Читать книгу Личный паноптикум. Приключения Руднева - Евгения Якушина - Страница 4

Гроза обрушилась на город, когда уже затемно Руднев с Белецким вернулись домой на Пречистенку.

Из резиденции последней дельфийской пифии друзья отправились по адресу проживания сестры мадмуазель Флоры и никого там не застали.

Дворник в том доме оказался на редкость ответственным и неболтливым. Он отказался открыть квартиру даже за щедрое вознаграждение, а о жильцах сказал лишь, что не видел их с прошлого дня. Отвечать на какие-либо другие вопросы дворник не стал, заявив, что поставлен сюда совсем не за тем, чтобы чесать языком и болтать о квартирантах со всякими подозрительными праздношатающимся господами. Окончательно убедившись, что они ничего не добьются, Руднев с Белецким решили более не терять времени, а предоставить возможность допросить дворника Терентьеву или кому-то из его людей.

Дома Белецкий задал Рудневу тот вопрос, от ответа на который Дмитрий Николаевич старательно уходил с того момента, как они покинули особняк на Поварской улице.

– Так что вы, Дмитрий Николаевич, думаете о предсказаниях Флоры про обожженную руку?

Разговор этот происходил в кабинете Руднева. Дмитрий Николаевич запретил зажигать свет и теперь стоял у окна и любовался всполохами молний и бьющими в стекло струями проливного дождя.

– Белецкий, это не предсказание! Ты же понимаешь!

– Я понимаю, и это меня как раз больше всего беспокоит! Откуда она заранее знала про вас?

– Самое простое объяснение: она ничего заранее не знала, а просто придумала всю эту историю с прорицанием на ходу, чтобы заморочить нам голову.

– Вы сами в это не верите! – возразил Белецкий. – Во-первых, как бы она догадалась, что у вас под перчаткой именно ожог.

– Так я же ей сам сказал.

– После ее однозначного вопроса!

– Господи, Белецкий! Сообразить, что человек скрывает под перчаткой какую-то неприглядность, несложно. Врожденное уродство или болезнь исключил мой ответ про шрам. Дальнейшее предположение про ожег было самым логичным. Что может еще так обезобразить руку, что человек станет носить перчатку?

– Допустим, вы правы, – продолжал наседать Белецкий, – она достаточно умна и догадалась. Но она сослалась на сеанс, где обычно присутствует не менее дюжины человек. Если она настолько проницательна, как вы говорите, то уж про свидетелей, которых мы сможем опросить, она бы точно сообразила! Да и вообще, зачем бы ей пришло в голову, как вы выразились, морочить нам голову?

– Может, я ей приглянулся, и она захотела произвести на меня впечатление, – улыбнулся Руднев. – Такое случается.

– Дмитрий Николаевич, вы напрасно отшучиваетесь! – крайне серьезно произнес Белецкий. – Я ведь вижу, что вас встревожили ее слова! Так что вы на самом деле об этом думаете?

Руднев помолчал, побарабанил пальцами по стеклу и наконец ответил.

– Я думаю, Белецкий, что мадмуазель Флора втягивает меня в какую-то игру. А мне совсем не нравятся игры, в которых убивают несчастных женщин и выкладывают картины из трупов.

На следующее утро ни свет ни заря на Пречистенку пожаловал Анатолий Витальевич и заявил встретившему его Белецкому, что у него есть новости, которыми он бы хотел немедленно поделиться. Белецкий ответил, что и им есть, что рассказать чиновнику особых поручений, и отправился будить Руднева, однако обнаружил его не в спальне, а в художественной мастерской, где тот, очевидно, провел всю ночь.

Дмитрий Николаевич сидел на полу, а перед ним на мольберте стоял набросок картины с изображением восседающей на треноге пифии. Искаженное божественным экстазом лицо жрицы имело очевидное сходство с мадмуазель Флорой.

– Вы что, Дмитрий Николаевич, совсем спать не ложились? – ворчливо спросил Белецкий, скептически разглядывая картину.

– Я думал о пифии, – ответил Дмитрий Николаевич.

– Это я вижу…

– Вот скажи мне, Белецкий, случалось ли тебе когда-нибудь видеть взрослых близнецов настолько неотличимых, как Флора и Агата? – Руднев подсунул Белецкому сделанный им накануне портрет убитой и кивнул на мольберт.

– Дмитрий Николаевич, я затрудняюсь оценить сходство трупа с живой женщиной, но, если судить по вашим рисункам, сходство действительно значительное.

– Не значительное, Белецкий, а невероятное! Это странно!

– Готов с вами согласиться и предлагаю обсудить это с Анатолием Витальевичем, который дожидается вас в гостиной.

Первым делом Руднев рассказал сыщику о выяснившейся накануне ошибке в установлении личности одной из жертв.

