Читать книгу Воспоминания - Феликс Юсупов - Страница 4

Князь Николай является одним из самых замечательных представителей моей семьи. Наделенный живым умом и сильным характером, большой любитель путешествий, очень образованный, он говорил на пяти языках и проявил себя покровителем искусств и наук, а также был советником и другом императрицы Екатерины II и ее преемников, царей Павла I, Александра I и Николая I.

Записанный в семилетнем возрасте в императорскую гвардию, он в шестнадцатилетнем возрасте получил офицерские эполеты. Позднее он достиг высших ступеней в государственной иерархии и высших наград, вплоть до алмазно-жемчужной эполеты, из тех, что предназначались лишь для членов царствующих династий. В 1798 году он был назначен великим командором орденов Мальтийского и Святого Иоанна Иерусалимского. Утверждали даже, что он был удостоен особых милостей своей государыни.

В книге, озаглавленной «Воспоминания бабушки», госпожа Янькова рассказывает о нем следующее:

«Князь Николай Борисович Юсупов был один из самых известных вельмож, когда-либо живших в Москве, один из последних старожилов екатерининского двора и вельможа в полном смысле. …В особенности выдвинуло молодого Юсупова вперед расположение, которым он некоторое время пользовался при императрице Екатерине. Говорят, у него была даже прекрасная картина, на которой под видом мифологических изображений Венеры и Аполлона были представлены Екатерина и он сам, смолоду весьма красивый. Эта картина была в его спальне. Император Павел знал про эту картину и при восшествии своем на престол приказал ее убрать, но моему двоюродному брату, графу Петру Степановичу Толстому, служившему при князе Николае Борисовиче, довелось не раз ее видеть. Так как Юсупов был восточного происхождения, то и немудрено, что был он великий женолюбец: у него в деревенском его доме была одна комната, где находилось, говорят, собрание трехсот портретов всех тех красавиц, благорасположением которых он пользовался.

Женой князя Юсупова была родная племянница светлейшего князя Потемкина, Татьяна Васильевна, урожденная Энгельгардт, дочь сестры Потемкина. Супруги не очень ладили и, хотя не были в ссоре, разъехались и вместе не жили.

Князь Юсупов был очень приветливый и милый человек безо всякой напыщенности и глупого чванства. Подчиненные его очень любили. Юсупов делал праздники, и последний, которым он заключил все пиры своей долголетней жизни, был великолепный праздник, данный им после коронования покойного государя императора Николая. Тогда было много иностранных послов. Он не знал на память всех своих имений, потому что у него были почти во всех губерниях и уездах. Он очень любил картины, мраморы, бронзы и всякие дорогие и хорошие вещи и собрал у себя в Архангельском столько всяких ценных редкостей, что подобного собрания, говорят, ни у кого из частных лиц нет в России, разве только у Шереметева. Последние годы своей жизни старичок Юсупов провел в Москве, и все его очень уважали; за обходительность он был любим, и если б он не был чересчур женолюбив, то можно было бы сказать, что он был истинно во всех отношениях примерный и добродетельный человек, но эта слабость ему много вредила во всеобщем мнении».

Значительную часть жизни князь Николай провел за границей. Он встречался там с величайшими художниками своего времени и оставался с ними в переписке даже после возвращения в Россию. Во время путешествий он приобрел многочисленные произведения искусства как для императорского музея Эрмитаж, так и для своего личного собрания.

Он добился от папы Пия VI разрешения двум итальянским живописцам, Маццани и Росси, сделать копии с фресок Рафаэля в Ватикане. Когда был создан музей Эрмитаж, эти копии были помещены в зале, называемом с тех пор Галереей Рафаэля[6].

Во время пребывания в Париже князь Николай часто получал приглашения на празднества в Версаль и Трианон. Король Людовик XVI и королева Мария-Антуанетта питали к нему сильную дружбу. Он получил от них в подарок сервиз севрского фарфора с цветочным орнаментом по черному фону, одно из красивейших произведений Королевской мануфактуры, первоначально предназначавшийся дофину.

