Читать книгу Стоянка человека. Повести. Рассказы - Фазиль Искандер - Страница 2

«Культура – это не количество прочитанных книг, а количество понятых».

Это афоризм Фазиля Искандера, подаренный автором его герою.

Но на смысл этих слов Искандер отвечает всем своим творчеством.

Читатели любят книги Искандера за излучаемую ими радость жизни, авторское остроумие, искрящийся смех, за черноморский Мухус (прочтите слово Сухум, город, где вырос сам автор, наоборот – и вы получите Мухус), за горный Чегем и дедушку в Чегеме, и, конечно, за героя-плута Сандро и всех рядом – в солнечном, далеком и таком близком мире. Мир притягателен и обаятелен, несмотря на все его вопиющие недостатки: об этих недостатках автор-повествователь рассказывал смешно и увлекательно.

Да, советская цензура не дремала, но Искандер сумел выработать особый язык и особые литературные приемы, при помощи которых не только преодолевал цензорские препоны, но и обогащал свою прозу, упорно шел обходными, извилистыми тропинками в лесу своих метафор – так были написаны «эзоповские» рассказы 60-х. Но, как говорится, шли годы, менялось писательское зрение, и творческий мир Искандера наполнялся новыми идеями, красками, героями – и новыми интонациями, драматическими, а порой и трагическими. Менялось время – сумерки сгущались, а после скандала с независимым альманахом «Метрополь» Искандера не печатали вовсе. Но он упрямо продолжал писать – отбрасывая поэтику намеков и аллюзий, переходя в прямой речи. Сначала потому, что не было надежд на публикацию, и писатель, обреченный на «рукописи в столе», выражал себя без обиняков, а потом… потом цензуру отменили.

Произошла смена языка и героя – появились и совсем новые сюжеты, уходящие в глубь сложных переживаний, в глубь человеческой личности. Сначала наступило время кризиса и депрессии, а потом тревоги и скепсиса, меняющих сам угол зрения на человека и его существование в мире.

Взгляд писателя как бы спустился с гор, с альпийских высей, в реальность. Герой, родственный автору-повествователю, возникший из одной корневой системы, такой, как простодушный Чик, или хитрец, авантюрист и плут Сандро, меняется на других героев, меняются и обстоятельства жизни.

«Зеленые холмы, кое-где покрытые пятнами снежников, пушились золотом цветущих примул. В провале обрыва, словно раздумывая, куда бы им направиться, медленно роились клочья тумана и шумела невидимая в бездонной глубине речка. Далеко за обрывом тяжелел темно-зеленый пихтовый склон горы и желтела ниточка дороги…»

Новый герой был образован, умен, притягателен – «огненный мечтатель» Виктор Максимович Карташов, из другого мира, не здешнего рода (повесть в новеллах «Стоянка человека»). Здесь Искандер уходит и от этнической окрашенности героя. Бот авторская характеристика – можно сказать, первое представление неожиданного для Искандера персонажа: «Он был отличным собеседником, и я никогда не встречал ни в одном другом человеке такой размашистой широты мышления и снайперской точности попадания в истину. Немыслимая преданность своему делу как-то свободно и спокойно уживалась в нем с интересом к окружающей жизни и людям. Его многие любили, но некоторые и побаивались попадаться ему на язык. Его терпеливая доброта с безвредными глупцами неожиданно обращалась в обжигающую едкость насмешки в адрес местных интеллектуалов». Как такой «отдельный» представитель рода человеческого, Виктор Максимович, оказался в здешних местах? Сюда, в Абхазию, после революции бежала небольшая часть дворянства, в том числе и его родители – чтобы переждать плохие времена; но плохие времена, как это бывает, затянулись на десятилетия. «Как это ни странно, на смерть Сталина тогда никто не рассчитывал, и те, кто ненавидел лютой ненавистью рябого дьявола, и те, кто боготворил его, как бы слились в немом согласии, что тот никогда не умрет». Сын беженца-дворянина, Владимир Максимович, был арестован за анекдот о Сталине. Отбыл срок. Потом, уже в лучшие времена, вернулся в Мухус. Постарев, стал постоянным посетителем знаменитой «Амры», ресторана, – с террасы-палубы рассказывал собеседникам увлекательные и поучительные истории. А нанизывал их на шампур повести слушатель, он же автор-повествователь. (Излюбленная композиция крупной прозы Фазиля Искандера – так выстроен и прирастающий новеллами роман «Сандро из Чегема»).

