Читать книгу Вверх тормашками - Евлампия Забелина - Страница 5

Хороший день – суббота.

В больнице благостная тишина. Пациенты бродят по двору, греясь на солнышке. Реанимацию я уже посмотрела, поликлиника прошла, приёмник молчит.

Осталось досидеть два часа и свобода.

Можно сварить кофе, закинуть ноги на кушетку и помечтать о том, что будет вечером.

Стоило только представить, как знакомые пальцы будут расстегивать пуговички нового платья, в дверь постучали.

Докторша, кажется с терапии, входит, не дожидаясь приглашения.

«Неужели мы все такие бесцеремонные?» – спрашиваю себя, испытывая острую неприязнь к коллеге, которая, в общем-то, ни в чём не виновата. Понимаю это, но носатое лицо, под стянутыми в хвостик крашеными волосами, не становится более приятным. Холодные чуть голубоватые глаза охватывают меня всю.

– Ой, простите! – это про кружку в моих руках, ноги уже в туфлях, я успела их спрятать.

– Ничего страшного, – лгу я, убираю кружку и готовлюсь слушать.

– Елизавета Григорьевна, вы не могли бы посмотреть нашу пациентку?

– Вы знаете, когда я устраивалась, меня предупредили, что за каждым отделением закреплён свой врач, – отвечая, заставляю себя улыбнуться, хотя больше всего мне хочется снова остаться одной.

– Я знаю, – продолжает настаивать докторша, – дело в том, что у пациентки терминальная стадия ВИЧ, и мы боимся, что до понедельника она не доживёт. А если не будет заключения УЗИ, страховая компания нас оштрафует!

Несколько секунд сижу молча: злюсь, но понимаю, что отказать не смогу.

– Везите свою больную, – вздыхаю я, отворачиваясь к аппарату, не в силах видеть обрадованное лицо коллеги.

Девицу закатывают на каталке. Мельком отмечаю пышную угольно-чёрную копну волос, небрежно сплетённых в косу.

– Где история? – спрашиваю у молоденькой санитарки, которая с трудом управляется с коляской. Видимо, перебарщиваю с эмоциями, потому что та смотрит на меня круглыми от страха глазами и только через пару минут отдаёт просимое, затем, не спрашивая разрешения, исчезает за дверью.

– Раздеваемся до пояса и ложимся на кушетку ко мне спиной. Левую руку под голову, правую вдоль туловища, – включая нужный датчик, приказываю я.

– Не могу, – слышу в ответ слабый, похожий на кошачье мяуканье голос.

– Что ты не можешь? – оборачиваюсь я и впервые смотрю на пациентку.

Худющая! Ноги тоньше моих рук, изжелта-бледная кожа, на обескровленном лице живые только глазищи. Даёт же природа такое богатство! Похожие я только раз в жизни видела. Такие больше подходят арабской сказочнице, чем умирающей наркоманке. Ох, недаром про чёрные очи поют! И ресницы густые, длиннющие.

– Кофточку не могу снять, – умирающим голосом шепчет «лебедь». Если бы не глаза, я бы её выгнала, несмотря на коллег. Выдохнула пару раз. Помогло. Что-то внутри переключилось, раздражение растаяло, осталось сочувствие.

– Хорошо, – сдаюсь я, – ложись так, задери только.

– Не могу, – снова шепчет она, – сил нет! Боюсь упасть.

Молча встаю, помогаю больной улечься, поднимаю, к счастью, чистую майку. Попутно не могу не отметить блеск пушистых волос, мягкость кожи.

"Что же ты сделала с собой, дурочка?" – спрашиваю про себя. Ставлю датчик на место.

– Ай! – дёргается девчонка.

А ведь и вправду девчонка, судя по истории, младше меня.

– Потерпи, – шепчу я. Наклоняюсь пониже, не отрывая глаз от экрана, чтобы найти лучший доступ.

– Лиза? – вдруг спрашивает она. Я почти лежу на ней, потому что моя рука перекинута через неё.

В этот момент голос оживает, обретает знакомые краски, и я чувствую, как мороз пробегает по коже, сковывает губы, резко сжимает сердце, не давая вздохнуть…

– Лиза, – слышу я шепот, падая обратно, из тьмы, где рождаются цвета. Феерический вихрь волшебных красок окружает нас сейчас. Там мы кружимся в бесконечном танце, подчиняясь ритму наших сердец. Открываю глаза и смотрю в глаза цвета ночного неба, что смотрят на меня с пониманием, нежностью, лаской. Там так много всего, в этих глазах, что сердце невольно сжимается.

– Люблю тебя, – провожу костяшками пальцев по нежнейшей коже, по полуоткрытым губам, по щекам, стирая мокрые дорожки.

– Я тоже, – зарывается она лицом в моё плечо и плачет, ревёт так, что старая кровать возмущенно трясётся.

– Не плачь, дурочка, – глажу я плечи, спину, роскошные кудряшки, – ну что ты плачешь? Всё же хорошо!

Действительно, что может быть лучше? Вокруг дышит жаркая июльская ночь, наши подопечные спят в своих кроватях. А впереди ещё половина лета. Лета, того, что наше, несмотря на множество людей вокруг, на драчливую мелюзгу нашего отряда – она не даёт нам покоя с утра и до отбоя.

Нам остаются ночи. Ночи, которые можно провести, болтая до утра, слушая музыку или просто глядя друг другу в глаза.

Устраиваясь на работу в детский лагерь, я ожидала чего угодно, но только не встречу с настолько близкой душой, что будет понимать, о чём я думаю, коротко глянув мне в глаза.

Это было одновременно и приятно, и пугающе.

Притяжение – другого слова я не могла найти, разглядывая стройные ноги той, что вышагивала впереди отряда на завтрак. Притяжение, – думала я, когда мы сидели рядом, едва касаясь друг друга, а над нашим корпусом гремела гроза. Притяжение, – радостно выстукивало сердце, когда она рыдала, сидя верхом на мне. Я лежала на бортике бассейна, спасённая из воды – туда меня столкнули мальчишки, не поверившие, что я не умею плавать. Оглушённая, но счастливая. Притяжение, – шептала я, стягивая с неё майку в ту ночь, в лазарете, куда меня уложили против воли, после утопления.

– Что мы будем делать дальше? – спрашиваешь меня, когда слёзы, наконец-то, исчерпаны.

– Не знаю, – честно отвечаю я, чувствуя такую боль, что на некоторое время слепну, – наверное, ничего. Будем жить дальше. – И мы обе понимаем, что значит это злое: «жить дальше».

– Аня? – спрашиваю я, надеясь услышать «нет», хотя знаю ответ.

– Лиза, – улыбается она. Лицо её в этот момент светлеет, как будто для неё нет большей радости на земле, чем видеть меня сейчас.

– Анечка! – хочу крикнуть я, но голос мой срывается, выпуская на свободу то ли хрип, то ли стон.

– Не плачь, дурочка, – шепчет она мне, – ты здесь, а значит, бог не забыл про меня.

Её сердце трепещет, срываясь с места в танец, в последний танец, в танец, который мне никак нельзя омрачить несчастьем.

Я заставляю себя улыбаться, оберегая её радость те несколько минут, что отпустила нам насмешница-судьба.

Мне хватает сил отпустить её с улыбкой, хватает спокойствия дождаться, хватает неизвестно чего, чтобы непослушной рукой закрыть глаза цвета моей самой счастливой ночи.