Читать книгу 100 дней счастья - Фаусто Брицци - Страница 8

На самом деле, первые звоночки раздались еще за год до истории с Морони, но я не придал им значения. Я хорошо помню первый привет дружищи Фрица. Я как раз был в бассейне и отрабатывал с ребятами схемы игры. Водное поло – тяжелая и совершенно мужская игра, и в моем случае задача тренера – достаточно посмотреть на фотографию моей худощавой команды – совершенно невыполнима. Как я уже упоминал, мы крутимся где-то посередине, изредка побеждаем у более слабых команд, собираем урожай голов от более сильных. Мой заслуженный вратарь, Алессио, по прозвищу Мыльница, не может поймать даже случайного мяча, а центральный нападающий, Мартино, наша основная атакующая сила, очень проворен, но страдает косоглазием. Мой помощник, Джакомо, тридцатилетний аутичный парень, помнит наизусть все игры в истории водного поло, но не может помочь поднять степень отдачи нашей несчастной команды. Но все его любят, и в этой нелепой армаде он смотрится как нельзя кстати. И это не метафора, потому что моя команда называется «Армия Бранкалеоне», как фильм Марио Моничелли. Имя – своего рода гарантия.

Когда я впервые почувствовал сильную резь в животе, я находился в воде и пытался научить Мыльницу как-то более осмысленно стоять в воротах, занимая нужную позицию. Я как раз сделал удар по воротам, как вдруг почувствовал острую боль, которая пронзила меня на несколько секунд. Я подумал, что неудачно повернулся и зажал мышцу или заработал мини-грыжу, и забыл об этом на несколько месяцев. Я никогда не болею, так что мне и в голову не пришло, что речь может идти о чем-то серьезном.

Приходилось такое слышать?

Но боли появляются все чаще и чаще, эпизодические перерастают в постоянные, и вот я уже не могу нормально плавать и пичкаю организм болеутоляющими и противовоспалительными, но думаю, что потянул брюшные мышцы или то, что от них осталось. Я говорю Паоле, что мне нехорошо, она настаивает, чтобы я сделал УЗИ брюшной полости, но я говорю, что такие боли бывали у меня не раз, когда я всерьез занимался спортом, и обычно все проходит само – время и отсутствие нагрузок, вот и все лекарства. Конечно, мои отношения с синьорой Морони отсутствием нагрузки не назовешь, но боль еще терпима даже во время таких упражнений. Я часто думаю об УЗИ, делать которое я отказался, и прокручиваю в голове сцены из фильма «Осторожно, двери закрываются».

Что было бы, пойди я и сделай УЗИ?

Прожил бы я на десять, двадцать, тридцать лет дольше?

Или же, сраженный страшной вестью, умер бы тут же, на ступеньках больницы?

Одна дверь закрылась передо мной в тот самый день.

Но я еще ничего не знал.

Постепенно я прихожу к выводу, что дело не в мышцах, а в маленькой и коварной грыже. Простейшая операция – и я снова в строю, но я выжидаю, наивно надеясь однажды проснуться здоровым как бык. Меж тем симптомов все больше: я чаще устаю, меня рвет, лихорадит две недели кряду. Но у меня на все готово логическое объяснение: «у меня стресс», «вчера я плотно поел», «в бассейне было холодно», «37,2 – это еще не температура». Я еще не расслышал звоночки единственного и смертельного врага.

Месяц проходит за месяцем, меж тем, как вы уже знаете, моя семейная жизнь летит под откос и я сплю в задней комнате в булочной тестя. Одним дождливым мартовским вечером я вызываюсь помочь Оскару поставить в печь шоколадные маффины, как вдруг нежданная и сильная боль сгибает меня пополам. Поднос падает на пол, а я кричу как сумасшедший. Оскар и сенегалец несутся ко мне, бледные как полотно, и помогают сесть на стул. Я говорю, что уже месяцев восемь, как у меня странные боли, и что давным-давно дурацкая грыжа не дает мне покоя. Слишком давно.