Через цепь этих – изначально как бы устных – новелл проходит история страны, полная драматических сюжетов – и история людей, поддерживающих и помогающих новым беженцам, новым несчастным. Семья Виктора Максимовича вынужденно скрывала свое происхождение, страх перед доносами был велик, – но помогла голодающей беженке с Украины, приютила ее. Но и здесь могла проявиться грубость и даже несправедливость, – за внешним благородством может скрываться злоба (глава «Две женщины»). А страх? Насколько он может укорениться в человеке? В главе-новелле «Сердце». Виктор Максимович, в сердце которого, казалось бы, навечно поселился страх перед морской глубиной, да так, что оно стало страдать перебоями, – этот страх за себя был вытеснен опасением за жизнь мальчика, попавшего вместе с ним в передрягу, чуть не утонувшего! Страх за жизнь другого не только победил свой страх, но и вылечил сердце. «Терпения и мужества, друзья!» – так заканчивает Искандер, в трудные годы вынужденных смысловых обходов обращаясь к понимающему читателю – в конце концов вы, мы вместе, должны преодолеть наш страх. Какой? Тут и без лишних слов понятно.

Драматическими поворотами насыщена и жизнь бывших мальчиков, от гибели на фронтах второй мировой до тюремного заключения, от покушений и убийств до неясных обстоятельств мнимого самоубийства. И все это нанизано на политические изменения, на столкновения 1956-го, волнения на улицах, у памятника Сталину – вплоть до впечатляющей сцены, когда сторонники Сталина, толпа, по чьему-то приказу повалилась на колени. «По толпе прошел злобный, фанатический ропот. Я почувствовал, что колени мои чугунеют. Человек, стоявший на постаменте, явно тот, что отдал приказ рухнуть, несколько раз махнул мне рукой. Видя, что я не следую его призыву… Огибая коленопреклоненных, я вышел из толпы». Такова была позиция и Виктора Максимовича, человека, у которого можно брать уроки точного поведения, – и позиция, и миросозерцание автора, Фазиля Искандера, – выйти из толпы.

Но смеховая стихия не покидала Искандера и в самые трудные, и в самые светлые времена (и годы его жизни). Смех был его творческой стихией, и автор-повествователь действительно купался в смехе – даже рассказывая о вождях, о Ленине и Сталине. Иногда воображение Искандера – при обращении к этим историческим персонажам – рождало комедийно-драматические коллизии, как в «Пирах Валтасара», вошедших в роман «Сандро из Чегема», где абрек, он же танцор Сандро, выступает в танцевальном ансамбле перед собравшимися на пир вождями, и Сталин говорит ему, подъехавшему по скользящему полу, в танце, на коленях: «Где-то я видел тебя, абрек!». Реален в своем безумии человек, который вообразил себя Лениным. «Ленин на Амре», то безумец на палубе – нет, не крейсера «Аврора», а ресторана «Амра», того самого, где играют в нарды и шахматы и готовят самый лучший в мире кофе по-турецки. Сюжет о сумасшедшем, тридцать лет писавшем книгу о Ленине, свихнувшемся на Ленине, вросшим в образ мысли Ленина, перемежается, как всегда в архитектонике Искандера, случаями, байками, а еще и философскими диалогами с безумцем. И все это, приправленное фирменным искандеровским сарказмом, вырастает в общую фантасмагорическую картину.

