с подругой обходились без обедов, на жаре есть не очень хотелось. А вот друг ее был плотного телосложения, и, чтобы поддерживать себя в такой замечательной форме, питаться ему требовалось побольше.

Конечно, как и во многих подобных местах, выносить еду за пределы ресторана не разрешалось, но всегда смотрели сквозь пальцы, если кто-то выходил с яблочком или, там, банан в сумочку сунул. Но мужа моей подруги это бы не спасло, поэтому он придумал следующий хитрый способ. У него с собой был светлый легкий пиджак в мелкую клеточку, в котором он теперь всегда ходил на ужин. А во внутренний карман этого пиджака он не поленился и вшил полиэтиленовый пакет! Во время ужина он складывал в этот защитный карман что-нибудь из мясных блюд. Ну, не гуляш, конечно, в подливке, а что-то цельным куском, например, куриную ножку или отбивную. В общем, запасался на обед. Ленка каждый раз закатывала глаза и говорила ему, что он ее позорит, он пропускал все мимо ушей.

Как-то нам после ужина пришлось подойти к стойке администрации отеля, чтобы решить какой-то вопрос. Там очередь была. Пока ее отстояли, подруга стала вся красная от стыда, потому что от будущего мужа несло жареной курицей наверное на весь вестибюль, так как именно курицу в этот раз он засунул в свой специальный карманчик. Мы и стыдили его, и смеялись одновременно, ведь это ж еще додуматься надо!

И вот когда открыли Лапулину тумбочку, и оттуда ударил в нос запах колбасы и пиццы, я сразу вспомнила этого Игоря с его потайным карманом. Как бы они с Машей друг другу подошли. Идеальная жена была бы. И стыдить бы его не стала, и сама себе такой же карман бы вшила, наверное. Ей так ни разу никто ничего и не высказал, просто втихаря все посмеивались и рассказывали друг другу историю про жадную коллегу.

Вот, собственно, и все, что было примечательного и забавного на моей новой работе, по крайней мере, из того, что открывалось моим глазам.


* * *

Как обычно, в последнее время садилась я перед компьютером, и сразу появлялась такая пустота в голове, в том месте, где раньше обычно витало много интересных идей. Кот ходил по столу, намеренно задевая лапами клавиатуру. Может, дать ему волю, пусть что-нибудь напишет. И будет почти как в песне, «покажу его критикам, из нервнобольных, вдруг искусством кто назовет». Правда там про абстрактное художество, а вот у меня будет эдакий непонятный рассказ. Я даже не против указать Кота как соавтора. Очень даже красиво будет выглядеть надпись, Нинка и Кот. Я даже не против варианта «Кот и Нинка».

Кот, почуяв неладное, моментально улегся между клавиатурой и монитором, отвернул голову и дал мне понять, что в его голове в том же месте, где и у меня, такая же пустота. И ради моей славы ему совершенно неинтересно задевать кнопки.

Уши, правда, отвел назад, прислушиваясь к моим движениям в надежде, что я сейчас брошу эти глупости, которые я называю литературные потуги, и призову его что-нибудь замутить. Например подставлю ногу в очень плотном шерстяном носке грубой вязки, в которую можно безболезненно для хозяйки вцепиться четырьмя когтистыми лапами и даже погрызть.

Я уже почти сдалась. Играть с котом намного интереснее, чем выдавливать из себя слова. Еще можно растопырить пятерню у него над головой. Он будет смотреть, не мигая, затем отрывисто мявкнет и ринется в бой, чтобы вцепиться в шею руки.

Кот встал на четыре лапы, изогнул, потягиваясь, спинку и загородил собой экран. Я попыталась вслепую что-то в это время еще настрочить, быстрые движения пальцев показались ему очень заманчивыми, и он прыгнул на клавиатуру. Я осторожно сняла его, усадила на колени и взглянула на экран.

«Эрдбееррот», – написали мы с котом. Точнее, написали Нинка и Кот.

– Эрдбееррот… – Я прочитала это вслух. Звучное слово. Словно название какого-то города из сказки. И вроде знакомое.

