Читать книгу Дивизия особого назначения. Пограничники бывшими не бывают! - Фарход Хабибов - Страница 5

25 июня 1941 года, где-то в Белоруссии, в полусотне километров от границы с Польшей (второй день Там)

Что было утром, не знаю. Вроде и не спал, а окружающее под конец уже не отображал, как-то плыло все – и звук, и изображение. Так что глаза закрыл и не открывал, все равно от них толку нет, одна дезориентация. Хотел еще и уши пальцами заткнуть – не успел. А то был бы, как знаменитые три обезьянки, только в одном лице. В себя пришел гораздо позднее, когда меня кто-то стал тормошить:

– Товарищ старший лейтенант, товарищ Любимов, вставайте, они ж пристрелят! Вставайте уже!

– Что, где, какой старлей?

Открываю глаза… Ни хера себе-е-е-е-е-е-е!!!!! Я валяюсь в пыли (как свинья, или кто там еще в пыли любит валяться?) на обочине дороги среди леса (ну как среди леса, дорога идет мимо леса). Поблизости вижу уныло передвигающую ногами от меня (тогда уж отодвигающуюся) колонну безоружных солдат с охраной вокруг. Аха! – значит – пленные. Некоторые вон вовсе без ремней, многие разуты, кое-кто без гимнастерок. А некоторые, наоборот, в шинелях. Многие грязными бинтами перемотаны. Но далеко не все. Больше таких, что целехонькими выглядят. Хотя по форме видно, что РККА, тем более по бокам фашисты с Кар-98к идут. Да и по противной форме цвета «фельдграу», знакомой нам с детства (из фильмов о войне, конечно, слава богу, не из реальности!), узнаю главных врагов Союза до 1945 года. Смотрю на себя… И офигеть на фиг, не встать, я тоже в форме РККА! Я тоже, что ли, пленный? Меня пытается поднять белобрысый офицерик (командир?), похожий на накачавшегося Галыгина[23], правда, без галыгинских кудрей. Чем-то неуловимым, такой же, как мой покойный Тыгнырядно… Жаль пацана… Погодите, гражданы и старушки! Какой такой Тыгнырядно? Откуда я знаю эту фамилию? И тут я все вспомнил! Так это что – многосерийный сон? Действие галлюциногенов не кончилось? Из комы не вышел?! Мать-мать-мать!.. Родите меня обратно!

Да уж!.. Бросило меня в дрожь, как цыпленка, которого лиса поймала и пытается употребить по назначению, а еще и с кетчупом, да с табаком (ваще-то сопленок табака это детеныш домашнего кузена фазана (или фазен кузана?) на блюде, табак – блюдо, перс. или тюрк.). Сорри за отступление, но какой бред в башке пробегал, тот и описываю, без изъятий. Так что получается, что цыпленок табака – цыпленок на блюде, вариант – под блюдом. Особо придирчивых могу также просветить, что люля-кебаб (или кабоб) – это мясо (или шашлык) в стиле люля, то есть – по-цыгански, а по смыслу – шашлык для бедных. И похоже, что этот самый кебаб из меня уже недавно кто-то сделать пытался, а так как фашисты – национал-социалисты (ну социалисты для бедных разумом), вот и из меня делать пытались кебаб-люля. Блин! Да что же это у меня с головой и что это с мыслями? Чего они так скачут-то?!

Ловлю себя на мысли, что этих самых мыслей у меня слишком много – беспорядочных и лишних (мало того, они не несут никакого смысла). Похоже, это моя бедная башка таким образом себя успокоить пытается. А что она бедная, легко догадаться по двум большим шишкам на ней, причем одна, которая побольше, покрыта кровяной коркой. Впрочем, не только шишка. В засохшей крови полголовы и треть морды. Кто ж меня так и за что?

Обращаюсь к единственному доступному источнику информации, «гуглю» ему:

– Слышь, братка, а седня день какой?

– Как какой, товарищ старший лейтенант? Двадцать пятое июня сегодня.

И тут меня словно снова по голове шарахнули! Все вспомнил. Совсем! Е-мое! – я ж теперь в сорок первом году, бли-и-ин! Я аж присел.

Может, пресс-конференция с белобрысым и продолжалась бы до скончания веков, но тут длинный очкастый фриц (ну, в очках таких круглых а ля братья Гриммлер[24]), блин, человек с ружьем в фельдграу (немец! По одеже, во всяком случае, точно не мордвин) подбегает и что-то лопочет на своем совсем-не-мордвинском:

– Штейт ауфф русише швайне! Форвард, шнеллер, лес-лес!

Эти команды и нажали на спусковой крючок моего бедного шибанутого разума. Я взорвался, не думая не только о последствиях, вообще ни о чем не думая:

– Да пошел ты, чмо очкастое! Я мутер твою шпили-вили! – разглагольствовал я, так и развалясь в пыли, обращаясь исключительно к этому быдлу очкасто-третьерейхному.

Очкорылый фашист (прямо Сноуден-клон какой-то!) лопочет куда-то в сторону кому-то и чего-то (стукач!). Я разбираю лишь «херр обер-фейнрихь»[25], и думаю: «Вот-вот – «хер», и все вы немцы – херы!» На крик очкозавра (или моего персонального глюкозавра?) подбегает ко мне немчурбанфюрер поширше, да с машиненпистоле-38 (или как там эта трясогузка называется) на грязной, уже успевшей обильно вспотеть, шее, передергивает затвор своей музейной коммунистоубивалки да как польет в мой адрес оскорбления! Где ж ихняя европейская воспитанность и толерантность?

– Штейт ауфф, русише швайне!

– Их нихт русише швайне, их, вообще-то русише тигер. (Я родился в год Тигра.)

Я ж, идиот, все еще надеюсь (причем очень старательно), что все-таки сплю я, а эти ископаемые скинхеды мне снятся, потому и продолжаю:

– Ты это, Хер Унтерофицир, шайсен на хрен!

Посмотрел на меня этот швайнштайгер… и раздалась короткая очередь… Убил, сцуко! Все, я опять умер! Реалистичный, бля, глюк: видел перед смертью, как с меня ошметки тряпок, кожи и мяса полетели! Умираю… «День сурка» продолжается.

И тут: бац! Перемотка…

– Товарищ старший лейтенант, товарищ Любимов, вставайте, они ж пристрелят, вставайте уже!..

Блин! Опять (или о-семь?) я валяюсь на пыльной обочине, рядом солдатик (блин, их тогда красноармейцами или бойцами называли!) в форме РККА. Хотя нет, он вроде офицер (то есть командир), пытается меня поднять, а я все еще валяюсь в пыли.

– Слышь, родной, ты кто? – спрашиваю я.

– Лейтенант Онищук, товарищ старший лейтенант. Вы что, меня не узнаете? Мы ж с одного погранотряда.

Все-таки не сон! Значит, все-таки круто я попал на войну[26], пора смириться с этим, то есть с «я попал». Значит, и тут: «Ты прости, мама, что я был такой упрямый!..», значит, и здесь я – погранец, наяву-то (то есть – в реале) я служил в свое время в Московском погранотряде, в/ч 2033. Кстати, про отряд наш фильм есть: «Тихая застава», который похож на действительность, как старая шлюшка, переспавшая со всеми, у кого встает, на огненную комсомолку, погибшую девственницей. То есть фильм лжив. Там типа вокруг все трусы и враги, а в части – сплошные небожители да белокурые бестии. Хрена вам, господа авторы! Ни хера там так не было, там и люди вокруг, и внутри в/ч были чище, добрее и дружнее. Да и солдаты в отряде в основном, наверное, процентов на восемьдесят были местные: таджики – до черта, узбеки – до хрена, русские (граждане Таджикистана которые) – две штуки (я и Санек с Кургана, с Курган-Тюбе то есть), татары – пять штук (один Равиль чего стоил!), ну и даже туркмены – две штуки, в довесок – казах-канабисолюб Нурлан… Чет-то опять отвлекся я…

О! А здесь снова очкастый юберменьш, клон Сноудена, ко мне лезет:

– Штейт ауфф русише швайне! Форвард, шнеллер, лес-лес!

– Да пошел ты, чмо очкастое! Я муттер[27] твою шпили-вили, я гросмуттер[28] твою шпили-вили, да и не раз, да и не один, да и ваще: весь твой род, блядуче подзаборный, имел!

Говорю я, говорю все это, а потом меня осеняет: а чего это я повторяюсь? Надо по новой его обласкать, оригинальней надо быть (да что за тавтология-то, хрен-нахрен, где креатив-то?).

Ну, и включив креатив, посылаю фрица к едрене-фене, почти «петровский загиб» воспроизвел. А этот хмырь опять стучит на меня унтеру. Ну и, конечно, опять подбегает унтер-официр великогерманского рейху и тоже машет своим МП-38.

А меня понесло, покруче, чем Остапа:

– Да вы заипали, аналисты-ананитики: русише швайне, русише швайне! Хошь, покажу, на чем я вас, с вашим Гитлером вертел? – лезу руками к ширинке, борзея вконец.

А немец попался упертый, как трактор, и: тара-рах – в меня вновь входят пули…

Темнота…

Опять убивают!.. Ну что за штампы: как пленный боец РККА послал куда подальше, сразу убивают, ублюдки! Нет, чтоб выслушать, а вдруг чо умное скажу, вдруг пошлю в какое симпатиШное место, вам же «лебенсраум»[29] нужен…

Перемотка…

– Товарищ старший лейтенант, товарищ Любимов, вставайте, они ж пристрелят, вставайте уже!..

Похоже, мой персональный «День сурка» продолжается. И вновь я валяюсь в пыли на обочине, в метрах пяти от меня вновь так же понуро начинает движение колонна пленных красноармейцев, а Онищук снова (для него-то – в первый раз!) пытается меня поднять. Пилядовый дуварес, как говаривал Равшан (или Джумшуд?), да на хрена мне сдался этот долбаный «День сурка»! Чувствую, надо вставать и идти, куда гонят, а то опять убьют. Не, ну разве немцы не долборазы, за последние полчаса щас в третий раз убьют?! Видимо, это я все же попал в какую-то игру, и тут надо придерживаться сценария. В противном случае меня ожидает перемотка. А это очень больно…

И снова ко мне подбегает очкастый вермахтчанин (да чего это я сравнением Сноудена-то обидел? – Эдвард реальный не настолько плохой пацан, и мне уж точно ничего дурного не сделал). И пошли сразу опять грубость и унижение… Сцуко, в руках ружбайка, вот и геморройствует! Я б те очки-то в глотку бы вогнал, гадюк семибатюшный!

– Штейт ауфф, русише швайне.

Ну, и опять ничего оригинального! А где ж немецкий креатив, типа: «дас ис фантастишь» и так далее? Ой, опять мои стукнутые мозги куда-то не тудыть понесло с дикой скоростью…

Так, пора включить мозг, ну свой межушный ганглий, видимо, я что-то делаю не так, и меня вскоре опять немножко убивают. Значит, надо делать все так, как надо. Только вот: а как понять, как надо?! Хотя, как начнут убивать, значит, снова ошибся, и надо исправляться. Логично? Логично! Ну, раз меня сюда забросило, надо попробовать побарахтаться.

Встаю, отряхиваюсь и громко отвечаю:

– Яволь, херр официр.

У немца глаза стали ширше (или правильно говорить «ширее»?) евойных очков.

«Ну да! Хрен те офицером стать, легче одной жопой на Эверест залезть», – подумал я, вливаясь в колонну пленных.

Бредем… Минут через десять Онищук у меня спрашивает:

– Товарищ старший лейтенант, а вы откуда немецкий язык знаете?

А что я ему скажу? Что люблю фильмы про Великую Отечественную и по ним наблатыкался чуть-чуть по-оккупантски шпрехать?

Кстати! В далеком уже (блин! Со всех сторон далеком!) 2003-м я был гастарбайтером в России, в УрФО[30] (ну, надеюсь, всем понятно, что это вовсе не НЛО по-английски?). И там, в июне того самого 2003 года, мы вкалывали на каменоломне, гранит серый добывали, щоб новые русские всякие архитектурные прибамбасы из дикого камня делали.

Ну, работаем с пацанами, прикалываемся, и я, как рулила, типа прикрикиваю на них, стебусь на великорейхском:

– Арбайтен, узбекише швайне!

– Шнеллер, алзо, цурюк, форвардс!

– Хенде хох, Гитлер капут, дойчен зольдатен унд официрен…

– Ди штрассе дер браунен батальонен…[31]

А в это время к горке, на которой мы камень ломаем, подходил один из сторожей каменоломни, старый дядя Петя, пожилой такой щирый хохол, но левобережный, Пiтро короче.

А родился дядя Петя где-то в первой половине тридцатых прошлого века (плюс-минус пять лет, я паспорт у него не проверял) и все прелести оккупации на себе испытал. А дядька – еще тот осушитель, кстати! Ну, он осушает емкости со спиртом, это, видимо, его личный национальный дядьпетьский вид спорта. И нормативы есть. Утром – пол-литра спирта, в обед – та же доза, и вечером еще литрушка. А все напитки, что ниже 90 градусов (не Цельсия и даже не Кельвина, а чего-то другого – поядреней), для него что-то вроде капусты для каннибала или соляры комару.