При этом «Ленин» уверен, что Сталин – в глубокой заморозке, скорее всего в Америке, и в нужный час они его разморозят… или Сталин от Берии удрал к Франко, и там его заморозили… Автор-повествователь, вступив в затягивающий диалог с убедительным безумцем, чувствует «холодок неведомой заморозки, пробежавший по его спине» – ничего не напоминает? А ведь Искандер сочинил своего «Ленина на Амре» задолго до сегодня.

Искандер предлагает читателю другой уровень понимания человека, раскрывая даже через его поврежденную психику умоповреждения целого общества, больших масс, если не сказать – народа. При этом – домысливая другую, возможно, самую темную сторону исторических фигур. Если сумасшедший легко воображает себя Лениным, или легко думает за Ленина, – то почему рассказчику не подумать, – чуть иначе сдвинув ракурс, о самом Ленине? Похожи черты Ленина на Пугачева? Похожи. «Наивное восхищение Ленина разбойником Камо, разбойником Кобой, пока он в образе Сталина не стал угрожать ему самому, провокатором Малиновским… все это выдает его с головой… Ленин был человеком уголовного типа сознания, ни образование его, ни грандиозный социальный переворот не закроют от нас эту истину», – утверждает рассказчик. И что же? «Миром правит энергия безумцев» – это и роднит настоящего – с явно сумасшедшим. Отмечая впрочем: «Но если мир всё еще жив, значит, есть и другая энергия, другой уровень понимания человека» – и размышляет об учении Христа.

Искандер не был бы Искандером, если бы не вырастил из этого сюжета образ большого, общего дома сумасшедших, в котором все одновременно и пациенты, и доктора. И приехавший сюда с визитом представитель мыслящей части человечества может легко обмануться – и принять сумасшедшего с его безумными идеями за такого же здравомыслящего, как он сам. Тридцать лет писать книгу о Ленине! А тут Ленина как раз – и отменили! И никакое издательство не хочет издавать. Поневоле сойдешь с ума – но так и движется история, провалами и скачками. Искандер разбавляет главный сюжет и совсем неожиданными микросюжетами – катание девушек на катере, вторжение в московскую жизнь автора непобедимых графоманов, картинки московской литературной жизни, редакционные глупости, и опять по окружной возвращаемся на «Амру» к молодым смешливым людям, особенно к тому юноше, что явно красуется шелковой красной рубашкой, рукава которой надувает морской ветер… Голова идет кругом – этого головокружительного эффекта и добивается наш автор.

Повествователь у Искандера, как правило, автобиографичен. Иногда – чуть в сторону, а порой – до полного совпадения с реальным Фазилем Абдуловичем Искандером и сюжетами его существования. Иногда – точно совпадает завязка рассказа, детали, даже действующие лица так напоминают реальных, что начинаешь разгадывать, кто за кем скрывается, как будто читаешь «роман с ключом». Но природная саркастичность Искандера отступает перед его же природной добротой, и в конце концов писатель уводит от конкретных лиц к типажам и обобщениям. Однако разгадывать шутливое повествование – особое удовольствие.

Рассказ «День писателя» – о существовании обычного человека в 90-х – описывает всего один день автора, и начинается с целой операции по получению медицинского рецепта в поликлинике, «бывшей писательской». Искандер не упускает ни одной детали превращения поликлиники, выстроенной на общие писательские отчисления, в «бывшую писательскую», ее фактического захвата, говоря новым языком, приватизации. Зоркий авторский глаз отмечает социальные изменения и бенефициаров этих изменений, – приватизатор-главврач хорошо притворяется сумасшедшим – с израильским загаром и со справкой в руке. «Во всем этом поражает девственная чистота наших правоохранительных органов», – размышляет о новой жизни повествователь, у которого по дороге из поликлиники домой очищают кошелек прямо среди бела дня. Ловкие мошенники даже восхищают его креативностью, говоря по-русски, изобретательностью, – пока не доходят в своих предложениях до абсурда, почти превосходящего писательскую фантазию.