– Это многое объясняет! – довольно потерев руки, заявил Терентьев. – Смотрите! – и он протянул Дмитрию Николаевичу пачку фотографий. – Обратите внимание на те, что от Дягелева со вскрытия Флоры, то есть Агаты.

Дмитрий Николаевич выложил перед собой ряд снимков убитой женщины, очень похожей на ту, что рыдала вчера на Поварской, но имевшей с ней ту степень различий, которая ни за что бы не позволила перепутать этих двоих.

Убитая была коротко обстрижена, в волосах ее блестела седина, щеки были запавшими, глубокие морщины пресекали лоб и скорбно опускали уголки рта. В целом убитая выглядела старше и куда как менее ухоженно, чем ее сестра.

– Мистика! – пробормотал Белецкий. – Они абсолютно разные! Но ведь эта несчастная выглядела совсем иначе! Она что, была загримирована?

– Думаю, одним гримом тут не обошлось, – Руднев потрясенно покачал головой. – Ее изменили более искусным и радикальным способом, куда менее приметным при поверхностном взгляде, – Дмитрий Николаевич указал на ряд точек у линии волос убитой и спросил Терентьева. – Я прав?

– Да, Дмитрий Николаевич, – ответил Терентьев и пояснил в ответ на вопросительный взгляд Белецкого. – Убийца исправил ей форму лица, набив за щеки ваты, а кожу на лбу натянул и зашил, словно на башмаке, спрятав шов под париком. Филипп Иванович говорит, шов далек от идеала, но сделан человеком, очевидно, имеющим медицинские навыки.

– Жуть какая, – поежился Белецкий. – И зачем все это было нужно делать?

– Очевидно, чтобы добиться того самого небывалого сходства, о котором я тебе говорил, – ответил Руднев. – Куда интереснее вопрос, зачем было нужно это сходство?

– Получается для того, чтобы Агату приняли за Флору, – ответил Анатолий Витальевич.

– Так, может, этот убийца одержим мадмуазель Флорой? – высказал гипотезу Белецкий. – Скажем, его обуревает страсть, доведшая его до той степени исступления, что он замышляет убийство. Но он не может добраться до самой пифии и каким-то образом узнает о существовании ее сестры – предположим, он следил за Флорой. И вот безумец убивает убогую Агату, но, чтобы удовлетворить свое вожделение, придает ей облик Флоры.

– Мне нравится эта версия! – заявил надворный советник.

– Мне тоже… – сказал Руднев и, очевидно, не договорил.

– Но? – спросил Белецкий. – Вы ведь хотели сказать «но», Дмитрий Николаевич?

– Но меня смущают два момента, – продолжил Руднев. – Во-первых, если все крутится вокруг Флоры, почему убийца выбрал в качестве антуража «Весну»? Композиционно в этой картине основное место занимает Венера. При этом существует множество произведений, где главную роль играет именно Флора. Взять хотя бы Луку Джордано, Николя Пуссена, Ричарда Весталла…

– Помилосердствуйте, Дмитрий Николаевич! – перебил Руднева сыщик. – Вы правда думаете, что всякий человек вот так вот навскидку может всяких там Весталлов припомнить с их картинами?! Я, например, и про вашего-то Боттичелли только вчера от вас услышал. И ненормальный этот какую знал картину, такую и изваял, прости господи!

– Ну, допустим, – согласился Руднев. – Тогда есть второе сомнение.

И Дмитрий Николаевич поведал Терентьеву о странном прорицании последней дельфийской пифии о судьбоносной обожженной руке.

– Та-ак, – протянул Анатолий Витальевич. – Пожалуй, мне следует заняться этой гадалкой потщательнее… А вы, Дмитрий Николаевич, в одиночку нигде не шляйтесь и носите с собой оружие.

– Анатолий Витальевич, вы как-то слишком серьезно ко всему этому отнеслись, – Руднев попытался снизить градус беспокойства чиновника особых поручений, но тот был непреклонен.

– Это вы, Руднев, по своему обыкновению, слишком легкомысленны! – ответил он. – Мы имеем дело с человеком, который из девяти трупов шедевр мировой живописи сложил. Поверьте моему опыту, с такими творческими людьми стоит соблюдать осторожность.

В тот день Савелий Галактионович Савушкин как никогда жалел об избранной им службе в сыскной полиции. Собственно, жалеть он начал еще накануне, в заброшенном каретном сарае, а теперь же окончательно убедился в своей недальновидности.

Мало того что половину предыдущего дня ему пришлось провести среди зловонных трупов в обществе ворчливого патологоанатома, записывая за ним всякие чудовищные подробности, так и после этого нечеловеческого испытания чиновник особых поручений не нашел для него никакого другого занятия, как отправить по всем покойницким Москвы, чтобы разыскать те, из которых были похищены давешние мертвецы.