Я стерла сказочное название Эрдберрот с экрана и выключила компьютер. Тандем Нинка и Кот творить решительно не хотел. Кот ритмично топтался у меня на коленях, периодически наступая в какую-то очень щекотную точку, терпеть это было невозможно, я взяла его под мышки, поцеловала в нос и опустила на ковер. Он тут же налетел на ногу в шерстяном носке, совершая прыжок в каком-то невообразимом кувырке, в общем, мы занялись нашей привычной игрой. Потом кое-как отцепившись от ловких когтистых лап, я пробежала в ванную и закрылась. Оставлять дверь отрытой было не очень правильно, кот тут же лез в раковину и усиленно начинал мне мешать. Он брызгался водой из-под крана, он рыл раковину, пытался завалиться в ней и одновременно лакать бегущую из крана струйку. Поэтому водные процедуры приходилось принимать при закрытой двери.

После душа я отправилась спать. Поискав глазами кота, я полезла в постель, но нога, уходя под одеяло, все равно получила свою порцию когтей. Ну, не очень опасных когтей. Без царапин. Но сам факт, нога была поймана.

Я раскинулась по диагонали на широкой кровати и, как ни странно, почти сразу стала проваливаться в сон. «Эрдбееррот…» – вдруг зашуршало где-то в голове. Вот так сказочное слово опять всплыло в памяти.

– Эрдберрот, сладкий кот, – пробормотала я, засыпая.


* * *

Один из обычных рабочих дней, одна из абсолютно одинаковых поездок в метро. Все как всегда: встать рядом с битой плиткой на платформе. Это получится где-то в середине предпоследнего вагона. Пройти через одну и ту же дверь сразу к противоположным сиденьям справа и встать с краю. Если повезет, на Владыкино или Петровско-Разумовской освободится одно из двух крайних мест. Если нет, то тогда уже придется торчать стоя до центра. Не знаю, может, следует каждый раз менять хотя бы дверь вагона, но меня успокаивает это однообразие. Сегодня эксперимент. Инструктор по фитнесу посоветовала. Ноги поставить почти вместе и сильно напрячь мышечный корсет. И тогда пусть поезд качается, пусть пассажиры толкаются, ты на месте устоишь, можно даже за поручень не держаться.

Я совершила свой традиционный заход в вагон и, едва касаясь пальцами поручня для подстраховки, встала как учили. Это было так странно! Поезд дернулся, и я почувствовала себя поплавком… или, скорее, неваляшкой. Долго, конечно, эксперимент не продлился, мышцы заныли, я стала уставать от напряжения, но удовлетворение я получила: инструкторша не наврала.

Привычно уцепившись уже всей ладонью за поручень и расслабившись, я стала блуждать глазами по людям, находящимся в вагоне. В ряду, перед которым я стояла, первый мужчина вроде как спал или делал вид. Рядом сидела девушка, полностью сосредоточившись на своем телефоне. Она что-то все время кому-то писала, хмыкала, прикрывая рот рукой, и снова тыкала пальцем по буквам на экране. Следующей была полная пожилая дама, читающая детектив в обычном бумажном переплете, за ней мужчина с планшетом, которым он вертел, как рулем. Явно там были гонки. А пятый пассажир вдумчиво читал газету. У меня пока еще неплохое зрение, и я смогла разглядеть некоторые заголовки, хотя прочесть их не представлялось возможности: они были на немецком языке.

Я водила глазами от заголовка к заголовку, лаская взор немецкими сочетаниями букв и пытаясь проговорить их про себя. Я слышала, что большинству немецкий язык не нравится, но лично мне он кажется не просто красивым, а даже с примесью эротики что ли. И это не из-за всем известных немецких фильмов, вы не подумайте.

И вдруг меня словно током ударило, потому что я зацепилась взглядом за знакомое слово. Знакомое не потому, что я пыталась когда-то изучать немецкий самостоятельно. А потому, что оно писалось следующим образом: Erdbeerrot. Было оно, разумеется, в определенном контексте, и остальные слова заголовка я не поняла и не запомнила. А вот Эрдберрот… Как это может быть? Это же случайный набор букв на клавиатуре. Это же совместное творчество «Нинки и Кота». Почему оно тут, в немецкой газете?

Я вертела мысли на эту тему в голове то так, то эдак, пытаясь вспомнить, где же еще я слышала или видела это слово. Оно даже в самом начале показалось мне знакомым. Еще когда мы его с котом придумали. Постепенно я все-таки отвлеклась: мужчина с иностранной газетой вышел где-то посередине моего пути, и немецкие слова уже не маячили перед глазами. И только когда уже выходила из вагона на своей станции, я неожиданно вспомнила, откуда знаю это слово.

