Читать книгу Сочинения. Том 2. Стихотворения и проза - Евграф Жданко - Страница 32

Асфальт закончился, подошвы ощутили

Вчерашней насыпи стекающий песок.

Скрип на зубах и запах придорожной пыли —

Вот всё, что есть. Да ветер, треплющий висок.

А где же я, бредущий полем как попало,

Влекущий, ждущий, вопрошающий без слов?..

И где всё то, о чём когда-то хлопотало

Слепое сердце, не спешившее на зов?..

Безлико солнце, проглянувшее сквозь дымку;

Безлюдно поле, разделившее меня;

Безбрежен я, надевший шапку-невидимку;

Безмолвен лес в исходе чахнущего дня.

Вопрос и строки, вытекающие в рифму;

Слова и образ, указавший колею

И подчинённый чётко заданному ритму, —

Чем не реальность, чем не штрихи к бытию?..

Нет, я не умер, хоть невидим в этом поле

И солнце светит и не греет без лица:

Ведь я пишу и адекватен в этой роли,

А значит, нет уже иллюзии конца.

К тому же – музыка… Как с ней, непреходящей?

Она – навек, а мне как будто – в никуда?..

Неубедительно. Пусть мир не настоящий,

Но я в нём есть, хоть и меняюсь, но всегда.

Что мне асфальт, что мне песок и запах пыли,

И даже ветер, пролетевший надо мной?

Их нет, хотя они когда-то где-то были…

А я всё жив – знакомый, близкий и земной.

Апрель, 2006

В постели, в полудрёме, среди ночи,

И в полдень, на работе, наяву;

Весной, в грязи подтаявших обочин,

И осенью, сквозь жухлую траву,

Один и тот же образ, давний и знакомый,

Я вижу ясно или смутно, как сквозь дым:

Бескрайним полем я, живой и невесомый,

Иду вне времени, ничьим и молодым.

Бывает изредка, метёт в том поле вьюга,

А иногда, бывает, – зной и солнцепёк;

Но чаще – осень, хмурый день, и друг без друга

Обрывки туч плывут куда-то на восток

Или на запад… И ещё так поминально,

Так безысходно воет ветер в вышине.

И мне так зябко, одиноко и печально,

Как будто кто-то где-то грезит обо мне…

Вот журавли привычным выстроились клином:

Да, это осень; воздух пахнет октябрём,

И лес вдали как бы подёрнут влажным сплином;

И что-то белое мне чудится на нём,

Вернее, там, вдали, где лес теряет краски

И начинается то поле без краёв…

Там кто-то движется навстречу без опаски,

И даже будто слышен уху слабый зов.

Меня ль зовут или то ветер притворился

Зовущим голосом?.. – Не знаю, может быть.

Но с этим зовом мир мой точно изменился:

Как бы расширился, спокойней стало жить.

Подспудный страх, обосновавшийся с рожденья

В груди, у сердца, отступился от него.

Я успокоился. Нет больше наважденья.

А сердце есть: с тех пор я чувствую его.

• • • • • • • • • •

Привычный клин над непокрытой головою

Настроил сердце на привычный грустный лад.

Фигурка белая за дальнею межою

Не пропадает, не уходит наугад…

Она всё ближе. Вижу сцепленные руки,

Густые пряди, заплетённые едва;

Черты без тени искажённости и муки

И губы, шепчущие нужные слова.

Май, 2006

Сгустились тучи в одночасье над селом;

Поднялся ветер, посрывал, посмял и бросил;

Сверкнула молния, с раскатом грянул гром,

И мы, мальчишки, как один, все вчетвером

Рванули к дому, лодку с парой старых вёсел

Оставив так, чуть на приколе, за бугром.

Успели всё-таки калитки распахнуть

И дёрнуть дверь, перескочив через ступени.

Ну всё, теперь не грех немного отдохнуть,

Спокойно сесть, перекусить чего-нибудь,

Отмыть от грязи рожи, руки и колени

И даже, может быть, на час-другой уснуть.

Хлестнуло с неба, застучало по стеклу,

По желобам и по навесам побежало;

Пропало всё: и автолавка на углу,

И дом с трубой, напоминающей иглу,

И куст акации, раздвоенный, как жало, —

Всё погрузилось в эту ливневую мглу…

• • • • • • • • • •

Вот мгла рассеялась: декабрьский хмурый день;

Просёлок, делящий заснеженное поле;

Километровый столб с табличкой набекрень;

От облаков – то полусвет, то полутень;

Скрип старых бот, нанафталиненных от моли;

И двое вышедших куда-то в холодень.