Смешно? Очень. Но ведь и очень грустно. И печаль порой накрывает прозу Искандера целиком, не оставляя места для природной веселости – как в небольшой повести «Пшада». Пшада на абхазском означает душа, и смысл этого таинственно и непрерывно звучащего в сознании отставного генерала Мамбы, абхазца по происхождению, открывается ему только на границе смерти. Откуда вдруг возник этот печальный сюжет?

Полагаю, что из исторической ломки многонационального общества, сопровождавшейся ломкой многонациональной литературы советского времени, – и из новых поисков идентичности, авторского самоопределения. В советские времена возникали крупные писательские фигуры разного национального происхождения, писавшие не на языке своей родины, а на русском – государственном, а также основном языке общения на территории и в культуре СССР. Политика к этому подталкивала – может быть, со всей силой нежности, как написал бы Искандер. Но имперский язык, кроме всего прочего, был проложенным путем к читателям всех других республик, от Киргизии до Эстонии, и к переводам на иностранные языки, к изданиям в других странах. Появились такие большие писатели, как Василь Быков, Чингиз Айтматов, Олжас Сулейменов, Максуд и Рустам Ибрагимбековы… К ним принадлежал и Фазиль Искандер, и многие его соотечественники, – в том числе военные, дослужившиеся до чинов. Жизнь в Москве, учеба, женитьба, книги, работа – это было обретение русского, но постепенная утрата своего языка. А после распада СССР стало труднее отвечать на вопрос: какой литературе ты принадлежишь, какой культуре служишь? Искандер в советские времена отвечал так: я русский писатель, но певец Абхазии. Но на грани ухода в мир иной генерал Мамба возвращается – и принадлежит – языку матери… Кризис идентичности – его испытал и его герой-генерал. А Искандер, как писатель-инструмент особой внутренней честности, не мог об этом не написать.

Самого писателя часто записывают в шестидесятники, в писатели периода «оттепели», – хотя Искандер, по моему скромному мнению, больше чем шестидесятник, выходит за рамки своего поколения. Он входит не в такую многоликую, но крупную когорту – рядом с ним в моем сознании такие писатели, как Юрий Трифонов, Булат Окуджава, Юрий Давыдов. Они начали раньше – и шли по восходящей в своем творчестве до конца своей творческой жизни. И у них, этих уникальных, каждый по-своему, писателей, одной из тем была историческая – и связанная с документами об охранке. Обнаруженными их героями – но утраченными при странных обстоятельствах, не пущенными в дело. (Я бы добавила – «не допущенными» в дело.) В повести Юрия Трифонова «Другая жизнь» – это историк, Сергей Троицкий, который и умирает сорокалетним – не только от приступа, сколько от исторических условий застоя, где пути публикаций архивных документов, компрометирующих тех, кто сотрудничал с охранкой, были перекрыты. У Искандера в рассказе «Золото Вильгельма» – это «сравнительно молодой историк Заур Чегемба», который вез в переполненной электричке документы о так называемом «золоте Вильгельма», полученном большевиками на переворот из Германии, обнаруженные им в архиве и собственноручно переписанные.

Заур прекрасно понимает, что опубликовать статью, основанную на документах, ему сейчас, при даже поздней советской власти, не удастся. Но в результате целой цепочки провокаций, верь не верь, в результате ловкого обмана со стороны хорошенькой девушки и ее высокопоставленного отца, Заур лишается этих документов, написанной на их основе статьи, а архив – папки с первоисточниками. Но он был уверен, пишет Искандер, «что он еще застанет другую эпоху, где его статья пригодится, хотя и тогда не всем понравится». А кроме прочего, «это вообще была не его тема. Его тема была Византия, потому что он считал, что оттуда все главное пошло на Руси».

Герои книг Фазиля Искандера не унывают, несмотря на потери, – может, сначала и унывают, но выходят из кризиса и упорно продолжают свое дело. А для нас, читателей, главное, как говорил еще один исторический персонаж, – не терять отчаянья. И стараться понимать прочитанное, то, что оставили нам прекрасные писатели не такого уж далекого, во многом родственного времени.

Май 2024

Наталья Иванова