У «Tanzwut» есть же такая песня! «Erdbeerrot», так и называется. Прибежав на работу, я первым же делом стала искать перевод, и оказалось, что пресловутое слово, которое так мне запало в душу, можно сказать, даже не переводится дословно. Что-то вроде землянично-красный. А мне так напоминало название сказочного города!.. Но почему бы и нет? Была же сказка про Изумрудный город? Почему бы не быть Землянично-красному?


* * *

И с меня, словно память сна,

ручьем стекает бред.

А.Григорян


Я поднялась по лестнице на второй этаж и, подойдя к квартире, полезла в карман джинсов за ключами. Странное ощущение: пальцы никак не могли попасть в карман. Потом я поняла, что они даже не могли его нащупать. Я опустила взгляд на свои ноги.

– Ничего не понимаю, – буркнула я сама себе. Я выходила из дому в других джинсах. Обычных прямых голубых джинсах со стандартными карманами. Я брала с собой рюкзак, но ключи не стала туда прятать, дольше искать. Очень хорошо помню, что сунула ключи в правый карман и пошла в магазин. Сейчас на мне были старые иссиня-фиолетовые джинсы-клеш без карманов. Да я их не надевала уже лет сто, даже где лежат они, не помню!

Стала проверять карманы рюкзака, и там ключей тоже не оказалось. Ну что за бред-то? Я перетряхнула дважды рюкзак, но ключи не нашла. Между тем мне очень захотелось пить. Сразу резко и сильно, причем настолько, что вот если срочно не сделаю глоток, умру от жажды. В горле пересохло и зажгло. Ну, да я ж ходила в магазин и купила в числе прочего холодный чай. Спасение!

Пакета с покупками почему-то не оказалось. И я вдруг поняла, что когда поднималась по лестнице, руки точно были пустыми. Мало того, что я куда-то задевала ключи, я еще и увесистую сумку с продуктами умудрилась где-то забыть. Но разве такое возможно? Я же шла специально в магазин, неужели мне не показалось странным по дороге, что я иду с пустыми руками? Я подумала и пришла к выводу, что дорогу я, в общем-то, тоже не помню. Как поднималась, помню, а что до того было – нет.

Еще раз похлопав себя по местам, где должны были быть карманы, я стала медленно спускаться вниз. Нестерпимо хотелось пить. Мне вдруг представилось, что если я вернусь к тому месту, где должна была закупаться, может быть, я что-то вспомню, а может, на каком-то этапе и джинсы станут прежними, если я воспроизведу точно свой путь. Надо было только разобраться, ходила ли я в Перекресток или просто добрела до придорожного магазинчика.

Что я там брала, кроме чая? Да понятия не имею!

Может быть, я вообще за пивом ходила?

Я вдруг удивилась, что как-то слишком долго спускаюсь со второго этажа. Уже должна на улице быть.

Я побежала по лестнице, чувствуя, что рюкзачка за спиной уже нет. Да ну его, до кучи!

Лестница в нашем подъезде состояла из обычных параллельных пролетов, но постепенно они превратились в одну сплошную лестницу, крутым винтом уходящую вниз. Бежать по такой стало сложнее, и я замедлила шаг и стала оглядываться. Перила кованые, поручни из массивного дерева. Ступени, оказывается, тоже деревянные. И стены обиты деревом, потемневшим от времени. И, главное, запах. Куда-то улетучился помоечный «аромат» с нотками канализации, практически постоянно витавший в нашем подъезде. Не скажу, что новый запах был приятным, но по крайней мере перестало вонять. Теперь тянуло какой-то сыростью, старой мебелью. Такой запах врывался в ноздри, когда мы с Алексом после зимы впервые приезжали на дачу и отпирали простоявший полгода в одиночестве старый деревянный дом. Мы заливали воду, включали АГВ, трубы нагревались, и дом постепенно начинал пахнуть по-другому. Сначала появлялся запах теплой сырости, а потом, когда дом окончательно протапливался, становилось уютно, и помещение наполнялось ароматом древесины.