Никто не знал, что с ним сталось, пока в 1912 году, после визита двух французских профессоров, занимавшихся исследованиями севрского фарфора, мне не пришлось предпринять новые поиски. Так я и обнаружил его в чулане, где сервиз, подаренный Людовиком XVI моему прапрадеду, дремал больше века.

Князь Николай гордился дружбой с королем Пруссии Фридрихом Великим и императором Иосифом II Австрийским. Последний даже сочинил импровизацией оду в его честь. Что же касается Фернейского отшельника[7], тот, после первой встречи с князем, написал Екатерине II, чтобы поблагодарить ее за возможность познакомиться с человеком, столь интересным широтой своих познаний и обаянием своего ума.

«Месье, – отвечала императрица, – если вы довольны встречей с князем Юсуповым, то должна вам сказать, что и князь, со своей стороны, находится под очарованием вашей особы».

Одновременно она сообщила князю о благоприятном впечатлении, произведенном им на «старого фернейского маньяка».

В 1774 году князь Николай присутствовал в Санкт-Петербурге на бракосочетании своей сестры Евдокии с герцогом Петром Курляндским. Церемония проходила в Зимнем дворце, в присутствии императрицы. Екатерина II надеялась, что этот союз будет иметь счастливые последствия для герцогства Курляндского. Она думала, что очарование и нежность княжны Евдокии окажут смягчающее влияние на неуживчивый характер ее супруга и всем от этого будет польза. Их надежды не оправдались, и очень быстро. Характер герцога стал еще более отвратительным, и его супруге пришлось терпеть самое жестокое обращение. Екатерина II, извещенная об этом положении, воспользовалась как предлогом свадьбой своего сына, великого князя Павла, чтобы вызвать молодую женщину в Петербург. Герцогиня Евдокия умерла, прожив два года подле императрицы. Герцог Курляндский отправил своему шурину на память спальню герцогини. Изящная резная мебель с серебряными инкрустациями была обтянута синим шелком. Эта драгоценная обстановка была помещена в Архангельском в комнате с беломраморными колоннами и покрашенными в синий цвет стенами, называвшейся Серебряной комнатой[8].

В 1793 году князь Николай женился на Татьяне Васильевне Энгельгардт, одной из пяти племянниц князя Потемкина.

Она с самых юных лет умела очаровывать. Когда ей было двенадцать, императрица взяла ее под свое покровительство и держала постоянно при себе. Очень скоро она покорила весь двор, где у нее появились многочисленные воздыхатели.

В это время в Санкт-Петербург приехала знаменитая своей красотой и экстравагантным поведением англичанка, герцогиня Кингстон, графиня Бристоль. На палубе своей роскошно меблированной и декорированной яхты она приказала устроить экзотический сад, населенный редкими птицами.

Герцогиня прониклась живейшей дружбой к юной Татьяне, с которой познакомилась в Зимнем дворце. Накануне отъезда она попросила у императрицы разрешения увезти ее протеже в Англию, обязуясь сделать единственной наследницей своего огромного состояния. Екатерина II передала это предложение Татьяне. Но, хотя девушка сильно привязалась к герцогине Кингстон, она отказалась покинуть родину и свою государыню.

Ей было двадцать четыре года, когда она вышла замуж за князя Николая Юсупова, которому было уже больше сорока. Поначалу их брак был очень счастливым. Родился сын, получивший имя Борис. В Санкт-Петербурге, в Москве или в Архангельском, их летней резиденции, они всегда были окружены художниками, поэтами и музыкантами. Их близким приятелем был Александр Пушкин. Князь и княгиня сдавали его родителям квартиру в одном из своих московских домов, где поэт часто бывал в юности. Архангельское, которое он часто посещал, вдохновило его на сочинение многих стихов. В честь хозяина этих мест он написал оду, в которой есть такие строки:

Княгиня Татьяна была не только идеальной хозяйкой дома, гостеприимной и остроумной, но и успешной деловой женщиной. Благодаря ее управлению, состояние мужа процветало, и в то же время улучшались условия жизни крестьян, живших на его землях. Она была добра и занималась благотворительностью. «Господь посылает нам испытания, – говорила она, – лишь затем, чтобы укрепить нашу волю и наше терпение».