– Покажись врачу, – говорит Оскар.

– Спасибо, но, думаю, через пару недель все придет в норму.

– Послушай, это не предложение, это приказ, – отрезает тесть. – Покажись врачу. Точка, никаких вопросительных знаков. Ведь это может быть и язва. Ты знаешь, у меня был клиент, который умер от язвы, так что шутить с этим не стоит. Вчера он стоял у меня перед прилавком, жевал булку с изюмом и разглагольствовал о матче любимой команды, а на следующий день лежал в гробу на кладбище.

Я поражен и подавлен. Оскар, как всегда, выразился ясно и определенно. «Лежал в гробу» холодным душем обрушилось на меня и убедило сходить к врачу. Я уже был уверен, что у меня язва. Но сначала решил проконсультироваться с Умберто. Он хоть и ветеринар, но все-таки врач.

Зал ожидания у его кабинета полон.

Со мною рядом сидят старушка-кошатница с переноской на коленях, в которой возлежит персидский котяра, тринадцатилетний подросток с мамой и хамелеоном, суровый пятидесятилетний очкарик одетый по моде прошлого века с такой же суровой и противной колли, и красивая тридцатилетняя женщина с яркой татуировкой и загадочной корзиной.

Старушка рассматривает меня несколько минут, но не может сдержать любопытства:

– А у вас кто?

– У меня блохи, – отвечаю я с широкой улыбкой.

Она никак не поймет, шучу я или серьезно. Но пересаживается подальше, бормоча на ухо коту что-то о падении нравов и невоспитанности молодежи.

Я захожу последним. Спрашиваю Умберто, что было в корзинке татуированной дивы.

– Питон. Сегодня питоны в моде, – отвечает он как ни в чем не бывало. Потом спрашивает, зачем я пришел. Впервые в жизни я захожу в его кабинет не по личному делу.

Отвечаю, что уже месяцев восемь у меня рези в животе. Врачу я не показывался лет сто, поскольку врач, который мне полагается по страховке, уже лечит мою жену, а я не хотел ее беспокоить. Ведь они подруги, так что моих секретов она держать не станет, даже если к тому ее обязывает профессиональный долг. Я почти что уверен, что у меня язва.

Мой друг укладывает меня на спину и со знанием дела прощупывает живот. Резкая боль отдается там, где он надавил. Я вижу, что он обеспокоен.

– Здесь? – спрашивает Умбрето.

Ответ легко прочесть на моем лице. Именно здесь.

Я одеваюсь, а Умберто говорит, что, с его точки зрения, это не грыжа, не межреберная невралгия и уж тем более не язва.

– Там небольшое вздутие, – говорит он. – Между желудком и печенью, трудно понять после такого поверхностного осмотра, что именно это такое. Возможно, липома, то есть небольшое жировое образование. Тебе нужно срочно сделать УЗИ. С сегодняшней техникой тебе быстро и точно поставят диагноз.

– Да, Паола мне говорила об этом еще несколько месяцев назад.

– И была права, как, впрочем, и всегда.

Он отчитывает меня, как умеют только врачи и учителя. И он прав: мне следовало послушать жену и не дать двери захлопнуться.

– Я бы еще посоветовал сдать кровь. Вот увидишь, все обойдется, – заключает Умберто. – Ты не куришь, почти что не пьешь, спортом занимаешься.

Я понимаю, что он не хочет меня пугать.

Но его улыбка мне совершенно не нравится.

Я пропущу ненужные подробности и сообщу лишь то, что через два дня я получил результаты УЗИ, которое сделал в специализированной клинике. Пока жду врача, я читаю результаты и копаюсь в айфоне, чтобы посмотреть в Википедии, что все это значит. Я ищу два слова, напечатанные после фразы «у пациента обнаружена…» Эти два слова – «гепатоцеллюлярная карцинома».

Википедия, как всегда, приходит на помощь.

«Карцинома» – это злокачественная опухоль.