Савелия Галактионовича к тому времени уже не трогали ни запах, ни тягостные зрелища, коих он еще в Ивановском переулке нанюхался и насмотрелся сверх всякой меры, но вот ущерб, нанесенный его самолюбию, виделся ему невосполнимым.

Младший делопроизводитель Савушкин всегда считал себя человеком серьезным да основательным и был абсолютно уверен, что и окружающие воспринимают его ровно так. Исключение, конечно, составляли Анатолий Витальевич, доктор Дягелев и некоторые другие сотрудники сыскного управления, ну, пожалуй, еще хозяйка квартиры, дворник, лавочник и… Впрочем, все эти исключения, думал Савелий Галактионович, только подтверждали правило, которое гласило, что, в целом, кабинетского регистратора Савушкина, несомненно, уважали и к должности его, пусть пока и невеликой, но имеющей неоспоримое общественное значение, относились с должным почтением.

Однако два последних дня вконец подорвали веру Савелия Галактионовича в свою солидность и значимость.

Начать стоило с городового Ромашкина, который управлял выданной Савушкину для ускорения дела казенной коляской и который всем своим видом давал понять, что вовсе не считает Савушкина за старшего. Старый полицейский не называл Савелия Галактионовича иначе, как «сынок» или «твое вашество», а также ни разу не помог младшему делопроизводителю дотащить до казенной коляски неподъемные коробки с журналами и бумагами, которые тот изымал в моргах. Ромашкин только посмеивался в седые усы и говорил: «Эко ж ты, твое вашество, стараешься! Небось, их высокоблагородь-то тебя совсем застращали… Но это правильно, сынок! Оно ж так через ноги и ума, глядишь, наберешься!»

Хуже Ромашкина оказались врачи и санитары в покойницких. Первые на вопросы Савелия Галактионовича не отвечали и вообще делали вид, что младшего делопроизводителя вроде как и вовсе не существует, и что он лишь излишнее приложение к предписанию выдать документы для целей проведения сыскных мероприятий. Санитары же и вовсе вели себя непотребно, улюлюкали над ним и пытались пугать ампутированными конечностями или оторванными головами.

Когда вконец обалдевший и не помнящий себя Савелий Галактионович вернулся в контору, была ночь-полночь. Начался проливной дождь, и Савушкин, выбиваясь из последних сил, таскал из коляски документы, прикрывая их своим пиджаком, в то время как городовой Ромашкин сидел на козлах, торопил его и сердито покрикивал, попрекая, что эдак они запалят лошадь, и что его, Ромашкина, уж давно заждалась его старуха с горячим ужином и стаканчиком вина.

Сам Савелий Галактионович никаких перспектив ужина не имел, впрочем, и с обедом у него в тот день не сложилось.

В конторе к тому времени уже никого не оставалось, кроме дежурного. Он тоже особого интереса к младшему делопроизводителю не проявил, а лишь передал приказ от Анатолия Витальевича во что бы то ни стало в кратчайший срок составить отчет по пропавшим за последнюю неделю покойникам. И Савелий Галактионович зарылся в бумаги. Не разгибая спины и окончательно сломав глаза на неразборчивых записях, Савушкин работал несколько часов, пока незаметно для себя не уснул тут же за столом с пером в руках.

Проснулся он от резкого окрика:

– Может, хватит дрыхнуть, Савушкин!

Савелий Галактионович встрепенулся, открыл глаза и увидел стоящего перед собой Анатолия Витальевича, без пиджака и со стаканом чая в руках.

– Ну, что? Выяснили, откуда мертвецов выкрали? – строго спросил надворный советник, глядя на своего помощника поверх очков, которые надевал исключительно для чтения и письма.

– А?.. Да!.. Почти… Ваше высокоблагородие, – пробормотал Савелий Галактионович, ошалелый со сна и сконфуженный тем, что Анатолий Витальевич поймал его, можно сказать, на месте должностного преступления.

– «Почти» меня не интересует, Савушкин! Я жду полного отчета! Поторапливайтесь давайте! Сколько возиться-то можно? – нахмурился Анатолий Витальевич.

Он поставил на стол Савушкина стакан с чаем и написал на чистом листе бумаге какой-то адрес:

– Если что-то срочное, я буду тут. Потом к Филиппу Ивановичу поеду, после – в контору. Дальше вы мне понадобитесь для опроса свидетелей. Все ясно?

Савелий Галактионович кивнул, а чиновник особых поручений сдернул свой пиджак с плеч Савушкина, непонятно с чего там оказавшийся, и позабыв, видать, про чай, вышел из конторы.

Анатолий Витальевич рассказал Рудневу и Белецкому, что доктор Дягелев счел крайне правдоподобной гипотезу Дмитрия Николаевича о посмертном ритуале, проводимым убийцей над телами жертв.

