Читать книгу Ухмылка статуи свободы - Фил Ахмад - Страница 2

Фил Ахмад

УХМЫЛКА СТАТУИ СВОБОДЫ

КНИЖКА ПЕРВАЯ

В глубокой древности, когда нашу землю населяли здравомыслящие, не затронутые вирусами цивилизации, люди, один мозговитый грек мудро подметил:

ищите в юности начала добрых дел…

и корни зла ищите тоже в детстве…

Философ был прав… мильон и тыщу раз прав…

Все случилось внезапно. Как солнечный удар. Как смерть. Я запал на эту мадемуазель в ранние юношеские годы. В моем пылком воображении это была реальная леди. Дамочка из высшего общества. Светская львица. Мадонна. Благородная госпожа. Богатенькая, недоступная и чертовски привлекательная. Она была, как бы это лучше выразить, – «ТАКАЯ». И название у нее было необыкновенное, манящее, обволакивающее – A M E R I C A. Независимый дух этой богини свободы просквозил меня сразу и навсегда. Я весь пропитался гламурным вожделением. Это был любовный недуг с первого взгляда. Всепоглощающий. Неисцелимый. Вековечный. Маниакальная преданность моей романтической химере приобрела хроническую форму и оставалась неувядаемой на протяжении всей жизни.

Произошло это знаменательное событие сразу после окончания беззаботного периода моего счастливого детства. Как наивный подросток в пубертатном периоде по уши влюбляется в первую доступную ему девицу, так и я проникся фанатичным почитанием всего, что напоминало о моем тайном влечении. Но чистое и благородное юношеское чувство удручало одно негативное обстоятельство – распрекрасная заокеанская держава считалась исчадьем мирового зла и главной вражиной нашей любимой родины. Мои родители были людьми порядочными и законопослушными. В республике Советов элементы патриотизма еще в утробе матери закладывались в генотип будущего отрока. С момента зачатия в новорожденном гражданине был запрограммирован наследник идей партии и потенциальный строитель светлого будущего всего человечества. Как достойный член ячейки общества, я был обязан унаследовать заветы великого дедушки Ленина по умолчанию. Но любовь к сердечной врагине оказалась сильнее врожденного социального чувства. На поворотном этапе взросления и осмысления бытия в моем целомудренном чувствилище произошел взлом системы моральных оценок. По неясным причинам механизм идеологической самоотладки дал сбой. В моей нейронной сети произошло короткое замыкание, и встроенная генетическая программа зависла. Наглухо. Следом взглючил сайт ортодоксальной гражданской совести. Стабильная работа всех критических программ лояльности была нарушена. В мозг закрался зловредный вирус тотального недоверия к окружающему миру. Червь предубеждения навязчиво глодал душу сомнениями в достоверности пути, который за меня, еще не родившегося эмбриона, избрали неизвестные авторитеты. Скептическое отношение к действительности возобладало над слепой доверчивостью к самозванцам, претендующим на роль полновластных распорядителей и хозяев моей жизни. Было малопонятно, в какую это «туманную даль» направлял мои стопы призрачный рулевой. Рой крамольных мыслей автоматически перемещал меня в стан пассивной оппозиции к существующему строю. Я ощущал себя изгоем в человеческой популяции, выведенной кремлевскими селекционерами в результате жесткого искусственного отбора. Во времена торжествующего мракобесия открыто, без опаски, выражать свои взгляды я не мог. Поэтому и не хотел. Надо быть абсолютно безбашенным, чтобы в стране слепоглухонемых тупо лезть на рожон и с юных лет портить себе жизнь. Да и кто в закрытом от мира полицейском государстве стал бы прислушиваться к словесному бреду неоперившегося желторотого юнца? Меня, как паршивого котенка, нагадившего в хозяйские тапочки, элементарно размазали бы по стенке. Ладно, если бы еще по Кремлевской – по соседству с гробницей крестного отца мирового пролетариата. Это героика, достойная почитания. Классика подвижничества. Ну, или хотя бы по Стене Плача, среди измятых клочков бумаги с прошениями правоверных иудеев, извечно ожидающих прихода мессии. Это исторически свято. Где-то даже богодухновенно. Тогда не грех и пострадать искупительно. А в награду за жертвенность возложить на голову терновый венок мученика. Тогда в памяти людской я останусь безвинно убиенным страстотерпцем всех времен и народов. Amen! Возможно, благодарные потомки скинутся и воздвигнут надгробный памятник борцу за всемирную справедливость и общечеловечье благоденствие. Но поскольку христианскими добродетелями, благочестивыми помыслами праведника и бойцовскими качествами известного околопрестольного воителя я не обладал, по жизни мне была уготована участь простого смертного.

Любое слово, направленное против власти, несло в себе опасность. Если жандармские ищейки пронюхают о зловредной риторике, то это послужит началом конца. По их наводке специально обученные экзекуторы незамедлительно пожалуют в мою убогую хрущобу. Цепные псы без лишнего рычания расплющат несостоявшегося бунтаря по стенке собственного туалета. Превратят меня, живого человека, в отбивную котлету или рубленый бифштекс. Профессионально. Хладнокровно. Безжалостно. А чтобы замести следы мерзкого преступления, бездушные мясники невозмутимо соскребут с бетона ошметки моего бренного тела и спустят в унитаз. Через эту инфернальную дыру моя бедная растерзанная плоть попадет в темное зловонное пространство городской канализации и смешается с бесчисленными отходами человеческой жизнедеятельности. Достигнув устья подземного трубопровода, нечистоты мощным грязевым потоком дружно вольются в Обводный канал, Мойку или Фонтанку. В финале последнего пути в мир вечной охоты мои безвинные останки сгинут в пучинах мирового океана. Бесследно. Возможно, свежие полуфабрикаты заглотит кашалот. Или деликатесом из человечины полакомится голодная акула. И моя, некогда высокоразвитая, материя навсегда растворится в ненасытных желудках бестолковых тварей. И никто не уронит слезу на могилку мою. Безрадостная перспектива. Ни-ха-чу!

Тупо ввязаться в неравную, заведомо обреченную на поражение, схватку с государственным монстром мог только или мифический герой, или безумец, или законченный мудак. Посягательство на существующий порядок и господствующую идеологию было сродни гражданскому самоубийству. Это – как плюнуть в лицо постовому милиционеру у мавзолея на Красной площади – последствия дерзкого акта будут ужасающие. Политическое богохульство, содеянное у священной гробницы пролетарского главаря, потянуло бы, как минимум на пять лет расстрела. Если недовольный государственным устройством, но широко известный в обществе, гражданин осмеливался во всеуслышание вякнуть хоть слово ПРОТИВ, к нему тут же протягивались липкие щупальца грозных стражей единомыслия. Велеречивому трибуну просто зажимали глотку. Всеми доступными полицейскими способами перекрывали нечестивцу кислород. Надолго, а возможно, навсегда. Душили в зародыше гидру контрреволюции. Вслед за «умолчанием» выдрессированные опричники обряжали нарушителя спокойствия в смирительный хитон. На всякий горючий случай: а вдруг упертая птица-говорун оживет и снова зачирикает? Планомерная травля велась с изощренным цинизмом. Чтобы угомонить общественное мнение, наемные патриоты запускали в информационное пространство газетную «утку», публикуемую на первых полосах всех периодических изданий. Проверить достоверность публикаций было невозможно. Вся советская литература была откровенно партийной. Разумные, критически мыслящие люди сомневались в правдивости материала, но для простого обывателя источники политической информации были недоступны даже в воображении. Партийная мафия тщательно скрывала и охраняла свои тайны. Как стадо глупых овец покорно следует за дудочкой своего пастушка, так и зомбированная толпа принимала на веру все, о чем писали газеты. В лживых статейках обличители напяливали на бедовую голову вольнодумца антигеройский шутовской колпак с тревожно звенящим антисоветским колокольчиком. Чтобы звон этот отдавался набатом в сердцах и душах возмущенных граждан. Особо рьяные борзописцы могли выставить возмущенного либерала психом, внезапно потерявшим рассудок при падении, например, с банной полки. Мол, перепарился гражданин, поскользнулся на обмылке, да и сиганул с верхотуры полка вниз, прямо башкой об пол. Ну и тронулся умишком. Был нормальный, стал психический. Селяви. Cоболезнуем таварисчу. Надобно полечить бедняжку. В таком неприглядном виде карманная пресса в своих газетенках ославляла объект презрения по всем городам и весям. Глумление над личностью чинилось государственной инквизицией открыто и безнаказанно. Исключительно во благо общества. Для профилактики еретической заразы. Чтобы другим паразитам неповадно было языки свои препоганые распускать. С идеологическими врагами не церемонились. Безопасно рассказывать подцензурные анекдоты и откровенно делиться протестными настроениями можно было только на своей кухне. И то шепотом. Достаточно было пересказать в незнакомой компании острый политический анекдот – и вслед за этим «по стуку» сексота автоматически начинал раскручиваться маховик персональных репрессий. В жилище забавника без предупреждения наведывались мордастые быки в однообразных черных костюмах. Незваные визитеры нарисовывались внезапно, словно черти из табакерки. Что характерно – все это свирепое темное стадо было при галстуках – так двухметровые жлобы маскировались под обычных добропорядочных граждан. Акция была продумана до мелочей, чтобы никто не заподозрил истинных намерений этой банды, а случайные свидетели не приняли их за квартирных грабителей. Квадратные амбалоиды подхватывали анекдотчика под белы рученьки и без всяких объяснений и прокурорских ордеров силой волокли в ближайшую психушку. В застенках спецмед учреждения высокомудрые стервятники в белых халатах, не вдаваясь в подробности недуга, наскоро припечатывали очередного протестанта стандартным измышленным диагнозом – «вялотекущая шизофрения». Зубры клинической психиатрии усердно залечивали занемогшего правдолюбца сразу от всех известных и еще неведомых науке психосоматических патологий. Эскулапы действовали принудительно и хладнокровно, невзирая на страдания и вопли несчастного. Пребывание в охраняемой клинике с зарешеченными окнами продолжалось до тех пор, пока в результате интенсивной шокотерапии мозг пациента не размягчался до желеобразной кондиции. Только тогда «исцеленного» горемыку в состоянии апатичного баклажана выпроваживали на свободу. Цель очередного антигуманного эксперимента была достигнута: неблагонадежная вредоносная индивидуальность превращалась в безобидную и покорную человекоподобную тень, отмеченную пожизненным тавром изгоя. Подобное перевоспитание инакомыслящих граждан имело иезуитское название – «карательная психиатрия». Сколько же их было, этих искалеченных судеб! Несть числа…. Мерзкое это было время. Извращенное. Лживое. Аморальное.

Мне совсем не хотелось попасть в лапы заплечных дел мастеров и служить подопытной крысой для проведения над собой изуверских экспериментов. Принудительное общение с живодерами не сулило ничего, кроме опасения за свое здоровье. Идти на костер инквизиции ради всего прогрессивного человечества? Возложить на алтарь освобождения угнетенных народов свою непрожитую жизнь? Нет уж, увольте, господа хорошие. Самопожертвование не входит в мои жизненные планы. Мне с вами не по пути, товарищи революционеры, извиняйте. Красный флаг и серп с молотком вам в руки – идите и освобождайте на здоровье кого хотите, где хотите и как хотите. А мы пока тут, в пыли за плинтусом, окопаемся. До начала пожара мировой революции. Полыхнет священным огнем – тогда и воспрянем в едином порыве. До победного конца. Во времена воинствующего мракобесия адекватной альтернативы существующему общественному порядку не было ни у кого, кроме неизлечимых шизиков и хронических алкоголиков. К патологической группе этих маргиналов я отношения не имел. Прислушавшись к здоровому инстинкту самосохранения, я благоразумно решил не рисковать судьбой. Однозначно. Пораскинул мозгами и вознамерился остаться на периферии всяческой идеологической борьбы. Твердо и непреклонно. На свой рот я повесил надежный замок и прикусил язык. Всякие аполитичные словечки, относительно главных заправил и влиятельных шишек, вообще исключил из своего лексикона, заменив их неопределенной обтекаемой формой «да пошли они…». Для спасения души, ума и тела от вредных поползновений выковал мощный защитный панцирь из противоречий и отрицаний – сущность невидимую, но прочную как закаленная сталь. Отныне этот несокрушимый антидот навсегда поселился в глубинах подсознания и стал моим пожизненным кредо. Из чувства спасительной осторожности я замыслил глубоко сокрытый в глубинах подсознания путь сугубо личного протеста против духовного геноцида. Я заминировал себя мечтой о земле обетованной, открытой жестоким и отважным генуэзским адмиралом более полувека назад. Безрассудный авантюряга, неутомимый странник и одержимый мореходец, сам того не ведая, обозначил на мировой карте место, нареченное Новым Светом. Впоследствии этот огромный кусок неизведанной земли послужил прибежищем для обитателей всех мировых помоек: бродяг, изгоев, беглых каторжников, отщепенцев и прочих отбросов со стола цивилизованного мира. Но помимо человеческой шелухи, этот континент явился настоящей меккой для искателей приключений, алчных дельцов и благородных авантюристов всех мастей. В поисках заветного эльдорадо сюда за лучшей долей со всех концов земного шара устремились легионы жаждущих легких денег и быстрого обогащения. Это был нелегкий и опасный путь. Тяжелым трудом, непоколебимой волей и неутомимыми стараниями этих мужественных людей и была основана сильная, независимая и процветающая империя эмигрантов. Государство, в котором жизнь всей нации приносится в жертву ДЕЛУ человека. God bless America!

