Читать книгу Цветы в небе - Фанни Монтана - Страница 2

– Максим Максимович, я не понимаю, какой в этом смысл? Всё расписание идёт по бороде… Вы же сами знаете, сколько крови стоило всех ублажить!

Каждый сезон у нас начинается со смертного боя – одни не могут рано утром, другим нельзя задерживаться после шести, у третьих геморрой левого полужопия…

– Роман Иваныч, надо, родной. Постоишь сезон на мажорах дополнительно. Тебе деньги не нужны, что ли? Парнишка к тебе доверием проникся, хочет поближе познакомиться с нюансами интересной профессии.

Доверием он, блядь, проникся, ага…

– И вы меня, стало быть, как глянувшуюся шлюху под него подкладываете?

– Разговорчики! – рявкает начальство, багровея на меня лысиной. – Что ты ломаешься, как целка македонская? Работа есть работа! Ничего архисложного от тебя не требуют, и засунь свою классовую ненависть в…

– И чьё же кунг-фу настолько сильнее вашего, Максим Максимович?

МММ трясёт щеками – задело:

– Не передёргивай, Роман. Этот шаолинь нам с тобой не переплюнуть. Откуда, как думаешь, у нас лучшая в регионе дропзона? И почему мы вдруг получили статус площадки ДОСААФ с соответствующим допфинансированием и квотами? А три списанных вертолёта, которые вы восстанавливаете, на нас бесплатно с неба свалились?..

Меня про֝дали за пару вертолётов,

Потому что у мажора засвербило…

– Так вы предлагаете, как в том анекдоте4, ещё и тапочки ему в зубах принести? И что это за Хоттабыч?

– Волошин, Рома – знаешь такого? Тапочки носить не надо, но просьбу его парнишки выполнить придётся. Или ты хочешь, чтобы сам Волошин-старший тебе лично звонил и уговаривал?! – взрывается наконец МММ. – Ну всё, довольно истерик, Роман Иваныч. Не забудь в приказах расписаться.

Быстрее отсюда, на воздух, под возлюбленное небо. Как бы не вышло чего…

Слово за́ слово, хуем по́ столу —

В угол загнанный, да хер сломленный.

Такой гнев рвёт, что света белого не вижу сквозь душную решётку упавшего забра́ла. Правда, пользы от этих вспышек никакой, окромя вреда. Набедокуришь в остервенении, а потом сам себе по голове стучишь, стоит только в себя прийти.

И вдогонку, как ушат ледяной воды:

– Роман Иваныч… Не подумай, что любопытничаю, но… Я тут, когда с Елисеем беседовал, всё понять не мог – кого же мне его взгляд напоминает. Уж не родня ли ты с ними?..

Ебануться ёлки гнутся. А мне теперь, спасибо дорогому начальнику, с этим щенком постоянно придётся этим сходством светить… Слухи пойдут – а уж я-то знаю, что наши ребята способны от себя понапридумывать. Сам весь гугл облазил – таких глаз у людей полно, и золотистые пятнышки в светлых глазах совсем не редкость! И что теперь – эти случайные люди с фоток мне родственники? Но логика в наших краях не в чести. Логику у нас все кому не лень в рот ебут.

– Еськин! Заканчивай со своим бла-бла-бла, я с позавчера ещё не забыл.

Расшеперился передо мной в полный рост, сияет весь как золотой унитаз Чаушеску, аж больно глазам. Я даже не слушаю, что он там несёт – заученно повторяю инструктаж, облекая Елисея в сбрую пассажира. Сегодня Еська притащил с собой трёх товарищей мордами попроще, чем предыдущая компания. И в отсутствие девушек молодёжь ведёт себя весьма свободно.

– Ох, Еськин, как же мне нравится вот эта твоя поза. Смотрел бы и смотрел! В другой обстановке…

Я стою перед ним на коленях, аккуратно закрепляя ножные обхваты. Ярко-красная ткань опять туго обтягивает нехилый бугор перед моим лицом, где я заправляю конец крепёжного ремешка с правой стороны. Еська нарочно дёргает бёдрами вправо – и я задеваю его хозяйство кистью руки. Твёрдое, блядь. Скот двинутый. Вот бы ухватить тебя сейчас за колокольчики и так крутануть, чтобы взвыл Витасом – а мы бы устроили бурные и продолжительные аплодисменты.

Уволиться бы к херам, пусть знают, что не каждого можно выстелить ковриком и ноги вытирать. Но куда я пойду? В охранники? Да ну нахуй, лучше уж снова запить. На пенсию военного вполне можно убухаться до смерти – я уже провожал таких в последний путь…

Но куда я без этой сини безбрежной. Каждый раз, когда я шагаю в небо – сердце замирает. Что способно заставить ваше сердце замереть сладко-сладко, горячей волной мгновенного восторга через всё тело? Красивая девушка, случайно улыбнувшаяся среди серого дня? Неожиданно жаркий поцелуй вашей женщины, намекающий, что… Или когда в лотерейном билете совпадает уже третья цифра? Но как часто такое с вами бывает?..