Так вот дед Петро, заслышав мои фрицеподобные вопли на горке (а в лесу слышно далече, с горки-то), чуть штанишки свои не испортил (изнутри причем). Но в бега не ударился, а пошел домой за ружьем. Дедово восприятие действительности было усугублено тем, что я был в спецовке, которая раньше была вообще-то военной формой. Данную форму в виде гумпомощи нашей (таджикской) армии подарили то ли пакистанцы, то ли еще какие прототалибы. Ну, она, зараза, еще и цветом была похожа на фельдграу! Фасон, правда, не тот, но дядь Пете ведь от роду уже семьдесят-восемьдесят, да и в молодости его никто Зорким Глазом не звал, исключительно, видимо, бронебойной глоткой звали.

Вот и вернулся к горке дядя Петя с ружьем и очень недобрыми, кровожадными (но очень патриотичными) намерениями. Хорошо, что решил почти в упор оккупантов бить, чтоб наверняка. На свой последний бой дидусь всерьез настроился, патронов по карманам распихал, сколько влезло! Хорошо, что когда поближе подошел, то узнал меня. К тому времени кричать дурацкие шпрехословья я уже перестал. Так что дедок только поматерился, сперва перебрав меня, мою родову, каждого немца (во веки веков!), ну и НАТО (туды ж ее в качель!) добавил, напоследок очень нетолерантно обозвал правительство США. А потом рассказал о том, что с ним было и что он планировал. С утиной дробью на немцев попер, мазохист старый! Всего два патрона с картечью было. Да, были б там вермахты, они б из него быстро половичок сделали бы (ну или фотообой «Старый охотник», как вариант «Большевик-камикадзе»)… Хотя… одного-двух дед завалить бы успел, при удаче…

Всего этого я не сказал, конечно, Онищуку, а промолчал. Потом говорю:

– Онищук, звать-то тя как?

– Забыли, что ли, Петр же я, – отвечает он.

Еще один Петр, да и по фамилии тоже хохол, но это точно не тот.

– А ты не можешь, Петруха, меня в тему втянуть: что происходит? А то я ни разу не понимаю, что происходит, только фамилию свою помню.

– Наверное, из-за того, что вас по голове прикладом немец ударил, вы временно память потеряли.

– Это вон то очкастое гребло меня вдарило?

– Нет, таащ старш лейнтант, тот, какой бил, ушел в голову колонны.

– Ну все, летехи краснопузые, конец вам и вашей красножопой власти! – заявил нам, некультурно прервав беседу двоих приличных людей, поравнявшийся с нами крепыш, очень похожий на телевидеокиллера Доренку[32] времен телеубийства Лужкова. До того энтот типус вроде шел в следующей за нами шеренге.

– А чем мы или власть тебя обидели, хренобобр замусоленный? – спрашиваю интеллигентно у мордоворота.

– Пой, ласточка пой, пока есть время! Вот, как придем в лагерь, я начальству сразу тя покажу, выблядок коммунячий. И сделают из тебя немцы труп. Так что: допелись вы «варшавянок» с «интернационалами». Все! Амбец вам, краснюки, попомните вы слезы моих родаков! Вот такие же, как вы оба, их зимой в Котлас-город высылали, один тоже чернявый был, как ты, старлей, а второй хохолок – как ты, летеха. Вот я теперь…

Не, ребята! Как интеллигент и юрист, я такого проявления нетолерантности снести не мог. Потому незамедлительно приступил к защите своих общечеловеческих прав и ценностей. А именно: с ходу двинул этого «доренку» сапогом в междуножие (тот и договорить не успел), синхронно Онищук (тоже, оказывается, правозащитник!) лупанул под дых и добавил правой в челюсть (а не трожь погранцов некультурными словами, верблядок!). Мордоворот отреагировал предсказуемо, то есть рухнул. Колонна идет дальше, почти по упавшему. И тут идущий в двух рядах за нами казах (а может, киргиз, ну, или бурят) добавляет тяжелым сапогом в висок предателю, приговаривая:

– Шишангды кутыга![33]

«Нет, все-таки киргиз, – думаю. – Молодец, сознательный киргиз!.. Правда, немного извращенец, но правозащитник знатный, не чета Сахаровым с Ковалевыми!»

«Доренка» удостаивается еще пары пинков от проходящих. «Ишь ты, какие у нас сознательные солдатики (блин! – бойцы же)!» – продолжаю думать я…

А тут еще и немецкий унтер нас порадовал, целых три патрона всадил в предателя, валявшегося в пыли, как говно в проруби, за то, что тот не встал по команде. А и как ему вставать-то было, он, наверное, без сознания был, а поднимать суку никто как-то не стремился. Но навсегда в моей голове застряло праздное любопытство, что же хотел еще сказать «feat-Доренко»? Договорить мы ему ж не дали. Да и хрен с ним! Собаке – собачья смерть, одним потенциальным власовцем меньше.

– Онищук, а еще командиры среди нас есть? Собери-ка командиров ко мне, нам срочно поговорить надо. Надо отсюда когти рвать, а то эти ивуАрийцы геноцидить станут, отвечаю за базар.

Онищук сначала от моих речей как-то поморщился (а чего я такого сказал-то?), затем принялся активно изображать реакцию Швондера, впервые увидевшего Шарикова[34], да еще Шарикова, который танцевал бы модный танец тектоник под аккомпанемент балалайки. Потом до меня дошло: блин, необходимо базар фильтровать! Надо бы малость мне прикусить свой безкостный инструмент. Или хотя бы сначала про себя проговаривать на предмет редактуры.

Пытаюсь выражаться поприличнее:

– Ну это, надо нам из плена бежать, не то фашисты нас голодом заморят, а то и вообще пристрелят.

Постепенно ко мне стекаются шестеро офицеров (да блин же! Тогда ж еще командиры были!). Вообще-то удивительно, что фрицы рядовых от командиров не отделили. Или это у нас еще впереди, когда до какого-нибудь сортировочного хрен-лага доползем?

По петлицам определяю (вроде не ошибаюсь с этими кубиками-шпалами): два лейтенанта-танкиста, два летчика в том же звании (один оказался бомбером, другой – истребком, впрочем, это я уже позже узнал) и военфельдшер в компании с воентехником второго ранга. Чуть не прокололся: я ж собирался уже медика с техником лейтенантами обозвать. Хорошо, что они первыми представились. Блин! Я с этими спецзваниями еще накосячу! Кстати, охереть офигенно, но воентехник до жутиков похож на изрядно помолодевшего Сердюкова[35] (который «табуретоборонсервис»)!

Да… а старше меня (по званию) никого-то и нету! Это хорошо или плохо? Ладно, там разберемся, а пока: ша, Чебурашка скажет речь! – про то, зачем нас немцы строили-строили и построили:

– Товарищи командиры! Как вы думаете, куда нас ведут эти белобрысые говнохрены? Пардон, у меня два удара прикладом по голове да контузия, куда нас ведут фашисты?

– Да немцы говорили, в лагерь, будут там кормить и заботиться, а мы для них работать, – фантазирует военфельдшер, чем-то похожий на современное издание Чехова, даже почти пенсне (очки, конечно, но очень круглые и железные) в наличии.

– Увы, товарищи, вынужден вас огорчить, – говорю я, – нас заставят много и непосильно работать, при этом будут стрелять, убивать по малейшему поводу и без оного и кормить гнилой брюквой. Ну, или как вариант – суп из картофельных очистков, причем налитый в ладони или в пилотку.

– Не может быть, товарищ старший лейтенант, ведь немцы – это европейская страна, это Гете, Гейне, Шиллер…[36] (из медикуса опять интеллигентность поперла).

– Да, товарищ военфельдшер, конечно. Только скажите мне: а Шиллер евреев расстреливал только за национальную принадлежность? Или комиссаров за должность? А Гете колонны гражданских беженцев – стариков, женщин, детей – бомбил или расстреливал из авиапулеметов? Или, может, у детей кровь качал для нужд армии – до полного истощения? Вы забыли бомбардировки утра двадцать второго, разве Шиллер и Гете такое сотворили бы? Про Гейне я вообще помалкиваю, его нынешние самого бы убили, поскольку евреем был. Да и запрещен он в Германии теперь, за это самое.

– Нет, товарищ старший лейтенант, наверное, не мог так делать Шиллер, – отвечает военврач, тряся чеховской бородкой. – Неужели эти могут так? А куда германский пролетариат смотреть-то будет?

– Куда? Да в рот гитлерам да геббельсам с розенбергами, так что могут. Еще и не то могут, – отвечаю, – скоро сами убедитесь.

– Товарищ старший лейтенант, а откуда вы знаете про то, что творят с пленными немцы? – загоняет меня в угол логичным вопросом хренов медик.

– Так я в мопровском[37] журнале прочитал, там описывали, что немцы творили с польскими военнопленными в тридцать девятом, – ловко отбрехиваюсь я. А что вы думали, адвокат же, для нас отбрехивание, как скальпель для хирурга.

Блин, что и как им сказать, чтобы они поверили, чтобы поняли?! Мопровский журнал, конечно, хорошая вещь, но… Хорошо, что хоть слушают пока. На крайняк буду давить тем, что у меня на «кубик» больше, да авторитетом «многознающего» НКВД. Все-таки они в основном НКО (Народный Комиссариат Обороны), а я пограничник, и погранвойска все-таки в ведении НКВД.

Тут к нам проталкивается солдатик-славянин (да помню я уже, что боец он, но про себя-то могу по привычке выражаться!), и говорит:

– Товарищ старший лейтенант, тут в голове колонны есть капитан-танкист, только он не хочет к вам.

– Ну, капитан так капитан, он званием постарше, пойду сам к нему. Ведите, товарищ боец.

Потихоньку, чтоб не привлечь своей активностью внимания конвоиров, проталкиваюсь вслед за солдатиком в голову колонны. Совершенно кстати, что немцы почти совсем забили на передвижения внутри колонны. Видимо, для них, уже отягощенных комплексом великого победителя, главное, чтобы из колонны не выходили и не останавливались.

– Разрешите обратиться, товарищ капитан, старший лейтенант Любимов, Брестский погранотряд.

– К чему эти уставные игры, старлей, все – отвоевались! Крышка большевикам, а мы теперь – просто граждане, – отвечает мне высокий, чуток узкоплечий аристократичный брюнет.

– Не понял, товарищ капитан, вы что? Вы что, серьезно думаете, что это конец Советской власти?.. – я даже растерялся немного. – Из-за неудач первых дней войны? Это же временно, капитан.

– Да, Любимов! Сам ведь видишь, что случилось с нашим «могучим ударом» и «малой кровью». Все! Приехали, туши свет!

– Ты что, капитан, думаешь, все, что проиграли мы войну и что пора лизать задний привод Германии?!

– Конечно, разве не видишь, все, крышка сесесеру. Так что готовься, старлей, в свободной демократической России жить.

– Капитан, ты что, решил, что немцы пришли просто для того, чтобы скинуть большевиков, а потом взять, да и отдать власть нам – русским? Особенно тебе, конечно! Да вот только – за что? Ты что, родной дядя Гитлера или личный массажист главной жирной задницы рейха – Геринга? Да на черта им это нужно! Им нужны ресурсы, территория, а люди лишь как рабы. Разве не слышал, как они нас унтерменшами называли? А это значит – недочеловек! Короче, капитан, мы собираемся бежать и воевать за свободу Родины и за товарища Сталина, а ты?

– Нет, я больше большевикам не прислужник, пошли они на… короче – далеко.

– Капитан, а присяга? Или ты из этих, ну из бывших или из троцкистов каких-нибудь?

– Нет, я из рабочей семьи, и ни троцкистом, ни каким то другим – истом не был!

– Значит, ты капитаном стал благодаря большевикам и, несмотря на это, курнамакствуешь[38], ублюдок?

– А пошел ты, большевистская подстилка! Щас унтера кликну, и пристрелят тебя за милую душу.

Хреново, однако… Капитан-то говнист до передоза, да и похож речами на покойного «лже-Доренку». И как в нем столько удобрений-то помещается? Сука, на собраниях партию лизал, наверное, да всяко и бурно поддерживал политику партии и правительства. Выдаст! – как два пальца обо… как два пальца, скажем, облизать. Надо срочно что-то делать, а то на привале точно закозлит. Позорит он и РККА и бронетанковые силы наши, мочить его надо в сортире. Только где ж я тут на пыльной дороге сортир-то найду, товарищ Путин?[39] (ВВ который, ес-сно.)

Вернулся к нашим офицерам, которые вообще-то командиры, и говорю:

– Товарищи командиры, а капитан-то сукой оказался, отказывается от присяги, говорит, что большевикам конец. Грозился немцам накляузничать, надо его мочить.

– Не понял, как это мочить и зачем?

– Ой, извините, товарищ военврач! Я говорю, убить его надо. Этот… очата об барад[40], какой он пример красноармейцам дает? Если каждый так будет думать и поступать, то нашей социалистической Родине точно конец придет.

Тут замолчали товарищи командиры, призадумались, повесили буйные головы из-за подлюки капитана. И я тоже задумался: попадем в лагерь, это все – кранты египетские, накроемся большой посудиной из цветных металлов, а умирать бесполезно и безропотно как-то не хочется. Даже если это сон или бред… Пусть умрем, но с собой хотя бы десяток фрицев захватим. Все ж РККА и партизанам потом легче хоть на капельку будет. Да и не в РОА же мне идти, совесть не даст (а, может, даст? Не, ну их нахрен, такие раздумья!).