Во мне была заложена ментальная бомба замедленного действия. Глубинная. Сверхмощная. Часовой механизм исправно отсчитывал время до взрыва. Громыхнуло лишь спустя четверть века. Детонатор адской машины привело в действие глобальное политическое потрясение в стране. После социальных катаклизмов моя навязчивая идея стала явью. Абстрактный набросок приобрел законченные черты.

Мысли о чужедальней земле стали постоянным фоном моего сознания. Но всякая любоффь, как известно, нуждается в подпитке. Причем, эмоциональные вливания в эту тонкую эфемерную структуру должны быть не разовыми, но постоянными. Генеральным донором чувственных сфер была музыка. В среде духовного общепита источники душевных деликатесов можно было пересчитать по пальцам одной руки. Через узкие щели и трещины тихо ржавеющего от времени железного занавеса изолированной от мира страны изредка, но все же просачивались струйки свежего ветра. Наиболее доступным звуковым «окном в Европу» служил обычный бытовой радиоприемник. В отсутствие родителей я часто крутил колесико уловителя радиоволн нашей старенькой «ригонды». Сквозь писк, шум, скрежет и жужжание глушилок неотступно продирался к вожделенным иноземным радиостанциям. В этом трудоемком, но необычайно увлекательном процессе было большой удачей, когда эфир отвечал взаимностью, и чистая волна сама вливалась мне в уши. Если пойманные за ускользающую звуковую нить мелодии можно было слушать, а не прислушиваться к отдельным их фрагментам, то я испытывал поистине великий эстетический кайф. Особое место среди моих музыкальных пристрастий занимал рок ЭНД ролл. Бешеные ритмы будоражили ум, навязчиво проникали в каждую фибру души. Наполняли каждую клетку тела пульсирующей энергией. Я не понимал ни иноязычных слов, ни смысла исполняемых композиций. Да это было и неважно. Суть была не в содержании, а в форме. Сумасшедшее, безудержное в своей первобытной дикости звучание роковых композиций, кричащий, воющий, рычащий вокал неизбежно вызывали фейерверк неповторимых эмоций и чувств.

Музыка – всегда магия. Непостижимая тайна. Мистическое звучание этого необъяснимого явления изменяет и ускоряет сознание. Активизирует духовные ферменты восприятия окружающего мира. Метафизические смыслы созвучий непостижимым образом обостряют мироощущение и проясняют миропонимание. Это нечто надмирное. Параллельная вселенная. Инобытие. Сон наяву…

тот, у кого нет музыки в душе,

кого не тронут сладкие созвучья,

способен на грабеж, измену, хитрость.

темны как ночь души его движения,

и чувства все угрюмы как Эреб: не верь такому…

Официальные люди, которые в застойные времена делали погоду в искусстве, к жанру «рока» относили всю безыдейную и вредоносную музыку, которая различными лазейками просачивалась к нам с вражьих территорий. Обстановка в мире была неспокойная. Прогрессивный капиталистический запад и консервативный социалистический лагерь находились в состоянии перманентной холодной войны. Это было непримиримое противостояние двух диаметрально противоположных идеологических систем. Подрастающее поколение СССР было жестко ограничено творчеством совдеповских эстрадных певунов и певуний. Власть и работники сцены были тесно связаны между собой круговой порукой. Кастрированное искусство, встроенное в государственную систему, предлагало народу несменяемый легион обласканных властью исполнителей: Зыкину, Кобзона, Хиля, Трошина, Бейбутова, Миансарову, Пьеху и иже с ними. Но младое племя – это мятежный дух, дерзновенный порыв и неукротимое стремление к новизне. С истинно рудокопным упорством мы выискивали в пустыне тусклой обыденщины свежие источники и утоляли из них духовную жажду. Плевали на запреты и критику. Игнорировали протухшие, рассудочно затертые общественные вкусы. Презирали повсеместно насаждаемый пролетарский эстетизм. Мы разрывали застоявшиеся культурные шаблоны и открывали для себя иные измерения духа. Отстаивали свой внутренний индивидуальный мир. Защищали свои нравственные ориентиры и самобытность. Мы слушали НАШУ музыку и ловили НАШ кайф. У нас был свой арсенал духовной подпитки. Собственные кумиры и пристрастия. Музыкальное меню нашего поколения составляли неподражаемые блюзы Louis Armstrong, проникновенный госпел Ray Charles, классический рок Cнubby Checker и Bill Haley, неповторимый тембр Elvis Presly, мощная энергетика The Rolling Stones, мрачная философичность The Doors, чистота и выразительность The Hollies, потрясающий вокал Led Zeppelin, калифорнийская легкость The Beach Boys, забавное настроение The Monkees, подкупающая простота The Animals и даже мутная психоделика Jefferson Airplane. Примечательно, что на жаргоне американских приверженцев канабиса название этой группы наравне с именем третьего президента Америки означает еще и «пяточка». «Самолетом Джефферсона» наркоши обзывают тлеющий конец косячка с анашой. Считается, что именно эта, последняя, обжигающая легкие, затяжка – самый цимус кайфа.

Безусловным лидером в плеяде известных в стране западных рок групп был легендарный квартет the Beatles – «жучки». Простые парни из Ливерпуля чудесным образом взлетели на высшую ступень мировой популярности и сразу стали идолами. От незамысловатых и мелодичных песен этой группы сразу повеяло жизнеутверждающим духом свободы. Знаете, как обратился к публике Джон Леннон 4 ноября 1963 года в театре Принца Уэльского, где собрались великие сего мира?

«Те, кто сидит на дешевых местах, хлопайте в ладоши. Остальные, – (жест в сторону королевской ложи) – просто побренчите своими драгоценностями». Вот за это и полюбили битлов! За их демократичность, эпатажное поведение и неповторимый стиль, которые многие пытались скопировать, но никому это не удалось. Это было всеохватное и всепроникающее музыкальное явление, влияние которого на умы и сердца подрастающего поколения был не в состоянии подавить даже всемогущий КГБ. Информационное табу на все западное и тотальная отстраненность СССР от внешней культурной жизни делала мировое музыкальное сообщество недоступным для народных масс. Исключение составляла весьма бледная толика заурядных посредственностей, тупо навязанных властью. Душевные лакуны советских людей заполняла импортная серятина, с акцентом мурлычущая со сцены душещипательные шансонетки. За неимением более достойных исполнителей, звуковое болото сладкоголосых певунцов и певуний обрастало плотной тиной собственных почитателей. У чувственных дамочек и романтически настроенных домохозяек прилипчивый звуковой примитив неизменно вызывал телячий восторг и слезы умиления.

кричали женщины: ур-ря!

и сопли пузырем пускали…

Посещение концерта любого залетного артиста в окультуренной среде советской интеллигенции считалось хорошим тоном. Высокой степенью приобщения к искусству. Творческий путь, голос, внешность, подробности жизни той или иной голосистой персоны были предметами кулуарных обсуждений, причиной горячих споров и противоречивых оценок. Засилье приторного вокального хлама просто зашкаливали. Стандартный набор голосов периодически импортировался госконцертом из братских республик социалистического лагеря. Культурный импорт осуществлялся по квоте минкульта, был строго дозирован и отфильтрован. Увеселительный продукт был необходим властям для того, чтобы к буханке черствого хрущевского хлеба добавить порцию пресловутых зрелищ. Запретительные формулы «сегодня ты играешь джаз, а завтра родину продашь» и «от саксофона до ножа один шаг» работали жестко и безотказно. Поэтому признанные мировые исполнители, выдающиеся музыканты и популярные западные коллективы были исключены из культурного норматива советского человека. Но были фотографии. Уйма. Многократно переснятые и плохо отпечатанные. В основном с Битлами. На бесценных фотках великолепная четверка изображалась в различных ракурсах. Несмотря на ужасное качество, черно-белые фетиши формата «9 на 12» являли собой иконы стиля жизни. Другой жизни. Неизвестной и недоступной. Запретный плод сладок, а неудовлетворенные желания самые сильные. Во времена хрущевской оттепели в людях неожиданно проснулась потребность в пересмотре и обновлении опостылевшего духовного меню. Возник спрос на андерграунд во всех сферах искусства. По законам рынка в обществе должно было появиться и соответствующее запросу предложение. Энергичные люди, предтечи рыночной экономики, мгновенно отреагировали на потребности изголодавшейся толпы. Подпольные студии звукозаписи начали штамповать запрещенный рок на рентгеновских пленках со снимками различных органов человеческого тела. В анналы мировой музыкальной культуры этот диковатый феномен вошел под названием «рок на костях». Я, разумеется, не остался в стороне от возможности приобрести реальный звуковой кусочек моей иноземной мечты. Пленки с нелегальными записями стоили не очень дорого, но для бюджета школьника отнюдь не дешево. Но охота пуще неволи. Страстное желание поскорее приобщиться к заграничным звуковым реалиям заставило меня экономить каждую копейку из рубля, который родители ежедневно выделяли мне на школьные завтраки. Но не обедом единым жив человек. Иногда я вообще не питался в школьной столовке и мой желудок был вынужден терпеть отсутствие компота с булочкой до возвращения домой. За полтора месяца тайного голодания мне удалось накопить денег на две пластинки. Негласный центр городской спекуляции располагался на улице Желябова возле универмага ДЛТ. Присмотревшись, в людской сутолоке можно было заметить скрытое, но активное и упорядоченное движение странноватых типов. Около здания универмага ежедневно кучковались какие-то темные и непонятные личности. Эти люди настороженно оглядывались по сторонам, словно кого-то высматривали среди прохожих. Иногда к делягам подходил посторонний, вероятно клиент, и о чем-то с ними заговаривал. После короткого диалога один из дельцов покидал группу и поспешно скрывался с незнакомцем в ближайшем переулке. Если на горизонте вдруг маячила фигура постового в форме, плотные кучки мгновенно рассыпались на отдельные живые фрагменты, которые бесследно растворялись в толпе. Спустя некоторое время они, подобно каплям ртути, притягивались друг к другу и воссоединялись в единое целое. Отличить рыцарей наживы от добропорядочных граждан можно было по характерным признакам, присущим исключительно этому типу людей. Обнюхавшись в невидимом деловом пространстве, я оценил ситуацию и подошел к парочке стоявших в отдалении субъектов. Собравшись с духом, с юношеской прытью без обиняков выпалил, что мне нужен «рок на костях». И сразу попал в точку – криминальный дуэт как раз и торговал записями на пленке. Один из них, худосочный, дерганый, то и дело опасливо зыркал бегающим взглядом по сторонам. Его партнер, приземистый усатый крепыш с татуировкой якоря на руке, придирчиво взвесил меня оценивающим взглядом и хамовато спросил:

– Скока тебе? Цену знаешь? Бабки давай.

Я ответил и протянул ему четыре смятые, выстраданные моим бедным желудком, рублевые купюры. Усач небрежно запихнул деньги в нагрудный карман рубашки. Мне стало обидно. Не за деньги. За отношение. За свое голодное мученичество. Мы быстро прошли метров пятьдесят и вошли в парадную старинного дома. Внутри стоял полумрак. Было прокурено. Воняло кошками и мочой. Лифт не работал. Поднялись пешком на последний этаж. Усатый отдышался и закурил. Через некоторое время хлопнула входная дверь, послышались торопливые шаги по лестнице. Это был вертлявый дохляк, напарник усача. Взбежав по ступенькам к нам на лестничную площадку, он вытащил из-за пазухи пакет из плотной оберточной бумаги и протянул его мне. Я не стал проверять содержимое и быстро спрятал его под рубашку. Сердце бешено колотилось от волнения и неясного страха. Мне совсем не хотелось быть уличенным в спекулятивной сделке. Это было чревато весьма неприятными последствиями. Заметив мое напряженное смятение, усатый одобряюще промямлил:

– Ну чё ты, пацан, не баись… Все ништяк… Фирма веников не вяжет…

Вниз по лестнице я не спускался, а летел, перепрыгивая через две ступеньки, и крепко прижимал драгоценную покупку к вспотевшему от волнения животу. Выбежав на улицу, быстрым шагом, почти бегом, припустил к ближайшему метро. Всю дорогу меня навязчиво терзала мысль: только бы не обманули спекули, только бы не обманули. Дома дрожащими от нетерпения руками вскрыл пакет. Внутри лежали два тонких диска салатового цвета диаметром чуть более 20 сантиметров каждый. Вероятно, в качестве материала для записи доморощенные студийцы использовали засвеченную рентгеновскую пленку. Я поставил одну из пластинок на диск проигрывателя и осторожно опустил звукосниматель на внешний ободок. Пластинка завертелась, раздался характерный скрип иглы по звуковой дорожке и… и… из динамиков раздался истошный хрипловатый голосище неизвестного забугорного певца:

Good golly Miss Molly, sure like to ball..!