Ее добродетели не мешали ей любить наряды и украшения. Особую страсть она питала к драгоценностям и начала собирать коллекцию, ставшую в дальнейшем знаменитой. Она купила бриллиант «Полярная звезда» и многие украшения, принадлежавшие французской короне, королеве Неаполитанской, и, наконец, уникальную и великолепную «Перегрину», знаменитую жемчужину, принадлежавшую некогда Филиппу II Испанскому, а ранее, как говорят, царице Клеопатре. Она составляла пару с той, которую египетская царица якобы растворила на пиру в уксусе, чтобы превзойти в расточительности Антония. Воспоминания об этой легенде побудили князя Николая воспроизвести на холсте фрески Тьеполо из палаццо Лабиа в Венеции «Пир и отплытие Клеопатры». Эти копии и по сей день украшают один из залов Архангельского.

Князь, по-своему любивший свою жену, предоставил ей неограниченный кредит для этих покупок. Он проявлял свою оригинальность даже в подарках. Так, однажды, он подарил ей на именины все статуи и вазы, украшающие парк Архангельского; в другой раз – животных и птиц, чтобы населить зоологический сад, устроенный им в имении. Однако согласие между ними продолжалось недолго. Старея, князь стал распутником. Желая уйти из дома, где ее неверный супруг жил, словно паша посреди гарема, княгиня удалилась в маленький павильон, называемый «Каприз», построенный по ее распоряжению в парке Архангельского. Отказавшись от светской жизни, она полностью посвятила себя воспитанию сына и делам благотворительности. Она пережила мужа на десять лет и умерла в 1841 году, в возрасте семидесяти двух лет, сохранив до последних дней редкие достоинства, составлявшие ее честь и славу.

Проведя много лет в странствиях по Европе и Ближнему Востоку, князь Николай, вернувшись в Россию, всю свою деятельность направил на развитие изящных искусств. Он начал организацию музея Эрмитаж одновременно с обустройством собственной галереи в только что приобретенном Архангельском. Он распорядился построить в парке театр, в котором его личная труппа – актеры, музыканты и танцоры – давали представления, надолго оставшиеся в памяти москвичей. Архангельское стало художественным центром как для русских, так и для иностранцев. В это время Екатерина II, ценившая вкус и компетентность князя Николая, доверила ему управление всеми императорскими театрами.

В окрестностях парка князь построил две фабрики: одна по производству фарфора, другая – хрусталя. Он выписывал декораторов, рабочих и сырье с Севрской мануфактуры. Всю продукцию он забирал себе и раздаривал друзьям и знатным гостям. Эти изделия, носящие фабричную марку «Архангельское. 1828–1830», пользуются сегодня большим спросом у коллекционеров. Пожар уничтожил фабрики и подсобные помещения, где находилась не только собственная продукция, но также великолепный севрский сервиз «Роза дю Барри», приобретенный во время пребывания в Париже.

В 1799 году князь Николай вернулся в Италию, где провел много лет в качестве посла при сардинском, римском, неаполитанском и сицилийском дворах.

Во время своего последнего приезда в Париж в 1804 году он встретился с Наполеоном. Ему было дано право сидеть в императорской ложе во всех парижских театрах. Перед его отъездом французский император подарил ему две большие вазы из севрского фарфора и три гобелена, представлявшие «Охоту Мелеагра».