Увлекшись, вдохновленный тем, что меня слушают и не перебивают, продолжаю:

– Так вот, господа офицеры, как только кину шухер, нападаем на немчуру и рвем копыта в лес, а там затихаримся и начнем щупать фашистов за яйца да вымя… – успеваю сказать я и чувствую, что допустил ошибку, и даже не ошибку, а целый их каскад. Первым, прямо в лицо, меня бьет Онищук, и даже медик лезет со своим сапогом мальчукового размера. При этом все кричат:

– Бей белогвардейскую гниду, бей савинковца (а кто это?), бей булак-балаховца.

Бьют минуты три (по моим субъективным ощущениям) и, подобно «Доренке», оставляют меня, порядком окровавленного, в пыли. Унтер, походя так, расстреливает меня из автомата, умираю. Обидно… Свои прибили…

Темнота.

Перемотка.

Я оцениваю себя и свою очередную смерть, так сказать, со стороны и делаю выводы: пора запомнить, что в то время были командиры, а за «офицера» могут дать и в рыло (если не хуже!), второй вывод – базар надо фильтровать, по фене командиры РККА и уж тем более НКВД не ботали (если только не в рамках спецзадания с внедрением)! Да и «господами» в то время кидаться не следовало. Немало «добра» белогвардейцы всякие, решив реставрировать «Расею» и прислуживая дефензивам с сигуранцами и прочим подобным конторам, причинили советским людям. И все это было совсем недавно… Каждый второй – очевидец (если не каждый первый). И, значит, говорить надо так:

– Так вот, товарищи красные командиры, погостили в плену, пора нам и честь знать! Сами видите, охрана пока еще жидковатая. А приведут в лагерь – все, о побеге можно и забыть, и готовиться или к карьере предателя, или к стезе раба. Ну, или готовиться к встрече с предками.

– И что вы предлагаете, товарищ старший лейтенант? – спросил воентехник.

– Нападаем на охрану, их меньше. Убиваем их, получаем свободу, а там разберемся, как дальше быть. Ну что, товарищи, вперед?

Командиры кричат: «Нападаем на фашистов!» И пошло-поехало! Правда, больше половины красноармейцев так, по-моему, и не поняли, что же произошло. Но, увидев, как Онищук с летуном бросились на унтера, некоторые бойцы все осознали, помогли… А вскоре уже изрядная толпа ломанулась на охранников. Те тоже сначала растерялись, но уже буквально через пару секунд открыли огонь. Унтер успел расстрелять и Петруху и летчика, зато более десятка красноармейцев попросту раздавили его. Наверное, через минуту мы были свободны, только вот это нам стоило жизни больше чем трех десятков наших товарищей… А некоторые так и простояли на дороге в бездействии… То ли струсили, то ли растерялись, а то ли ждали, в чью пользу закончится…

Минут пять мы совещались с остальными командирами, что теперь робить и что делать с погибшими, не оставлять же на дороге. Потому решили собрать их документы (если они есть), переписать данные погибших и похоронить в братской могиле – в огромной воронке, что была неподалеку. Докончить начатое нам не дали. Увлеклись мы, в эйфории были и, видимо, так орали на радостях, что даже не услышали тарахтение моторов. Может, и услышали, только мимо ушей пропустили как несущественное…

Фашистские мотоциклисты, ехавшие в авангарде колонны, быстро во всем разобрались, не растерялись, а с ходу ударили длиннющими очередями из пулеметов, установленных на люльках трехколесных машин. Наши бросились к лесу. Только до того леса было не меньше ста метров. Попробуй, убеги от пяти синхронных пулеметных очередей, да по пересеченной местности, да когда стреляют с дистанции, для пулемета просто смешной… Лично я даже побежать не успел, оцепенел, да так и остался стоять, как навеки вкопанный столб, у воронки, в которую только начали стаскивать погибших.

А потоки свинца с мотоциклов меня каким-то чудом миновали. Или не чудом, просто более заманчивые цели были в избытке – те, кто убегал. Кстати, не один я на дороге остался. Только стоял, кажется, я один, остальные хоть на землю попадали. А за этой пятеркой мотоциклов ехало не меньше роты немцев. На своих тупоносых грузовиках. Колонна встала, солдаты из машин повыпрыгивали, быстренько выстроились вдоль дороги в подобие цепи. Четко так, дисциплинированно. Офицеры бросили своих солдат на преследование бежавших из колонны. Против роты вооруженных фашистов сотня безоружных и голодных разве выстоит? В течение считаных минут все было кончено, по-моему, до леса из наших никто добежать так и не успел. А меня опять взяли в плен… Да что там – «Взяли»! – Просто подошли и потащили – сначала за шкирку, а потом просто подталкивая стволом карабина. Я ведь все это время так и простоял окаменелостью. Лотова жена, блин! Одушевленная библейская легенда! Только еще более тупая!

– Ти есть кто? Ти русиш официр? Комиссар? – это меня немецкий офицер спросил. А что, сам не видит?

Я все еще был в прострации, все еще в долбаном летаргическом сне! Опять косяк! И еще более страшный, чем с бедным Василием! Ведь это из-за меня погибли полторы сотни ребят, считай – пять взводов. Вот я сука! Вот я лох! Как теперь мне быть? Хотя…

– Да, я красный командир, я комиссар, я коммунист и я еврей, можете меня расстрелять!

– Ти не есть похож на юден…

– Да еврей я, еврей!.. Шолом-Алейхем[41], Марк Шагал[42], Дизраэли[43], Ротшильд[44], Маккаби[45], Бибрас Натхо[46]. – Окончательно успокоившись, я стал насвистывать «Семь сорок», потом расстегнул ширинку и пописал на дорогу, пытаясь попасть в офицера.

– Ну что?! Еврей я?! Так что стреляйте, суки позорные, ваша взяла! Но помните, наши будут скоро в Берлине, а вашему поганому рейху, вместе с вашим чмошником фюрером, придет пиз…

Докончить свою речь я не успел. Мой план сработал, немец расстрелял в меня весь магазин своего «вальтера» (или что там у него было? – не разобрал). Причем первая пуля удачно так для немца попала мне в рот, выбивая зубы, разрывая язык. Так что докончить свое выступление я не успел (для адвоката – трагедия). Я снова умер… Я умер!.. Поделом мне!

Темнота. Перемотка…

Блин, ура! Снова стою в колонне военнопленных, и все ребята живы! А воентехник своим вопросом подтверждает реальность происходящего:

– И что вы предлагаете, товарищ старший лейтенант?

Я же готов обцеловать Прибылова, истребителя, бомбардировщика, Петруху, давешнего киргиза, короче – всех-всех! Даже пока еще живого немца-унтера.

Успокаиваюсь, собираюсь в кучу. Вновь держу речь:

– Товарищи, мы должны напасть на охрану, причем одновременно, и потом бежать, да побыстрее, с этого места.

– Вы старший по званию, товарищ старший лейтенант, вам и командовать, – говорит Онищук.

А я вспоминаю трупы в воронке, погибающих под пулеметными очередями красноармейцев, и немцев, расстреливающих бегущих к лесу безоружных…

– Подождем минут пятнадцать, товарищи, горячку пороть не надо, лучше уж наверняка.

И все так же, не спеша (а чего в неволю-то спешить?), идем. А я жду всей душой той немецкой колонны. Наконец-то эти твари проехали! Причем смотрели они на нас как на пустое место. Ничего… Еще припомним вам это. И под Сталинградом, и на Кавказе, и в Белоруссии, и вплоть до гребаного Берлина… Ну, все, пора.

– Товарищи, пора, нападаем одновременно на всех конвоиров, сигнал – «Бей гадов!». Все ясно?

Ребята кивками подтвердили. И… пришло время освобождения (окончательного ли?).

– Бей гадов! – кричу я срывающимся голосом, а сам бегу на унтера. Немец, видимо, впал в ступор, он жмет на спусковой крючок, но то ли предохранитель не снял (а он есть на немецком автомате?), то ли не дослал патрон в патронник. Короче: в прыжке влетаю сапогом немцу в грудную клетку, думаю, проломил грудину тварю (или твари?). Где-то рядом, за спиной, слышу выстрел, затем еще и еще.

На дороге крики, вопли, стоны умирающих (надеюсь, в большинстве – немцев), ну, и выстрелы тоже. Из всего происходящего вылавливаю какие-то отдельные картинки. Вот кто-то навалился на немца и остервенело лупит того по морде собственной же фрицевской каской – бесконечно, превращая человеческое лицо в кашу, в фарш, сам уже залитый кровью и какими-то ошметками. Кто-то бесконечно и страшно, на одной ноте воет… Вот рядом Онищук с колена стреляет в убегающего немца: раз! – промах, два! – промах! Вроде третья пуля, посланная Петром, валит немца, почти добежавшего до деревьев. Упал, вскинув над головой руки, блеснув стеклами очков. Не добежал мой знакомый очкарик до спасительного леса…

Тут до меня (и не только) доносится подозрительный скрежет и грохот, твою мать, танки. Оборачиваюсь, на нас несутся (сориентировались, твари) три легких немецких танка. Это которые с пулеметами вместо пушек. И снова пулеметные бесконечные трели… Да какие, на хрен, трели, треск! Будто рвут что-то. Треск очередей и моторы танковые грохочут, с каким-то подвыванием…

Твою ж мать!

Это что, я опять ребят под монастырь подвел?! Блин! Как исправлять-то?! Пытаюсь стрелять из унтеровского автомата по смотровым щелям переднего танка. Результата нет…

Вспоминаю, что вытащил у унтера еще и гранату. Бросаюсь на землю и ползу между тел навстречу этому проклятущему танку. Между мной и немецким карликовым бронечудовищем было метров сорок, но он летит. Мне кажется, что именно летит, хотя понимаю, что на самом деле он довольно неторопливо ползет ко мне, и я ползу к нему. Все! Дистанция метров десять… Да где у этой хреновой колотушки кольцо, а?!

Два остальных танка, стреляя без остановки, торопятся к лесу, «мой» же танк идет ко мне. Да блин! Как же взорвать эту гранату?! Читал же про такие «толкушки»! И вспомнить не могу! Ну, нет у нее ни кольца, ни скобы никакой нет! Что делать?! Мать-мать-мать!!!

Танкистам (в отличие от меня) думать незачем. Они на этой машинке уже раскатали в блин всю Европу! Что им я! Танк-то несерьезный! Маленький, пулеметный, броня картонная – я же все это знаю, читал не раз! Только нам здесь и такого много… Танк наплывает на меня как ужас во снах. Мне кажется, что я чувствую, как поскрипывает-постанывает белорусская дорога под тяжестью чуждого железа, перемалываемая в пыль безжалостными гусеницами. Танк наползает на меня, бью гранатой о танк. Граната молчит, ей, суке немецкой, по фигу мои мечты и страдания. Танк уже почему-то очень медленно заезжает на меня… Ну почему на ноги! Почему не на голову! Бо-о-ольно как!!! предыдущие смерти мои и рядом не стояли с этой болью! Когда же я уже сдохну! Гусеница неторопливо наваливается мне на грудь, а я все еще жив и почему-то в сознании. Я же должен был уже отрубиться?!! Слышу хруст собственных ребер и позвонков. Я еще успеваю почувствовать, как изо рта моего выдавливается огромный багровый пузырь. Что это? – кровь или и легкие тоже выдавились?..

Умираю… Наконец-то… Темнота…

Перемотка…

– И что вы предлагаете, товарищ старший лейтенант?

Блин, дорогой ты мой Прибылов, как же я люблю тебя и твою эту фразу! Знал бы ты!.. И хорошо, что не знаешь! А то бы придушил меня на этом самом месте.

– Минутку, товарищ Прибылов, дайте сообразить.

И начинаю думать. Значит, так… На немцев нападать надо одновременно на всех, так меньше будет жертв у нас. Дальше: скоро мимо поедет колонна мотопехоты, за ними, с небольшим интервалом, танки… Наша главная проблема это… это то, что мы вдали от леса, добежать проблематично. Значит: надо как-то оказаться к этому чертовому лесу ближе… А как? Дорога же хотя бы теоретически должна когда-нибудь подойти поближе к лесу, ну, или вообще пойти через лес, не все же полем идти? Здесь же никаких нормативов по расстояниям между дорогой и деревьями не было! Или были? Надеюсь, что не было… Иду я и думаю, прикидываю, планирую. Не хочу, чтобы ребята снова гибли. Нет, не так! – НЕ ХОЧУ!!! До сих пор перед глазами и то, как метались под пулеметами в первый раз, и как танк (пусть легкий, только не для человека!) накатывал на бегущую к лесу группку. И гусеницы в крови да с какими-то обрывками кишок. Вспоминаю свое бессилие, как я не мог гранату взорвать. Да и осознаю теперь: граната-то была противопехотная, ну, поцарапал бы я гусеницы или днище, и что? Вот дебил, а?!

Размышляю и прикидываю долго, проехала и мотопехота (те самые), проехали и треклятые танки, за тремя легкими, оказывается, идут танки и побольше, покрупней то есть (Т-3 или Т-4?). Вон они, горделиво катят, аж пятнадцать штук. Ну и пусть катят, я уже перестал горячку пороть, хватит. Оп-па! А дорога-то сужается и влево забирает! Таким вот образом, еще километр-полтора, и мы будем идти уже по краю леса – это же шанс!

