Читать книгу ЧОПнутые - Фил Ахмад - Страница 3

ВОРЧУН.

Патологический брюзга. По виду – осанистый усатый добродушный толстяк с выпирающим из-под форменной рубашки и свисающим через брючный ремень брюшком. По охранно-возрастным меркам он еще почти молодой, ждет своего пенсионного часа. Общаясь, улыбается виноватой старческой улыбкой, придающей лицу по-детски беззащитное и по-взрослому глуповатое выражение. Обреченно ностальгирует по былому, такому родному монтажно-строительному прошлому. Обида жжет – болезненное брюзжание специалиста по фигурной кладке кирпичей, подвергнутого профессиональному остракизму по причине естественной старости. Безбожно клянет своих бетонно-кирпичных учеников из азиатских республик за то, что совсем позабыли его, своего наставника, силы свои строительно-кладочные положившего на алтарь ученичества новой, постперестроечной миграционной волны.

Служит обстоятельно, не торопясь. Охранную вахту несет с явной пользой для себя. Немногие из его коллег-службистов способны столь пристально направить свое внимание и так сконцентрироваться, чтобы 40 часов кряду высидеть в мягком кресле, с тупой покорностью уставившись в экран зомбоящика. Смотрит абсолютно все подряд, отрываясь от познавательного процесса лишь для того, чтобы выкурить сигарету, две, три, четыре, пять, десять. Курит одну за другой, на круг выходит – пачки три в сутки. И от столь чрезмерного и постоянного вдыхания в себя никотинового дыма, слегка разбавленного кислородом, его лицо приобрело землистый, зеленовато-мертвенный оттенок пересохших табачных листьев. Одним словом, переживает Ворчун от самого никотинового сердца за все, что зрит в прямоугольнике корейского телеприемника. Вседушно болеет за героев и антигерооев, за грешников и праведников, за бомжей и президентов, за бандитов и ментов, за зверей, птиц, за протухшую кильку в томате, за лукоморья без дубов зеленых, за реки с нефтяными берегами, а также за всех ныне живущих и в бозе почивших. А вот жена ушла. Один сычует, коротая свои допенсионные годочки в охранниках богадельни – все при хорошем, да и нужном обществу, деле. А что? Жрет как в санатории, 4 раза в день, буханку хлеба халявную домой притащит – все в радость, покупать не нужно, деньги тратить. А вокруг старые, дряхлые бесполые существа, словно тени смертные, туда-сюда передвигаются, хоть и древности с клюками, но все же души живые. И обращаются к нему за нехитрой помощью, ну, лампочку там ввернуть, раковину или унитаз починить, гвоздик в стеночку вбить, бесплатную пенсионерскую газетку персонально отложить. А он, преисполненный важности, горделивый, весь в черном охранном облачении с нашивками и шевронами, сидит как старый ворон на заборе и, когда нужно, машет крыльями и каркает – единственный представитель петушиной власти в этом омертвевшем курятнике, и название ему – ОХРАННИК.

Скулит, ноет, брюзжит, жалуется всему люду охранному, что порой вне основного графика неожиданно призывают послужить на другом объекте, оставшемся без пригляда по причине невыхода на работу очередного запойного хроника или взбалмошной матроны-охранницы. Но внутри… безудержное ликование и всеобъемлющая гордость от переполняющего чувства собственной супернужности и мегасоциальной значимости!

Обыкновенный пузан. Персонаж для массовки.

ШТАБИСТ.

Перевалил рубеж 65 лет. Седовласый полуинтеллигентный очкарик с отвисшими брылями и осанкой потрепанного павлина. Эдакий воняющий начальничек до мозга костей. В совдеповском прошлом – армейская штабная крыса со всеми присущими этому образу атавистическими проявлениями. Поучать новичков – любимейшее его времяпрепровождение. А еще, по его собственному признанию, не может он оставить свой богатейший интелектуальный потенцал нереализованным. Вот и вводит он в серую охранную казенщину разнообразные креативные идеи. Например, обязательное использование цветных карандашей для персональной отметки рабочих смен в календаре. К его глубочайшему сожалению и расстройству идея эта с треском провалилась по причине элементарного игнорирования со стороны его охранных братьев. Новый его проект по составлению жесткого графика и неукоснительному исполнению очередности помывки общественного холодильника был также отвергнут коллегами, причем весьма эмоционально с общепринятым лаконичным, но емким указанием нецензурного направления, в котором ему надлежало следовать немедленно и, желательно оттуда не возвращаться.