Опухоль. Злокачественная.

Каждое слово уже неприятно само по себе.

«Гепатоцеллюлярная» означает, что это касается печени.

Печени.

Еще чего не хватало.

Даже новорожденные знают, что хуже опухоли печени ничего не придумаешь.

Двумя строчками ниже обозначены размеры незваного гостя.

Шесть сантиметров.

В моем гостеприимном чреве поселилась гепатоцеллюлярная карцинома длиною шесть сантиметров и семь миллиметров в диаметре.

Это целый картофельный ломтик. И не маленький.

Даже новорожденные знают, что жареная картошка – это вредно.

У меня шестисантиметровая опухоль. Анализ крови тоже показывает наличие опухоли и сигнализирует о том, что у меня в организме поселился чужак. Сомнений нет.

Я не дожидаюсь врача, который с грустным лицом должен сообщить мне ужасную новость. Я ухожу.

У меня шестисантиметровая опухоль.

Я иду куда глаза глядят.

У меня шестисантиметровая опухоль.

Я повторяю вслух, как мантру.

У меня шестисантиметровая опухоль.

Я не могу остановиться.

У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль… У меня шестисантиметровая опухоль…

Вдруг я задумываюсь и перестаю подражать герою Джека Николсона из «Сияния». Проблеск сознания вспыхивает в моей голове. Я спрашиваю себя: «Шесть сантиметров – это много или мало?»

А может быть, шесть сантиметров – это начальная стадия и беспокоиться не стоит? Точно, так оно и есть, маленькая и беззащитная новорожденная опухоль. Иллюзия длится долю секунды – время, чтобы погуглить в телефоне. Ответ простой: шесть – это очень много. Не слишком, но много. Онколог, который смотрит мои снимки, тоже думает, что это много. Хорошенькая, крепкая опухоль. Он тут же велит мне сделать КАТ[6] грудной клетки.

Я записываюсь на процедуру, после чего всю ночь роюсь в интернете. Мне снова приходится вернуться к учебе, которую я ненавидел всю жизнь. Но ничего другого делать не хочется. Ни есть, ни спать, ни пить, только стучать по кнопкам слова «опухоль», «печень», «выздоровление» и так далее и тому подобное.

Через несколько часов я знаю про карциному все. Я даже знаю, что первые операции по удалению опухоли провел египетский ученый Имхотеп, отличавшийся самыми разными талантами (своего рода египетский Леонардо да Винчи). Он был способен как спроектировать пирамиду, так и вылечить массу болезней, за что его провозгласили отцом восточной медицины и даже богом. В те времена анестезии, понятное дело, не было, поэтому пациенты Имхотепа умирали прямо на операционном столе или сразу после операции от сильного кровотечения. Дальнейшие четыре тысячи лет истории медицины я благоразумно пропускаю и концентрируюсь на последних инновациях.

Вот что я читаю про себя с экрана компьютера:

«Гепатоцеллюлярная карцинома – наиболее распространенная опухоль печени».

То есть я и здесь ничем не отличился.

«Она развивается в клетках печени и повреждает соседние здоровые клетки».

Ясно.

«Постоянный рост больных клеток может спровоцировать злокачественную опухоль».

Отлично.

«Поначалу этот вид опухоли не доставляет ощутимых неудобств, вследствие чего ее сложно обнаружить на ранней стадии».

Черт побери.

«Когда опухоль становится больше, появляются следующие симптомы: боль в желудке, вздутие, потеря веса, тошнота, рвота, повышенная усталость, кожа и белки глаз желтеют».

Все налицо.

«Чаще всего подобная опухоль развивается у мужчин. В зависимости от стадии и вида опухоли следует подбирать соответствующее лечение. Если опухоль на начальной стадии и еще не проросла из печени, рекомендуется трансплантация органа или иное хирургическое вмешательство. Если опухоль достигла значительных размеров, химиотерапия или радиотерапия смогут продлить жизнь индивида, но не более того».