Пронзительный голос невидимого иноземного орфея заполнял все пространство маленькой комнатушки настолько громозвучно и неистово, что я был вынужден убавить громкость радиолы. Это было нечто невообразимое! Восторг! Я был на седьмом небе от радости. Как же мало нужно было простому советскому мальчишке, чтобы почувствовать себя счастливым. До одури наслушавшись «америки», я заныкал свои музыкальные фетиши в томике Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Подальше от родительского взора. На всякий случай.

Вот так, исподволь, тлетворный, а точнее – благотворный, дух запада начал овладевать незрелым юношеским сознанием. Медленно, но уверенно мой внутренний пассивный протест набирал силу.

ДИССИДЕНСТВО

В день рождения пионерской организации в школе по традиции проводился праздничный вечер. После торжественной церемонии поклонения главному пионеру страны и неизменного выступления хора местной самодеятельности вся школьная братия освобождала свои тощие шеи от алых символов пионерии. После этой процедуры весь народ во главе с учителями перемещался в школьный спортзал. Там начиналось самая интересная часть мероприятия – всеобщие плясы под радиолу или магнитофон. На школярском жаргоне это действо обзывалось «танцы-шманцы-обжиманцы». Частенько кто-нибудь из продвинутых старшеклассников притаскивал домашние магнитофонные записи и тогда все с удовольствием танцевали под джаз. Учителя относились к этим проявлениям музыкальной свободы весьма либерально: открыто не разрешали, но и не запрещали. Зазвучала музыка. «Школьный вальс» Дунаевского. На этот избитый и наивный хит никто не отреагировал. Ребята стояли вдоль шведских стенок и продолжали оживленно болтать. Ведущая, она же старшая пионервожатая, сменила пластинку. Заиграл какой-то веселенький фокстрот. Наиболее активные пионеры начали лениво отрывать туловища от стен и постепенно перемещались в центр импровизированного танцпола. Вскоре из наиболее активных танцоров образовался небольшой тесный круг. Поначалу на пары не делились. Двигаясь в темпе музыки, каждый танцующий пытался поймать свой индивидуальный ритм. Парни, особенно старшие мальчишки, вылезали из кожи вон, чтобы переплясать друг друга. Они дергались, скручивались, изгибались, смешно дрыгали ногами, вертели головами, вскидывали руки. Это зрелище было мало похоже на обычный танец. Неуклюжее кривляние человеческих тел скорее напоминало пляску святого Витта. Но чего только не вытворишь в переходном возрасте ради прекрасных половинок, когда юное тело находится под властью бушующих гормонов. Девчушки лукаво улыбались, глядя на языческие телодвижения одноклассников, и задиристо постреливали в их сторону озорными глазками. В присутствии учителей молодые кокотки вели себя нарочито стеснительно. Не юные пионерки, а благонравные скромницы – ни дать ни взять воспитанницы института благородных девиц. Все как одна, они ритмично покачивали узкими девичьими бедрами в такт музыке. Иногда жеманно притоптывали по паркету своими тонкими куриными ножками, явно демонстрируя окружающим новые туфельки, обутые по случаю праздника. Заиграло танго. Аргентинское. Или испанское. Медленное. Вожатая торжественно, как на митинге, объявила в микрофон «белый танец»: дамы приглашают кавалеров. Каждая девочка выбрала себе партнера по вкусу. С трогательным стеснением обнявшиеся парочки, почти не сходя с места, переминались с ноги на ногу и плавно покачивались из стороны в сторону. В эти минуты музыка служила лишь фоном для безмолвного эмоционального общения. Важен был не сам танец, как эстетическое действие или акт красивых движений, но нечто иное, более интимное и чувственное. Я оказался избранником одной полноватой блонды из соседнего класса. Ее головка была сплошь в светлых кудряшках, беспорядочно разбросанных по сторонам и спадающих на плечи извилистыми змейками. Коротенькая белоснежная юбка с воланами контрастно оттеняла ее ноги в темном капроне. Обута она была в модные остроносые кожаные туфельки белого цвета на плоской подошве. Несмотря на стильный прикид моей партнерши, в глубине души я оставался к ней совершенно равнодушен. Но сейчас, в «белом танце», я как галантный кавалер, просто обязан был принять ее выбор. Именно так я и поступил. К тому же девочка была довольно мила и, как позже выяснилось в нашем танцевальном дуэте, весьма изобретательна в движениях.

Дискотека набирала силу. Музон гремел на всю катушку. Спортивный зал ходил ходуном. В окнах дрожали стекла. Официальное мероприятие превращалось в неуправляемое всеобщее шаманское камлание. Чтобы остудить юношеский пыл, объявили перерыв. После очередной паузы между танцами включили магнитофон. Запись не отличалась хорошим качеством. Характерное шипение на пленке сменяли щелчки и неясные глухие звуки. И вдруг из динамиков неожиданно раздался до боли знакомый голос:

Come on everybody! Clap your hands!

All you looking good!

I’m gonna sing my song It won’t take long!

Я сразу узнал своего кумира! Это был неповторимый Chubby Checker с моего салатового «рока на костях».

С первыми звуками энергичной композиции зал, не сговариваясь, пустился в стремительный пляс. Все ученики начали дружно натирать полы резкими твистующими движениями. За исключением учителей, разумеется. Педактив школы во главе с завучем стоял поодаль и постными физиономиями надзирал за происходящим в зале. Внимательно следили за каждым учеником, как надсмотрщики на плантации. Надо отдать должное смелости и решительности моей партнерши – девочка полностью меня поддержала. Буржуазные танцы еще только входили в моду и с трудом пробивали себе легальную дорогу на танцплощадках. Музыка и ритм мгновенно пронизали и заполнили все мое существо. Я впал в глубокий транс. Окружающий мир перестал существовать. Себе я уже не принадлежал. Реальностью были только звуки музыки. Перед глазами мелькали яркие всполохи складок мини юбки и порхающие ножки моей кудрявой баядерки. Ее щеки пылали. Кожа под кудряшками на лбу поблескивала капельками пота. Юное тело было гибким как пружина. Девичьи бедра и коленные суставы выворачивались в разные стороны, как у пластмассового пупса. Девчонка завелась нешуточно и отжигала так азартно и образно, словно пыталась затушить горящий окурок или раздавить ядовитое насекомое. Кожаными подошвами своих туфелек она ввинчивалась в деревянный пол с таким безудержным остервенением, что у меня возникло ощущение, что она пытается просверлить в нем дыру насквозь. И в этом оглушающем звуковом дурмане раздавались нескончаемые, яростные призывы безумного Chubby:

Come on, baby, come on! Let’s twist again!

Мое тело превратилось в гуттаперчевую куклу. Что только оно не вытворяло! Я выгибался перед моей партнершей, почти доставая головой пол. Мальчишеские бедра, до этого момента не знакомые с подобными гимнастическими эскападами, вихлялись из стороны в сторону, как у заправской стриптизерши. Коленные суставы крутились и вертелись, как хорошо смазанные механизмы. Одним словом, это был настоящий твистяра, неистовый и сумасшедший. Суть моего внутреннего состояния словами выразить невозможно. Это иная азбука. Иной язык. Иной уровень осознания действительности. Это живет в твоей сущности. Этому нельзя научить. Можно только указать правильный путь к источнику экстаза. Разгоряченный до последней степени, я не сразу заметил, что вокруг нас образовался круг любопытных. Зрители с неподдельным интересом наблюдали за нашими экстравагантными танцевальными вывертами. Заметив на себе чересчур любознательные взгляды, моя партнерша смутилась и замедлила безудержный танцевальный ритм. Затем неловко скомкала пируэты, зарделась и вообще прекратила танцевать. От плясуньи на паркете осталось лишь яркое желтоватое пятно, до ослепительного деревянного блеска отполированное ее бойкими ножками. Опустившись на корточки, я дотронулся до него. Пятно было горячее и на ощупь напоминало стекло. В его странных голубоватых отблесках сверкнула молния. Я не осознавал, что со мной произошло в это мгновение. Вспышка. Ослепительная. Резкая. В голову ударила шальная кровь. Я медленно поднялся с пола и оглядел зрителей. Я был один. Один против всех. И я сделал свой выбор: стиснув зубы, в гордом одиночестве с удвоенной энергией продолжил свою неистовую импровизацию. Нагло и бесцеремонно. Назло всем. Это было ритуальное действо. Выражение моей личной декларации ПРОТИВ. Среди оживленных ребячьих глаз я вдруг заметил свинцовый, полный гневного осуждения, взгляд нашего завуча. Это был нечеловеческий взгляд удава. Заведующий учебной частью, тяжелодум и рутинер, был законченным комунякой. После ранения в черепе бывшего пулеметчика стрелковой роты застрял неоперабельный вражеский осколок. По этой причине контуженый ветеран прихрамывал, часто тормозил мозгами и постоянно забывал в разных углах школьного пространства свою трофейную трость с набалдашником в виде собачьего черепа. Тогда вся школа принималась за поиски ценного германского раритета. В недобрых глазах отставника читалось явное ко мне презрение. Даже ненависть. Как у Ленина к буржуазии. Будь сейчас в его руках послушный «максим», старый хрен изрешетил бы меня смертельными очередями, как врага народа. Недовольные учителя бросали в мою сторону колкие укоризненные взгляды. И они не обещали ничего хорошего. Старшая пионервожатая, нервно покусывая кончик пионерского галстука, неслышно истерила. Я бессознательно почуял, что над моей головой сгущаются грозовые педагогические тучи. Замолкнув, остановилась музыка. Оборвалась песня на полуфразе. Все засуетились, занервничали. Кто-то из учителей, периодически включая и выключая свет, щелкал выключателем. Стало ясно, что танцульки закончились. Народ недовольно зароптал и нехотя стал расходиться. А для меня в этот день закончилось детство. Необратимо…

Впоследствии я часто задавал себе вопрос: что я хотел доказать своим выпендрежем? Кому было нужно это ухарство? Наверное, это был просто эмоциональный выплеск энергии. Глупая юношеская бравада. Мальчишеский понт. Естественное желание подростка заявить о себе и поделиться внутренним состоянием с окружающим миром. Но взрослый мир не принял моих простодушных откровений. Даже не попытался понять мое послание. А скорее всего я сам по наивности ошибся в выборе правильного места и времени для душевных излияний. Не знаю. Нас учили, что человек создан для счастья, как птица для полета. Брехня все это. Книжное очковтирательство. Банальная истина для легковерных недоумков. Неопытной птахе уже на взлете подрезали крылья, и неведомое «щастье» просвистело мимо.

Утром мы порой дорого платим за свои вечерние шалости. На следующий день перед началом занятий меня вызвали к директору. Я постучался и вошел в кабинет. Рассеянным взглядом обвел помещение. За директорским столом под засиженном мухами и помутневшим от времени портретом великого педагога Макаренко гордо восседала наша классная руководительница по прозвищу «мариванна». На потертом кожаном диване неуклюже теснились активисты совета дружины главе со старшей пионервожатой. Подуло холодом. Я сразу все понял. Чутье не обмануло. Меня ожидала расплата за вчерашнюю дерзкую выходку. Здесь и сейчас. У меня не было ни малейшего желания выслушивать все, что намеревается вменять мне в вину эта камарилья. Я стоял посреди кабинета в теплой солнечной лужице и тупо глядел в окно. Застыл, как гипсовое изваяние, всем своим видом выказывая полную отстраненность от происходящего. Этим людоедам нужен был мальчик для битья, тупоголовый болванчик. Как сквозь пелену дремоты до меня доносились обрывки словесного поноса моих обвинителей: «вопиющий, дурной пример, недопустимо, проступок, недостойно, позор, стыд». Ну и всякая такая малосимпатичная неблагозвучная фигня. Слушать всю эту пустопорожнюю канитель было противно – отключил уши. А за окном высоко в голубизне неба рассыпало яркие брызги весеннее солнышко. Один из лучиков ободряюще подмигнул: выше нос, все будет хорошо. Повсюду, радуясь солнечному свету и теплу, весело чирикали воробышки. Дома меня ждал сахарный арбуз и любимый «рок на костях». Жизнь продолжалась, несмотря на злокозненные попытки недругов ее омрачить. Я вышел из анабиоза, когда председательница совета дружины, безразмерная чучундра из 7-б класса стала оглашать приговор. Своими, не по возрасту переразвитыми, формами она смахивала на статую «комсомолки с веслом». Только без весла и в пионерском галстуке. За недостойное поведение на торжественном мероприятии школьное судилище порешило исключить меня из пионерских рядов сроком на 1 (один) месяц. Единогласно. А в качестве морального порицания объявить еще и выговор. В кабинете повисло тягостное молчание. Собравшиеся, очевидно, ожидали от меня слезных просьб о прощении и коленопреклоненного покаяния в греховном поступке. Надеялись на слепую покорность раба. Напрасно ждали. Мое каменное непроницаемое лицо не выражало ничего. Абсолютно. Ни стыда, ни малейших признаков раскаяния. С подчеркнуто безразличным видом я стянул с шеи шелковый треугольник «с красным знаменем цвета одного» и протянул мариванне. Классная дама привстала и всем туловищем подалась к нему, как стервятник к добыче. Но тут я разжал пальцы, и драгоценный фетиш выскользнул из руки. На директорском столе железной глыбой возвышался массивный бюст дедушки Ленина. Полыхнув на солнце священным огнем, алый шелк элегантно спланировал прямо на гениальную лысину самого человечного человека. Упавшая тряпица почти полностью накрыла голову пролетарского вождя. Я еле сдержал ехидный смешок. Сквозь шелковые складки галстука на меня с лютой ненавистью взирал бронзовый глаз c характерным прищуром. Вся присутствующая шатия отчего-то засмущалась разыгрываемого фарса. Стало душно. Мне в этом гадюшнике больше делать было нечего. Бодро насвистывая «взвейтесь кострами синие ночи», я с гордо поднятой головой покинул этот жалкий театр политического абсурда. Выходя из кабинета, демонстративно хлопнул за собой дверью. Назло врагам…