– Филипп Иванович подтвердил, что тела были убраны. Корсет на Венере был завязан неумело, и что-то там с чулками было напутано. Прически у обеих жертв идентичны. Только у Агаты это, понятно, парик был. И главное, ногти. Дягелев говорит, что, судя по углу среза, вполне вероятно, что ногти жертвам подстригал один и тот же человек одними и теми же ножницами. В целом, убийца обошелся с телами очень бережно, если так можно сказать. Никаких ни прижизненных, ни посмертных травм, кроме перелома гортани и синяков на шее, у жертв нет. Определить, кто из них умер раньше, а кто позже, Филипп Иванович затрудняется. Говорит, что из-за жары разложение шло быстрее. Он только предполагает, что всю композицию безумец собирал несколько дней.

– Значит, скорее всего, он и тела привозил туда не за один раз, – предположил Белецкий. – Неужели никто ничего не заметил?

– Пока никто ничего дельного не сказал, – развел руками Терентьев. – Возможно, когда мы поймем, откуда привозились тела, мы сможем задавать более конкретные вопросы и получим более конкретные ответы…

Испросив дозволения, в гостиную вошел слуга и предал надворному советнику записку.

– Вот олух! – воскликнул Анатолий Витальевич, прочитав ее.

– Вы о ком? – спросил Руднев.

– Да об этом моем горе-помощнике! Савушкине! Я ему на всякий случай, Дмитрий Николаевич, ваш адрес оставил. Так он и примчался сюда! Пишет, что у него до меня срочное дело. Небось, отчет свой закончил! Пойду я к нему…

– Подождите, Анатолий Витальевич! – остановил сыщика Руднев. – Ваш Савушкин ведь как раз должен был про похищенные тела выяснить? Так зовите его сюда.

– Нечего его баловать, Дмитрий Николаевич! – возразил Терентьев.

– Я ж его не в гости зову! Пусть здесь свой отчет докладывает. Вам пересказывать не придется.

После ухода Анатолия Витальевича из конторы, а главное, после сладкого горячего чая – ну, не пропадать же ему было – работа у Савелия Галактионовича пошла бодрее, и спустя полчаса он наконец наткнулся на то, что искал. Возликовав, Савушкин вгрызся в записи, и тут ему открылось нечто такое, что он счел необходимым немедля доложить чиновнику особых поручений. Подхватив один из пропавших формалином журналов и сунув в карман записку с адресом, Савелий Галактионович помчался на Пречистенку.

К немалому его изумлению, по оставленному Анатолием Витальевичем адресу оказался богатый барский дом с флигелем и садом.

Младший делопроизводитель неуверенно постучал в дверь и совсем оробел, когда ему отворил швейцар в ливрее. Запинаясь, но все-таки пытаясь держать лицо, Савелий Галактионович объяснил, что он-де младший делопроизводитель при московском сыскном управлении и у него крайне важное дело к его высокоблагородию чиновнику особых поручений Анатолию Витальевичу Терентьеву, который, по его сведениям, в настоящее время находится в этом доме. Швейцар выслушал, невозмутимо протянул Савушкину блокнот и карандаш, велев написать записку для господина надворного советника, забрал ее и закрыл дверь перед носом Савелия Галактионовича.

Савушкин потоптался у крыльца минуты две, а после дверь снова открылась. Его пригласили войти и проводили в гостиную, где Савелий Галактионович, к своему изумлению, помимо чиновника особых поручений, увидел вчерашнего консультанта и его напарника.

– Присаживайтесь, Савелий Галактионович, – любезно предложил, очевидно, являющийся хозяином дома Дмитрий Николаевич неловко переминавшемуся с ноги на ногу Савушкину.

Тот робко присел на краешек стула. Савелия Галактионовичу очень польстило, что и впрямь оказавшийся важной птицей консультант назвал его по имени и отчеству.

– Что вы хотели мне сообщить, Савушкин? – спросил надворный советник.

Савелий Галактионович открыл было рот, но тут вспомнил про тайну следствия и, притворно откашлявшись, красноречиво взглянул на хозяина дома и его товарища, который неподвижно стоял, опираясь о подоконник и скрестив на груди руки.

Анатолий Витальевич неопределенно хмыкнул и сказал:

– Савушкин, их высокородие господин Руднев и господин Белецкий участвуют в расследовании. Вы можете говорить при них открыто.

Савелий Галактионович приосанился и с важным видом по всей форме начал докладывать.

– В результате проведенного мною расследования тела, обнаруженные на месте преступления по адресу…

– Савушкин, переходите к сути! – оборвал его надворный советник. – Откуда трупы?

– Из Мариинской больницы! – выпалил Савелий Галактионович и радостно добавил: – Только там за последнюю неделю, кроме этих семерых, еще десять покойников сперли!