Служил он самозабвенно, охранял ревностно, и исполнял он это с таким рвением, чтобы начальство богадельни его непременно заметило, подметило и отметило. Поутру, когда к входу подкатывал микроавтобус развозки персонала, он немедлено выхватывал из рук дворника уборочный инструментарий и в любую непогоду вставал на крыльце навытяжку с лопатой или метлой, картинно смахивая со лба несуществующий пот, и почтительно-подобострастно приветствовал больших, средних и маленьких начальничков, игнорируя всех остальных ниже рангом. Его назойливый артистизм не остался без внимания – неожиданно, в шутку, Штабисту была предложена вакансия дворника-профессионала. Злой иронии в этом предложении он не уловил и, преисполненный безмерной самоуважительностью, любезно отказался от вакансии по причине того, что в дворницкой профессии он никоим образом не смог бы реализовывать свои нерастраченные умственные возможности и направлять нераскрытые таланты на благие охранные дела. Вдобавок ко всему тут еще и пахать надо, а последнее категорически не входило в его охранно-сторожевые планы.

Особое внимание, а скорее девиантное пристрастие Штабист питал к молодым поварихам, которые, как принято в совдеповском общепите «по-умолчанию», после отработанной смены, четырежды за день накормив 200 капризных, взбалмошых, вечнонедовольных старушонок и старичков, уходили домой с авоськами, набитыми нехитрой снедью, сэкономленной на умелом использовании кулинарных секретов, и кстати, без особого ущерба для стола постояльцев. К каким только шпионским ухищрениям не прибегал наш бдительный сторожевой пес, чтобы восстановить справедливость в распределении пищевых ценностей! И вопросик задаст каверзный, и пощупает сладострастно вымотанных за кухонный день бедняжек за мягкие полуинтимные места, ну, типа обыскивает. Вот ведь шалун какой! Мемуар уже, а все туда же! В сравнении с изощренными комбинациями его, тренированного интригами, штабного ума и хитроумными комбинациями по отлову расхитителей государственной собственности легендарный агент Штирлиц оказался бы перед ним не более, чем прапорщиком госбезопасности, до самой пенсии ответственно и бдительно открывающим и закрывающим ворота этого могущественного учреждения. Однажды, во время одной из таких «операций» по отлову нарушителей режима, он застал на месте преступления и попытался взять с поличным пожилую семейную пару, выносившую со столовской помойки пищевые отходы для откорма собственной хрюкающей живности. Лет, эдак, 15 кряду, эта преступная группа, состоящая из мужа и жены, за помойный государственный счет откармливала ленивое личное животное. В ответ на справедливое и грозное требование Штабиста предъявить содержимое ведра, в котором и находилась эта пресловутая госсобственность с неприятным отталкивающим запашком, (опустив эвфемизмы, можно сказать, что ведро это было наполнено вонючем месивом, состоящим из омерзительного коктейля отходов, объедков и прочей помойной гадости, совершенно негодной человеческому употреблению), глава семьи сначала опешил, а потом, оправившись от недоумения, после недолгих дебатов в возмутительно-матюгальном ключе, выплеснул содержимое ведра прямо на голову Штабиста. Все закончилось плачевно для обеих сторон: хряк остался без ужина, а Штабист, шокированный столь неожиданной реакцией наглеца, впал в глубочайший ступор. Так он стоял долго, с распахнутыми от крайнего удивления глазами, и медленно обтекал склизкими, словно копошащиеся белые червяки, макаронами, с прилипшими к линзам новых дорогущих немецких очков ошметками тухловато-кислой капусты, с размякшими кусками жаренного картофеля в непонятном вонючем соусе и прочей помойной снедью. Самое же унизительное состояло в том, что вся эта отвратительная и смрадная смесь текла по новенькому черному форменному кителю, затекала за ворот ультрамариновой, только вчера полученной на складе, форменной рубашки. Унизительно пропитывала вонью галстук с двуголовым российским орланом, бесстрастно и гордо взирающим на происходящее. Подло затекала на шевроны и нашивки, оставляя на них грязные, дурнопахнущие потеки и разводы в виде клякс и пятен разнообразной формы. Любопытно, что одно из таких расплывшихся по кителю мрачных пятен, явственно напоминало профиль самого Штабиста с короткими рогами и длиннющим змеиным хвостом! Не иначе проделки лукавого! А какой подлый помойный удар был нанесен охранному самолюбию Штабиста! Какая дискредитация самой охранной фирмы Буритос! Знамя великой охранной деятельности низвергнуто, растоптано и оплевано неизвестными подлыми сборщиками пищевых отходов! Позор, одним словом, неизгладимый и вековечный антиохранный позор!