Унизительный процесс воздействия на мою совесть проплыл как в тумане. Я не мог поверить, что со мной вообще могло произойти такое гадство. Казалось, что мне все это прибредилось. За что такая подлая немилость? За танец? Обескураженный, я пребывал в растрепанных чувствах. Но, несмотря на конфуз, не ощущал ни вины, ни стыда, ни угрызений пионерской совести. Мне были совершенно пофигу и эта красная шелковая тряпка, и осуждение сверхидейных однокашников и вообще весь этот нелепый шутовской хоровод. Не было и тени обиды. Остался лишь неприятный горький осадок в душе. И вообще, да пошли они… клоуны… в цирк…

Спустя месяц я был восстановлен в политических правах. Реабилитация прошла тихо и незаметно. Без школьной линейки и торжественного обещания пионера не курить, собирать макулатуру, читать «пионерскую правду» и помогать древним старушенциям переходить дорогу на светофоре. На перемене мне просто передали алый конфискат через старосту класса. Шелковый символ юного ленинца был измят и весь заляпан чем-то липким. И от него противно воняло затхлостью. Наверное, мой оскверненный пионерский галстук, как носитель вредоносного антиобщественного вируса, валялся в общей куче с грязными половыми тряпками в кладовке уборщиц. Я побрезговал и не стал заправлять дефективный символ под воротник чистой рубашки – равнодушно набросил его на плечи. Наша звеньевая, сердобольная Люська Парфенцева, сидевшая на задней парте, участливо пыталась руками разгладить на нем заломы и складки. Тщетно. Остается только выстирать и выбросить. Приличную вещицу испортил политический вопрос.

С этого дня я стал ортодоксальным пофигистом. Окончательно и бесповоротно.

ПОГРУЖЕНИЕ

Когда я подрос, родители купили мне магнитофон. Ну, чтобы подростка в гибельный омут не затянула дурная компания. Назывался он «aidas». Новенький. Приятно пахнущий пластмассой и специфическим запахом радиоаппаратуры. Для меня это было великое событие, настоящий праздник – у меня появился свой МАГ! Теперь я мог часами просиживать у радиоприемника в поисках «чистых» музыкальных станций. Я безостановочно записывал подряд весь музон приличного качества, пока на магнитофонной катушке не заканчивалась пленка. Потом тщательно редактировал запись, подтирая неудачные куски записанного материала. Иногда я был вынужден полностью удалять даже любимые композиции. Вредоносные глушилки нещадно резали слух. Ломали весь кайф от прослушивания и портили запись. Мальчишки, вездесущие и любопытные, мы в своем районе были хорошо осведомлены об интересах и увлечениях сверстников. Музыкальные интересы свели меня с пареньком, который жил в доме напротив. Оказалось, мой сосед по двору тоже фанат рока и постоянно записывает музыку на старенький родительский магнитофон. Познакомились. Стали обмениваться записями. Мы хорошо изучили расписание музыкальных программ «Голоса Америки», «Радио Швеции», «Радио Люксембург» и радио BBC с прикольным Севой Новгородцевым. Сева, он же Всеволод Левенштейн, эмигрировал из Союза, обосновался в Лондоне и удачно пристроился на радио ведущим русской службы BBC. Впоследствии за активную подрывную деятельность против советской культуры, господин Левенштейн был удостоен даже какой-то британской награды. В арсенале русскоязычного ведущего была своя фишка – коронный позывной, по которому слушатели сразу узнавали Севу. Свою передачу он всегда предварял кратким речитативом на мотив русской народной песни. После пары тактов музыкальной паузы Сева нараспев проговаривал:

– Это Се-е-ева. Сева Новгоро-о-одцев. Город Ло-о-ондон. Би-би-си.

Мы с нетерпением ждали трансляций музыкальных передач. Процесс записи был для обоих фанатов своеобразным ритуалом поклонения многочисленным музыкальным божкам. Услышав позывные той или иной радиостанции, я и мой коллега, каждый в своей келье, настраивались на нужную волну и, не сговариваясь, одновременно включали наши мафоны на «запись».

В страну начали завозить винил. Оригинальные пластинки были большой редкостью. Дорогой и недоступной. Для нас, меломанов, запись «с пласта» считалась большой удачей. Предприимчивые дельцы на этом даже делали деньги. Кодекс нашего музыкального клана отвергал всякую меркантильность. Мы бескорыстно делились друг с другом духовной пищей. Стали появляться специализированные музыкальные журналы. Издания были яркие, красочные, превосходно иллюстрированные. Каждый номер был нашпигован фотографиями отдельных исполнителей и культовых групп. C журнальных обложек белозубой голливудской улыбкой во весь рот скалились наши кумиры. В разворот таблоида издатель обычно вкладывал плакат с изображением популярной рок звезды. Эти постеры фанаты втридорога покупали у спекулей. Или выменивали бесценные картинки у обладателей иноземной прессы на что-нибудь равноценное. Глянцевая икона с ликом популярного звездуна размещалась на стене комнаты. Обычно над письменным столом, чтобы даже во время приготовления уроков можно было лицезреть свое идолище. Пришла мода на все битловское. Наступила эпоха тотальной битломании. Прически «под битлз». Пиджаки без воротников «как у битлз». Круглые очки «как у битлз». Ну и все такое «как у битлз». Рок ЭНД ролл, как социальное явление, наступал на всех важных фронтах. Успешно подавлял идеологическое сопротивление противника и на музыкальном, и на информационном направлениях. Благодаря частично освободившейся от цензурного гнета прессе, наша осведомленность привела к осознанию факта, что иноземные музыкальные небожители вовсе не призраки, а обычные человеки из плоти и крови. Разница была лишь в том, что наши зарубежные идолы жили и творили в мире безграничных возможностей и свободных экспериментов. А мы, идолопоклонники, – в мире жестких ограничений и идеологических экскрементов. Невзирая на препоны, рок ЭНД ролл победоносно шествовал по стране. Своей неудержимой энергией этот витамин духа пробудил творческое начало целой нации. Это был триумф мистера Рока в отдельно взятом обществе. Несомненная победа жизнетворной духовности над идеологической косностью и стагнирующей музыкальной культурой тоталитарного государства.

Вместе с энергичным биением пульса западной музыки в застойную жизнь звенящими струнами ворвались гитары. Вся страна поголовно воспылала желанием играть и петь. Это, к счастью, не было запрещено. Бренчали и голосили все от мала до велика. Звон гитарных струн и заливающиеся в романтическом экстазе голоса можно было услышать везде и всюду. От северных гор и до южных морей. По вечерам наступало наше время. Обычно мы собирались в каком-нибудь закрытом дворике или на детской площадке. Подальше от окон жильцов. Мы тренькали на простеньких гитарах и горланили известные песни битлов. Играли, как умели и пели, как могли. На слух подбирали аккорды и ноты. Коверкали английские слова песенных текстов, не понимая их значений. Переживали муки творчества и созидали свой мир. Новый. Самый. Мы хотели «как они там» и даже лучше. Не у всех это получалось, но пытались все. Ибо кто даже не пытается, тот уже проиграл. В однообразной безликой массе стали проявляться скрытые уникумы. А иногда в непросеянной породе вспыхивали настоящие самородки. Яркие, не ограненные. Некоторым по жизни улыбнулась удача – их заметили. Счастливцы получили огранку в руках умелого мастера. Везунчики обрели свою звездную порцию славы. Таких удачников были единицы. Аутсайдеры составляли большинство. Никем не услышанные и неузнанные таланты угасали и растворялись в обыденности. Непризнанные гении хоронили свои уникальные способности в зародыше. Труден путь к деньгам и славе…

Новый инструмент сдался мне без особого сопротивления. Еще в начальной школе родители определили меня в музыкальную секцию Дома пионеров учиться игре на аккордеоне. Моду на этот инструмент привнесло в жизнь старшее поколение, прошедшее войну. Возвратившиеся победители часто привозили домой этот музыкальный трофей. В послевоенные годы аккордеон, особенно немецкого производства, был очень популярен. В нашей семье такого трофея не было. Чтобы ребенок эстетически развивался, мне купили отечественный инструмент. Два раза в неделю я волохал тяжелый черный кофр в пионерский дом, где старательно растягивал меха гармошки и штудировал монотонные гаммы под присмотром строгой училки музыки. Музыкантша была древняя как мир и обладала отталкивающим скрипучим голосом. Это было невыносимо скучно. И лень. Желание продолжать принудительное музыкальное ученичество постепенно угасало, и я оставил это занятие на полпути. Так и остался пожизненным недоучкой. Но уроки музыки сыграли в моей жизни благотворную роль. Они заложили во мне основы эстетического вкуса. Развили музыкальный слух. Я научился не только воспринимать на слух, но чувствовать и понимать музыку. Знания базовых музыкальных основ помогли мне без особых усилий самостоятельно освоить гитару. Последнее послужило мне хорошим подспорьем и во взрослой жизни.

Повальная гитаризация привела к спонтанному образованию самодеятельных музыкальных коллективов. Рок-н-рольное движение набирало силу. Остановить этот животворный процесс было уже невозможно. Реальная ситуация, сложившаяся в сфере музыкального искусства, заставила власть сменить кнут на пряник. Чиновники от искусства были вынуждены придумать иную политику. Решено было не запрещать, а контролировать и направлять всю самодеятельность в нужное политическое русло. Дети оттепели соответственно отреагировали на заботу партии и правительства. При каждом доме культуры, клубе, в каждой школе и даже при жилконторах организовывались свои доморощенные ансамбли. Я, разумеется, не остался в стороне от культурного прогресса. Дворовые репетиции и мое непродолжительное ученичество не прошли напрасно. Я, как самый музыкально «образованный», стал руководителем местной рок-группы. Профессиональные инструменты были нам недоступны из-за дороговизны. Электрогитары мы мастерили сами. Покупали в магазинах радиодеталей звукосниматели и устанавливали их на обычные деки. Медиаторы для струн вырезали из пластмассовых школьных линеек. Ребята из школьного кружка радиолюбителей бескорыстно помогали нам в сборке усилителей. С этим кустарным набором инструментов и аппаратуры мы и выступали на школьных концертах, играли на танцевальных вечерах. Популярность ансамбля росла. Нас стали приглашали в другие школы. Мы играли не за деньги. Музыкальная деятельность доставляла нам ни с чем не сравнимое удовольствие. На сцене, возвышаясь над толпой, мы, пасынки искусства, наивно представляли себя мировыми знаменитостями. Слава пьянила. Гордыня кружила головы. Районная звездность приносила реально ощутимые плоды. Нам симпатизировали все девчонки из окружающих школ. Парни завидовали и гордились знакомством с нами. Даже местная уличная шпана относилась к нам с уважением. Встретив на темной улице кого-нибудь из ансамбля, задиристые подростки, по обыкновению, не просили сначала «дай закурить», а затем беспричинно награждали фингалами. Напротив, каждый шпаненок с почтением протягивал руку для приветствия. Видимо, у бандюганов и музыкант, как главный вор, всегда «в законе». Однажды произошел каверзный случай. Нас пригласили поиграть на праздничном вечере в школе другого района. Распорядители отвели нам отдельную «гримерку» – крохотную комнатушку за сценой с окном на улицу. Мы оставили в ней инструменты и отправились подключать и настраивать аппаратуру. Зал был полон. Зрители нетерпеливо поглядывали на сцену. Ждали события. Пора было начинать выступление. Я отправился за инструментами. Отворив дверь в гримерку, с недоумением обнаружил, что наших электрогитар и след простыл. Распахнутое настежь окно все красноречиво объясняло. Расстроенный в лучших чувствах я вбежал на сцену. Подошел к микрофону и с дрожью в голосе поведал присутствующим о дерзкой краже. Услышав это, весь зал на секунду замер. Затем все возмущенно загалдели. Похоже, долгожданная дискотека была сорвана. Я был в шоке. На сцену поднялись учителя, старшеклассники. Все стали меня успокаивать и уговаривать продолжить выступление. Выступать? Но как? Без инструментов? С одним пионерским барабаном и тарелкой? Полный абсурд! Я впал в ступор. Ситуация была плачевная. Настроение – хуже некуда. Но кто-то из ребят притащил самопальную электрогитару и вложил ее мне в руки. Я подключил гитару к усилителю и стал перебирать струны – знакомился с инструментом. Усиленная аппаратурой реверберация отозвалась звонким вибрирующим эхом. Неожиданно весь зал начал дружно скандировать мое имя. Я не ожидал от школяров столь бурной реакции. Поддержка публики взбодрила необычайно. Это была минута славы. Непреодолимое искушение. Я настроил гитару и подошел к микрофону. Все затихли. Обернувшись, подал знак ударнику. Тот стал отстукивать ритм палочкой по ободу барабана. Раз, два, три, четыре. One, two, three, four… Я закрыл глаза, резко ударил по струнам и, задиристо взвизгнув на высоких тонах, отчаянно заорал в микрофон:

– Good golly Miss Molly, sure like to ball.