Все! Моя «минутка» закончилась, пора выдавать решение. Только бы еще раз не…

– Товарищи командиры, впереди видно сужение дороги и затем вроде поворот, там конвоиры вынуждены будут идти ближе к нам. Другого шанса может не быть. Так что, по моему сигналу бросаемся на конвоиров. И вообще, это приказ, а приказы НЕ ОБСУЖДАЮТСЯ! Надо только распределиться. Во-первых, вы, товарищ танкист (среднего роста, внешне смесь Мартиросяна Гарика[47] с Саакашвилей[48], вроде кавказоид), как ваша фамилия?

– Лейтенант Гогнидзе, бывший командир взвода БТ-7[49] тридцатой танковой дивизии четырнадцатого мехкорпуса.

– Ты, лейтенант, командуешь левой частью головы колонны. По сигналу бросаетесь на конвоиров и делаете из них сациви, ну или чахохбили (это если немцы – петухи, чахохбили-то из птицы делают). Пока дойдем до сужения дороги, подготовь бойцов, распределите «своих» конвоиров, чтоб не бросились на одного всем скопом, а то остальные вас перестреляют. Понятно, Гогнидзе?

– Понятно, товарищ старший лейтенант, разрешите исполнять?

– Давай, лейтенант, и чтоб ни одного конвоира до середины колонны с твоей стороны; а это, с первого по шестой конвоиры – слева от колонны. Ну все, иди.

Вдохновленный началом, я продолжил раздавать указявки:

– Так… второй танкист (очень похож на «гламурного подонка», Пашу «Дождинку» Долю, но в форме РККА), как фамилия?

– Лейтенант Ивашин, командир… – Ивашин чуть замялся, – бывший командир танка КВ-1[50], двадцать второй танковой дивизии четырнадцатого мехкорпуса.

– Хорошо, Ивашин, твоя задача такая же, как и у Гогнидзе, но твоя часть правая. И… Ивашин, у нас командиров и так мало, ты особо не лезь на рожон, твоя роль – командовать, понял?

– Все понял, товарищ старший лейтенант, разрешите исполнять?

– Давай, лейтенант. Надеюсь, мы вместе еще Берлин брать будем! И Гогнидзе, ну, этому джигиту с БТ-7 передай, чтоб на рожон не пер.

Так, кто у нас следующий? Ага! – летуны.

– А ваша фамилия как? – спрашиваю у первого летуна-блондина (летчики оба невысокие, но широковатые, чем-то похожие, только масти разной: один блондин с карими глазами, другой – шатен с зелеными).

– Лейтенант Кравцов, бывший командир СБ-2[51], в плен взят прямо на аэродроме диверсантами врага!.. Спал я… Мы перед этим весь день пожары тушили, все равно ни одной машины целой не осталось, все разбомбили… Ну и сморило…

– У тебя задача, Кравцов, та же, но, как ты уже понял, на тебе шесть конвоиров слева сзади – с седьмого по двенадцатого. Как понял?

– Все понятно, товарищ старший лейтенант, разрешите выполнять?

– Давай, готовь красноармейцев, и распределите конвоиров.

– Ну а тебя как звают? – спрашиваю у шатена зеленоглазого (именно «звают», а не «зовут», те из читателей, кому лавры Потебни и Виноградова[52] покоя не дают, успокойтесь, а меня в данный момент больше лавры Проппа или Кона привлекают).

– Летчик-истребитель, лейтенант Никифоров, сбит в воздушном бою (прикрывали бомбардировщиков) на И-16 вчера, 24 июня. Но три «Юнкерса» за два дня сбить успел, правда, второго – в тройке с комэском Бадягой и вторым ведомым – Лехой Званцевым.

– Молодец, еще полетаешь. А пока твои, значит, Никифоров, шесть гансов справа сзади. Все, иди, и не надо переть сильно на рожон (повторяюсь я). Понятно?

– Ясно, товарищ старший лейтенант!

– Давай, летеха, дуй.

– Ну, товарищи военфельдшер и воентехник второго ранга, нам достается унтер (унтер в одиночестве брел за колонной, что-то жуя). Он опасней, видно, волчара (нет, лучше сучара) тот еще, да и у него не карабин, а автомат, вмиг может человек двадцать переметить пулями. Военинженер, ты имитируешь поплошание здоровья, падаешь, военврач типа тебе помогает, потом подбегаю я, поравняемся с унтером, втроем нападаем на него, твоя обязанность, военврач, вцепиться в автомат и не дать ему выстрелить, а отнимешь его, то вообще дважды молодец. Кстати, как вас-то зовут, товарищи командиры?

– Военфельдшер Калиткин (а я думал – Чехов).

– Воентехник второго ранга Прибылов (совсем, блин, не СердюкоФФ, хотя он вроде уже представлялся).

– Все ясно, товарищи? Теперь пробегитесь по командирам (танкистам и летчикам), передайте, что сигнал для нападения: мой крик – «Бей гадов!». (Блин, сразу забыл сказать людям!)

– А можно я с вами? – спрашивает у меня раскосый, невысокий, но широкоплечий человек (киргиз? казах? якут? бурят? – с уверенностью сказать могу, что не японец).

– А ты кто, боец?

– Сержант железнодорожного батальона НКВД, Выкван Эттувьевич Кузнецов (о, как обстоятельно-солидно представился!). Диверсантов мы вчера в лесу ловили, а я их за своих принял… Они в форме НКВД были, и документы вроде в порядке. Ну, обступили они меня и скрутили… Вот…

– Якут?

– Нет, товарищ командир, я чукча.

– Ну, раз сержант НКВД, то давай со мной.

Минут через пять моя сводная команда из двух погранцов, чукчи – железнодорожного энкавэдэшника (что за служба такая?!), воентехника и фельдшера доложила о том, что командиры и бойцы готовы и все в курсе про сигнал.

Тем временем, неспешно перебирая ногами и успешно пыля, мы уже подошли к многократно упоминаемому сужению (надеюсь, это освобождение из плена – окончательное), и я говорю военинженеру:

– Ну, держись и извини, щас те будет плохо, – бумс – ударил его под дых (подляво по полной, конечно, а вдруг он сыграл бы плохо, наши-то станиславские не скажут «не верю», а тупо постреляют), тут унтер хрен даст второй дубль сделать. – А вот теперь валяйся на здоровье, а ты, товарищ доктор, на исходную.

Инженер упал, воздуха ему, конечно, не хватало; я его на выдохе поймал. Колонна пошла дальше, а к пострадавшему подбежал наш медик. Калиткин стал старательно изображать видимость оказания медпомощи, ну, и я пошел к ним, типа – «вставайте, товарищи», чукча активно изображает туповатого любопытного ВарвАра[53].

– Херр официр, тут человеку плохо, очень нихтгутно.

Унтер подошел и, передергивая затвор, вглядывается в лицо воентехника… Вот он уже на расстоянии вытянутой ноги от меня, кричу:

– Бе-е-е-е-е-ей ГАДОВ!

И, с первым слогом, двигаю сапогом унтеру по яйкам. Военврач (молодец!) обеими руками схватился за автомат, а тут и военинженер пытается, размахнувшись сапогом снизу, шандарахнуть белокурую бестию по телу (тоже мне – рязанский брус ли!). Выдираю (то есть пытаюсь) у обоих (и у немца, и у врача) автомат, Калиткин пасть открыл и тупо смотрит, инженер грамотно держит руки немца, а чукча резким движением ломает немцу шею. Какой умелец, однако! (Да в курсе я, что настоящие чукчи «однако» не употребляют! так это ж не он сказал, а я. А мне можно, я анекдотов с этим «однако» столько наслушался, что по-другому уже про чукчей говорить не в состоянии.) Остальные бойцы убивают голыми руками конвоиров. Блеа-а-ать! – раздается все-таки несколько выстрелов. Пора и когти рвать. Надсаживаясь, ору:

– Товарищи бойцы, поднимаем раненых, убитых всех – и своих, и немцев, да бегом с дороги, в лес отбегаем метров на пятьсот-шестьсот и отдыхаем!

Вся толпа дружно ломанулась в лес, словно мигранты (земляки мои) от инспекторов ФМС[54] России во время шаловливых наездов на несговорчивого работодателя (ну да: земляки-то мои, а не инспекторов, и их судьба фэмээсникам пофиг)…

Ну вот, сидим и лежим все, дышим как паровозы, немцы капитально добиты, часть погибла от асфиксии, часть от перелома шейных позвонков, большинство же от удара по черепу тупым твердым предметом (кто чо нашел, тем и херакнул), все двадцать четыре плюс унтер. У нас теперь двадцать четыре карабина, двенадцать гранат-толкушек немецких (почти как бейсбольные биты, блин!), один МП-40 (или 38 – хрен его знает, я не спец). А у нас: четверо убитых, трое легкораненых, и два тяжелых: один в грудь, другой в живот.

Фельдшер тяжелых в первую очередь осмотрел, подошел ко мне и шепчет на ухо:

– Обоих или срочно в госпиталь, или не жильцы.

– Товарищ Калиткин, увы, но тут у нас поблизости госпиталя точно нет.

– Тогда – не жильцы.

– Ну… облегчи им боль хоть как-то, а, военврач?

– Чем? Из лекарств у меня только руки да матюги.

– Ну да, ты прав. Прости, Калиткин. Что же нам с ними делать?

– Пусть лежат, добить у нас руки не поднимутся, сами умрут. Один – через минут пять, а другой – через полчаса, – при этом у Калиткина даже дыхание не изменилось, врачи такие сукинистые люди, ни хера им не жаль нас, людей.

– Немцы, – выдыхает мне кто-то в спину, – моторы шумят, наверное, машины, на танки непохоже.

К собственному удивлению, реагирую мгновенно, тыча пальцем в ближайших бойцов (выбирать-то некогда, да и не знаю я никого пока):

– Ты, ты… Вы, пятеро: быстро надеть форму противника, и ко мне!

Хватит! Нашу колонну немцы уже истребляли раза три, или два? Короче, ворочаю мозгами по максимуму, надо в этот раз сберечь товарищей.

Итак, я уже переоделся. Рядом становится пятерка шустряков, ну, закономерно, что среди них как Онищук, так и наш друг – сознательный киргиз.

Выходим впятером к дороге, ну, как говорится, была не была, ни пуха ни пера, ни рог ни копыт, туды ее в качель. Немцы привыкли побеждать, да и чего им бояться в своем тылу, вот водила-германец тачку-то и притормозил, может, офицер ему приказал. Офицер тот дверцу открыл и шагнул на подножку, тут я чувствую, что что-то идет не так. У гитлеровца лицо как-то в напряге, да и пистолет в руке кагбе намекает. Смотрит немец на нас, переводит взгляд с меня, на Онищука, а с Петрухи на Мамбеткулова, блин Мамбеткулова!

Немец раз за разом стреляет, первым падает киргиз, затем Онищук и остальные, меня он ранит в плечо, сука, как больно. Падаю на задницу, хорошо сзади ствол какого-то деревца, потому я просто уселся, а не упал на спину.

Силюсь раненой правой рукой достать пистолет, куда там, видимо, поврежден плечевой сустав, и почему я не левша? Наконец достал пистолет и из-под себя стреляю в ногу фашика, тот, падая, жмет на курок… Вот сука, нет что бы сразу убить, только третья пуля попадает мне в глаз. Темнота…

Перемотка.

Блин, проблема в бравом киргизе, он, конечно, мужик мировой, но внешность у него ни разу не арийская. Ни спереди, ни сзади. Из-за него гитлеровец и сполошился, из-за него и стала стрелять сука тефтонская. Представляю, что почувствовал немчик, их же Геббельс запугал азиатами. Можно понять/принять наличие азиата в Красной Армии, в китайской армии, в армии Японии, ну суверенного Таджикистана, наконец. У нас в Таджикистане и братья-киргизы есть, и узбеки катаган, или курама, тоже внешне монголоидны. Но вот в Вермахте… Нет! Ну, начнем по новой.

– Ты, ты… Вы, пятеро: быстро надеть форму противника, и ко мне!

А сержант-то, который гэбня, сам догадался, даже не рванулся переодеваться, как говорится, рожей в немца не вышел.

– Как тя звать? – спрашиваю у киргиза.

– Боец Болотбек Мамбеткулов.

– Спасибо, брат Болотбек, но поменяйся с кем-нибудь одеждой, а то ты какой-то ваще оригинальный немец получаешься[55], вот если б это был Халхин-Гол…

Болотбек понял и проникся, споренько разделся и отдал фрицевскую серую шкурку какому-то более немцеподобному товарищу, напялив обратно нашу родную РККА-шную хабэшку. А мы впятером потопали к дороге.