По возвращении князь продолжил украшать свое имение Архангельское. В память о почитаемой им Екатерине II он воздвиг в парке храм, на фронтоне которого были начертаны слова: «Dea Caterina»[9]. Внутри на пьедестале возвышалась бронзовая статуя, изображающая царицу в образе Минервы. На треножнике перед статуей был установлен сосуд, в котором курились благовония и ароматические травы. На дальней стене была выгравирована надпись на итальянском:

«Tu cui concede il cielo е dietti il fato voler il giusto е poter cio che vuoi».

«Ты получила от Неба дар желать Справедливости, а от Судьбы власть вершить ее».

Когда один восточный принц, оказавшийся в Москве проездом, пожелал познакомиться с Архангельским и его владельцем, последний приказал возвести перед часовней стену, дабы неверный не испытал искушения войти внутрь. Забавно увенчанная башенками в восточном стиле, стена эта, говорят, была возведена крепостными князя всего за два дня.

Его главным управляющим был некий француз по фамилии Дерусси. Он исполнял все требования своего господина, но жестокостью по отношению к крестьянам возбудил их ненависть до такой степени, что в один прекрасный вечер они скинули его с верхушки башни, а затем бросили труп в реку. Виновных поймали, и каждый из них получил по пятнадцать ударов кнутом. Кроме того, у них вырвали ноздри, а на лбу раскаленным железом поставили клеймо «убийца». После чего заковали их в кандалы и сослали в Сибирь.

Содержание парка требовало многочисленной рабочей силы. Князь Николай, желая превратить Архангельское в роскошное и красивое место, запретил выращивание на своих землях зерновых. Он закупал у соседей зерно для нужд своих крестьян, а те должны были заниматься исключительно содержанием и украшением его садов.

Парк был обустроен в чисто французском стиле. Три длинные террасы, украшенные статуями и мраморными вазами, спускались к реке. В центре беседки окружали длинный ковер зелени. Со всех сторон открывались рощи и фонтаны, на берегу реки возвышались четыре павильона, соединенные между собой оранжереями по двести метров каждая. В зимнем саду апельсиновые деревья и пальмы окружали мраморные скамьи и фонтаны. Экзотические птицы и цветы создавали иллюзию вечного лета, в то время как за стеклами высоких окон был виден покрывавший парк снег.

Зоосад населяли представители редких видов животных, которых князь выписал из-за границы. Императрица Екатерина подарила ему целое семейство верблюдов из Тибета. Когда эти животные были отправлены из Царского Села, в Архангельское ежедневно прибывал специальный курьер доложить князю о состоянии здоровья путешественников.

Рассказывают, будто в этом саду ежедневно, при двенадцатом ударе часов в полдень, в направлении усадьбы взлетал орел, а у рыб в прудах в жабры были вдеты золотые кольца.

В 1812 году князю Николаю пришлось покинуть Архангельское и спасаться в Турашкине, куда под натиском французских войск отступили русские армии. Он долгое время ничего не знал о своих владениях. По окончании войны он вернулся в Москву, где нашел свой дом нетронутым. А вот Архангельское, напротив, сильно пострадало. Все статуи в парке были изуродованы, большинство деревьев вырублены. Вернувшись к своим мифологическим божествам, князь воскликнул: «Эти французские свиньи заразили весь мой Олимп сифилисом!» В усадьбе были украдены окна и двери, большая часть меблировки и предметов искусства разбита, и обломки в беспорядке валялись на паркете. Зрелище этого разгрома и уничтожения всего того, что он с такой любовью собирал, было столь тягостным, что он заболел.

Он вел в Архангельском роскошную жизнь, в которой охоты, балы и спектакли непрерывно следовали друг за другом. Огромное состояние позволяло ему удовлетворять все прихоти, и на них он тратил деньги без счета. Зато выказывал странную бережливость во всем, касающемся повседневных нужд. Эта скупость дорого ему обошлась. Он неосторожно велел топить печи опилками, чтобы экономить дрова. Однажды вспыхнул пожар, который выжег все внутри усадьбы.