When you’re rockin’ and a rollin’ can’t hear your momma call.

Усилители пахали на полную мощность. Дрожа от возбуждения, грохотали динамики. От напряжения я взмок до бровей. Рубашка насквозь вымокла от пота. Но я как одержимый исступленно играл и пел. До хрипоты. До умопомрачения. В меня словно вселился рок-н-рольный дьявол. Если таковые существа вообще существуют. Я честно отыграл весь свой репертуар от начала до конца и обратно. Перепел все шлягеры на русском и английском. Диалог со зрителями состоялся. Люди мне поверили. И я, как настоящая эстрадная звезда, был обязан оправдать доверие восторженной публики. Когда вечер подошел к концу, танцующие толпой сгрудились около сцены и дружными аплодисментами стали вызывать меня на бис. Это был успех. Неподдельный. Я не стал кочевряжиться, взял гитару и спел еще несколько душевных песенок. В финале ради хохмы исполнил парочку шутливых скерцо с легким налетом блататы. На десерт почтенной публике. Дворовые куплеты были приняты на ура. Неприятный инцидент с кражей не испортил общего настроения. И учителя, и вся школьная братия осталась довольны моим сольным выступлением. Позже школа возместила нам стоимость украденных инструментов. Даже небольшую премию выделили за моральный ущерб. Я был горд собой. Необычайно. Как никогда. После этого знаменательного вечера я понял, что значит для артиста держать зрительный зал в эмоциональном напряжении. Прочувствовал на собственном опыте, какими внутренними усилиями это состояние достигается. Тяжелая это работа – учить самокаты летать…

ИЗНАНКА ЖИЗНИ

Звездный период продолжался до последнего школьного звонка. Когда у тебя все в шоколаде, жди геморроя. После короткого упоения славой жизнь поменяла полосы. В нескончаемой суете горних забот персональный ангел-хранитель где-то потерял мои дольние следы и оставил своего подопечного прозябать на черной. Лишившись покровительства шизокрылого небесного ревизора, я остался один на один с жестоким миром тьмы. Начались раздоры в семье. Извечный конфликт «отцов и детей». В сложившихся обстоятельствах никто из близких не сумел отыскать правильные ответы на сакраментальные вопросы: кто и виноват и что делать. Эмоциональный дискомфорт угнетал и давил на неокрепшую подростковую психику. Тогда в мою жизнь ураганным вихрем ворвалась дикая улица и заполнила собой лакуны мятущейся, распахнутой настежь души. Темные подворотни, заброшенные дворы и грязные парадняки оттеснили родителей и чистое искусство на второй план. Любимая музыка стала лишь фоном жизненных событий. Родные пенаты – гостиничным пристанищем для ночлега. Возникли иные, совсем не детские, забавы, почти взрослые интересы и опасные увлечения. Я даже набил на руке наколку. По-английски. Как на долларовой купюре: in god we trust. Татуха не являлась опознавательным знаком принадлежности к сообществу криминалитета. Я вовсе не был потенциальным преступником. Это был символический жизнеутверждающий акт признания моей американской тайны. Своеобразная дань будущности. Моей новой аудиторией стала дворовая гопота. Это были подростки, по малолетке угодившие за решетку. То, что тюрьма исправляет – заблуждение. Чушь собачья. Тюрьма не исправляет. Она оплавляет души и учит осторожности. Из мрачного и закрытого тюремного мирка малолетние волчата привнесли в обычный мир блатные привычки и жаргон. А еще змеиную изворотливость, цинизм и беспредельную жестокость. Неизменным украшением любой приблатненной компании являлись разбитные общаковые пацанки, не по возрасту рано познавшие алкоголь, наркоту и жеребятину. Глубоких чувственных привязанностей в этой одичавшей стае не существовало. Потребность в душевных переживаниях вполне заменял примитивный животный инстинкт. Проблем в удовлетворении сексуальных устремлений, то и дело вспыхивающих по пьяному делу, у самцов не возникало. Все женские особи – «мары», были общедоступны, как самки в зверином прайде. Я примкнул к этому дикому племени отверженных в состоянии внутреннего хаоса, когда в голове и душе был полный раздрай. Тогда я очень нуждался в моральной поддержке и был рад всякому доброму слову. Отброшенные судьбой на обочину жизни, эти несчастные почувствовали во мне родственную душу и без лишних вопросов приняли меня в свою стаю. Встретили и приголубили, как близкого и родного человека. В угоду новой публике поменялся и мой репертуар. Теперь это был блатняк, примитивные душедробительные куплеты типа:

бледной луной озарился старый кладбищенский двор,

а над сырою могилою плакал отец-прокурор» или

жирный фраер в галстучке атласном вновь тебя целует у ворот.

сучка, ты волнуешься напрасно, урка все-равно домой придет.

Ну и всякая подобная белиберда. Короче, чума в городе.

Признаться, лично меня вся эта блатная мутотень не воодушевляла вовсе. Скорее вгоняла в тоску и вызывала депрессию. Допингом для веселой жизни служили алкоголь и наркотики. Пили все подряд, на что хватало денег. В основном дешевый портвейн, «бормотуху». Иногда кто-нибудь притаскивал «план». Тогда любители «подкурить» собирались на свободной хате. Наркоши забивали косяки травой и «торчали», тупо уставившись в никуда. Безотчетно повинуясь стадному инстинкту, я тоже несколько раз попробовал курнуть дури. Ну, чтобы не прослыть белой вороной в стае. Не понравилось. Мое нутро отказывалось принимать наркотический кайф. Он был мрачный и угрюмый. Бессмысленный. От него потом ломало все тело. Кружилась голова и тошнило. А у наркотов со «стажем» – опытом употребления опиумного ширева, ломка выворачивала наизнанку все внутренности. В эти страшные моменты их мутные безжизненные глаза, смотрящие на тот свет, вызывали ощущение неизбежной смерти. Слабые сгорали как спички и от передоза уходили в страну вечного кайфа. Страшное дело. От наркоты разбегались мысли, притуплялись ощущения. А главное – угасала способность воспринимать и наслаждаться музыкой. С последним фактом моя противоречивая творческая натура смириться не могла. Конкретно.

Пребывание в теневой среде жизни превратило меня в агрессивное, неуправляемое существо. Любая форма давления вызывала во мне приступ необъяснимой ярости. Я грубил взрослым, дерзил учителям. На любое замечание реагировал как дикий зверек, раздраженно и зло. Я водился с уличной шпаной. Курил в школьном туалете. Дрался на переменах. Неуважительно отзывался о юных пионерах-героях. А легендарного стукача Павлика Морозова на уроке истории прилюдно обозвал продажной шкурой и вонючим козлом. Беспредельная распущенность словно магнитом притягивала ко мне всевозможные неприятности. В общем, юный разгильдяй оказывал дурное влияние на других детей и никоим образом не вписывался в общепринятый стандарт добропорядочного советского ученика. Это вызывало постоянное недовольство учителей и возмущение родителей. Все попытки педагогов подогнать мое поведение под шаблон нормальных человеческих качеств ни к чему не привели. Несмотря на старания педагогического коллектива и родительского комитета, мои хулиганистые выходки не прекращались, что и привело к закономерному и неприятному финалу. Чаша терпения школьного руководства переполнилась, и на специальном педсовете трудновоспитуемого подростка было решено отчислить из школы. Как говорится, с глаз долой – из класса вон. Чтобы не портить общеобразовательных показателей, изгою было позволено закончить учебный год. По весне в учебной части мне всучили свидетельство о восьмилетнем образовании и, как нашкодившего щенка, вышвырнули за дверь. Теперь моим главным учителем, воспитателем и наставником стала улица со всеми ее прибамбасами. Там и продолжилось мое свободное падение в пустоту асфальтовых джунглей…

Жизнь перекосило. Уличная круговерть неумолимо вовлекала меня в свой губительный водоворот. Я скатывался по наклонной и стремительно погружался в омут. Однажды круг замкнулся, и случилось непоправимое – я угодил в кутузку. Правда, ненадолго, но это была тюрьма. Всамделишняя. С настоящими ржавыми решетками на окнах. Каверза эта произошла со мной в женский день 8 марта. Все случилось нелепо и преглупо. Денек был на редкость замечательный. Солнечный. Яркий. Все дышало весенней свежестью. В приподнятом настроении я бодро вышагивал по улице, играл на гитаре и пел. В честь праздника пел. Душевно. Воздавал хвалу Женщине. Среди возбужденной людской толчеи я не замечал и одного мрачного или недовольного лица. Виновницы празднества, завидев столь необычное уличное выступление, расплывались в одобрительных улыбках. Особенно вдохновляли девчонки, мои ровесницы. Принарядившиеся, радостные, гордые собой, очень красивые. Настоящие принцессы. Я жадно ловил восхищенные девичьи взгляды, с удвоенной силой бил по струнам и до хрипоты рвал глотку:

Кайфовая песня, пробирает…

Всю обедню испоганил один поддатый фраер в ярком, в широкую красно-синюю полоску, шелковом галстуке. Проходя мимо, этот плюгавый хмырь злобно швырнул в мою сторону несколько оскорбительных фраз. Сказанул, гаденыш, как в душу наплевал. Меня это дико задело. Я медленно положил гитару на землю и угрожающе поднял валявшийся на газоне деревянный кол. К таким жердям садовники обычно подвязывают молодые деревья. Вскинув первобытное орудие над головой, я с диким индейским воплем устремился на обидчика. Напыщенный, самонадеянный хлыст не ожидал от сопливого мальчишки столь бурной реакции и трусливо ретировался. В надежде избежать кровавой расправы, насмерть перепуганный мужичонка надумал скрыться в помещении магазина. Я с народной дубиной в руках рванул вслед за ним…

Дальнейшие события происходили как в кошмарном сне. Прикатили мусора. Нас обоих, не разбираясь, загрузили в черный «воронок». Ментовка. Обезьянник. Протокол. Обвиниловка в хулиганстве. КПЗ. Бессонная ночь в душном клоповнике. Наутро – выездное судилище. Чисто бабское. За столом, покрытым засаленной красной тряпкой, расположилась «тройка». Решения стряпают по сценарию. Как на коммунальной кухне. Одна дает штраф, вторая – десять суток, третья – пятнадцать. В облике судей не было ничего от людей. Не человеческие лица – параграфы и номера уголовных статей. В этой сволочной лотерее моему обидчику повезло – фраерок попал к первой. Штрафанули придурка не за фиг. По глупой инерции. За «нахождение в общественном месте в пьяном виде». Меня же угораздило ко второй. Это была настоящая мегера с помятым, не выспавшимся лицом. Мастодонт в юбке. Ее закисшие рыбьи глаза не выражали ничего, кроме смертельной скуки. Человека она во мне не видела. Перед ней находился неодушевленный предмет. Манекен. Расходный материал судебной машины. Даже мой юный возраст не послужил смягчающим обстоятельством. Снисхождения я так и не дождался. Вердикт этой змеюги был суров по-взрослому: подвергнуть мелкого хулигана административному аресту на срок 10 (десять) суток. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Вот сука!