Придумывать что-то интересное было некогда, да и не спец я в таких делах. Тут даже то, что в книжках читал, из головы напрочь вылетело. Так что импровизация наша была довольно-таки дурацкой. Забегая вперед, могу сказать, что нам просто дико повезло: на еще больших лохов нарвались. Почти в традициях «Кавказской пленницы»[56] перегораживаем дорогу: тока нас не трое, а пятеро, и посредине не Вицин, а целый Онищук. На дороге в метрах ста от нас гремит «Опель-блиц». Вот машина подъезжает, а мы стоим, да так эффектно, что эсэсовцы в «Семнадцати мгновениях» обосцались бы от зависти. Кросавчеги! Водила, видимо, охреневая с нас, таких красивых, тормозит, дверца со стороны пассажира открывается, и на дорогу вываливается немецкий офицер, который лопочет что-то нам (мат, конечно, на фатерландском, чего ж еще-то?). Я шагаю к нему, мигаю глазом Онищуку, скороговоркой приговариваю:

– Петро, гранату в кузов! – и, выдохнув, бью офицера прикладом под дых, тот уходит в астрал, или в интервал, а может, и в полный интеграл.

Шоферу плохо видно, что происходит, мы же справа снизу, и он, открывая дверь, выходит из машины. За ним откуда-то появляется один из наших, здоровенный блондин, «белокурая бестия»[57] (правда – нос чуток горбатый), поднимает руки к голове немца, резкое движение, и все – на одного водилу в Вермахте меньше.

– Ложись! – кричу я всем. – Граната!

Вчетвером дружно валимся в гостеприимную пыль белорусской дороги.

И тут бабах!

Оперный театр!!! Не знаю, что такое взрывное везли фашисты в своей тачке, но нам мало не показалось, рядом кто-то с вологодским акцентом шепчет:

– Блеать, мины…

И вологодец прав, грузовик превратился в местный филиал Хиросимы, бабах – осколок попадает мне в висок, все, убит, снова.

Темнота…

Перемотка.

Твою мать, Петруха, значит, нам тут групповое самоубийство устроил, и виноват я… или он? Не важно, надо предупредить парня, на этот раз.

Придумывать что-то интересное было некогда, да и не спец я в таких делах. Тем более этот период уже пережили мы, потому продолжаем так же. Стоим на дороге, перекрывая проезжую часть, ну и машина подъезжает. Водила, видимо охреневая с нас, таких красивых, тормозит, дверца со стороны пассажира открывается, и на дорогу вываливается немецкий офицер, покрывая нас «швайнами»[58]. Я шагаю к нему, мигаю глазом Онищуку, скороговоркой приговариваю:

– Петро, проконтролируй кузов. – И, выдохнув, бью офицера прикладом под дых, тот уходит в астрал, или в интервал, а может, и в полный интеграл.

Шоферу плохо видно, что происходит, мы же справа снизу, и он, открывая дверь, выходит из машины. За ним появляется наш горбоносый «белокурая бестия», поднимает руки к голове немца, резкое движение, и все – на одного водилу в Вермахте меньше.

Жду решений от Петрухи, ну и заранее готов к смерти, вдруг хохол зашмальнет-таки гранату в кузов, а там ай-яй-яй, то есть бабах. Но нет, пронесло, ой не меня, а ситуацию.

– Вставайте, тут пусто (про кузов), гранаты не будет. И вообще: хватит портить внешний вид, фи, какие вы грязнули, прямо Золушки! – хохочет Онищук.

– Трофей – в лес, – говорю я о машине, и горбоносый блондин (тот, что шоферу-немцу башку открутил, как алкаш бутылке крышку) заводит машину, грузовик трогается, поворачивает и медленно и бережно меж деревьями въезжает в лес.

Кстати: охренеть и трижды не встать, блондин-то оказывается – чеченец! Ага! – Лечи Вахаев; у него мать немка из Прибалтики, а Алхаст Вахаев – отец Лечи – воевал на Первой мировой войне, вольноопределяющимся ушел на фронт из Питерского универститета, воевал сначала в составе Чеченского конного полка «Дикой дивизии»[59], а после ранения попал на Северо-Западный фронт, вот тогда, то ли в Курляндии, то ли в Лифляндии, он и встретил сестру милосердия Эльзу Пфайлер. Потом, в семнадцатом, Вахаев-старший стал большевиком, а сейчас занимает партийную должность где-то в Сибири, мать там же работает учительницей немецкого. В результате наш Лечи знает и русский, и чеченский, и немецкий. И все три языка для него родные. Фигею…

Кстати, в машине мы нашли: ящик с «ППШ»[60] (кто не в курсе – это цельных четыре штуки и восемь дисков к ним), четыре ящика с нашими же пистолетными патронами, два ящика тротила да три наших миномета, которые ротные 50-миллиметровые, с небольшим запасом мин. Видимо, это трофейщики, то есть были трофейщики. Данке шен, господа суперпуперменши! То есть эти вонючки, в мечтах своих – наши хозяева, пришедшие тут нами владеть, дали нам оружие, чтобы мы в ответку могли их иметь. Каламбур, мля. Немцы мазохисты! (Для докторов заклепкометрических наук, по поводу ППШ, они в Белоруссии быть на тот момент могли, и вообще – это все фантазии коматозника, не напрягайте мОзги, гугль и википедИю, расслабьтесь.)

Потом мы все, значицца, сидим, отдыхаем, а рядом с тем местом, где я сижу, стоит капитан иЮда (совсем не с Голливуда) и презрительно смотрит на меня, строя из себя прЫнцеску девственноплевроимеющую. Смотрю на него неприязненно, надо ж его сагитировать за Советскую власть и за родные осины-березы постоять, без него старший по званию получаюсь я, а я в жизни ничем больше отделения не командовал.

– Ну что, капитан, какие планы?

– Пойду к немцам, мне с вами не по пути, старлей-большевичок.

Онищук размахивается, и морально гнилая черепушка капитана знакомится с прикладом немецкого карабина. Все – одним иЮдой меньше, видимо, целостность свода основания черепа предателей особо не совместима с ударами винтовкой. Или у капитана просто аллергия была на приклады? Ну и в результате анафилактический шок, связанный с личной непереносимостью ударов прикладом, то ли десенсибилизация аллергена (медики, не ругаться, лучше поправьте) прекратила существование капитана в природе.

– Суке – сучья смерть, – резюмирую спокойно, глядя на то, как из плохого и говнистого капитана РККА Петруха одним ударом сотворил несколько десятков килограммов будущего добротного удобрения.

– Товарищ старший лейтенант, прошу простить меня, ну не выдержал я! А еще тут танкист один рассказывал: капитан-то этот всю роту «КВ-1» немцам сдал, остальные пытались бороться, хоть и без горючки были, а этот и новенькую «кавэ-шку» с полным БК отдал, и руки поднял. А еще, когда мы конвоиров мочили, он стоял рядом, презрительно смотрел на нас, еще и материл всех сталинскими подстилками. А еще к немцам собрался, зачем нам такой командир? Какой он командир? Предатель Родины и враг народа!

– По законам военного времени ты прав, Онищук, но этого выродка надо было перед строем расстрелять, чтоб от смерти его поиметь дивиденды в виде воспитательных целей. Ну, что случилось, то случилось. Зови командиров, и пусть красноармейцы строятся. (Хотя, может, за самоуправство Петьке надо было бы всыпать?)

Возбужденные победой, еще накачанные адреналином, командиры стали собираться вокруг меня. Блин! С чего начать-то? А, придумал:

– Объявляю благодарность за слаженные действия, товарищи красные командиры.

– Служу! – дружно так ответили, хоть и вполголоса.

Тут подбегает сержант НКВД (ну – который бравый чукча!) и тараторит:

– Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант?

– Докладывай.

– Сводное подразделение из бывших пленных построено!

– Хорошо, но не из бывших пленных, брат Выкван, а из бойцов РККА! Всё, беги, сержант, к ребятам, то есть к красноармейцам… Ну что, товарищи красные командиры, пошли говорить с народом?

И мы всемером пошли к строю. При нашем приближении кто-то догадался подать команду:

– Смирно!

– Вольно! – отмахнул я рукой, не дожидаясь положенного доклада. Вместо этого, подойдя к бойцам, скомандовал:

– Младшие командиры, выйти из строя.

Из строя вышли одиннадцать разнообразных (ессно, по количеству треугольников в петлицах, а вы что подумали?) сержантов и один старшина (по сытой харе видно, на таких даже плен не так быстро действует).

– Остальные: по порядку рассчитайсь!

– Первый, второй, – и так до конца, всего оказалось у нас семь командиров (я – восьмой), одиннадцать человек сержантского состава, чуть больше двух сотен бойцов – гансо-мочил и, соответственно, отдельно – один старшина (мясистый фейс, вариант фейсистый мяс). А ниче, у Леонида Соболева батальон из четверых[61] был, а у нас тут дивизия, ешкин кот, получается! Ох, и надерем фрицам обратную часть фасада!

– Пограничники, выйти из строя и построиться возле вот этого дерева.

И я указал на кривую осину. Из строя вышло два десятка погранцов, моих боевых братьев (пограничник пограничнику – всегда друг, брат и товарищ). А кто не верит – попробуйте докопаться до погранцов 28 мая, но сперва закажите койку в травматологии, да неограниченный кредит в аптеке возьмите. Причем не рекомендуется нас трогать от Находки до Кушки (город в Туркмении) и от Мурманска до Московского района (это тот, что на Таджикско-Афганской границе), кстати, он щас район имени Саида Али Хамадони[62] называется (он вроде средневековый погранец, а может, и поэт вообще-то, ну или композитор).

Так… Продолжим нашу сортировку:

– Артиллеристы, минометчики и зенитчики – выйти из строя и построиться справа от пограничников.

Послушно еще полтора-два десятка адептов бога войны вышли из строя и выстроились за пограничниками. Ого-го, а этих пацанов я уважаю: как засандалят сюрприз килограмм на десять-двадцать, да из-за бугра, и все: сразу десятку-другому гансов срочно нотариусы с душеприказчиками понадобятся… Или нет, уже не понадобятся: для них гейм овер наступит, или тайм-аут, короче – оффсайдушко полный.

А я совсем разошелся:

– Танкисты и прочие бронемеханики и просто водители, как экипажи, так и ремонтники и прочие подобные, выйти из строя и построиться по росту слева от пограничников.

Из строя так же вышли два десятка человек и послушно встали, где им было велено. Вот и ништяк, эта братва на войне тоже нелишняя, тоже могут одарить немчуру неизлечимым геморроем с трещинами ануса на всю Германию. А с автомобилистами тоже класс, не такси же здесь, в белорусском лесу, ждать.

– Саперы и связисты, выйти из строя и построиться напротив артиллерии!

И еще десяток человек покинули строй, чтобы тут же занять свое место. Связисты, наверное, пока нам ни к чему, а вот саперы – это очень гуд, это прямо вери вел. Скажем, они и мост построить могут (и наоборот – сломать очень профессионально), и какую-нибудь просеку (или засеку, или начеку, нет, «начеку» – из другой оперы) просечь, нет скорей прорубить правильней. Опять же, эти пацаны могут какого-нибудь весового гансовского авторитета оставить не только без яиц, но и яйца оставить без гансовского авторитета.

– Царица полей, пехота, братья пехотинцы, выйти из строя и построиться напротив.

И больше чем полсотни пехотных терминаторов вышли из строя и построились напротив пограничников, да и напротив танкистов тоже, так как пехтуры у нас оказалось, можно сказать, целая полурота. Ну все, будет кому прикрыть наши будущие танки и артиллерию от грязных инСВИНуаций гитлеровской военщины. И будет немЫцам полный пизнес.

– А кто еще там остался, подойти ко мне и представиться.

Подошли три кавалериста, два санитара, повар и два энкавэдэшника[63] из железнодорожной охраны.

– Сержанты, разберитесь по своим войскам.

Оказалось, у нас два сержанта – танкисты, один – артиллерист-гаубичник (командир орудия, однако), один минометчик, два погранца и все остальные – пехтура. Ну и класс! – как говорится, всякой твари по паре.

Вот теперь можно и речь. А че? – аблакат я или где?

– Так, товарищи красноармейцы, прошу всех сесть; товарищи командиры и младшие командиры, так же прошу сесть и требую тишины. Итак… подлый враг убивает наших братьев, отцов, детей и матерей, насилует наших сестер, жен и подруг. И войска этих людоедов «высшей расы» стремятся в глубину нашей родины, причиняя горе и страдания всему нашему советскому народу. То, что мы попали в плен, не освобождает нас от присяги, от ответственности за наш народ и наших близких. МЫ ОБЯЗАНЫ ЗАЩИЩАТЬ ИХ. Мы, мужчины – издревле воины. Да и в плену мы все сдохли бы; от голода, издевательств и непосильного труда. Немцы такие суки, что мало того, что мучить будут трудом, еще и типа медицинские эксперименты ставить будут над пленными. Умереть никогда не поздно, так давайте если и умрем, то с пользой для страны и народа. Хотя нет, не будем умирать, пусть германские ублюдки, пришедшие на нашу землю, тут и передохнут! И нам плевать, ради чего они будут тут умирать. Вон лежит труп бывшего капитана Рабоче-Крестьянской Красной Армии, его по моему приказу казнил лейтенант Онищук. Мы должны были расстрелять его перед строем, но лучше патроны на немцев потратим, да и шум из-за какого-то дерьма поднимать не хотелось, вокруг немцы. Капитан во время боев сдал роту «КВ» немцам, да и потом, то есть сегодня в колонне, призывал не бороться с немцами. Потому этот горе-танкист и умер от приклада, произведенного своими немецкими хозяевами… – я перевел дух. – Короче, приказ такой: теперь мы войсковая часть, и я командир этой части. Кстати, Прибылов, Калиткин, Вахаев, Онищук и все остальные: объявляю благодарность за отличную службу.