Я аккуратно переставляла ноги, шагая по крутой лестнице, и вдруг она закончилась небольшим узким проходом, который вывел меня на улицу. Миновав проход, я оглянулась на витую лестницу и шагнула наружу. Легкий ветер, носившийся там, слегка приподнял подол расклешенного летнего платья нежно-голубого цвета. Платье было не мое. Я поискала, нет ли на нем карманов. Вдруг там лежат злосчастные ключи, хотя толку-то… вряд ли я теперь доберусь до квартиры по этой странной лестнице.

Улица, на которую я вышла, была совершенно незнакомой. Да и дом тоже уже не мой. Мой шестиподъездный и двенадцатиэтажный дом трансформировался в крепкий двухэтажный сруб. На улицу глядели три окна второго этажа, два окна первого, и между ними неширокая дверь, перед которой я теперь стояла на крыльце. Куда закручивалась витая лестница, я уже и представлять не стала. Я так долго спускалась, а тут всего два этажа.

Я шагнула с крыльца на узкую тропинку, которая начиналась сразу от ступеней и вела куда-то далеко, окруженная с двух сторон травой в половину человеческого роста. Вокруг, сколько хватало глаз, зеленела эта трава. И очень странно выглядел деревянный дом, заросший этой травой. Ни участка рядом, ни забора. Просто дом, словно торчащий из травы. Улицы уже не было. Мне почему-то подумалось, что как только я отойду, дом постепенно превратится во что-то еще или совсем исчезнет.

С такими мыслями я ступила на тропку и пошла сквозь траву. Она мягко и ласково задевала мои голые ноги. Я выходила из домика еще в каких-то незнакомых туфлях, сейчас я брела уже босиком. Земля была теплая и ровная, идти было приятно. Вдруг впереди замаячил чей-то пушистый серый хвост, задранный вверх вопросительным знаком. В нескольких шагах от меня гордо вышагивала кошка, направив одно ухо назад – в мою сторону, по всей видимости.

– Киса, киса, – позвала я, и кошка замедлила шаг и еще внимательней прислушалась. – Кс-кс-кс.

Киса словно размышляла, удостаивать ли меня поворотом головы в мою сторону.

– Кисонька, ты чья такая пушистая? – спросила я. Кошка наконец совсем остановилась и искоса поглядела на меня. Я села на корточки и продолжала звать ее. Тогда она развернулась, подошла ко мне и неожиданно попросилась на ручки. Я взяла ее под мышки и разместила так, чтобы лапки легли на мое плечо. Кошка ткнулась мордой мне куда-то в ухо. Мы с ней посмотрели друг на друга, и тут она сказала:

– Меня зовут Кошка.

– Очень приятно, – не удивившись, ответила я.

– Мне нужно в лес, – произнесла Кошка. – Отнесешь меня?

Я спокойно проследила глазами за ее взглядом и увидела, что где-то очень далеко тропка уводит в лес.

– Конечно, отнесу, – пообещала я и двинулась в сторону леса. – А где мы?

– Мы в Эрдберроте, – ответила Кошка, и я проснулась.

Я лежала на спине, а на груди у меня развалился Кот, весом ни много ни мало, а пять с половиной килограммов. Увидев, что я открыла глаза, он замурчал, вытянулся, погладил меня лапкой по щеке и ткнулся мордой в ухо. Я сразу вспомнила Кошку. И Эрдберрот.

– Кот, ты даже не представляешь, что мне снилось! – возвестила я, легонько подталкивая котяру вбок, отчего он в итоге съехал с меня и, мурча, улегся рядышком. – Я была в Эрдберроте. Помнишь, ты придумал это слово?

Кот мурчал, и было не понятно, помнит он или нет.

– Жалко, что тебя там со мной не было. – У меня перед глазами одна за другой вставали картинки из сна. Я вспомнила запертую дверь и зашитый карман. – Хотя, может ты и был. Просто я не смогла к тебе попасть. А так бы я тебя познакомила с Кошкой. Кошка, кстати, твоей расцветки. Только пушистая.