Днем подогнали хавку из соседней столовки. И то дело. Не подыхать же с голоду на нарах. После обеда осужденных «суточников» всем скопом погрузили в автозак и повезли в административный изолятор. Мрачное сталинское здание Большого дома на Литейном проспекте было хорошо известно горожанам. В изоляторе нас впихнули в отстойник – камеру, по площади равной комнатухе обычной хрущевки. В тусклом свете одинокой лампочки мы разглядели фигуры людей, сидевших на полу беспорядочными кучками. Из-за крайней стесненности многие расположились вдоль стен, прислонившись к ним спинами. Некоторые, скорчившись калачиком на бетонном полу, безмятежно дрыхли. Кто-то, кряхтя, вставал и потягивался, чтобы размять затекшие мышцы. В камере висел тяжелый спертый воздух, пропитанный человеческим потом, винным перегаром и зловонием параши. Распахнутое настежь крохотное зарешеченное оконце не спасало от духоперки. В небольшое помещение предвариловки было битком набито человек тридцать – как сельдей в бочке. Шагнуть некуда – непременно наступишь на собрата по несчастью. Все обитатели отстойника были еще свеженькие, вновь прибывшие. От скуки лениво перебрасывались словами, разговаривали, делились сокровенным. Бодрились. Как выяснилось, большинство из присутствующих оказалось здесь по вине собственных супружниц. Чтобы утихомирить подвыпившего мужика, разъяренные бабы по скудомыслию своему призывали на помощь не разум или добрых соседей, а милицию. Безмозглые дуры даже не представляли себе, насколько пагубными могут оказаться для семьи последствия непродуманного импульсивного шага. Менты, как и положено, оперативно реагировали на вызов. Наряд незамедлительно прибывал по указанному адресу и скручивал нарушителя семейного спокойствия. Бедолага муж, пройдя через все унизительные ментовские процедуры, в лучшем случае отделывался штрафом. В худшем – пополнял когорту «суточников». Один, еще не протрезвевший, арестант поведал нам о курьезном случае. История эта произошла с мужиком, которого сюда упрятала его благоверная. Разгневанный супруг решил ее проучить. Чтобы знала дура тупорылая почем фунт тюремного лиха. Вернувшись после «суток» домой, он переоборудовал ванную комнату, превратив ее в некое подобие тюремной камеры. Прорезал в двери «кормушку», прикрутил петли и повесил на дверь амбарный замок. Когда ничего не подозревающая женушка возвратилась с работы, он, как любящий муж, бережно обнял ее, затем силой втолкнул в ванную комнату и запер в этом узилище. Благоверная, как и любимый муженек, просидела под домашним арестом ровнехонько пятнадцать суток. После этого, говорят, стала как шелковая. Не знаю, насколько правдив был его рассказ, но позабавил он всех от души. Вот такие вот семейные «пироги». На вид румяные да вкусные, но несъедобные. Поздно вечером загрохотал засов, щелкнул ключ в дверном замке и, к всеобщему облегчению, нас вывели из этой адовой парилки. Измученные томительным ожиданием и духотой, мы кое-как выстроились в проходе для переклички. Затем медосмотр, стрижка «под «ноль» и выдача тощего персонального матраса и полотенца, больше похожего на застиранную до дыр серую портянку. После обязательных тюремных процедур за мной со скрежетом захлопнулась тяжелая дверь камеры.

Глаза постепенно привыкали к полумраку. Откуда-то снизу, из темноты, послышался голос:

– Скока впендюрили?

Я ответил. Тот же голос сокрушенно взвыл:

– У-у-у! И этот тоже раньше меня выйдет.

Голос матерно выругался.

Похожая на гроб камера была вытянутая, площадью около восьми квадратов. Вдоль стен стояли двухъярусные дощатые нары для четырех человек. У двери – параша. Одно верхнее место на нарах было свободно. Я закинул туда свои пожитки, расправил свалявшийся матрац и вскарабкался наверх. Вместо подушки в изголовье валялся замызганный, c затертыми до блеска пятнами, зековский ватник. Это был настоящий музейный экспонат, история которого уходила корнями в далекое прошлое. По одной из многочисленных версий образованных сидельцев этот предмет тюремного быта некогда принадлежал самому первому арестанту. Первопроходец после своего «звонка» оставил его здесь в назидание будущим поколениям, как вечный символ неотвратимости наказания за содеянное. Раритет был похож на грязную половую тряпку с отталкивающим тошнотворным запахом. Но, несмотря на явную антисанитарию, протухшую гнилую рвань всячески берегли и хранили как предмет материальной культуры. При шмоне цирики зажимали носы и старались не прикасаться к тюремному фетишу – брезговали вида и запаха экспоната. Но это отнюдь не умаляло его тюремно-исторической ценности. Тяжелый, въевшийся в стены, запах стоял в изоляторе повсюду. Сырая гниль пропитывала кислым ядом одежду, предметы, еду, проникала в легкие, в кровь. Подобно болезнетворному вирусу, ядовитая плесень просачивалась в каждую клетку тела. Где бы ты ни находился, тебя окутывало невидимое облако смрада. Это был Дух Тюрьмы. Зловонный. Мерзкий. Отвратный. У того, кому удосужилось хоть раз побывать за решеткой, специфический тюремный запах остается в памяти на всю жизнь. Перепутать его невозможно ни с чем. Так пахнут только страдания, боль и грязь. После освобождения тлетворный дух изолятора еще долго преследовал меня. Тюремные миазмы всегда вызывали тягостные ощущения и патологическое отвращение к всплывающим в памяти образам.

Сокамерники дрыхли. Отяжелевшая голова гудела как чугун. Мысли отсутствовали. Гуща последних событий измотала нервы и высосала из меня все жизненные соки. В этой давящей неподвижности хотелось стать невидимым, прозрачным, никаким. По потолку медленно полз таракан. Грязно-серого окраса. Под цвет стен камеры. Мерзкий, как мое настроение. Его длинные усы издевательски шевелились. Приподнявшись, со злостью запустил в наглую тварь реликтовый бушлат. Подлое насекомое мгновенно исчезло. Я вытянулся на шконке, закрыл глаза и провалился в тяжелую беспокойную дремоту.

Рано утром меня разбудил стук в дверь и громкий голос снаружи:

– Эй, братва, подъем! Принимай пАйки!

С шумом распахнулась «кормушка» – небольшое окошко в двери, через которое в камеру передавали пищу. Мои соседи соскочили с нар и выстроились перед дверью. Ежедневно ровно в 6—00 каждый арестант получал кружку крутого кипятка и дневную пайку хлеба – полбуханки черного. Я тоже спустился вниз и последовал примеру моих сокамерников. Алюминий обжигал руки. Хлеб был водянистый и безвкусный как резиновая губка. Через полчаса принесли «могилу» – завтрак. Волосатая татуированная рука просунула в кормушку миску пресной каши с воткнутой в нее ложкой. Должность баландера в тюрьме считается блатной. Поэтому шамовку по камерам разносят только избранные арестанты. Получив порцайку, каждый усаживался на свою шконку и молча принимался за еду. Хавка вносила оживление в дневной распорядок. В тюрьме еда была одной из радостей жизни. Поэтому ритуал приема пищи всегда проходил в полной тишине. После окончания трапезы пустые шленки и ложки по счету сдавались баландеру. Для безопасности. Чтобы какой-нибудь умелец не выточил из алюминиевых предметов заточку или нож. После завтрака контингент «суточников» распределяли по промышленным предприятиям города. Хулиганы и тунеядцы должны были честным трудом отрабатывать подмоченный народный хлеб. Меня направили на деревообрабатывающий комбинат. Там, в цехе сортировки пиломатериалов, работали одни женщины. Меня как несовершеннолетнего прикрепили к женской бригаде. Условия труда на производстве были каторжные. Тетки почтенного возраста стояли у конвейера восемь часов кряду и вручную тягали тяжеленные непросушенные доски. Бабы пахали как умалишенные. Я старался от них не отставать, что не всегда мне удавалось. У меня не было опыта физического труда. До этого случая тяжелее аккордеона, гитары и граненого стакана я ничего в руках не держал. Женщины по-матерински меня жалели и не ругали за нерасторопность. Узнав, что я угодил в кутузку в день всех мировых баб, прониклись глубоким сочувствием. Одна даже прослезилась от избытка чувств. По доброте душевной тетки стали меня подкармливать. Как бездомного котенка. Каждый день кто-нибудь из бригады притаскивал из дома что-нибудь вкусненькое. Женщины не могли открыто предлагать мне свои домашние заготовки. Это было категорически запрещено. Урезанный рацион осужденного, вероятно, тоже входил в пенитенциарную систему, как метод перевоспитания. К тому же конвойный периодически проверял наличие своих подопечных на рабочих местах. Из предосторожности сердобольные женщины прятали гостинец в условленном месте. Утром я без труда находил посылку в тайничке. Забирался под платформу конвейера и втихаря, чтобы не заметил вертухай, с ненасытной жадностью стремительно поедал ее содержимое. Скудное тюремное меню не отличалось разнообразием. Единственным натуральным блюдом в нашем рационе была селедка. Ее давали на обед по средам. По «рыбным» дням, как по календарю, можно было отсчитывать дни, оставшиеся до «звонка». Сельдь была с помойным душком и насквозь пропитана острым проперченным рассолом. Жрать эту протухшую гадость было невозможно – опасно для жизни. Мы обходились гарниром из картофельного пюре и куском хлеба. В тюрьме чувство недоедания преследует тебя постоянно. Голод – один из главных врагов и мучителей узника. Так что дополнительный харч был для меня как нельзя кстати. Я безмерно благодарен этим простым женщинам за доброту и участие в судьбе маленького арестанта. Низкий им всем поклон за сохранение традиций исконного русского милосердия.

После ужина мы обычно валялись на шконках и по очереди травили анекдоты и байки из уличной жизни. Каждый из нас попал в блудняк по «молодецкой» статье. В основном «за бакланку»: дебош, драку, матерщину или вызывающий нетрезвый вид. В последнем случае можно было вполне обойтись штрафом или, в крайнем случае, вытрезвоном. Но «сверху» на погоны исполнителей спускали план поимки хулиганов и бандитов. Перевыполнишь – получишь премию. Вот менты и перегибали палку. Блатырей среди нас не было. Это была административная тюряга для всякой маловредной шелупони. Хотелось курить, но курение в камерах было запрещено. Иногда удавалось поддеть на фуфу шмонящих и пронести в камеру курево и несколько спичек. Тогда мы, затягиваясь по очереди, выкуривали одну сигу на всех. Чтобы скрыть следы нарушения режима, очередной курильщик вставал на табурет и после каждой затяжки выпускал табачный дым в узкое вытяжное отверстие под потолком. Однажды у одного из наших заболел зуб. Прихватило капитально – мочи нет терпеть. Достучались до вертухая. Тот сопроводил парня в медчасть. Тюремный врач дал таблетку «от зуба». Не помогло. Паренек промучился от боли всю ночь. Утром зуб пришлось удалить. Позже я узнал, что у этого лепилы была универсальная «таблетка» на все случаи жизни – просроченный аспирин. Это снадобье он прописывал всем, кто обращался к нему за помощью. Вот холера! Чтоб у него елда на пятке выросла: как на толчок – так разуваться…

Как-то вечером, самый старший из нас, 17-летний пацан, баламут и хохмач, открыл нам страшную тайну. Он якобы вычитал в одной очень умной книжке, что в этой тюрьме сидел сам В. И. Ленин. А на двери камеры знаменитого узника даже висит мемориальная доска. Старожилы тюрьмы утверждали, что в каждую годовщину октябрьской революции дух Владимира Ильича покидает свою келью и, тихонько мурлыкая «интернационал», невидимый бродит по тюрьме. Нас, хулиганистых сорванцов, мгновенно захлестнула дерзкая идея отыскать историческую камеру вождя мирового пролетариата. Стали думать, как осуществить этот безумный план на практике. И придумали. Тюряга была древняя. Механизмы дверных замков изношены. Никому и в голову не приходило, что толстенную железную дверь камеры можно открыть изнутри. Ночью мы опробовали новаторский метод. Чтобы не пораниться, я обернул кисть полотенцем и просунул руку в кормушку. Нащупал снаружи запорный рычаг замка и резко по нему ударил. Внутри замка что-то глухо щелкнуло, и… тяжелая дверь со скрипом приоткрылась. Получилось! Таким же способом замок был возвращен в первоначальное положение. И никаких тебе следов взлома. Операцию поиска исторического каземата мы решили провести в ночь с субботы на воскресенье. По выходным развод на работы не проводился. В воскресные смены свободные от повседневных обязанностей охранники изолятора обычно дрыхли без задних ног в своей дежурке. Ночью мы отперли дверь и босиком, чтобы скрыть шаги, пустились на поиски знаменитой кельи. Как разведчики в тылу врага, мы неслышно шерстили металлические галереи изолятора. Исследовали все, кроме самой последней, верхней. Вход в нее преграждала стена кирпичной кладки. За ней, наверное, и была сокрыта знаменитая ленинская камера с обитающим в ней вечным ленинским духом. Фиаско. Замуровали демоны призрак коммунизма. Не ломать же стену. Мы вернулись в камеру разочарованные поисками, но довольные приключением. Ради хохмы решили сделать подляну цирикам – оставили дверь незапертой. Пусть эти церберы получат свою порцию «дюлей» от начальства. Поделом всей этой надзирающей кодле.