– Служим Советскому Союзу![64]

– Кто не хочет воевать, кто считает, что немцы – это хорошо, встаньте и отойдите влево от всех нас, – продолжаю я.

К моему облегчению, ни один человек не решился отойти от товарищей, не решился предать свою страну, народ и идеалы коммунизма. Хотя… кто-то, может, и постеснялся, особенно на бывшего капитана глянув… Ладно, там поглядим…

И я продолжил:

– Товарищи красноармейцы, с этого момента мы – отдельная партизанская рота. Товарищи танкисты, пока вы – пехота, но тут в окрестностях должно быть немало наших танков, которые или без боекомплекта, или без горючего, или поврежденные. Мы можем их ввести в бой и дать прикурить немцам, да так, чтобы опалить их поганые рожи – от бровей и до задниц. Товарищи артиллеристы, ну и минометчики, зенитчики, тут также много брошенных из-за отсутствия тяги, боекомплекта, или просто поврежденных орудий, мы их тоже соберем и введем в работу, выдавая немчуре на орехи. Но до нахождения и введения техники в строй мы все пока что побудем пехотой. Всеми танкистами, артиллерией и водителями пока что будет командовать лейтенант Гогнидзе. Его заместитель – лейтенант Ивашин.

Пограничники и другие, кто из НКВД, образуют отдельный взвод разведки. Все пехотные стрелки и кавалеристы делятся на два взвода, которые поступают под команду лейтенантов Никифорова и Кравцова. Товарищи сержанты, поможете командирам.

Старшина Чумак назначается моим заместителем и по тылу, и по учету личного состава. Товарищ старшина, подберите себе еще двоих бойцов, один – повар, одного – в качестве писаря. Затем обойти личный состав, совместно с командирами взводов составить списки личного состава, обязательно учесть и собрать все имеющееся продовольствие. А также наличие запасов мыла, бритв и прочих гигиенических принадлежностей. Разрешаю проводить досмотр личных вещей. Кроме того, через час жду вас с предложениями по решению продовольственной проблемы. Иначе мы без еды не больше двух дней продержимся. Большинство уже и так больше суток не ели.

Старшина хмуро откозырял и исчез из моего поля зрения. Не представляю, что бы я делал на его месте. У меня-то точно никаких ценных идей в запасе не оказалось, потому и свалил на чужую голову.

А я продолжил:

– Товарищи саперы, вы уже приступаете к работе. Ваш командир – воентехник второго ранга Прибылов. Он же пока командует связистами. Задача саперам: находить и снимать мины, фугасы, неразорвавшиеся мины, снаряды и авиабомбы. Выделять из состава боеприпасов взрывчатку, детонаторы и взрыватели. Будем готовить диверсии, пусть не только под пятками немцев горит земля, пусть даже подмышки и макушки немцев горят неугасимым огнем на нашей земле.

Я наконец-то добрался до представителей родного четырехбуквенного ведомства:

– Товарищи пограничники, да прочие сотрудники и бойцы НКВД, повторяю: теперь вы – разведвзвод, ваш командир до особых распоряжений – лейтенант Онищук, а заместитель его – сержант Кузнецов. И запомните, я (скромно-то как!) должен впредь знать все, что творится вокруг. И никаких оправданий типа погоды, немцев и свиного гриппа не приму… Онищук, что хотел?

– Товарищ старший лейтенант, какой такой свиной гриб, ну вы и придумаете. Гриб, да еще и свиной… Свинушки, что ли? А они при чем?

– Отставить, Онищук! Шутка это была. Так… Теперь: собрать все оружие сюда. Ревизию проводить будем.

Кроме захваченного в «Опель-блице», у нас оказалось двадцать четыре карабина, автомат МП и какой-то неопознанный мной пистолет, который я без смущения обозвал «парабеллумом» (оба последних гаджета от покойного унтера, пир его мраху, или мир его праху, хотя нет: хрен его праху, или даже хрен его наху, так лучше). Маловато будет. Хорошо, хоть еще в кузове блица ожидают меня минометы с ППШ, тоже хотят поквитаться с гитлеровской ОПГ. С патронами было негусто, даже скудно. Конвоиры наши, сволочи, налегке шли, меньше чем по четыре обоймы на карабин вышло.

– Разведвзвод, все ко мне! Вооружиться, потом переодеться в немецкое, разделиться на три группы и разведать все в радиусе трех-пяти километров. Выполнять! Онищук! – подбери старших в группы, ну, как в дозоре на границе, и: вперед ушли. Через час, максимум полтора, жду доклад. Без особых причин не стрелять. Кстати, пароль – Эгалите, отзыв – Фратерните (Ну, у меня и фантазия идиотская!).

– Все остальные, кроме танкистов, отдыхаем, Гогнидзе, ты сегодня дежурный по части, расставишь посты, назначь смены и разводящих. Кроме того, не забывай, что ты с сего дня командир артиллерийско-танковой роты. Часовых берешь только из своих подчиненных, на чужих бойцов рот не разевай. Часовых вооружить карабинами, разводящим – «ППШ», а ты возьми себе эмпэшку, это теперь оружие дежурного командира. Посты ставить в радиусе около двухсот метров от лагеря. Товарищ военврач, возьмите санинструкторов, а их теперь у нас целых две штуки, вам поручение: взять себе все, у кого обнаружите, немецкие перевязочные средства, а также снять с немецкой падали белье, то, что почище – тоже располосовать на бинты и перевязать раненых. Лекарств нет, потому советую использовать мочу как антисептическое средство, ничего другого пока у нас нет, отказников расстреляем (пугаю я), нам тут гангренозники ни к чему. Грязное белье тоже не выбрасывать, пригодится на протирку оружия. Все – выполняем.

После ревизии имеющегося оружия я зажилил себе пистолет с двумя запасными обоймами и кобурой, помялся-помялся немного, да и прихватизировал еще и «ППШ». И вот я, такой красивый, нацепил кобуру на себя, сверху «ППШ» навесил (он мне всегда нравился – «оружие победы») и решил поспать. Моя бы воля, я бы кожанку надел, еще б пулеметными лентами обвязался, да кубанку с красной ленточкой раздобыл, но чего нет, того нет.

Думаю отдохнуть, да не тут-то было. Явился по мою душу еще более мрачный Чумак и доложил, что продуктов у нас нет. Вообще НЕТ! НИ-ЧЕ-ГО! Ни крошки. Да, е… перный театр! И чего я, кретин, думал?! Откуда у недавних пленных могут быть сидоры с харчами? Если и было что у фрицев, так с голодухи тут же схарчили, не дожидаясь моих мероприятий. И что делать будем? Сам, как вспомнил, что не знаю, когда последний раз жрал, чуть слюнями не подавился. И желудок, гад, тут же спазмами отозвался! Во всяком случае, после момента моего попадалова я еще ничего не жевал. Ан нет, с Васькой Тыгнырядно фашистских консервов рубанули, так то прошлой ночью было.

И так херово, а тут еще старшина канючит, зар-р-раза:

– Та-ащ старший лейтенант! Я ж по хозяйству в жизни не занимался! Я ж оружейник. Да отпустите вы меня к этому… к Гогнидзе! Или к технику… Повара вместо меня поставьте, этого… Юткина. Он хоть что-то в этом соображает! Ну, товарищ старший лейтенант. И все равно жрать нечего, учитывать нечего. Ну, зачем я вам сдался…

И дальше в том же духе. Пока не рявкнул. Чумак сдулся и почти испарился. Почти, потому что остановил, чуть не за шкирку поймав, и послал его собирать командиров на совещание по продовольственному вопросу. Всех, включая сержантов.

Ну что тут сказать? Думали мы, думали… И ничего толком не надумали. Только душу растравили и еще больше жрать захотелось. В итоге порешили пошукать среди бойцов местных жителей да с утра отправлять «продотряды» по окрестностям побираться. Нам ведь даже платить за продукты нечем было. А местное население (это я из книг хорошо помнил) к Союзу совсем недавно присоединилось и вроде как в немалой части своей симпатий к советской власти в целом и к РККА в частности не особо питало.

Блин! Отчего в книжках всем попаданцам (и лицам, к ним присоединившимся) с харчами всегда везет? Неправильный я какой-то попаданец, нелегал, наверное, безвизовый, одно слово – гастарбайтер. Поэтому на учет высшими силами не взят и помощи не дождусь. А нефиг было из суверенного Таджикистана переноситься! И тут дискриминация. А еще скинхедов в фельдграу, как мух в хреновом общественном туалете типа «сортир» летом.

Тут вдобавок Прибылов вернулся, тоже на жизнь жаловаться начал. Мол, он в подрывном деле почти ни хрена не понимает, а что и знал, то забыл, и что он вообще из УР-овского осаба[65], строитель, и что среди его гавриков всего два настоящих специалиста в подрывном деле отыскалось, а остальные – строители, понтонеры и прочие… неминеры. И что, разумеется, поручать таким «специалистам» боеприпасы потрошить равно самоубийству… Короче – полная задница у нас в этом вопросе. Еле отбился, пообещав разобраться позже по ходу дела.

Да… а Чумака точно надо из хозяйственников убирать. Обманула меня его широкая морда лица. Как оружейник он и нужнее, и полезнее. А кого ставить?

Потом приперся мрачный Калиткин и доложил, что оба тяжелых умерли. И смотрел так, словно я в этом виноват. Или мне это показалось? Сказал ему, что утром похороним.

Решил использовать по полной программе народную мудрость: «Ляжь, поспи, и все пройдет». Может, и чувство голода тоже? Хотя светло еще…

И снится нам не рокот космодрома…

Ну, не знаю, что мне снилось, не видел я снов.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться?

Спросонья вытаращился на Онищука (я что: спал во сне? Тогда: «масло масляное» венец поэзии, перл литературы, даже целый перл-харбор литературы):

– Да, Петро, говори?

– Разведка докладывает: в четырех километрах от нас к юго-западу – немцы-трофейщики[66], до взвода, барахлятся в разбитой колонне наших войск.

– Тревога! Поднимай всех, но помни: мы партизаны, поэтому – шепотом.

Ну вот, вроде как все же начинается типический перенос. Здрасте, я теперь попаданец! Только лучше попаданцем быть, чем впопудавцем (или убрать это слово, а то гомофобом обвинят?).

– Товарищи бойцы, сейчас все выходят и строятся! Раненые, медики, саперы и танкисты тут остаются. Просто не хочу рисковать вашими жизнями, каждый из вас чей-то брат, сын и отец, и должны жить, служить и даже погибать лучше по своей специальности. Вот и отдыхайте пока. Все равно оружия на всех нету. Нужна будет помощь – позовем… А! – танкисты, кто в карауле был: винтовки и автоматы передать пехоте! Хотя нет! Отставить! То есть пять штук оставьте здесь, на всякий случай.

Поразмыслив еще немного (ну не командир я, даже не сержант уже давно, а мирный адвокат! Потому и тяжко мне), решил «в набег на неразумных хазаров» взять не больше двух десятков, включая разведчиков. И оружия больше нет, и патронов маловато. Не посылать же народ в атаку по заветам будущих либерастов – с одним стволом на троих.

В результате взял с собой почти одних погранцов. Уже на ходу вспомнил, что надо бы и распланировать наши нападения. Что-то я совсем невоенным стал за минувшие со службы годы. Аж стыдно. Надеюсь, не покраснел, а если и покраснел, мне пофиг, чай, не поп-звезда.

– Онищук, показывай куда идти, а пока давай распланируем, как нападем. Сперва расскажи, что они конкретно там делают и какое у них местоположение. Причем давай в деталях.

– Два мотоцикла стоят, без водителей, только в колясках сидят за пулеметами, стерегут, остальные – человек двадцать собирают все необходимое и ценное с разбитой колонны. Точно сосчитать не получилось. Укладывают в три грузовика, которые там стоят.

Так… Организовывать нападения меня и во время службы не учили… Буду импровизировать и надеяться, что немец пока в прибалдении от побед и оттого не особо осторожный. Ну, и тыловики там, скорее всего, чай, не «Бранденбург» же тут барахлится и не Отто Скорцени. Который, впрочем, тоже пока не диверсант, а «пиджак» в дивизии, осаждающей Брестскую крепость (помню, сильно удивился, когда про это у Р. Алиева прочитал!).

– Ну, ребятки, с богом, за Родину! – кричу я и начинаю стрелять по немцам.

Остальные ребятки не сразу, но начали стрелять, блин, я своим преждевременным выстрелом немца, конечно, завалил, но этим же выстрелом, видимо, предупредил врага. Ибо немцы сразу попадали, а из мотоциклов по нам вдарили очередями пулеметчики. И неплохо так вдарили, десять наших пали с разной тяжести ранениями. Пока мы приходили в себя от этих проклятущих очередей, немцы опомнились, ползком расхватали оружие и обернули нас из куля в рогожу (что это значит, я не знаю, но чувствую). Потом на звуки побоища прибыла фельджандармерия, и нас взяли в классическую вилку. Уже в который раз на моих глазах убили Онищука, а затем и Мамбеткулова. Ну и классика жанра, меня снова взяли в плен, сзади кто-то приложил прикладом, мало мне не показалось, да и много не показалось, мало того, ничего не показалось. Было ощущение, что просто отключили свет, ну и звук сразу тоже.