В последний раз я с ней спешу в аэропорт,

Хоть и не знаю, что действительно в последний…

Недельный отпуск точно выброшен за борт —

Настолько быстро пролетел, забыт и стёрт

В анналах памяти… Закрыта дверь передней.

В последний раз мы с ней спешим в аэропорт.

Без приключений добрались за полчаса;

Кто жил в те годы, тот, наверно, представляет:

У края леса – грунтовая полоса,

Хибарка с вышкой, шест и флюгер-колбаса;

Хрип из динамика, который объявляет

Посадку. Скука, чьи-то вздохи, голоса.

Всё позади, мы встали молча у ворот;

Минута-две полуформальных разговоров.

Мне, как обычно, не терпелось в самолёт,

Возобновить привычных мыслей плавный ход

На фоне плавно проплывающих просторов —

Таков был я в тот непростой, далёкий год…

Она ж стояла с робко-сдержанным лицом

С печатью ставшей повседневностью угрозы,

(какая некогда нависла над отцом),

Как бы смирившись с наступающим концом,

А по щекам текли непрошеные слёзы,

Хоть и старалась оставаться молодцом.

Мне бы прижать её к себе, как никогда,

И прошептать, что я люблю её до боли,

Люблю так честно, что сгораю от стыда

За всё, что в детстве вырывалось иногда…

И не прижал, и не шепнул – стеснялся, что ли?..

И улетел. Как оказалось, навсегда.

За двадцать с лишком лет, что минули с тех пор,

Не раз мне чудились заснеженное поле;

Просёлок, поле поделивший, как пробор;

Её глаза. И наш последний разговор.

И ощущенье плохо выдержанной роли.

И словно чей-то ненавязчивый укор…

• • • • • • • • • •

А лодку, брошенную в спешке за бугром,

Оторвало и потащило по теченью.

Вихрь успокоился, ушёл куда-то гром,

Река на солнце заискрилась серебром,

И всё как будто поплыло по назначенью,

Как если б нужный стих родился под пером.

Смотрю, как бывшие родными берега

Меняют краски, очертания и виды.

Лежит бессильно на уключине рука:

Весло осталось там, где сдёрнула река

Челнок мой с привязи. Ни боли, ни обиды.

Покой и воля. Плеск волны и облака.

Теченье мысли, как теченье этих вод,

Несёт меня, куда – бог весть, под облаками.

Проходит в памяти моей за годом год,

Минует чёлн за поворотом поворот,

И где-то там, за перелеском с родниками,

Река в последний раз ускорит мерный ход.

Уткнётся лодка носом в девственный песок…

Пустынный пляж и роща в сумеречном свете.

А на пригорке, у тропы, наискосок

Ведущей вверх, в тот притулившийся лесок, —

Её фигурка в старом плюшевом жакете…

Всё так, как будто мы расстались на часок.

Сорвусь на берег к ней, любимый и шальной,

На миг замру, как мим в немой, банальной сцене…

И припаду, и окунусь весь с головой

В её тепло, давясь слезами, сам не свой,

И прошепчу, обняв знакомые колени:

«Ну здравствуй, мама, я вернулся, я живой!».

Июнь, 2006

Чуть слышно скрипнули железные ворота,

И чей-то шаг впотьмах растаял без следа.

И стало тихо. Только сердцу отчего-то

Уже не спится: то бессонница-беда.

Сама беда и в то же время – бедолага:

Придёт, разбудит и не знает, как помочь…

И мыслей нудных и назойливых ватага

Всю ночь покоя не даёт, снуёт всю ночь.

Подушка скомкана, и сбилось одеяло,

Тревога в доме, и в углу моём темно.

И в мире этом всё-то нынче как попало…

Да что там нынче – так уже давным-давно.

Тревожно сердцу, хоть всё, кажется, как надо:

Родные – сыты, не болеют, дом – стоит,

И даже сам я хоть куда – с подошв до взгляда…

А сердце ссадиной невидимой свербит.

Пойду ли в поле травам с ветром поклониться;

Сижу ль в шараге, опостылевшей невмочь;

Смотрю ли «ящик», чтоб на час-другой забыться, —

Исход один: привет иллюзиям и – ночь.

И вновь пространство обступает и сжимает

Мозги, как обруч, и звучит в ушах, как сталь.

И сердце вновь как бы на что-то намекает.

И вновь бессонница читает мне мораль.

Покорно слушаю, внимаю, принимаю,

Вполне возможно, попытаюсь претворить,

И повторить не раз, хотя и понимаю:

У пучеглазки есть грешок – поговорить…

• • • • • • • • • •

Опять чуть скрипнули шарнирами ворота:

Соседка юная вернулась ночевать.