Наутро в тюрьме поднялся невообразимый кипиш. Во время утреннего обхода выяснилось, что дверь в нашу камеру открыта. Это было ЧП вселенского масштаба. Тревожно завыла сирена. Ахтунг! Побег! Арестантов выстроили на галереях около своих камер. Проверили по списку – все на месте. Старший караульной смены, молоденький старлей, визжал как резаный на весь изолятор. Мы же захлебывались от злорадного хохота.

Эта легенда до сих пор живет в стенах тюрьмы. Дух Ленина живет и процветает. Там он и сейчас живее всех живых. Хорошо, что только в тюремных застенках. За толстыми решетками. На самом деле никакой ленинской камеры в этом каземате никогда не существовало. Забавная нелепица была лишь плодом фантазии нашего сокамерника. Эта выдумка хоть ненадолго, но смогла раскрасить мрачную палитру тягучих тюремных будней. Из пасынка судьбы мог бы получиться клевый юморист. Не судьба…

Срок заключения подошел к концу и я «вылупился». В день выхода на волю мне выдали личные вещи и оставшиеся деньги, какую-то мелочь. Жрать хотелось невыносимо. Голод не тетка. Первое, что я сделал на свободе – зашел в первую попавшуюся булочную и купил свежую, еще теплую, сдобу. Какой же у нее был одуряющий запах! Хлебопекарное благовоние. Бальзам на пустой желудок. Не удержавшись от соблазна, я прямо у прилавка с жадностью вонзил зубы в хрустящую подрумяненную горбушку. По пути к метро я отщипывал от булки мягкие теплые кусочки и с наслаждением смаковал это лакомство. Добравшись до станции, присел на лавочку и со звериным аппетитом умял ароматную сдобу до последней крошки. Пошарив в кармане брюк, нащупал копеечную монету. Опустил монетку в автомат и запил сказочный деликатес простой газированной водой без сиропа. Это был настоящий кулинарный кайф. Праздник живота. Истинное гастрономическое наслаждение. В своей жизни я еще никогда не пробовал ничего, вкуснее, слаще и аппетитнее этого куска простого белого хлеба.

Сердце переполняла радость. Это была Свобода. Я возвращался домой…

Дверь открыла мать. Я – сразу на кухню, за стол. Словно с голодного острова набросился на домашнюю еду. Мать сидела напротив меня и плакала. Неслышно. Без слез. Отец не проронил ни слова. Только без конца курил «беломор» – привычка с войны. В этот момент я ощутил пронзительное ощущение вины. Прилив безмерной жалости к родителям. И боль. Острую. Всепроникающую. Почувствовал, насколько они оба мне дороги.

Время открывает глаза. Очищает взгляд от пелены и обостряет чувственное зрение. Спустя много лет, когда родителей не стало, я с беспощадной ясностью осознал, что своими душевными качествами я обязан только им. Отец и мать любили меня. Каждый по-своему. Слепо. Безусловно. Порой чересчур. Они делали все возможное, чтобы вылепить из своего непутевого отпрыска достойного человека. Часто делали это с ошибками и отклонениями. Идеальных воспитателей не существует. Но даже скромное родительское участие в воспитании ребенка приносит намного больше пользы, чем вовсе безразличное отношение к судьбе маленького человека. Зерна доброты и порядочности, высеянные родителями в мою натуру, дали живые ростки и принесли здоровые плоды. Нравственные правила поведения, вложенные родителями в мое воспитание, никогда в жизни не позволяли мне пересечь ту роковую черту, из-за которой нет возврата. Запоздалое прозрение…

Отец, в прошлом военный юрист, подал жалобу на следователя, который, не разобравшись, подвел под монастырь неразумного мальчишку. В результате узколобый формалист был уволен из органов «по несоответствию». Для мента это была «черная метка». Пожизненная. Я встретил его случайно в пункте приема стеклотары, где опальный следак трудился приемщиком. Я узнал его сразу. Вид у него был непрезентабельный. Бывший гроза малолеток был пьян. От него воняло как от последнего бомжа. Полное ничтожество. Меня он не признал. Я был отмщен. Порок наказан. Справедливость трубила победу.

Вечером я вышел на улицу подышать свежим воздухом свободы и заодно навестить своих закадычных дружбанов. Думал, что после всех мытарств меня встретят как героя. Рукоплесканиями и объятиями. Черта с два! Я жестоко обманулся в своих ожиданиях. Всем было на меня плевать с высокой колокольни. Жизнь на воле, как и прежде, текла по своему руслу.

Свиделись. Обменялись слабыми рукопожатиями и скупыми междометиями: «ну чё? как ты? ништяк?» Нехотя вознамерились бухнуть – отметить мое освобождение. Это было все, что смогла предложить мне улица. Сермяжную правду прокуренных, заплеванных и обоссаных парадных. Затошнило… Я отказался… Ушел, не прощаясь…

Не спалось. Долго лежал ничком, уткнувшись лицом в подушку. На душе противно скребли кошки. Уличные, облезлые, неприкаянные. Серые и безликие, как мои приятели из подворотни. Тюрьма расставила всех и вся по своим местам. Решетка и нары обнулили незыблемые дворовые ценности. В одночасье круг моих друзей стал резко сужаться…

ПЕНА

Это был тусклый, малорадостный пласт моего бездарного существования. Житейская бессмыслица. Пустышка. Путь вверх по лестнице, ведущей вниз. Вместо того, чтобы с младых ногтей впитывать в себя доброе и хорошее, учиться и развиваться, я болтался по жизни, как кусок навоза в проруби. И среда обитания была соответствующая – такие же моральные уродцы, как и я сам. Полулюди. Недоразвитые захребетники с изломанными судьбами. В результате естественного отбора общая масса ровесников стала расслаиваться. По мере взросления выстраивались приоритеты. Определялись ближние круги. Знакомились и сводили дружбу в зависимости от интересов, воспитания и культурного уровня. Временной фильтр отсеивал ненужное. Гопкомпания, влачащая жалкое и безрадостное существование стала невыносимо скучна. Признаться, я и сам был не подарок, но не настолько тупой, чтобы уверовать и безоговорочно проникнуться духом общепринятого в уголовной среде понятия «не верь, не бойся, не проси». Это правило маргинального существования не имело ничего общего с моей нравственной организацией. У нас изначально были разные духовные критерии. Обрыдли извечные «торчки» на грязных хатах с отвратительными жирными клопами, ползающими по ободранным стенам. Осточертело безудержное стремление обреченных наркотов к любому одуряющему кайфу. Замурзанные босявки от наркоты и пьянства полностью утрачивали женский облик и превращались в бесполые человекоподобные существа. Уничижительная и агрессивная манера общения, злобные интонации, сальные шутки, пошленькие куплеты – вся эта паршивая шелуха вызывала раздражение и антипатию. Первобытнообщинная тупость деградирующих на глазах еще совсем молодых людей, моих ровесников, убивала наповал. Кроме постылой тюремной псевдоромантики ни у кого из этих приматов не было настоящей мечты. Жадные короткие цели, которые эти чуханы перед собой ставили, заканчивались у винного отдела ближайшего лабаза. Моя натура категорически отказывалась принимать уродливую модель жизни этих инфузорий. Огляделся – ниже падать некуда. Когда токсичность отношений достигла предела и стала невыносимой, я решительно покончил с этим гнойником. Сполна нахлебавшись человеческих помоев, без колебаний поставил на блатной массовке жирный крест. Со временем эти подранки сбились в стаю и ушли в глухую тень. Каждому из них был уготован фатальный удел.

Значительную прослойку подросткового племени составляла плеяда «нормальных». Это были послушные марионетки, которых невидимый кукловод с раннего детства умело дергал за воспитательные ниточки. К этой группе относились человеческие экземпляры с благополучным настоящим и успешным будущим. Социальная программа, генетически встроенная в этих homo sapiens, была надежна как швейцарский хронометр. Ее механизм работал уверенно и четко в течение всего жизненного цикла. Почти без сбоев. Движение этих особей осуществлялось по заранее прочерченному маршруту. Без малейших отклонений от накатанного пути.

Наш сегмент молодого поколения был несколько иного сорта. Выходцев из среднестатистических советских семей было подавляющее большинство. Однотипные середнячки находились примерно на одном уровне ценностей. Нас объединяли сходные интересы и увлечения. Мы жили по неписаным правилам своего круга. Старшие по возрасту были в авторитете и всегда вступались за младших. Поэтому к мнению старших обычно прислушивались. Если девушка начинала курить или пить, она теряла уважение. Встречаться с падшей девушкой означало потерять лицо среди друзей. Если парень при всех безосновательно назвал девушку шлюхой, то за это сильно наказывали. Уважали накачанные мускулы и силу. Наркоманов никто не любил. Жадных презирали. Друзей не сдавали ни при каких условиях – это считалось западло. Несмотря на то, что внешне мы все были причесаны под одну гребенку, человеческая мозаика состояла из разных камешков. Люди встречались всякие. В основном честные и добропорядочные. Но, как говорится, в семье не без урода. Некоторые из одиозных персонажей, не встречая взаимопонимания, очень скоро выпадали из общей структуры. Но, если внимательно приглядеться, то эти живые человеческие карикатуры были весьма занятны. С ними то и дело происходили курьезные случаи. Это было прикольно. Ведь не мудаки, а чудаки украшают мир. Жить они нам не мешали. Просто находились рядом в течение некоторого периода времени. Затем в результате естественного отбора отмежевывались и растворялись в потоке собственного существования.

Один хитрожопый шкет из нашей ватаги плотно «подсел на стакан». Раскидистая черная курчавая шевелюра и горящие угольки хитрющих глаз явно свидетельствовали о том, что в жилах полукровки текла цыганская кровь. Был грешок. В ранней юности его бестолковая маманя сошлась с молодым цыганом, первым красавчиком табора. Удалью бесшабашной да песнями слезоточивыми охмурил невинную девицу сынок цыганского барона. Однажды ночкой темною, безлунною взял, да и умыкнул влюбчивую молодуху из городской каменной избы к себе в кочевье. Увел молодую кобылицу из родного стойла, как настоящий конокрад. Вихрь безумной страсти охватил любовников и продолжался нескончаемо три дня и три ночи. Время для них остановилось. Но однажды ранним утром табор снялся со стоянки и отправился в неизвестную даль, чтобы снова кочевать по пыльным дорогам в поисках лучшей доли и пресловутого цыганского щастья. Вместе со скрипучими и расшатанными кибитками навсегда испарился и любострастный мачо. На память о себе он оставил очередной возлюбленной зреющий зачаток будущего плода их краткосрочной любви. От этой случайной связи на свет и народился кареглазый пацаненок с характерной внешностью и повадками своего необузданного папаши. Свободные деньжата у подростка не водились, а «эх, загулять!» порой, ну очень хотелось. Тогда, чтобы кайфануть на халяву, ушлый цыганенок придумал ловкий трюк. Он варганил дома нехитрую закуску, доставал из буфета дрогой хрустальный фужер и направлялся с этим джентльменским набором прямиком в общественный туалет. Архитектурные дополнения санитарного назначения были органической частью каждого торгового здания советской постройки. А еще эти уборные местная алкашня частенько использовала в качестве распивочных. А что? Тепло, светло, дежурный стакашок на подоконнике и корочка хлеба на занюх. Менты и мухи не кусают. Правда, пованивает маленько. Лужицы на полу. Но это терпимо. Это не главное. Мелочи жизни.

Предприимчивый ловкач немедленно уничтожал все пустые конкурентные емкости и огрызки былого закуса. Зачистив поляну, паренек запирался в одной из туалетных кабинок. Там, оседлав унитаз, он, как заправский охотник на токовище, терпеливо выпасал подходящую клиентуру. Как только снаружи доносились характерные голоса пьяндыжек и специфический звук откупориваемой бутылки, шельмец вываливался из кабинки и, улыбаясь во весь цыганский рот, с пафосом произносил дежурную фразу:

– ЗдорОво, мужики. А у меня тут как раз и закусочка. И стаканчик имеется. Хрусталевый. Будьте любезны, все для вас.

С этими словами сын цыганского племени задорно откидывал назад густую шевелюру и заковыристо притоптывал ногами, словно собирался сплясать «цыганочку».