Очнулся я позже, все конечности связаны, напротив немец стоит и пистолет мне в харю. Увидев, что я открыл глаза, фашист зовет своего офицера, тот приближается.

– Их нихт шпрехен ин дойч, ай донт спик ин инглиш, адерстенд ферштейн зи дойче швайне? – говорю я, выражая свое мнение в отношении коллаборационизма.

Тот начинает что-то втирать на своем колбасниковском языке, а мне полкило. Я решил для себя, к немцам или в плен мне пути нет, не мое это.

– Киде находиться русиш офицерен, – спрашивает меня другой немец, видимо, толмач.

– Я есть русский офицер, и чо?

– Говорить с господин немецки официр культурно, а то ми тебья стреляйт, ферштейн зи?

– Плевать! Я вас на… короче я вас на утесе своем вертел, всосал? С врагами никакой культурности.

– Я плехо понимайт, говорит мине, где есть русиш генерален, гиде есть исчо русиш бандитен унд Роте армия?

– Слышь, гондуан, тебе что, не ясно? Стреляй на фиг, и давай побыстрее, у меня нет времени. Помни, Гитлер капут, но вообще не пасаран, Гарри Поттер и хай живе Радянська Украина, все, пошел в жопу.

Видимо, сильно я достал фашистов, ибо они молча стали готовить меня к повешению, через ветку березы перекинули веревку и на конце сделали удавку. Ну, этим методом меня еще не убивали. Немцы готовили виселицу нарочито долго и театрально, ну я понял, что это психологическая пытка, а мне-то пофиг, мне того-то и надо. Жду и не шелохнусь.

– Ты очень смели зольдат, ти настоясчи зольдат, ми не хотет тебе повесить, потому говорит, где ваш штаб и где есть ваши зольдтен?

Я открыл рот, выразил свое мнение о Гитлере, о его матери, о Еве Браун, о матери толмача, о его жене, о жене офицера и о его матери. Дальше продолжать порноисторическое путешествие мне не дали, поставили ящики из-под чего-то. И это была моя Голгофа, возвели на нее меня, одели на шею петлю и выбили ящики на хрен. Уфф, наконец-то, заждался я уж.

Темнота…

Перемотка!

Тьфу ты, что за мазошоу? Но выбрался, слава богу, и с выводами, надо нам сразу рассредоточиться и стрелять всем вместе. И выбить к чертовой матери пулеметчиков на хрен, первым делом, даже без очереди, ну и суку офицера тоже. Сантименты к черту, лучший вражеский пулеметчик – дважды мертвый вражеский пулеметчик! И никаких гвоздей, саморезов, шурупов и т. д.

Значит, стратегию надо построить по-умному, потому начинаю с Петра:

– Значит, ведешь к мотоциклам, окружаем под прикрытием леса, первыми выстрелами надо снять пулеметчиков, потом ураганный огонь по всем. Товарищи, среди нас есть снайперы или просто меткие стрелки?

– Товарищ старший лейтенант, снайперов нет, но есть три охотника. Бойцы Севастьянов, Никодимов и Янушевский.

– Так, Янушевский, ты поляк, откуда? – задаю вопрос здоровенному погранцу с вислыми усами и кисловатым длинным лицом.

– Товарищ старший лейтенант, да, я поляк, Збигнев Янушевский, правда, и родился и вырос в окрестностях станции Даурия[67], с дедом охотились на пушного зверя.

– Тогда ты, Янушевский, берешь на себя одного пулеметчика на мотоцикле, ты, Севастьянов – второго. Твоя задача, Никодимов: сперва унтера, унтерье у немцев с автоматами шляются, а после автоматчика-офицера.

– Товарищ старший лейтенант, – говорит шепотом мне Онищук, – мы уже подходим.

И впрямь послышались далекие голоса и смех. Ну да, немцы еще не дефлорированные, наглые, потому и самоуверенные, как Митт Ромни[68] на первых теледебатах. Ниче, будет и на них Бардак Хуссейнович Обама[69]. И я шепотом раздаю последние указявки:

– Подползаем медленно-медленно, не шуметь. Они нас услышать не должны, услышат – погибнем. На лучшие позиции идут наши охотники, короче – сами места выбирайте. Остальные: распределить каждый своего немца, но огонь открывать только после охотников. Ну что, охотнички, вот и сезон открылся: на новых хреновопушных зверей породы «высшая раса». Приготовиться… Снайперы, начинаем по моему сигналу! Сигнал… как и прежде: «Бей гадов!» Пятиминутная готовность, приготовиться, прицелиться и дослать в стволы патроны.

Доползли без приключений… Расположились, то есть разлеглись…

А мне начинает нравиться воевать! Командовать-то я привык, часто приходилось руководить (но мелкими группами людей). Я часто замечал, что люди в экстрим-ситуации, не то что бы другими – собой командовать не могут. А у меня в «экстриме» все еще и обостряется. Вроде щас совсем не час самовосхвалений (тем более там, на дороге, когда на меня танк пер, я ж все-таки растерялся), а я расщедрился, как американцы на права человека (особливо в неугодных им странах). На фиг!

На проселке стоит разбитая и расстрелянная люфтвафлями колонна многострадальной РККА. Видимо, первым бомба повредила трехбашенного великана, что стоит впереди («Т-28» – и какой кретин пустил его в голове колонны?), и колонна остановилась – впритык друг к дружке. Проселок-то узкий, и по краям деревья! Некуда нашим было деться, вот и бомбили-расстреливали потом спокойно, как на полигоне. Вокруг машин немчура – суетятся, барахольничают нашим казенным имуществом наркомата обороны и, как злокачественные муравьи, таскают все к своему ахвицеру. А тот стоя и молча руководит унтером, который сортирует-командует: что куда нести. Рядом с унтером какой-то фельдграуурод записывает, что куда покладено… Орднунг, епсти вашу за ногу!

Практически все немчурины как на ладони, и даже карабины у кого – за спиной на ремне, а у кого – и в сторонке стоят. Значит, секунды две-три безнаказного немцеубивания у нас есть. Ну:

– Бей гадов!

Практически одновременно поляк-таежник открывает дополнительное отверстие во лбу пулеметчика на левом мотоцикле, а Севастьянов делает точечный массаж сердца второму пулеметчику. Попаданием в какую часть тела унтера, стоящего у грузовика, того отправляет в осадок Никодимов, я не вижу, но тот падает, как курс доллара в 2008-м.

Ахвицер[70] поворачивается к нам лицом. Бум! – это Никодимов. Никодимов – немцы, счет 2:0. «Какая боль! Какая боль!» – это я вам, фрицы, пою, хоть и мысленно. Цените, гады. Не, не оценят ведь, да и слух музыкальный у меня ниже уровня Мирового океана. Да и хрен с ними!

И тут же следом, мгновенно десятки маленьких злых и горячих пуль метят шельм, то есть убивают и ранят высокородные арийские тела, делая из белокурых бестий протоудобрение и добычу медсанбатов (впрочем, в данном случае медсанбатов не будет!). Да, может, они и не виноваты, и не убили пока никого! Но это вам не тур по Золотому кольцу! Кто к нам с арбузом придет, тот от арбуза и погибнет. Так что приходите в следующий раз с кишмишем, например, или курагой, все же безопасней, чем арбузом по башке. Немцы отстреливаются, но благодаря второму выстрелу Никодимова немецкий лейтенант уже «пораскинул мозгами» по лесу, и без командира фашистам неуютно и тоскливо. Все реже и реже стреляют немцы. И в ответ на каждую вспышку выстрела со стороны немчушек летит по десятку свинцовых снадобий от арийского зазнайства. Еще минуты три; и две пока еще легкораненых (ниче, это исправимо, добьем) крыски (а разве нет, не крысы эти трофейщики-барахольщики?) поднимают свои загребущие лапки.

– Нихт шиссен, камераден, их бин коммунист.

Да, в таких случаях они и евреями назвать себя готовы, и даже бушменами, готтентотами и даже гамадрилами (причем в одном лице), и даже обрезание с радостью примут, житуха-то даже арийская сладка. И вот двух супергипермегагигаменьшей ведут (и девочек ваших веду-у-ут в кабинет… – дурацкая строчка в мозгах у меня, не подумайте чего иного) Онищук сотоварищи ко мне. Остальные занимаются реституционным растрофеиванием с элементами эвтаназии (раненых немчурбалайфов добивают, туды их в качель).

Дело спорится, а грязные души арийских перечеловеков воспаряют к воротам ада, где их небесный фюрер – Сатана – с нетерпением ждет. Наконец бойцы собираются, и Онищук докладывает:

– Товарищ старший лейтенант, бой окончен, двадцать девять немцев убито и добито, двое пленных! У нас потерь личного состава нет, – Онищук просто цветет и пахнет, даже благоухает. – Ни единого, товарищ старший лейтенант, даже не ранен никто! Разрешите экспроприировать экспроприированное.

– Онищук, дай команду бойцам переносить все, что может нам пригодиться, и вообще, все, что можно унести, в немецкие машины. Кроме того, пошли двух бойцов к отряду, нам нужны три водителя и два мотоциклиста. Сейчас: четверых бойцов на охранение: к мотоциклам за пулеметы.

Я пошел к машинам с реэкспроприированным имуществом, потирая загребущие ручонки: то ни гроша, а тут бац! – и алтын…

Е-мое! Да тут и не алтын, тут иоахимсталлером пахнет (иоахимсталлер, ефимок – крупнейшая металлическая банкнота времен грошей и алтынов, ежели кто не в курсе, короче доллар-евро тех времен).

Три пушки (сорокапятки, пушчонки вообще-то, да и бомбами побиты) с полуторками «ГАЗ-АА»[71] в качестве тягла. У артиллеристов будет байрам огромных размеров! Или нет? Присматриваюсь поближе, ан нет, пушки раздолбаны авиацией. Байрам отменяется. А что тут в машинах? Так: пять ДП[72] с дисками и один старый добрый «максимка», патроны в ящиках (держите меня, мне беспредельно хорошо!).

Ну все, немчирилы, ох и дадим мы вам прикурить-то! Поскольку у нас теперь целая машины жратвы: консервы, мука, крупы, масло, сахар, сухари и даже мясо (тушенка). Есть ДВА ящика мыла!!! (Вам не понять, какое это счастье в наших условиях.)

– Онищенко, отправь двоих к отряду, пускай все сюда бегут (едрит мадрид, лопухнулся! Онищук он ваще-то, а до знаменитого на весь подлунный мир борцуна с контрафактными продуктами Онищенки еще лет семьдесят ждать!).

Кстати, а где ж трупы наших бойцов с колонны? Скорее всего, немцы их в лес снесли, чтобы культурно потом забарахлиться.

Тут пришли шофера, а куда им ехать – не знаю. Не придумал. Ладно, пусть пока помогают барахло сортировать.

В двух машинах бензин был, оказывается. В бочках металлических. Это хорошо, горючка лишней не бывает. Из немецких машин – одна трехтонка «Опель-блиц», а вторая на 4,5 тонны MAN (под семь тонн). Живем!!!

Скоро подошли остальные, дело пошло быстрее, и уже через час мы подвели итог:

1. Штук пять советских грузовиков «ГАЗ-АА», «ГАЗ-ААА»[73], «ЗИС-5», «ЗИС-6» (но все расколошмаченные);

2. Полуторка, укомплектованная счетверенной зенитной установкой (на ходу).

3. Одна немецкая «Мерседес LG3000» с нашими сухпаями РККА, ДП, «маскимкой» и патронами (все любезно перегружено немчурой из наших разбитых грузовиков).

4. Два мотоцикла с люльками и двумя пулеметами МГ.

5. Немецкая тентованная машина «Опель-блиц», с «ППШ», патронами и с нашими ротными минометами и минами к ним (нет, это не здесь, это та, что мы отбили раньше, она в лесу нас ждет).

6. И еще грузовик со всяким милитари-имуществом РККА (тоже Жопель).

7. Бензоцистерна на базе «ЗИС-6» (с бензином, пусть не АИ-95, но на халяву и уксус – кускус[74]).

Сорокапятки не берем, зачем нам пушки с погнутыми и посеченными стволами, чисто для красоты? Да и грузовики, что их тянули, очень попорчены люфтвафлями. Зато теперь у нас три Жопель-блица, «Мерседес» с прикольным названием LG-3000 (а почему не Samsung?), MAN, родной «ГАЗ-АА», не менее родной «ЗИС-6» и два гансобайка.

Подоспевший к разбору трофеев Чумак моему нежеланию взять пушки категорически воспротивился, пообещав, что две он точно в порядок приведет. Мол, даже прицелы целые, а ствол только у одной испорчен. Но ее, мол, тоже брать надо, на запчасти. Сквалыгу поддержали четверо артиллеристов. Согласился: не умею я со специалистами спорить.

В итоге наш плюс: две противотанковые почти годные пушки, к которым имеется 12 ящиков снарядов, одна пушка на запчасти, три миномета, пять пулеметов ДП, один «максимка» простой, один «максимка» «четыре в одном» (ага! – квадроустановка для антигитлеровских дискотек!), «ППШ», ну, и фрицевские карабины Kar-98. Наш блицкриг начат, и потому он называется – «наш блицкриг», потому что у нас целых три машины обзываются блицами (хоть и Жопели при этом). Хотя тогда уж, для полного порядка, блицтриг (блиц-3 Г). Короче: ответим нашим БЛИЦТРИГОМ на немецкий БЛИЦКРИГ!