Моё сердце замирает за день не раз и не два… Это чувство позволяет мне ощущать живую и яркую жизнь внутри, не даёт забыть, что я настоящий – здесь и сейчас, каждую минуту… а не смерть волочёт меня спиной по дороге, вытравливая на себя верёвку, привязанную к ноге – и расстояние до её равнодушной бледной рожи всё меньше и меньше…

У меня с небом договор – однажды моё сердце замрёт в последний раз, когда я шагну в сияющую бесконечность подо мной. И я навсегда останусь здесь, а не врежусь в Землю, выдавив в тверди контур своего тела. Поэтому я просто не могу уйти. Только не из-за этого долбоёба. Унизительно? О. Унизить меня сильнее моей паскуды-бывшей вряд ли у кого получится.

Усмехаюсь незаметно, уголком рта. Хоть выдрочись наизнанку, прынцеська борзый, у меня другие планы на жизнь. А ты всего лишь временное осложнение. Пару часов я тебя выдержу.

Мне печалиться сейчас не с руки

От того, что небо манит меня.

Мы навечно с этой синью близки,

Остальное всё – пустая фигня.

Настроение немного поднимается.

– Ноги подними, приземляемся.

– А по заднице?

Хлопаю его лодыжкой по заднице. Еська ёрзает и брыкается, поэтому и приземляемся чёрт-те где. Блин, парашют тащить теперь метров двести… Но на душе всё равно легко – я уже понял, что этот глупый цуцик скоро наиграется и исчезнет, найдя себе другое развлечение.

Плюхаемся довольно неловко, позорище какое-то. Еська ржёт аки конь, развеселился не на шутку. Пытаюсь держать лицо, но тоже фыркаю, заразившись детским задором.

– Еська, слезай с меня, а то подумают, что нештатная ситуация. – Спихиваю крупногабаритного оболтуса как можно бесцеремоннее. Он продолжает ржать, барахтается и случайно (надеюсь) попадает согнутым локтем мне в самое святое.

– А-а-ка-а-лакольчики мои-и-и – цветики степные-е-е-е!.. – начинаю голосить, по устоявшейся привычке превращая неловкие ситуации в шутку.

Прынцеська встрепенулся, сел, глядя на меня круглыми глазами. Вот он, эффект неожиданности. Усмехаюсь про себя. Ползаю на коленях, аккуратно подбирая крыло.

– Это песня такая, Еськин? Или сам придумал для смеху?

– Песня такая, старпёрская…

– А дальше?..

Открываю рот, чтобы спеть дальше – жалко мне, что ли?.. Но захлопываю обратно.

– Дальше не интересно.

– О-о-о, мастер интриги ты, Еськин. – Елисей лезет за пазуху, достаёт телефон. – Сири! Знаешь такую песню…

– Вл-л-л-адимирский централ, ветер северны-ы-ы-ы-й… – перебиваю я мальчишку.

– Ну и сука ты, Еськин… – королевич, матерясь, сражается с яблофоном, отключая лирический проигрыш начала легендарного хита всех народов. – Всё равно ведь найду, чё ты как этот…

Ладно, лучше пусть от меня услышит и успокоится:

– Колокольчики мои, цветики степны-ы-е. – Как же идёт эта переливчатая мелодия разнотравью вокруг и лёгкому летнему ветерку. – Что глядите на меня-а-а, тёмно-голубые?..

Еська тоненько мычит, как девочка, которой показали щеночка:

– Как мило! Твои колокольчики всё же голубые. Да ещё и тёмно… Ну же, Еськин, здесь все свои! Серьёзно, ты до сих пор краснеешь при слове «голубой»?

Закатываю глаза, ну испанский стыд… Так и знал, что прицепится. Вдруг что-то большое валит меня на землю и начинает скакать по мне гусеничкой:

– А-а-а, Еськин! Ты ебать какой няшный, когда смущаешься!

Ну, приехали. Я «ебать какой няшный»… Не зря дожил до сорока пяти.

– Еськин, а как без инструктора начать прыгать?

Идём к ангарам, где Елисея уже поджидают дружки, призывно махая руками. Специально иду медленно – я ведь ещё и крыло тащу, если что. Надеюсь, что Еське это надоест и он убежит к товарищам.

– Легко. Идёшь в спортивный магазин, покупаешь прыгалку и начинаешь прыгать. Можешь прямо там.

– Обоссаться, как смешно. А если серьёзно?

– Получаешь сертификат AFF и едешь прыгать в любой точке земного шара, подальше отсюда. В добрый путь.