Не более того.

Эта фраза звучит для меня громче «ля» Паваротти. Я замирают перед экраном ноутбука и пялюсь на застывший экран.

Не более того.

Смо-гут про-длить, но не более то-го…

Все яснее ясного.

Со времен Имхотепа не изменилось ровным счетом ничего.

Я умру.

Этот глагол мы знаем с раннего детства. Умру, умрем. Какая знакомая форма. Но я-то умру гораздо раньше, чем думал.

Раньше, чем хотелось бы.

Раньше, чем нужно.

Я умру раньше. И точка.

Я до сих пор ничего не сказал Паоле. Отчасти постыдился, отчасти потому, что она не отвечает на мои звонки, а главным образом потому, что сам еще толком не верю. Не могу и не хочу.

За завтраком рассказываю обо всем двум другим мушкетерам, Умберто и Коррадо. Мы сидим в маленьком баре, в который ходим еще со времен лицея. Там никогда ничего не меняется: меню, обстановка – все то же. Я даже узнаю под стеклом прилавка близняшку булочки Луизоны из рассказа Стефано Бенни – жизнерадостную старушку-бриошь, обосновавшуюся на витрине в далеком 1979 году.

Это нелегкая встреча. Очень нелегкая.

Неплохо было бы издать специальное пособие «Как вести себя за завтраком, если близкий друг сообщает вам, что у него рак печени». Нет тяжелее разговора, чем тот, что следует после подобного признания. Главное – найти верный тон.

^{НЕУМЕСТНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ}

– Друзья, у меня рак печени…

– Серьезно? У моего дяди тоже был в прошлом году…

– И как он?

– Умер!

^{НЕАДЕКВАТНАЯ РЕАКЦИЯ}

– Друзья, у меня рак печени…

– Ну, слава богу, я уже думал, чего похуже!

– А что может быть хуже?

– Ну вот хоть… Дай-ка подумать… Если бы тебя парализовало, например.

– Спасибо. Теперь мне гораздо легче.

^{НЕЛОВКАЯ СИТУАЦИЯ}

– Друзья, у меня рак печени…

– О боже! Ты был моим любимым мушкетером!

– Почему был?

^{НАИГРАННЫЙ ОПТИМИЗМ}

– Друзья, у меня рак печени…

– Не переживай, ты сильный, ты справишься!

– А если не справлюсь?

– Даже в голову не бери!

В этот момент кто-то из нас, не сдержавшись, пускает слезу, и все горестно рыдают добрых полчаса.

Я хочу немного снять напряжение и отнестись к своей болезни с юмором. Я принимаю решение окрестить картофелину, что сидит у меня внутри, «дружище Фриц». Итальянцы частенько именуют так неверных друзей, если не хотят называть конкретного имени. С этого момента слово «рак» исчезает из моего лексикона.

Говорю Атосу и Арамису, что днем мне сделают КАТ и я смогу сразу получить результаты. Некоторые с таким диагнозом живут четыре года, а то и все пять. Теперь я знаю все о гепатоцеллюлярной карциноме. Я прямо-таки специалист в этой области.

Друзья сидят как громом пораженные и не могут выдавить ни слова. Да и я не лучше. В конце концов мы идем играть в бильярд, я встаю в пару с четырнадцатилетним сыном бармена. Щекотливой темы мы больше не касаемся. Но тема никуда не делась, она висит над нами, следит за нашей игрой, сверлит мне взглядом спину. Мы побеждаем 6:4, паренек лихо загоняет шары.

Наконец я иду делать долгожданную аксиальную компьютерную томографию. Три сложно произносимых слова, которые означают, что мое тело просветят лучами клетка за клеткой, слой за слоем, точно я – плавленый сырок.

Результат – самое страшное слово на свете после слова «война».

Это практически синоним «смерти».

Метастазы. У меня метастазы в легких.

Я уже прочел, что для рака печени характерны метастазы в легких.

Я – классический случай. Все как в учебнике.