Один из его московских друзей так излагает этот случай:

«Вот последние известия из Москвы: великолепный дворец в Архангельском сгорел, и сие несчастье произошло из скупости старого князя, требовавшего топить печи опилками вместо дров. От опилок до пепла всего один шаг. Сгорела большая часть библиотеки и многие картины. Чтобы спасти полотна и предметы искусства от огня, их выбрасывали из окон. Из-за этого у знаменитой группы Кановы «Амур и Психея» были сломаны руки и ноги. Бедный Юсупов! Зачем было так мелочиться? Думаю, что Архангельское никогда не простит ему эти раны, которых можно было избежать, а главное, своего унижения от того, что он поселил там целый гарем танцовщиц и проституток».

Вся Москва обсуждала скандальную жизнь, которую вел старый Юсупов. Давно уже разойдясь с женой, он содержал невероятное число любовниц, танцовщиц или крестьянок. Завсегдатай театра в Архангельском рассказывал, что, когда кордебалет выступал на сцене, князь взмахивал тростью, и внезапно все эти юные особы представали обнаженными. Прима была его фавориткой, и он осыпал ее царскими подарками. Но самой сильной его страстью была очень красивая француженка, имевшая дурное пристрастие – выпивку. Когда она напивалась, устраивала ему адскую жизнь. Их ссоры часто выливались в настоящие побоища. Посуда и безделушки разбивались вдребезги. Несчастный князь жил в страхе; лишь обещание роскошного подарка могло угомонить его вспыльчивую любовницу. Последней из них была восемнадцатилетняя девушка; ему в ту пору было восемьдесят!

Поездки князя были сложным делом. Он никогда не передвигался без сопровождения ближайших друзей, любовниц, многочисленной челяди, музыкантов с их инструментами, не говоря уже о любимых собаках, обезьянах, попугаях и части его библиотеки. Приготовления к поездкам длились по многу недель, и для перевозки князя с его свитой никогда не использовалось менее десяти карет, каждая была запряжена шестеркой лошадей. Таким кортежем он ездил из Москвы в свою летнюю резиденцию, где его прибытие, равно как и отъезд, сопровождались пушечными залпами.

Он умер в 1831 году, в возрасте восьмидесяти лет, и был похоронен в имении Спасское под Москвой. Незадолго до смерти он подарил городу Санкт-Петербургу один из домов, которыми там владел. Это был роскошный особняк, окруженный парком с большими беседками. В воде пруда отражались статуи и вазы. Здание занял один министр, а сад стал публичным парком, где зимой любители кататься на коньках собирались на замерзшем пруду.

Я не могу завершить краткую биографию моего предка, не посвятив нескольких строк имению, ставшему его любимым детищем: «Архангельское не есть доходная деревня, а расходная, и для веселия, а не для прибыли».

Я бывал во многих резиденциях королей и принцев; видел и более роскошные, и более величественные. Но не знаю ни одной более гармоничной. Нигде я не видал, чтобы дело рук человеческих столь удачно сочеталось с природой. Мы не знаем, кто был настоящим архитектором этого шедевра. Первоначально Архангельское принадлежало князю Голицыну, который и начал строительство дворца. Вынужденный вследствие финансовых затруднений избавиться от имения, он продал его князю Юсупову, который продолжил работы, привнеся в них значительные изменения. На первоначальных планах стоит имя французского архитектора Герна, но тот никогда не бывал в России, и, очевидно, его планы реализовывались русскими архитекторами.

Можно предположить, что князь Николай, приобретя Архангельское, лично руководил работами, руководствуясь советами итальянца Пьетро Гонзаго, которого часто принимал в своем петербургском доме и которому доверил рисование декораций для организованного им театра. По всей вероятности, итальянский живописец также участвовал в завершении строительства и отделки Архангельского.

Для того чтобы читатель составил некоторое представление об этой великолепной усадьбе, необходимо дать краткое ее описание. Я обрисую ее такой, какой знавал.