– Ты так очаровательно от меня отбиваешься, что тебя ещё больше хочется… М-м-м, недотрога…

– Э-э-эй, Елисос! Жопой шевели, заебал ждать тебя! – доносится с края площадки приземления.

– Заткнулся там, гандон, блядь! – ревёт опозоренный на всю округу Еська. Боже, это лучшее, что случилось со мной за сегодня.

Умным мальчик и красивым рос,

А по факту оказался… Елисос…

Глупо, по-детсадовски, но о-о-чень смешно. Фыркаю.

– Прелестно! Ели (сос)сей… – в последнюю секунду меняю окончание, видя, что малиновый Еська чуть не дымится.

– Прекрати! Не смей!

– Как можно! Я взрослый человек, мне не пять лет, – и фыркаю, подождав для приличия секунд десять.

– Блядь. Теперь ни в жизни не забудешь.

– Ну, ты меня тоже фамилией дразнишь, а не называешь, как положено.

– А как положено? Хочешь, буду называть тебя Роман Ипатич?

–…Иваныч.

– Ипатич.

– Да почему?..

– Потому, что ипать тебя собираюсь.

Я попал в какой-то кошмар…

– Елисос! – зло брякаю я, всё же скатившись до пятого класса.

– Ха-ха! Значит, ты у меня собираешься…?

– Еська! Зря я тебя в двух тысячах над землёй не отцепил!

– Ладно, но тогда ты всё равно Еськин.

…Это не навсегда, это ненадолго, это временно…

Каждый вечер я надеюсь, что завтра его не будет. Напрасно.

У Еськи заканчиваются друзья, которых можно уговорить на прыжок – он приезжает один. Если мажоров для одного подъёма не набирается, он напрашивается в «обычную» группу. Брезгая надевать ношеный хаки, где-то покупает мегакрутой профессиональный костюм и шлем. Я всё жду, когда же он наиграется.

Каждое утро надеюсь, что сегодня его не увижу.

Но каждый день снова шагаю с ним в небо…

В укладочной никого. Я всегда сам своё укладываю – понасмотрелся на теперешних Ильнуров и Женьков в сланцах и растянутых трениках… Укладываются за две минуты, с мясом запихивают. Разбирать на сопла, пробивать? Зачем, всё и так утыркается! Стропы под резинки? Нахуй время терять! Волосы сначала седеют, потом дыбом становятся. У Максима Максимовича видимо ещё и с боженькой на облачке сделка, раз отцепки у нас не так часто случаются.

Выдыхаю облегчённо, предвкушая, что сейчас расслаблюсь немного, медитируя под привычные размеренные движения. Раскручиваю и зачековываю клеванты, наклоняюсь, распределяя стропы управления между пальцами…

– Неплохо!.. – тянет бесячий прынцеськин голос сзади, видимо имея в виду мою задницу, обращённую прямо к нему.

– Почему посторонние в укладочной?! – рявкаю я в пространство.

– Какой же я посторонний, Еськин?

– Помещение только для персонала. Твой подъём вечером, и допуска в служебные помещения клуба у тебя нет. Будь добр…

– Есть у меня допуск – вот, смотри! – и суёт мне под нос какой-то заламинированный прямоугольник с подписью МММ. – Ваш Максим Максимович…

– Всё, хватит. Отойди, ты мне мешаешь.

Еська затыкается и отходит в сторону, наблюдая за новым интересным пока действием. Продолжаю укладку5 – налистываю сопла, зажимаю между ног; пробиваю ряды строп, опускаю слайдер; оборачиваю купол хвостом, начинаю его закручивать. В тишине слышны только шуршание ткани и мат-перемат с улицы.

Кладу пухлый кулёк на пол и молюсь про себя, чтобы Еська не начал комментировать… Потому что дальше у нас по плану начинается порнография. Становлюсь коленом на конец кулька; обхватывая его руками, сгоняю воздух от себя. Широкий край кулька, как водится, надувается и этот воздух надо выдавить. А делается это так – я, стоя на коленях, плюхаюсь на надувшийся передо мной край грудью и плечами, застывая с торчащей вверх задницей, и руками, зажатыми между коленей – и ёрзаю по кульку, выдавливая из него воздух.

– Блядь, Еськин, это что – правда так положено? – в восхищённом голосе всё же чувствуется лёгкое сомнение.

Молча продолжаю укладку. Из позы рака выпрыгиваю в упор лёжа. Тугая колбаска парашюта лежит подо мной, как робкая девочка. Плотно обнимая свёрнутый парашют с боков, медленно делаю волну всем телом, выжимая остатки воздуха. Ещё раз. И ещё. До конца…

– Еськин, да что же ты делаешь?! У меня реально встал!

Боже мой, ну что за долбоёб, а? Баснословный!..