На следующий же день Штабист, оскорбленный до глубины души, впавший в глубокую депрессию от случившегося, срочно оформил отпуск за за свой счет и немедля отбыл в военный санаторий лечить растрепанные охранной деятельностью нервишки.

Возвратился он из санатория какой-то потерянный, подавленный и замкнутый. Очевидно, так и не исцелился он от глубокой душевной раны, нанесенной наглыми воришками, которым и дела-то нет никакого до его ранимой охранной души. По возвращении в родную сторожевую стихию на Штабиста вдруг напала новая пагуба – в нем неожиданно вспыхнуло неутолимое патологическое стремление к различным проявлениям крайнего сторожевого индивидуализма. Со звероподобным рвением Штабист начал вгрызаться в охранную службу и с почти религиозным тщанием вживался в роль Самого Главного Охранного Гуру. В итоге долго и часто примеряемая маска архисторожа прилепилась к нему навечно и стала сущностью его мятущейся души. В таком вот душевном раздрае, насмерть перессорившись абсолютно со всеми своими коллегами, вплоть до комически-отвратительной драчливой стычки с одним из его товарищей на виду у всех обитателей богадельни, присутствующих при этой сцене, он был немедленно и благополучно уволен из Буритоса без выходного пособия.

Где сейчас подвизается Штабист, как проявляет скудные ошметки своих интеллектуальных способностей, неизвестно. Ну и пусть себе, флаг охранный ему в обе сторожевые руки.

УВАЛЕНЬ.

Высокий грузный угрюмец лет 57 с одутловатым багровым лицом, густыми гусарскими усами и пухлыми, выпирающими из под усатой растительности, губами. При ходьбе косолапит и, как медедь-шатун покачивается из стороны в сторону. В охранниках – лет, эдак, уже 15 – значит профессионал, и, как все сторожевые профи, ленив и закомплексован своим профессиональным status quo. Люто ненавидит начальничков всех мастей и пошибов, осмеливающихся сделать даже незначительное замечание Его усатому Охранному Величеству и нарушить ленивый сторожевой покой. Любого из мелкотравчатых руководителей охраняемого объекта всегда и везде готов наградить «дюлями», задушить, зарезать без ножа, но виду не показывает, блюдет честь мундира. Да и положение обязывает быть предельно вежливым с персоналом: согласно служебной инструкции за оскорбление или рукоприкладство в отношении персонала – штраф $100. Кому охота терять деньги из-за какого-то руководящего придурка? Молча, сжав зубы, послал его, урода недоделанного, на любое количество нецензурных словес или еще куда подальше, и сиди себе спокойно, чаи гоняй, подремывай и охраняй-сторожи одуванов божьих. Помимо профессиональных качеств Увалень обладал поистине редким даром, обычно присущему людям с железобетонными нервами: он СПАЛ. Наследственное ли было это качество или приобретенное за долгие сторожевые годы, как своеобразный протест организма против отупляющей мозги деятельности, неизвестно. Но спал он самозабвенно, всегда, везде, в любом положении тела и при любых обстоятельствах. Однажды во время ночного дежурства он проспал похоронную карету, приехавшую за очередным из обитателей богадельни, почившим в бозе от естественной старости и сопутствующим последней пышного букета заболеваний. В другой раз по той же сонливой причине просто не открыл двери грозным проверяльщикам Буритоса, надзирающим за несением службы рядовыми сотрудниками, за что был наказан и оштрафован на приличную сумму. Зачастую этот дар Морфея служил Увальню дурную службу: руководство объектов, на которых Увалень по должностной инструкции должен был бдеть в оба глаза и недремлющим оком тщательно охранять человеческие и материальные ценности, обнаружив его спящим в самых неподходящих и нелепых ситуациях, жаловалось начальству Буритоса и настоятельно требовало убрать и заменить вездеспящего Увальня на более бдительную сторожевую кандидатуру. Так и мигрировал Увалень с объекта на объект, пока в очередной раз не засыпал и не попадался спящим на глаза кому-нибудь из руководства. Где он сейчас, неизвестно. Сидит где-нибудь, наверное, бдит в объятиях Морфея и, в очередной раз сладко засыпая, в сторожевых грезах терпеливо ждет своего светлого пенсионного часа, как избавления от охранных страданий и сторожевых невзгод.