Длинная прямая аллея вела через сосновый бор в круглый двор, окруженный колоннадой. На первом этаже дворца находились большие залы, украшенные фресками, мраморными статуями и картинами великих мастеров. Два зала были посвящены специально Тьеполо и Юберу Роберу. Прекрасная старая мебель, растения и цветы сохранили некоторую интимность этих помещений, несмотря на их крупные размеры. В центре залы с ротондой, предназначенной для празднеств, открывались двери в парк. Всех гостей Архангельского очаровывал открывавшийся перед ним вид с этого места, террасы и зеленый ковер со статуями по бокам, простирающийся до горизонта и растворяющийся в синеватой тени леса.

Левое крыло занимала столовая и личные апартаменты моих родителей. На втором этаже располагались комнаты моего брата и мои, а также комнаты для гостей. Правое крыло вмещало залы для приемов и библиотеку из 35 тысяч томов, из которых 500 эльзевирских[10]и Библия 1482 года издания, современница изобретения книгопечатания. Все эти тома сохранили свои изначальные переплеты и имели экслибрис: «ex biblioteca Arkangelina»[11].

В детстве я боялся ходить в сторону библиотеки, потому что там за столом сидела одетая в камзол по французской моде фигура Жан-Жака Руссо, которая приводилась в движение хитроумным механизмом.

Рядом располагалась коллекция старинных экипажей. Помню, в частности, позолоченную карету резного дерева, украшенную медальонами, расписанными Буше, а изнутри обтянутую малиновым бархатом. Если приподнять подушку одного из дальних сидений, под ней обнаруживался стульчак. Больной князь Николай, вынужденный присутствовать на коронации Павла I, приказал устроить для себя в парадной карете это удобство.

В 1912 году, когда я приказал обустроить в жилых покоях современные удобства, мне пришлось поселиться там, чтобы наблюдать за ходом работ. Я воспользовался случаем, чтобы навести порядок в кладовках, подвалах и на чердаках, где обнаружил настоящие чудеса. В чердачных помещениях театра я нашел большой свиток покрытых пылью холстов, оказавшихся не чем иным, как декорациями Пьетро Гонзаго. Я поспешил приказать вернуть их на место, на сцену театра, где они произвели сильнейшее впечатление.

При том же случае я обнаружил ящики, полные фарфоровых и хрустальных изделий мануфактур Архангельского. Я распорядился перевезти находки в Санкт-Петербург, чтобы украсить ими витрины моей столовой.

После смерти князя Николая Архангельское перешло к его сыну Борису. Тот был полной противоположностью отцу. Во-первых, имел совершенно иной характер. Его природная независимость, прямота и большая откровенность создали ему врагов больше, чем друзей. Ни богатство, ни ранг не имели значения, когда он приобретал их. Для него важны были только их доброта и порядочность.

Однажды, когда он должен был принимать царя с царицей и министр двора вычеркнул из списка приглашенных несколько имен, князь отказался учитывать эти изменения. «Когда мне оказывается великая честь принимать моих государей, – сказал он, – все мое окружение должно иметь возможность в этом участвовать».

Во время голода 1854 года он на собственные средства содержал своих крестьян. Они его боготворили.

Своим полученным в наследство сказочным состоянием он управлял как попало. По правде говоря, князь Николай долго не мог решить, оставить Архангельское сыну или подарить государству. Он предчувствовал, что в руках первого участь этого прекрасного имения может сильно измениться. И действительно, после его смерти сын первым делом постарался преобразовать Архангельское в имение, приносящее доход. Большинство предметов искусства было перевезено в Санкт-Петербург; зверинец распродан, актеры, танцовщицы и музыканты разогнаны. Император Николай I вмешался, но слишком поздно: непоправимое уже свершилось.

После смерти князя Бориса все его состояние унаследовала вдова. Он был женат на Зинаиде Ивановне Нарышкиной, впоследствии ставшей графиней де Шово. Их единственный сын, князь Николай, был моим дедом, отцом моей матери.