Удивительно, насколько хорошо я запомнила сон. Обычно сон, как льдинка. Он сначала раскалывается на осколки, а когда берешь один осколочек, чтобы его разглядеть, тот тает на глазах. За какую бы картинку из сна мы не цеплялись памятью, она уходит. Вроде брезжит другая, начинаешь на ней внимание заострять, и она тоже сразу ускользает, растворяется. А на этот раз время сна отдалялось, я проснулась и взбодрилась, а все что видела, отлично помнила. Помнила в красках, в деталях. Помнила в запахах. Как запах помойки сменился запахом сырости, а затем на выходе из домика вкусно запахло свежей зеленью… Помнила в ощущениях. Деревянные перила, по которым скользила рука. Трудность спуска по винтовой лестнице. Тяжелая пушистая кошка на руках. Теплая земля под ногами.

Я встала и прошла на кухню, кот заскользил рядом. Я открыла холодильник, вытащила пакетик с его кормом и вдруг увидела на полу то ли песок, то ли комочки земли.

– Ах ты, паршивец! – ласково поругалась я. – Ты опять цветок расковырял?!

Я сунулась к цветку, в земле которого Кот иногда любит покопаться. Нет, не тронуто. Плотно засыпано, никто там не ковырялся. Я подтянула ногу назад, ступней кверху и ужаснулась. Она была такая грязная! Я заглянула в комнату, бросила взгляд на постель и выскочила как ошпаренная. Незаправленная пока кровать тоже была испачкана землей.

– Да что за ерунда, я не ложусь с немытыми ногами в постель, это раз, – бубнила я, стоя в оцепенении посреди кухни. – Но чтобы так испачкать ступни, это надо было где бегать то? Я убираюсь каждую неделю, пол не может быть таким грязным! И перед кем я оправдываюсь?!. Ну, на этой неделе я еще не убиралась, но не могла я так испачкать ноги дома! Где так можно испачкаться? В деревне, если бегать по проселочным дорогам. Если только так!

Когда я последний раз бегала по такой тропинке?

– Сегодня ночью, – ответила я себе чужим голосом. – В Эрдберроте. Только если там.

Кот подошел к рассыпанной в кухне земле Эрдберрота и стал ее зарывать. Я испугалась, что он поддастся какому-нибудь забытому уличному инстинкту и сделает лужу, и схватилась за веник.


* * *

Близился вечер. Я никак не могла отправиться спать, все находились какие-то дела. Назавтра был понедельник, но я, хорошо представляя, что придется с большим трудом вставать на работу, все равно оттягивала момент и не ложилась. Наконец я поняла, что боюсь засыпать. Но боялась я не того, что может присниться опять странный сон, а последствий, которые обнаружились утром в виде земли на полу. Где-то около двух часов ночи я не выдержала и улеглась. Кот, взбудораженный моим ночным бдением, ложиться уже не хотел, у него как раз начались интересные игры с воображаемыми игрушками. Обычные его игрушки на ночь я всегда прятала, потому что он ими шуршал, звенел, гремел, и потом еще ныл, когда они забивались в труднодоступные для Кота места, откуда мне приходилось выталкивать их длинной портновской линейкой. Ночью я к таким подвигам не расположена, поэтому Кот играл сам с собой. Заснула я быстро, но это был совершенно обычный сон, без приключений и хождений босиком бог знает где.

Утром, совершенно разбитая и не выспавшаяся, я потащилась на работу по привычному маршруту, чтобы заниматься привычными бухгалтерскими делами. Следующий день повторил предыдущий, и так же повторилось снова, в итоге я стала ложиться в свое нормальное время. И постепенно странный сон про удивительный Эрдберрот и говорящую кошку стал забываться. Правда, земля на ногах меня беспокоила немного дольше. Я часто вспоминала и думала об этом. Начала опасаться, а не хожу ли во сне, да еще и в полураздетом виде, на улицу. Я давно живу одна, и никто не остановит меня, и никто не расскажет, что я творю, пока сплю. Я даже не знаю, храплю ли я.

Но по утрам я просыпалась на чистой простыне и наконец решила, что все объяснимо. Возможно, Кот все-таки раскопал какой-то цветок, и немного земли просыпалось, а я наступила. Да и у порога следов грязных не было, значит я никуда не выходила. Все нормально, и не стоит волноваться. Надо же было себе таких глупостей напридумывать, параноик.