Воспылав к моим конечностям,

Стояком светя в беспечности,

Растеряв всё человечное,

На святое дрочишь, бестолочь!

Заправляю свёрнутый плоский парашют в камеру, зачековываю стропы… Укладываю всё это хозяйство в камеру ранца, зачековываю… Красота, идеально! Отлично, Роман Иваныч, как всегда.

– Интересная всё же у тебя работа – один сплошной ходячий секс.

Дылда озабоченный.

– Еськ, ты так и будешь везде за мной до вечера таскаться?

– Ты правильно понимаешь, – мурлычет борзота повелительно.

– А ты знаешь, что о нас здесь уже болтают?

– О. Я тебя даже трахнуть не успел, а уже болтают?

Меня в очередной раз передёргивает так, что аж подпрыгиваю. Бедное моё сознание напоминает тихий женский монастырь, в который вламывается голый мужик с эрегированным половым хуем наперевес и начинает гоняться за монашками. Одни почтенные дамы визжат от ужаса и просят господа лишить их зрения, другие валятся без чувств – а посреди этого бардака стоит настоятельница и только руками разводит «ну обомлеть теперь!»

– Тебе лет-то сколько, дитя? Трахаться он тут собрался…

– Боишься, что начнут болтать, что ты педофил? Мне девятнадцать полных, Еськин. Так что вполне могу себе тебя позволить.

– Балбес. Болтают, что ты мой внебрачный сын, ясно тебе?

– Чи-и-и-во-о-о?!

– Таво! Ты в курсе, что у нас глаза похожие?

– Ну да, прикольно же!

– Мне вообще ни разу не прикольно, Еська. Не хватало, чтобы до твоего настоящего отца слухи доползли.

– Ха. Ну, к инцесту я и сам пока морально не готов.

– В общем так – без отрицательного ДНК-теста ко мне даже не подходи.

Еська зыркает на меня глазами и утыкается в телефон.

– Есть вариант. Я сейчас смотаюсь за набором для образца, вечером всё сделаем, прямо здесь, результаты будут уже завтра. Устроит тебя такое? Еськин… С тобой всё нормально?

Со мной ничего не нормально. Грёбаное дежавю наваливается, вспарывая сердце ровно по старому зарубцованному шраму. Одна из вещей, о которых хочется забыть. Навсегда. Хорошо… Я всё сделаю, лишь бы эта лютая дичь быстрее закончилась.

Почти ночью мой телефон высвистывает сообщением с неизвестного номера: «Сдал образцы в лабораторию. Не боись, анонимно.»

И ещё одно, спустя час: «Еськин, а я вспоминал, как ты укладываешь парашют. Представил тебя голым. Круто подрочил!»

Блядь, телефон всё же придётся сжечь.

Четверг. Малозагруженный день перед более оживлённой пятницей. Но с утра великолепный сюрприз в виде двух совершенно очаровательных девушек-близняшек. Они отмечают день рождения – в первый подъём идёт старшая; во второй, символично – младшенькая. И обе со мной.

Маленькие, хрупкие, мило смущаются и звонко смеются над дежурными шутками. Я влюбился! Специально для них я особо стараюсь искриться праздничным шампанским и познакомить девочек с небом в самом нежном и восторженном настроении.

– О, Ромео наш идёт, мужики! – Дмитрич макает в очередной чай многострадальный пакетик. – Сияет как медный грош! Хороши девчата, ничего не скажешь. Вот бы такие за тобой бегали, а не твой Еська, а? Ха-ха-ха!

Пропускаю «твоего Еську» мимо ушей. Показываю «живую» фоточку, которую сделал наш оператор на мой телефон. Моя счастливая морда по центру, и две прелестные крошки синхронно целуют меня в щёки с обеих сторон.

Мужики завистливо крякают, разглядывая девчонок. Наш Ванечка, красавчик и пошляк, не может не отметиться:

– Встречался Роман Иваныч как-то с близняшками. Я его спрашиваю – и как же ты их различаешь? А он мне – да легко! У Настеньки глаза зелёные, а у Валеры есть хуй!

От дружного и оглушительного мужичьего ржача стены ангара ощутимо вибрируют.

Мне всегда было любопытно, догадываются ли наши мужики, что я «не только по девочкам»? В лицо мне об этом никто не говорил, а всякие беззлобные намёки… это всего лишь намёки. Что болтают за спиной – даже знать не хочу.

Языком трындеть – не мешки ворочать.

Шутки глупые от меня, как горох, отскочат…

Беру у Дмитрича ключ и иду в каптёрку – мне сегодня понадобится скоростной парашют для очередного прыжка вторым страхующим инструктором у AFFника.

– Еськин…

О-о-о, а ведь всё так хорошо шло…

– Я тебе говорил без результатов не приходить?..

– Я с результатами.

