Читать книгу Земля обетованная - Феликс Соломоник - Страница 34

Я иду по камням. До меня по ним тысячи лет

Проходили кочевники, войны, торговые люди

И мой пращур здесь тоже оставил свой след,

Что-то вроде записки в замшелом сосуде.

Я щекой своей к шершавому камню приник

И услышал шаги когорт воинов Веспасиана —

В Иерусалим шестьдесят тысяч копий и пик

Несли сокрушить величие Соломонова храма.

Город пал, беломраморный храм был сожжён,

Чтоб следа не нашли, землю перепахали.

Но в еврейских сердцах и в их памяти он

Занесён навсегда крепче, чем на скрижали.

Верю, избранность – это не то, что превыше всего.

Мир хлебал уже нечто подобное полною ложкой,

Ибо в каждом народе найдется что-то такое легко,

Что другому, увы, не дано даже малою крошкой.

Как народа изгоя наша избранность думаю в том,

Чтоб во тьме мракобесия, презрения целого мира

Сохранили свой дух, свою веру, душой и умом,

Не исчезнув во тьме, как другие народы кумиры.

Я иду, не спеша по камням Земли Обетованной

И внимательно слушаю шёпот седых ворчунов,

Что когда-то здесь путь был тропой караванной

И любимое место для схватки диких козлов,

А теперь здесь шоссе пролегает и далее вьётся

Вплоть до самых вершин, на которых зимою снега.

Что-то тихо ещё, но расслышать мне не удаётся.

– Киии! – во всё горло прокричала в кустах пустельга.

Я на камни прилёг, нагретые солнечным светом.

В их уютном, как домашнем, тепле разомлевший уснул.

Вдруг я будто проснулся, копьём крестоносца задетый,

И меня в тот момент оглушил нарастающий гул —

Смесь чужих языков, лязг железа, лошадиное ржание,

Скрип телег, крик ослов, чьи-то вопли и грохот сапог.

Запах крови и пота, смрад тления затрудняют дыхание

И, страхом объятый, я бегу, под собою не чувствуя ног.

Сзади крик: – Иудей! – и стрелы остриё ударяет мне                                                                   в спину.

Только боль не в спине, а в душе – не пойму, почему.

Страха более нет, отыскать лишь пытаюсь причину,

И ужасно хочу повернуться, чтоб лицом оказаться к лицу.

Но, я падаю, как сорвавшийся камень, с крутого обрыва,

И жар преисподней своим языком уже лижет меня.

Я глаза разомкнул, изумившись, как своею листвою олива

Защищает, как может, меня от палящего с неба огня.

Сны в России с такой явью, как краски и запах не вспомню,

Чтоб ко мне приходили из далеких почти позабытых времён.

Ни крещение мечами Руси и ни тьмы чингисхановых воинов

Своей правдой кровавой не решились ворваться в мой сон.

Может быть потому, что в России изгоем я был от рождения,

А чужой— он не свой, сколько б Русь всей душой не любил.

Всё равно, что мозоль, от которой лишь ждёшь избавления,

И терпеть уже нет никаких просто напросто сил.

Оттого всё вокруг: и трава, и цветы, и деревья, и даже камни

С чужаком не хотят не о чём заводить никакой разговор.

О сегодняшнем дне, впрочем, как и о времени давнем

Со мною бесед не ведёт необъятный российский простор.

Я иду, не спеша по камням Земли Обетованной,

Здесь проживший два года, а кажется мне, что века.

Эти чувства во мне – всё так удивительно странно

И опять: – Киии! – это шлёт мне привет пустельга.