* * *

Воскресенье подходило к концу. Сна, конечно, не было ни в одном глазу. Мои совиные биоритмы, сбитые ранними подъемами на работу, легко восстанавливались вечером в пятницу, и несмотря на то, что всю неделю я еле вставала и периодами на работе клевала носом, пятничный вечер обычно длился долго, откуда-то брались силы, и ложилась я глубоко за полночь. В субботу и воскресенье я позволяла себе встать часов в девять-десять и прекрасно себя чувствовала. Но вот заснуть в ночь на понедельник – это уже была проблема. Поэтому я перед понедельником принимала снотворное и на время кое-как подстраивалась опять под мир жаворонков.

В этот раз я тоже проглотила таблетку в начале одиннадцатого вечера и стала готовиться ко сну.

Между тем кот практически весь день проспал, изредка только меняя дислокацию, отчего к концу дня, наверное, не было в квартире поверхности, на которой бы он сегодня не полежал. И к ночи он наконец взбодрился.

Обычно он мог вначале немножко похулиганить, но увидев, что я лежу и на его затеи не реагирую, приходил ко мне на кровать и сворачивался рядышком. Сегодня же он решил за ночь сделать все, что только может охарактеризовать его как очень плохого кота. Сначала он просто бегал по квартире и искал игрушки, которые могли издавать звуки, если их гонять по полу. Я, сонная от снотворного, несколько раз кое-как вставала и отбирала раздражители. Тогда Кот несколько раз подрал когтями свое точильное кресло, потом очень шумно погрыз сухой корм, разбрасывая его мордой из миски, затем порылся для виду в туалете. Повторил все пару раз. Когда это не подействовало, он попытался ловить мою ногу под одеялом, цепляя ее когтем. Занудно помяукал отрывистыми «мя». С разбегу плюхнулся тяжелым толстым котом мне на спину и спешно ретировался. Полез на стол и что-то оттуда свалил. Таблетка должна была подействовать, но я все время прислушивалась к Коту, и поэтому уснуть никак не получалось. Я сонно и вяло его ругала, ненадолго он затихал, потом принимался за свое. Наконец, когда он стал с хрустом обкусывать листья у жасмина, я вскочила и разоралась, и тут Кот, по всей видимости, решил, что на сегодня хватит. Он куда-то молниеносно исчез, а когда я опять легла, обхватив руками подушку, то почувствовала, как он уже копошится где-то в ногах, устраиваясь поудобнее. Возможно, у него в арсенале развлечений было припасено что-то еще, но он больше не стал проверять мои нервы на стойкость. Была мысль проучить его и отбрыкнуть с кровати, чтобы в следующий раз думал, но, во-первых, было лень, во-вторых, я не могу на него долго сердиться.

Я почувствовала, что вот-вот наконец засну. Кот грел ноги. Я вдруг вспомнила про Кошку из Эрдберрота. Засыпая, подумала, вот бы еще раз она приснилась, поболтали бы.


* * *

Снилась сначала какая-то дребедень про работу. Затем я оказалась снова с Алексом. Мы опять сошлись, и он вроде как обещает, что завязал и начал новую жизнь, и вот я уже у него в квартире со своими вещами. И где-то даже немного рада, что опять не одна, но намного сильнее щемящее чувство тоски от того, что я во все это возвращаюсь. Оглядываюсь и не понимаю, зачем я это сделала, ведь таких сил и нервов стоило перешагнуть через себя и годы жизни, закончить все и уйти. И вот мы вместе. Зачем, зачем?

Этот повторяющийся навязчивый сон с завидным постоянством приходит ко мне по нескольку раз в год, следуя всегда одному и тому же сценарию, но с разными статистами и обстановкой. Причем в итоге ничего плохого не случается, мне просто снится наша жизнь, но каждый раз я ощущаю себя обреченной и растерянной. Зачем я опять туда нырнула? Ведь точно знаю, что мне больше это не нужно. До сих пор не могу понять, почему мне подсознание постоянно подсовывает эту картину. Может быть, потому что альтернативы до сих пор у меня нет. Кто-то появляется, кто-то исчезает, но то, что я испытывала в лучшие наши с Алексом дни, никогда не повторялось.

Во сне мы поехали с Алексом на дачу, и тут я уже ощутила трепетное ожидание, почти счастье, оттого что я наконец-то возвращаюсь в свою любимую деревню, где я с тех пор так и не была, а забыть не могу. Это не уголок детства, но тоже очень полюбившееся мне место, которое оставило сильный отпечаток в моей душе и в которое попасть мне больше не суждено.