Он говорит таким странным убитым голосом, что внутри нехорошо ёкает. Поворачиваюсь к нему.

– Еськин… По результатам мы с тобой… родные братья.

Я охуеваю. Елисей спокойно щёлкает телефоном перед моим лицом и говорит обычным тоном:

– Да расслабься, я пошутил. Но не заснять тебя не мог. Мы вообще ни в одном месте не родственники, хоть и глаза у нас довольно редкие, как я узнал.

– А-а-а-х ты эгоиста кусок, бревно бездушное! А если бы у меня инфаркт бахнул?!

– У тебя? – скептически тянет отморозок. – Да ты крепче меня, Еськин, какой инфаркт?

И он тут же зажимает меня, обхватив руками и почти оторвав от пола, потряхивая как игрушечного медведя:

– Зато теперь мне можно к тебе подходить, можешь повесить результаты у вас на доске информации.

После двухсекундного ступора я выворачиваюсь, аккуратно ставя Еську на колено. Я всё же десантник, пусть бывший.

– Не трогай меня руками, мальчик. Мне не нужны травмы и увечья постороннего человека на моём рабочем месте.

Малинового цвета Еська поднимается на ноги, тяжело дыша:

– Да кого ты тут из себя строишь?! Ломается, блядь… Что тебе не так?! Я же пока к тебе, как к нормальному человеку! Любой другой обосрался бы от радости, что ему перепадёт охуенный секс с молодым и симпатичным парнем, да ещё и при деньгах!.. Так что тебе ещё не так, а, Еськин?!

Дрожащая от напряжения рука, сграбастав в кулак комбез на груди, припирает меня к стене. Порозовевшие глаза мечутся по моему лицу безумным взглядом, не находя точку опоры.

– Я ведь могу просто приказать своей охране держать тебя. Но я не хочу так. И не понимаю, почему ты выделываешься – я ведь не могу тебя не привлекать…

Елисей приближает своё лицо почти вплотную, я кожей ощущаю паркое тепло его дыхания.

– Не хочу больше слышать от тебя «нет», понятно? Я достаточно долго тебя добивался по-хорошему. Хватит бегать от меня…

Смотрю в его глаза. Ведь он это всё на полном серьёзе, как будто это так и надо. Это же клиника – вывернутая, больная насквозь мораль, искалеченная вседозволенностью душа. Пара быстрых движений, рывок – и Еська оказывается припечатанным щекой к не совсем чистому полу. Я наваливаюсь сверху, удерживая рычащее и брыкающееся тело. Но хуй там плавал, из моего захвата ему не выбраться – одна рука сжимает вывернутые за спину кисти, локоть другой вдавливает в пол основание шеи.

– Послушай, королевич оборзевший. Ты у себя во дворце за тремя заборами краёв не видишь и знать не знаешь, что они существуют. Привык, что всё прошенное тебе в лапки само собой падает? Так вот – не везде такое колдовство срабатывает. Бывает, что людям глубоко срать на то, что ты там желаешь, и видели они невъебенного тебя, вместе с твоими кудряшками милыми, в гробу в белых тапках. Поэтому отженись от меня, щенок. У тебя весь мир в потном кулачке, что ты в меня впился клещом? Я – тот самый единственный раз в твоей безоблачной жизни, когда ты не получишь, что хочешь. Один раз можно пережить нельзя.

Медленно ослабляю захват. Еська давно перестал дрыгаться – лишь судорожно вдыхает, шмыгая носом. Переползаю к стеночке и сажусь, прислонившись спиной в прохладному цементу. Понятия не имею, что сейчас будет. Надеюсь, он просто молча уйдёт (ох, не с моим счастьем)… Быть тебе отмудоханным охраной, Ромео неудачливый.

Еська поднимается и садится рядом. Молча трёт глаза и тихонько шмыгает. Неожиданно. Боже, ребёнок совсем…

– Ты нихуя не понимаешь, Еськин. Ты понимаешь даже меньше, чем нихуя.

Смотрю на его профиль. Глаза красные, всё лицо в пятнах – потерянное, такое неумело серьёзное.

– Говоришь, что ты – первый раз, когда я не получу, что хочу… А я рассчитывал, что ты будешь первым разом, когда я наконец получу. Хоть раз, блядь, в своей ебучей жизни! Не может же быть, что я заколдованный или… ну… проклятый. Ты не веришь в то, что у меня есть всё, но нет ничего, что я действительно хочу. Мне дают дорогую тачку, а мне нужно, чтобы… – Еська дрогнул губами, будто понукая их через силу продолжать выплёвывать слишком горькие слова, – чтобы мама оставалась жива. На меня десятками вешаются самые горячие сучки, а хочу я только тебя…

Интересно девки пляшут… по четыре штуки в ряд.

– Ну допустим. Но каким образом я́ оказался в списке твоих несбыточных желаний, Есь?