Добросердечные выпивохи, не желая обижать веселого человека и, как того требовало элементарное приличие, накатывали и кудрявому пацанчику порцию спиртного. Немного – «на два пальца». Типа в знак благодарности за доброе дело. К вечеру юный комбинатор достигал желаемой кондиции. Без напряга и особых затрат. Утренний опохмел следующего дня, постепенно переходящий в туалетное коктейль-пати, проходил по тривиальному сценарию. Вскоре наш чавела чем-то серьезно захворал и умер. Скоропостижно. Жаль мальчонку. Шалопай, но безобидный. Прирожденный артист. Ему бы в цирке выступать. С готовым номером цыганского гипноза в общественном туалете. Даже репетировать не надо – аншлаг обеспечен. Спился с пути, дуралей…

Еще у нас в друзьях числился продавец мебели Василий. В уличном просторечии – Васек. Отсутствие глубоких умственных способностей, тяги к обучению, а также леность характера заставили парня бросить школу после окончания восьмого класса. Васек долго не раздумывал и пошел в ПТУ учиться на продавца. Отсюда за ним прочно закрепилась безобидная кликуха – «продажник». На удивление всем путягу Василий окончил с красным дипломом. И это несмотря на то, что по всем учебным дисциплинам его школьные оценки никогда не поднимались выше «трояка». Исключением был единственный полюбившийся ему предмет – физкультура. Там Васек был круглым отличником. На занятиях по физре равных ему не было. От рождения Васек немного косил одним глазом, но это не мешало его увлечению спортом. Высокий рост и крепкое телосложение явно выделяли статного подростка среди однокашников. Школьный физрук не раз отмечал успехи способного мальчика, предрекая ему великое спортивное будущее. Настоящей страстью Васька был баскетбол. Все свободное время паренек проводил на баскетбольной площадке с мячом в руках. Стены его комнаты были сплошь увешаны вырезками из спортивных журналов с изображениями мировых баскетбольных кумиров. Васек не пропускал ни одной теле или радио трансляции с баскетбольных матчей. В эти, святые для него, дни спортивных передач он даже прогуливал уроки в школе. Это было нешуточное увлечение. Дело жизни. Но, как часто случается, в нужный момент рядом не оказалось мудрого советчика, способного поддержать и направить в нужное русло неординарные качества талантливого мальчишки. Возможно, мировое баскетбольное сообщество лишилось еще одной яркой звезды на спортивном небосклоне. Досадно…

Учебно-производственную практику Василий проходил в местном универмаге в отделе продажи мебели. Рядом с домом, удобно. Поскольку опыта мебельных продаж у молодого практиканта не было вообще, его определили на склад магазина. В качестве грузчика. По доброте душевной возражать и спорить с руководством отдела Васек не стал. В любом случае практику надо отрабатывать. Физические нагрузки не повредят. Дело привычное. Здоровее будешь. Небольшой коллектив склада встретил новенького своеобычно. В обеденный перерыв один из грузчиков сгонял в магазин за вином. В подсобке на упаковочные картонные коробки выложили принесенную из дома скромную закуску. Бригадир с торжественной иронией провозгласил тост: «за студента!» и накатил каждому по стакану бормотухи. Опрокинули. Закусили. Физически сильный, но добродушный и податливый Васек не смог отказаться от угощения. Пить он не хотел, но ситуация обязывала. Так, через граненый стакан и традиционный плавленый сырок, Василий влился в дружный, накрепко спитый коллектив единомышленников. После окончания училища сообразительного и покладистого паренька приняли в отдел мебели на должность младшего продавца. Задержался здесь молодой специалист надолго. Это сладкое слово – халява. Помимо основной зарплаты торговая деятельность приносила Василию дополнительные бонусы. Это радовало и вдохновляло. Старшие товарищи поделились опытом и научили парня, как использовать служебное положение в личных целях. Технология такого «зарабатывания» была проста как табуретка. Оплаченный товар хранился в магазине ограниченное время. Чтобы вывезти приобретенную мебель, покупатель должен было оформить доставку товара в специальном отделе. С этим делом постоянно возникали проблемы: то машина сломалась, то грузчики запили, то приемщик заболел, то еще очередь не подошла. Да и сама доставка обходилась клиенту отнюдь недешево. При расчете поездки и погрузо-разгрузочных работ учитывались все факторы: отдаленность района, возможность подъезда к парадной, этажность, ширина лестничных пролетов, размеры дверей, расположение жилых комнат, ну и все такое прочее. В результате набегала довольно приличная сумма. Возникшую проблему тут же, не отходя от кассы, невозмутимо решал продавец. Спаситель ситуации, входя в положение озадаченного покупателя, «по доброте душевной» предлагал ему альтернативный вариант доставки. Причем без всякой нервотрепки и долгих ожиданий. Так, мол, так и так: за скромное вознаграждение грузчики нашего магазина в этот же день доставят мебелишку прямо вам в квартиру. Им такое не в первой – ребята имеют подобный опыт. По желанию хозяина еще и расставят все предметы гарнитура по своим местам. За небольшую дополнительную плату, разумеется. На круг все обойдется значительно дешевле и получится намного быстрее, чем официальная тягомотина. Деньги вперед – и наша бригада к вашим услугам. Рекомендую. Почесав озабоченную репу, клиент соглашался на предложение молоденького торгаша. А что: дешево и сердито. И люди не посторонние – магазинщики. И продавец такой участливый, улыбчивый, молодой. Всем выгодно. Спасибо. Получив согласие клиента, грузчики немедленно принимались за работу. Дело было нехитрое, но довольно трудоемкое. Особенно тяжко приходилось, когда квартира находилась на верхних этажах дома. Но работа есть работа. Денег много не бывает. Справлялись. Если число клиентов превышало физические возможности бригады, то в качестве дополнительной рабочей силы привлекали уличных мебельных подносил, постоянно торчавших у магазина в ожидании мелкой копеечной клиентуры. С поденщиками расплачивались натурой, обычно водкой или бормотухой. После каждой доставки и в конце рабочего дня всегда накрывали поляну с неизменной бутылкой спиртного. Для Василия частые рабочие застолья стали нормой. Алкоголь последовательно и целенаправленно превращал молодого спортивного паренька в своего пленника. О былом увлечении Васька напоминал только пылившийся на шкафу спущенный баскетбольный мяч – печальная весточка из физкультурного прошлого. Мы частенько пользовались добродушием и щедростью нашего товарища. Когда хотелось бухнуть, а финансы пели романсы, мы всегда направляли стопы в универмаг к нашему продажнику. Васек с полувзгляда угадывал наши скрытые желания и раскошеливался. Наверное, добряк в глубине души понимал, что деньги эти почти дармовые, а бог велел делиться. Получив от Васька спонсорскую помощь, кто-нибудь из нас мухой летел в лабаз за бормотухой, которую мы распивали прямо на рабочем месте, в подсобке магазина. С ростом «левых» денег редкие производственные побухивания участились и незаметно перетекли в постоянное злоупотребление спиртным.

улыбчивый и кроткий, он столько брал «на чай»,

что приобщился к водке, и спился невзначай…

Васек забухал. На полном серьезе. По-взрослому. Пил он уже постоянно: и до, и после, и во время работы, и в выходные дни. Лошадиные дозы алкоголя усугубляли врожденное косоглазие. Нажравшись, Васек был не в состоянии сконцентрировать и удерживать перед собой взгляд. Черные гвоздики зрачков его помутневших глаз разбегались в разные стороны как у мультяшного монстра. Такая легкая уродливость вводила собеседников в замешательство. Возникали неловкость и недопонимание. После затяжного запоя каждая ночь была тревожной. Каждое пробуждение мучительным. По утрам к нему стали приходить маленькие зеленые существа. Гадкие, отвратительные, они тучей кружили около Васька и злобно хихикали. Несчастный выпивоха был не в состоянии начать день без обязательного опохмела. Стакан вина – это была минимальная терапевтическая доза целебного снадобья. Ежедневный прием жидкой таблетки постепенно приводил его в чувство. Вскоре и это испытанное средство перестало действовать. Васек допился до того, что в состоянии абстиненции не мог удержать граненый стакан в судорожно трясущихся руках. Чтобы избавиться от жуткого тремора, бедняга крепко обхватывал бутылку обеими руками и, содрогаясь всем телом, нацеживал бормотуху в лежащую на полу собачью миску, специально приобретенную для этих случаев. Значительная часть содержимого бутылки проливалась мимо, но кое-что попадало в цель. Васек, словно голодный пес, вставал на четвереньки и, громко чавкая, жадно лакал целительное пойло. Когда алкоголь попадал в кровь, тревожная дрожь отпускала, и хоровод зеленых существ постепенно исчезал из поля зрения.

В один из поздних осенних дней мы, как обычно, топтались около магазина. Было сыро. Промозгло. Безденежно и скучно. Не сговариваясь, направились к нашему безотказному продажнику. Бухнуть, разумеется. На работе его не оказалось – выходной. Решили навестить нашего другана дома. Знали, что у него в закромах всегда был запас спиртного. Васек встретил нас широкой гостеприимной улыбкой. Было видно, что он искренне обрадовался нашему приходу. Раздевшись в прихожей, я зашел в ванную комнату, чтобы сполоснуть руки. На стене крохотного помещения ванной на змеевике сушильного полотенца висело странное сооружение из толстой гнутой проволоки. Это было непонятное витиеватое переплетение узелков, крючков и зацепок. Мне стало любопытно. Поинтересовался у Васька, что за железная хренотень висит у него на сушилке в ванной. Тот, слегка сконфузившись, пояснил, что это вовсе не «хренотень», а система для опохмела и экономичного расходования активного продукта. К тому же это его личное изобретение. Поначалу я не въехал в тему: «система? для чего?!». Васек понял, что словами объяснять бесполезно – невежда не понимает самой идеи, лежащей в основе данной конструкции. Чтобы до меня дошло, он решил продемонстрировать принцип действия продукта инженерной мысли непосредственно на месте. Мы вошли в ванную комнату. Васек выудил из бельевой корзины непочатую бутылку портвейна, откупорил ее и вставил в нишу проволочной паутины, изогнутой по форме и по размеру винной бутылки. Потом, слегка присев под змеевиком, вывернул свое длинное тело в каком-то нечеловеческом изгибе. Молодой, тренированный, не утративший гибкости позвоночник извернулся перевернутым вопросительным знаком так, что широко раскрытый рот парня оказался снизу, в аккурат под бутылочным горлышком. Скрючившись как земляной червь, Васек вслепую нащупал только ему знакомый спусковой крючок и осторожно за него потянул. Скрежетнув проволочными сочленениями, сооружение пришло в действие. Бутылка с вином накренилась, и ее содержимое полилось в широко распахнутый васин рот. Система выдавала напиток дозированно, не проливая мимо утробы ни единой капельки ценной влаги. Умная технология. Различной степенью приложения усилия к спусковому механизму можно было в каждый сеанс опохмела регулировать количество целебного напитка. Экономика должна быть экономной. Не так как прежде – капля в рот, остальное псу под хвост – на кухонный пол. Сделав таким образом пару больших глотков, Васек оторвался от автопоилки и выключил механизм. Удовлетворенный наглядным объяснением и полученной дозой алкоголя, он подмигнул мне косым глазом: «ну теперь понятно? уяснил?». Я согласно кивнул – гениально. Сам Кулибин обзавидовался бы полету технической фантазии нашего другана.

В красноармейцы Василия не взяли из-за врожденного косоглазия. Перед тем, как наградить призывника «белым билетом» военные долго спорили: может, его в стройбат? с виду парень крепкий, лопату в руках удержит… а для рытья окопов достаточно и одного глаза… а если война? и автомат в руках? вдруг не в того прицелится кривым-то глазом? Посовещавшись, комиссия выдала заключение – «не годен». Однозначно. Даже к нестроевой. К тому же во время медосмотра у парня обнаружилась серьезная патология в печени. Допился баскетболист мебельный. Так что гуляй Вася, тебе повезло.

Отслужив положенный срок, все члены нашей уличной группировки без потерь вернулись домой. Свиделись, отметили встречу и по старой привычке – в магазин к Ваську за добавкой. Но там нашего доброго спонсора не оказалось. Продавец, хорошо знавший Василия, рассказал, что однажды его коллега перебрал лишнего и чуть не откинул ласты прямо на рабочем месте. Василия немедленно увезли в больницу, сразу в реанимацию. Еле откачали. После смертельной дозы спиртного он долго и тяжело лечился от алкогольной зависимости в специальной клинике. После выписки подшился. Добровольно. Вернулся на работу другим человеком. Окончательно протрезвел, посерьезнел и пошел на повышение. Говорят, дослужился до старшего продавца и трудится в каком-то крупном магазине. Где он сейчас? Кто его знает. Семья переехала в другой район.

Мы не стали напрягать словоохотливого паренька расспросами и, поблагодарив, навсегда покинули иссякший источник халявной выпивки.

Богата земля русская даровитыми людьми с редкими талантами. Счастлив тот, кто не угодил в ловушку Бахуса и не спился в нищете, позаброшенный и позабытый навсегда. Интересно, сохранилась ли еще та уникальная система опохмела, изобретенная умельцем в дни бесконечных запоев и тяжелых абстиненций? Скорее всего, новые жильцы просто выкинули ржавую проволоку на помойку за ненадобностью. А ведь ручная работа. Единственный авторский экземпляр. Его бы выставить в музее русской водки, как уникальный экспонат народного творчества и прославить имя изобретателя. Ибо пьянство временно, алкоголизм вечен. Ваше здоровье!