Он высадил меня из машины около нашего забора и поехал загонять ее во двор, и тут я его потеряла из виду. Мне стал сниться уже другой сон.

Место находилось где-то далеко от города, но это была не наша деревня. Здесь почти не было домов, и лес находился намного ближе. А вместо дорог – просто густая трава. Я тут же забыла про Алекса и пошла по траве к лесу. Это когда я уже проснулась, то вспомнила, что снова повторялся навязчивый сон, а пока я приняла это изменение истории совершенно нормально, как и всегда во сне. Мы мечемся во сне по сновидениям, и они совершенно не связаны между собой, как склеенная пленка из разных кинофильмов. Кончился один эпизод, мы уже участвуем в другом и думать про первый забыли. Хотя, наверное, если бы можно было по-настоящему записать сон на кинопленку, то видно было бы, как одна история перетекает в другую. Но даже если просмотреть такой фильм, логики там не будет никакой, и все эти связки окажутся полным бредом. А впрочем, многие мне говорят, что им вообще ничего не снится. Я не верю, мне кажется, это невозможно. Просто они не помнят сны. А я не помню, чтобы спала без снов. Ни разу в жизни. А еще они у меня всегда цветные.

Но сегодняшний сон был не просто цветным, в нем бушевало буйство красок. Синее небо, темно-зеленый лес, изумрудная трава. Разноцветные бабочки летали над яркими цветами, и все тихонько шумело: листья, трава, кузнечики, шмели. Мне снилось лето. Пахло свежестью и зеленью. И все было настолько четким, как не бывает в сновидениях. Даже в моих.

В траве замаячил пушистый вопросительный знак. Кошка!

Как будто почувствовав, что я разгадала ее присутствие, пушистая Кошка вышла из зарослей травы на узенькую тропку, где я стояла.

– Привет! – сказала она.

– Привет, кисонька.

Я села на колени и потянулась, чтобы ее погладить. Кошка доверительно боднула головой мою руку. Меня охватило ощущение легкости и счастья. Я опять попала в Эрдберрот. Я не подумала, что он мне снится, я подумала, что именно попала сюда.

– Прости меня, что я тогда не отнесла тебя к лесу, хотя обещала, – вдруг вспомнила я.

– Да ничего, мне ж не тяжело ходить. Просто хотелось проехаться на ручках, – объяснила Кошка, и хотя ее мордочка была совершенно серьезной, как всегда у кошек, мне показалось что она произнесла это с улыбкой. – Просто тебе пора было просыпаться.

– Ну, тогда залезай на ручки, – позвала я, и подняла Кошку. – Куда мы пойдем?

– Иди по этой тропинке. Я покажу тебе твой дом.

Я удивленно улыбнулась и отправилась по тропинке, куда показала Кошка. Тропка петляла по казалось бы бескрайнему полю цветов, но вдруг перед нами неожиданно встала стена леса. Дорожка вела вглубь него. Я остановилась и вопросительно заглянула в глаза Кошке.

– Все правильно, идем через лес, – направила меня Кошка.

Мы двинулись дальше. Нас сразу окружил густой запах хвои и грибов. У меня даже голова закружилась от такого вкусного запаха. Глаза сразу стали шарить по зарослям черники и мха, пытаясь взором выудить гриб.

– Потом поищешь, успеешь еще, – произнесла Кошка, вертясь и пытаясь поудобнее расположиться на руках. В конце концов она залезла мне на плечи и расположилась там как живой пушистый воротник. Я немножко пригнула плечи, чтобы она не свалилась, и пошла по тропинке вперед, хотя глаза все равно продолжали рыскать в поисках грибов. Через лес мы шли совсем недолго, что-то около десяти минут, и, выбравшись из зарослей, очутились в какой-то деревеньке. Она состояла всего из одной улицы, по сторонам которой размещались небольшие деревянные домишки. Несколько из них были маленькими магазинчиками, а в остальных кто-то жил. Кошка сказала идти дальше по улице, и я пока проходила, заглядывала на участки. Заборчики были невысокие и редкие, и сквозь них хорошо просматривалась территория около каждого домика. Я видела, что все участки были узкими и длинными и растягивались далеко от улицы.

Назад в Эрдберрот

Подняться наверх