– Друзья давно подначивали прыгнуть. Вот я и залез в инсту аэроклуба. Сдуру. Не залез – жил бы спокойно… – Еська отворачивается, подозреваю, чтобы скрыть новую порцию детских слёз.

Инста. Теперь понятно всё. Там лежит Любашин фоторепортаж, который она для проекта делала. МММ выпросил разместить… «Люди за работой». Да, вот такие простые люди – инструкторы-парашютисты. И работа самая обычная – шагать в небо. Чёрно-белая серия у Любаши получилась просто «бомбезной», как она сама говорит.

Красавчик Ванюша вышел круче, чем реклама Хуго Босса. Чего Еська на него не клюнул? Иплись бы сейчас спокойно, простихосподи мою душу грешную…

Я. В мгновение после посадки. Стою вполоборота на одном колене на фоне не сдувшегося ещё парашюта. Короткие волосы с проседью, мудрый прищур и намёк на улыбку – вылитый Бельмондо в расцвете зрелой мужской красоты. О, эта сладкая ложь фотокамеры… На самом деле я – помятый простецкий работяга, каких миллионы. Я даже был уверен, что меня и узнать-то невозможно по этому снимку…

– Есь, это всего лишь картинка. В жизни я скучный несвежий пенсионер…

– Ну… Да, ты в жизни немного другой, чем на фотке, на которую я так запал. Но я уже и забыл разницу. Мне норм.

– О-хо-хо… Запал он. На что, Есь? Я же в отцы тебе гожусь…

– Не знаю я, на что. Запал и всё. Разве любят за что-то? Вон я – симпатичный, высокий, с деньгами, блядь, и кудряшки у меня милые (припомнил, вот зараза!) – но ты меня всё равно не любишь. А насчёт в отцы годишься… Моему отцу – шестьдесят пять, если ты не знал. А старшему брату – как тебе. Так что мой отец тебе самому в отцы годится, Еськин… Но мы с тобой не родственники! – опять спохватывается королевич.

– Ладно, я понял, что не родственники. Но со мной… Дохлый номер, это просто смешно. Ты совсем юный, у тебя вся жизнь впереди. Да, звучит банально до оскомины, но это так! Пойми, тебе лучше сразу начать со здоровых серьёзных отношений. Пусть это будет не девушка, общество меняется и у вас всё получится со временем. Я сюда вообще никаким боком не вписываюсь. Елисей, болезненная и вымученная связь, которая закончится мерзко и некрасиво, принесёт гораздо больше вреда, чем любое мимолётное увлечение. Я тёртый калач, уже нахлебался этого всего… А ты понятия не имеешь, насколько может быть больно и паскудно, и как долго потом сердце по кусочкам собирать. Подумай над этим, и ты поймёшь, что я прав. Не рискуй будущим. Всё у тебя будет – и чувства, и страсть, и душевная близость…

Еська сидит надувши губёшки, размышляет, дёргая себя за прядку. Вдруг словно весь меняется:

– Нет. В первый раз я влюбился в восьмом классе. В нашего учителя математики. Страдал по нему, как одержимый, два года. Летом, перед десятым классом, решил попробовать – возраст согласия, все дела. Но он осенью не пришёл – переехал куда-то с концами. Я страдал так, что в школу ходить отказывался. Но ничего, смог выкарабкаться. И влюбился в папиного водителя. Издалека, потому что общаться с ним возможностей не было. Вообще не успел всё осознать до конца и начать действовать, как он тоже исчез. Я не смог выяснить куда. Год депрессовал. Год, Еськин! Хотя я с ним даже не разговаривал ни разу.

Елисей поворачивает ко мне лицо:

– А теперь ты. Я не отженюсь, Еськин. Пока не попробую, как это – с тем, кого хочешь аж до трясучки. Ты мне нужен. Хотя бы для того, чтобы поверить в возможность счастья. Потому что всё бла-бла-бла про любовь, здоровые отношения – для меня слова, которые ничего не значат. А я хочу узнать, что же они значат…

Глупый маленький щенок, решивший бросить свои прежние забавы и почесать острые зубки о туфли, слишком дорогие и ценные для игрушек.

– Поэтому, Еськин, я буду тебя добиваться уж как умею, но постараюсь по-человечески, на твоих условиях. Я не прошу дать мне шанс – я его сам беру, потому что мне нужнее… И, кстати, я выяснил, что тёл… к-хм… девушка, с которой ты живёшь – твоя дочь.

Усмехаюсь, зло и отчаянно:

– Опять у тебя неверная информация – Любаша мне не дочь.

– Но Еськин, ей же всего девятнадцать!..

– Тебе тоже – и что?

– Блядь. Ну… Стоп-стоп. Она типа твоя дочь, но не от тебя?