– Бойцы, срочно опустошаем все, что можем, и уходим на восток, из баков разбитых машин слить бензин, слитый бензин – в баки исправных, заполнить до отвала баки, и остальной бензин набрать в имеющиеся емкости, че не поместилось – разлить на фиг!

– Пулеметчики, ко мне! – собралось шесть человек. Е-мое! – у нас-то восемь пулеметов!.. Ну, ниче: ДП попроще «максима», научим кого-нибудь.

– Кто умеет стрелять из немецкого МГ-34?[75] Шаг вперед!

Я! Я! Я! – выходят трое, умеющих шмалять из этого дойчландюббераллеса. Сразу видно, что не простая пехота, по-моему, у нас в НКВД оружие вероятного противника изучали.

– Вот ты и ты, поедете в люльках мотоциклов, чуть-что – стреляете на фиг, крошите в салат, в капусту, в зелень. Да, дозарядите там эти пулеметы! Всем: собрать униформу фрицев, она нам еще пригодится.

Вспомнил наше вечернее совещание по продовольственной проблеме:

– Кстати, есть кто местные? Желательно хорошо знающие округу.

– Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант. Ефрейтор Явтушевич. Я здесь неподалеку вырос.

– Как ты думаешь, где бы мы могли укрыться, устроить базу?

Явтушевич ненадолго завис, потом выдал:

– На дальнем хуторе колхоза, между луговиной и болотом, там пасека была, есть там и хата, и хлев с омшаником.

– А пасечник как – не выдаст?

– Не, дядька Стась – правильный мужик. Наш!

– Хорошо. Сядешь на передний мотоцикл, за водителем, и будешь ему показывать дорогу. Стой! – сначала иди, оденься в немецкое.

– Внимание! Все, кому не хватит формы немецкой и места в закрытых машинах, пойдут за нами. Без оружия. Будут изображать колонну военнопленных. Да, блин! Кто-то в немецкой форме должен будет типа конвоиров идти по бокам.

Через полчаса все уже были готовы, и я скомандовал отправку. Немцев мы не похоронили, занесли их в лес, там они остались вместо погибших красноармейцев из колонны, ну, которых немцы перетаскали с разбитых машин. А некоторых еще и добили, собаки-леди. Наших-то мы прикопали чуток подальше, чтобы немцы могил не нашли.

Пришли к нам в страну владеть нами, в результате все голыми лежат в лесу и не владеют уже ничем.

Ну, и поехали, то есть тронулись. Едем, проехали где-то час-полтора, вдруг мотоциклисты наши останавливаются. Ну, и остальные тоже. Чо, ГАИ тормознуло?

Нет, на обочине машина стоит, наша полуторка. Наши дозорцы и тормознули, крысы, поживиться типа. Слезаю, подхожу, а это какой-то райком перевозился, потом, видимо, машина сломалась и ее оставили. А в машине – барахло всякое райкомовское, и портрет Сталина плюс знамя – вот это надо прихватить. Перенес я эти вещи (фу, язык не поворачивается сказать «вещи», но и насчет святынь мне, человеку двадцать первого века, тоже как-то некомфортно). Ну и ладно, поехали.

В результате мы доехали (не все конечно, большинство топали, играя понурых военнопленных) до места назначения.

Чтобы не напугать пасечника и из опасения, что на хуторе могут быть немцы, в гости к дядьке Стасю сначала отправился я, ну и Явтушевич, само собой.

Дядька действительно оказался неплохим мужиком. Для меня показателем стал его первый вопрос: «Раненых сколько? В хате поместятся? Им у сарая нельзя, застынут».

Вернулись к колонне, а потом уже всей дружной толпой заехали на хутор. Хорошо, что места для техники хватило. Ну, не во дворе, конечно, на лугу. Не откладывая, приказал замаскировать машины. Хрен его знает! – вдруг какая люфтвафля мимо пролетит. И ребята дружно проявили креатив, подогнали технику почти под деревья, ну и сверху ветвей накидали, свежепорубленных.

По окончании работ по маскировке мы наскоро пообедали, и я скомандовал общее построение.

Повеселевшие (так поели же!) бойцы построились, и мы, то есть командиры, вышли поговорить с народом. Чебурашка, то есть я, вновь двинул речугу:

– Товарищи бойцы, идет война. Война серьезная и, как вы видите, кровопролитная. Поэтому мы должны воевать успешно, и за себя, и за того парня, который уже погиб из-за вероломства немцев и неумения, или даже нежелания некоторых наших граждан воевать. Я имею в виду таких, как либераст капитан, которого мы все запомнили как иуду, предателя своей Родины, своих друзей и родных. Вспомните финскую войну, комдива сорок четвертой стрелковой дивизии Виноградова: из-за его неумения воевать паршивые финны разгромили дивизию, а такие горе-командиры, оказывается, и сейчас есть, в чем мы и убедились.

Теперь у нас оружия хватит на всех, артиллеристы получили пушки и минометы, но так как пушки сломанные и почти без снарядов, потому артиллеристы наши временно, но поголовно теперь минометчики. Кроме тех, кто будет заниматься ремонтом орудий. Жаль, немчурилы нам минометов 82-миллиметровых не подкинули, а то б у нас еще и дальняя артиллерия была бы.

– Минометчики, выйти из строя!

Среди вышедших обнаружился один старший сержант (я-то про него забыл!). Уже лучше, уже веселее, как говорил Иосиф Виссарионович.

– Товарищ старший сержант, представьтесь!

Из строя выдвинулся… Барак Обама. Правда, белый. А так точь-в-точь, и лопоух так же качественно. Короче: негатив Обамы (или позитив – кому как).

– Старший сержант Артюхов! Правда, у меня трубы были чуток побольше, 120-мм полковыми орудовал. Но и на эти я согласен с радостью.

– Артюхов, так мы в лесу воевать будем, сечешь фишку, нам трубы большие пофиг, по Берлину шмалять нам не треба. – Артюхов сделал большие глаза, от моих тупых сленгизмов с украинизмами, но вроде «фишку усек».

– И ваще, товарищ старший сержант, теперь ты помощник командира зенитно-минометной батареи, командиром батареи назначается… – я чуток задумался, – лейтенант Гогнидзе. А танкисты остаются в подчинении лейтенанта Ивашина, то есть теперь Ивашин произведен в командиры танковой роты. Один «Опель-блиц»[76] и «ЗИС-5»[77] с водителями переходят в подчинение батареи. Катайтесь, пацаны, только трубами своими немчуру гасить по-черному. Зенитчики! Принять, осмотреть и приготовить к бою счетверенную зенитно-пулеметную установку. Вам, хлопцы, предстоит больше огонь по наземным целям, и ваще теперь этот девайс, аппарат то есть, обзовем «косилкой». Ну, и если раскрутимся до суперрейтинга, фашисты на нас крылатик[78] какой-нибудь пришлют. Тогда покажете летучкам гансовским, откуда сраки зимуют. Все! Артиллеристы свободны, идите, изучайте матчасть. Гогнидзе разработать совместно с Артюховым примерные варианты взаимодействия «косилки» и минометов. Для случаев нападения на немцев или наоборот, разработай четыре варианта. Первый – наше нападение на немецкую колонну, второй – нападение на населенный пункт, занятый немцами, третий – оборона нашей колонны при нападении немцев, и оборона при нападении на наш пункт дислокации. Все, вали выполнять. Товарищи! Всем остальным срочно организовать замаскированные шалаши для личного состава. Повара! Организовать упорядоченное питание личного состава. Котлы-кастрюли попросить у хозяина. Ответственный – военфельдшер Калиткин. (Чумака я уже от этого хозяйственного геморроя избавил.) Товарищ военврач! Определите нормы питания на сегодня-завтра с учетом имеющихся продуктов, а также того, что все долго голодали. А то позагибаемся с пережора.

Саперы и связисты, напоминаю, вы теперь отдельный саперный взвод партизанского отряда, вами командует воентехник второго ранга Прибылов. Товарищ Прибылов, твоя первая задача: показать всем, как грамотно оборудовать и замаскировать шалаши. А потом, после обеда, начинайте готовиться к диверсиям, к подкладке фугасов, взрыву мостов, разрушению железнодорожного полотна, минированию и т. д.

Этих недовыблядков надо так взрывать, чтоб их оторванные взрывом жопы товарищ Сталин из Кремля мог видеть. Посовещайтесь с опытными саперами, что и как, разберитесь с трофеями, там была и взрывчатка с детонаторами, пусть опытные обучают всех остальных, включая и связистов. Увы, пока нам связисты, как императору многоразовая зубочистка, а саперы нужны. И именно как подрывники. Командирами отделений назначить опытных специалистов по минно-взрывному делу. У вас ведь их двое?! Вот и хорошо. Значит, будет два больших отделения. А по мере обучения перетасуем. Итак, отдельный взвод саперов, напра-во! Прибылов, принимай командование, и на постройку шалашей шагом марш!

– Ах да! Стой, Прибылов, еще надо тебе одно отделение спецразведки подготовить. И, стыкуясь с онищуковцами, находить места для твоих бум-ба-бахов, ну – диверсий. Скажем, мост, путепровод, эстакада (блин, а они тогда были?) или, скажем, на дороге зарыли фугас и ждете рыбку. Подплывает, то есть подъезжает толстая жирная рыбка, вы им бум-ба-бах колоссале, и драла-ла оттуда, пока у немчуры отходняк. Понял?

– Так точно, товарищ командир, разрешите выполнять?

– Давно пора.

О господи! Еще мазута бронетанковая осталась без ценных указаний!

– Братва железобетонная, пока у нас танков трохи нема, но мы их найдем! Тот танк, что был в колонне негоден, увы, из него танк теперь, как из муравья телескоп, поэтому пока ваша тема – это автомобили и мотоциклы. Всем изучить вождение мотоциклов, стрельбу из пулеметов, стоящих на мотоцикле. Ивашин, можешь своих отправить дороги и лес прошкобать, вдруг ролики-коробочки валяются, тьфу! – стоят где. Но желательно на поиск идти в форме Вермахта. Поставить задачу свободным от поиска построить шалаши для проживания, и само собой маскировать их. Прибылов вам покажет как надо. Да, командирами отделений назначь сержантов или старослужащих. Все, свободны, выполнять!

Займемся основной нашей ударной силой, пехотой-матушкой.

– Товарищи бойцы! На первый-второй рассчитайсь!

– Первый, второй. Первый, второй… расчет окончен!

– В две шеренги становись! Раз-два! Теперь запомнили: первая шеренга – первый взвод, вторая шеренга – второй взвод. Первый взвод – командир взвода лейтенант Кравцов, принять взвод, назначить отделенных. Второй взвод – командир лейтенант Никифоров, принять взвод, назначить отделенных. Первая задача: обеспечить личный состав шалашами! И в доме, и в сарае располагаются только раненые! Хозяин покажет. Вопросы есть? Вопросов нет. Выполнять!

Часа три спустя, после обеда (скорей ужина) не очень сытного и очень жиденького (но Калиткин сказал, что больше никак нельзя), я собрал во дворе младший командный состав пехоты с двумя летунами во главе.

– Товарищи младшие командиры, дело в том, что старших пехотных командиров у нас нет, есть только два летчика, поэтому помогите им с тактикой пехотных подразделений. Товарищи лейтенанты, вы теперь командиры пехоты РККА, и вам надо изучить у старослужащих и младших командиров методику действия пехотных взвода и роты. И не переживайте вы, не боги горшки обжигают, и не тока батьки мамок пихают.

Все, товарищи пехотинцы, свободны, исполнять.

Чуть позже вернулся к своим любимчикам – разведке:

– Товарищи бойцы и командиры разведвзвода! Слушай боевую задачу! Треть идет на разведку, остальные – в боевое охранение, подготовить секреты вокруг лагеря. Любые новости – срочно нарочный сюда в штаб, разведкой командует лейтенант Онищук, в боевое охранение командиром назначить надежного товарища.

– Предлагаю, товарищ старший лейтенант, в командиры охранения красноармейца Мамбеткулова, это тот, что в колонне предателя в висок пнул. Второй год служит уже, отличный пограничник, четыре задержания нарушителей на счету.

– А чо, парень нормальный, советский пацан, почему бы и нет? Принимается. Онищук, свободен! Мамбеткулов, ко мне! Мамбеткулов, проверь наличие у часовых патронов, исправность оружия, возьмите четыре ДП и соорудите замаскированные секреты. Не ближе двухсот метров от лагеря. Пусть часовые, если заметят походящих к расположению немцев, сделают сдвоенный выстрел, это значит боевая тревога. И ни одна сука с фатерланда не должна проползти, проскочить, просочиться? Ферштейен зи?

– Так точно, товарищ старший лейтенант, разрешите исполнять. – Мамбеткулов, среднего роста парень с раскосыми глазами и чуть кривоватыми ногами (наверное, с детства на лошади… шучу), браво отдает честь, поднеся руку к пилотке.

– Иди, Мамбеткулов, выполняй. Остальные – отбой!

Все: первый осознанный, но сумбурный день моего пребывания в 1941 году наконец-то закончился.