– Можно и так сказать. По ДНК никакого родства, прямо как у нас с тобой. Она у меня живёт чаще, чем у своей матери.

– О. Ты даже тест делал? Зашквар. Сочувствую.

– Это уже давно отболело. И новые надрывы мне не нужны.

– О! Еськин, не бойся, я буду очень нежен и бережен с тобой, – встрепенулся королевич.

– Ты не умеешь.

– Я буду стараться! – Полный энтузиазма Еська вскакивает, подаёт мне руку, чтобы помочь подняться. – Кстати! Я всё же записался у вас на курс AFF, и ты будешь моим инструктором…

Веришь, мне и своих печалей хватает,

Чтоб носиться с твоею мажорской хотелкой.

Твой порыв и желание лишь угнетают:

Меня бесит сравнение с нежною целкой!

Ты заладил «хочу», ты сметаешь преграды,

В своих мыслях уже отымел раз пятьсот.

Ты настолько уверен, что тут тебе рады —

Да накой ты мне сдался, ёбаный в рот?!

Не беси, королевич, Христом умоляю.

Похохмил, постебался – довольно, забудь!

Слишком стар для тебя – в сотый раз поясняю.

Без тебя жизнь смогу дострадать как-нибудь…

– Любаша! Привет, солнце.

Из кухни доносится позвякивание ложечки.

– Аккуратнее, я не один! – не успеваю сказать я, как Люба, в маечке и коротеньких трикотажных шортиках выскакивает в прихожку. Уже для сна оделась, хоть время детское.

Естественно, налетает на Еську и взвизгивает, пытаясь прикрыть все места сразу. Вихрем летит в свою комнату, вереща:

– Ты бы хоть предупредил, что с гостями придёшь!

– Это не гости, Лю.

– А кто? Сантехник? Массажист? Чистильщик бассейна?

– Я его не звал, просто отвязаться не сумел… Эй, кое-кто фильмов для взрослых пересмотрел!

– Па, мне ж для курсовой надо было, ты забыл?

Забудешь тут… Еська ржёт, старается, чтобы неслышно. Иду на кухоньку, мою руки. Сажусь на своё место, а Любаша – накинув рубашку и джинсовые шорты – на своё. Молчит, знает – если я веду себя странно, значит причина есть.

Еська, помявшись на пороге, протискивается на свободный стул.

– Чаёк?

– Угу, спасибо, Любаша. Да, из твоего чайничка. – Она где-то в интернете покупает настоящий китайский чай, в упаковке из сплошных иероглифов. Он ярко-зелёный, пахнет сладко, как детская мечта…

Попиваем чай, Елисей сидит, подперев голову и с любопытством нас разглядывает. Люба решается:

– Ты кто? – прямо в лоб, без обиняков.

– Елисей.

– А-ха-ха, серьёзно? Принц? Или как там его… Королевич? Так кто?..

– Ну… Так просто не объяснишь. Понимаешь, твой отец, он мне… Ну… – Еська замялся, не зная, как много нового обо мне можно говорить моей дочке.

Вдруг Любаша подаётся вперёд; начинает прыгать взглядом то на меня, то на Еську; открывает рот, потом захлопывает его ладошкой…

– Па-а-а-а-п?!. – в тонком голосе паника, испуг отчаяния. О, господи, девочка решила, что Елисей мой сын, настоящий ребёнок?

Вскакиваю, обнимаю Любашу со спины, прижимаю к себе, глажу по лицу. Она вцепилась мне в руки так, будто уже про себя выстроила всю историю – как я нахожу своего настоящего сына, как выкидываю её из своей квартиры, чтобы поселить кровиночку рядом…

– Любаша, ты чего?! Он мне никто, совершенно случайно похожие глаза. Это точно! Ну чего ты вздёрнулась? Ты моя единственная дочка, моя Любовь. Ну всё, солнце, всё…

Отпускаю её. Люба залпом выпивает чай, машет на мокрые глаза ладошками, не пуская не успевшие выступить слёзы. Смеётся неловко, признавая нелепость своего внезапного расстройства.

Еська следит за нами с лёгкой ревностью. Или завистью…

– Еськин, обидно слышать, что я тебе никто…

– Па, так что это за персонаж?

Отмахиваюсь, делая вид, что увлечён распитием чудеснейшего китайского чая. Люба переводит любопытный взгляд на Еську.

– Чай будешь, королевич?

Еська кивает и смотрит на меня вопросительно. Изображаю неопределённый приглашающий жест – мол, говори, не стесняйся – тут все свои.

– Итак? – от Любаши хрен отвяжешься.

– Ну… Я типа на твоего отца… типа запал… или что-то типа того, – быстро комкает и так почти бессмысленную фразу Еська. И смотрит лучезарно, как будто так и надо.

– В каком смысле? – Люба догадывается, но верить до конца ещё не смеет. – Па-а-а?

– Я тут вообще ни при чём, всё ты виновата. Вот и разбирайся, – и рассказываю офигевшей дочери историю с её снимком. – Правильно говорят: фотки в сети – прямая наживка для всяких извращенцев.

– Так это твои фотографии? – восхищённо отдаёт должное моей дочке Елисей. – Ты настоящий талант! Я думал, что какая-нибудь дорогая знаменитость снимала… Еськин! Не сваливай всё на неё. Без подписи я бы не споткнулся о тебя. Еськин Роман… Как мимо такого было пройти, если я – Еська? Мне же прямым текстом роман с таким мужчиной предложили.

– Еська? Ха-ха-ха! – Любаша забывает о слезах. – Еська, а я вообще – Еськина Любовь! Как тебе такой поворот?

– Ничего против не имею! Я тебя уже обожаю, спасибо за тот снимок!

– Ну не знаю, Елисей – папка вон не рад совсем. А я – за него! Так как ты без приглашения к нам прорвался?

– Просто ехал за ним, а потом прилип как банный лист к… мокрой… жопе… – и облизывается быстро. Етиж пассатиж.

Любаша вскакивает с места:

– Я вижу, вам надо бы отношения выяснить, мальчики. Пойду-ка я за кефирчиком схожу. Часика на полтора, хорошо? – и вылетает за дверь, захватив рюкзачок и телефон.

А я только рот открываю-закрываю, да рукой вяло помахиваю.

– Ну, показывай, где живёшь? – Если бы не знал королевича, подумал бы, что он немного смущён.

– Бассейн у меня в отпуске, в тридцати комнатах капитальный ремонт. В оставшихся двух мы и живём.

Еська хмыкает на мой сарказм и заходит в "зал" – большую комнату занимает Любаша, когда живёт у меня.

– Ё-о-о-о-баный насос, Еськин, это охуенно!!! Что это?!. Откуда?

По всей комнате, под потолком плывут флотилии разномастных дирижаблей – от реальных исторических моделей до фантастических крылатых чудовищ, ощетинившихся крошечными, но грозными пушечками.

– Это мои. Хобби такое, профдеформированное.

– Ты рили их сам делал?! – королевич готов из штанов выпрыгнуть. – Еськин, ты просто охуенен, ты знаешь об этом? Если бы я раньше не запал, то запал бы сейчас!

Еська благоговейно склоняется над столом у окна, где ёжится сложной конструкцией недоделанный экземпляр. Блин. Я позволил ему прийти с одной целью – оттолкнуть нищенской обстановкой тесной конуры. Думал, что мальчик, привыкший к роскоши гигантских особняков, разочаруется в человеке, живущем в вонючем тёмном подъезде.

– Еськин! Продай один, а? Хочу такой себе!

Ненасытный барчук. Рефлекс заграбастывать всё, за что глаз цепляется. Сажусь на диван, подогнув ноги по-турецки. Надо начинать серьёзный разговор:

– Есь, не обманывайся. Может здесь он и выглядит большим, романтичным и привлекательным, но в твоей комнате он станет маленьким, потрёпанным и неказистым. Как я…

– О-о-о! Начинается!.

Елисей резво и решительно плюхается рядом, почти на меня, в развороте успев облапить, рывком притиснуть к себе и накрыть мой приоткрытый рот горячими мокрыми губами.

Одним мгновением теряю под собой опору, будто в небо шагнул. И бесполезно хвататься пальцами за воздух…

Сладкий. Терпковатый вкус проклятого китайского чая… Нежный и тёплый. Заливается внутрь, вымывает, согревает… Какой мягкий язык. Невероятно. Не могу дышать, будто лечу и лечу вниз, набирая скорость, а парашют всё не раскрывается… Запаска… Должна сработать, должна… Быстрее… Иначе мне конец!

ТРЕНЬ! ТРЕНЬ-ТРЕНЬ! У-У-У-Ы-Ы-Ы-Ы…

Запаска выпрастывается в воздух Еськиным жутким рингтоном, резко выдирая меня в мир живых. Ни слова не говоря, выворачиваю его руку болевым приёмом и волоку к двери.

– Пошёл к чёрту! – приваливаюсь к захлопнувшейся двери. Меня трясёт, и это только начало. Губы горят, всё тело корёжит желанием настолько диким, что впору лезть на стену. Сколько сил, километров нервов и литров крови ушло, чтобы унять эти чувства, от которых в жизни у меня одни беды… И всё по новой?..

Я не знал, что можно ниже пасть,

Но поддался на твою страсть.

Ты петли на шее держишь нить…

Так ответь же – как мне дальше жить?!.

Жидкий шёлк кудрей в руке сжать —

В унисон с тобою застонать…

Я не знал, что можно ниже пасть,

Раз отведав поцелуя сласть…