Читать книгу Свободное радио Альбемута - Филип К. Дик - Страница 8

Воображаемое присутствие ВАЛИСа – которого Николас выдумал, стремясь заполнить пустоту, – заставило моего друга переродиться. Даже приди он к психиатру, ничего бы не изменилось. Психиатр обратил бы внимание на источник голоса, а не на его мотивы или результаты воздействия. Да что говорить, тот психиатр наверняка до сих пор живет в Беркли. Никакие неосязаемые контакты, никакие призрачные голоса, обещающие счастливую жизнь, его не тревожат. Блажен сон глупца!

– Хорошо, Ник, – промолвил я, – ты победил.

– Что? – Он растерянно взглянул на меня. – А, понимаю. Да, похоже. Фил, как я мог так долго торчать в Беркли? Почему понадобился голос – чужой голос, не мой, – чтобы вести меня по жизни?

– М-мм… – пробормотал я.

– Самое невероятное не то, что я услышал голос ВАЛИСа, послушался его и переехал сюда, а то, что без него, или без них, я никогда и не подумал бы о подобном шаге! Знаешь, Фил, мысль покинуть Беркли, бросить работу у Герба Джекмэна мне даже в голову не приходила!

– Да, это невероятно, – согласился я.

Он был прав. Вот вам Homo обыкновенный: крутится себе по орбите, как мертвый камень вокруг мертвого солнца, без цели и без смысла, глухой, слепой и холодный. Нечто безжизненное, навеки отрезанное от новых мыслей.

– Кто бы они ни были, – продолжал Николас, – я должен доверять им. У меня нет иного выбора. Я все равно сделаю все, что они захотят.

– Думаю, ты поймешь, когда включится программа, – сказал я. Если – отрезвляющая мысль – он вообще запрограммирован.

– Думаешь, пойму? Я буду слишком занят.

Это меня напугало: вот он молнией приходит в движение, будто взрывается, и ничто не в силах его остановить.

– Они… – начал было Николас.

– Пожалуйста, не называй их «они», – попросил я. – Это действует мне на нервы. Было бы гораздо лучше, если бы ты говорил «он».

– Я говорю «они», – объяснил Николас, – потому что видел их несколько. Женщину, мужчину. По меньшей мере двух.

– Как они выглядели?

Николас помолчал.

– Ты понимаешь, разумеется, что это было во сне. Там все искажено. Наше сознание возводит барьеры.

– Для самозащиты, – кивнул я.

– У них по три глаза: два обычных, а третий не со зрачком, а с линзой. Прямо посреди лба. Этот третий глаз видит все. Его можно включать и выключать, и когда он выключен, то совершенно пропадает. Становится невидим. Тогда, – Николас судорожно вздохнул, – они ничем от нас не отличаются. Ничем.

– Боже милосердный…

– Да, – мужественно произнес Николас.

– Они способны говорить?

– Они были немы. И глухи. В таких сферических камерах, вроде батискафа, оплетенных проводами – всякое там электронное оборудование, чтобы они могли общаться с нами, чтобы их мысли превращались в слова, которые мы слышим и понимаем, и чтобы они могли понимать нас. Это им дается с трудом, с большим напряжением.

– Не уверен, что я хочу знать.

– Черт побери, да ты же об этом все время пишешь! Я наконец прочитал кое-какие твои…

– Я пишу фантастику. Вымысел.

– У них увеличенные черепные коробки, – сказал Николас.

– Что? – переспросил я. Я не поспевал за ним. Все это было для меня чересчур.

– А как иначе поместился бы третий глаз? Массивный удлиненный череп – как у египетского фараона Эхнатона. И у двух его дочерей. А у его жены череп был самый обычный.

Я распахнул дверь и вернулся в гостиную, где сидела Рэйчел.

– Он свихнулся, – пробормотала она, не отрываясь от книги.

– Точно, – сказал я. – Совсем спятил. Вот только не хотел бы я здесь оказаться, когда сработает его программа.

Рэйчел, промолчав, перевернула страницу.

Выйдя вслед за мной из спальни, Николас приблизился к нам, протягивая в руке клочок бумаги.

– Вот этот знак они показывали мне несколько раз – две пересекающиеся дуги. Гляди. Немного похоже на знак рыбы у ранних христиан. Интересно, что если одна дуга…

Откуда-то из загадочного изображения в лицо Николаса ударил багровый луч света. Он закрыл глаза, скривился от неожиданности и боли, выронил листок бумаги и быстро приложил руку ко лбу.

– У меня вдруг страшно разболелась голова…

– Вы видели этот странный луч света? – воскликнул я.

Рэйчел отложила книгу и встала.

Николас отвел руку, открыл глаза и поморгал.

– Я ослеп, – хрипло произнес он.

Наступила тишина. Все мы стояли молча, не шевелясь.

– Нет, никакого луча я не видел, – наконец проговорил Николас. – А теперь вижу розовые пятна… Кое-что становится понятным.

К нему подошла Рэйчел, мягко взяла его за плечо.

– Ты лучше присядь.

Странным, почти механическим голосом Николас нараспев произнес:

– Рэйчел, у Джонни есть врожденный дефект.

– Доктор сказал, что он совершенно…

– У него паховая ущемленная грыжа в мошоночном мешочке. Требуется срочное хирургическое вмешательство. Немедленно позвони доктору Эвенстону. Скажи, что ты везешь Джонни в приемный покой больницы святого Иуды в Фуллертоне. Вели ему ждать там.

– Прямо сейчас, ночью? – ошеломленно пролепетала Рэйчел.

– Джонни грозит смерть. – И, закрыв глаза, Николас повторил свое сообщение, слово в слово, с той же интонацией.

Глядя на него, я испытывал странное чувство: как будто, несмотря на то что его глаза закрыты, Николас видит произносимые слова, читает их словно по шпаргалке.

Я поехал вместе с ними в больницу. Машину вела Рэйчел; Николас из-за продолжающихся перебоев со зрением сидел рядом, держа на руках малыша.

Их лечащий врач, доктор Эванстон, явно раздраженный, ждал в приемном покое. Сперва он заявил, что несколько раз внимательнейшим образом осматривал Джонни на предмет возможной грыжи и ничего не обнаружил; потом взял ребенка и куда-то с ним исчез. Шло время. Когда наконец доктор Эванстон вернулся, он неохотно признал, что при обследовании ребенка действительно обнаружена паховая грыжа и в связи с возможностью ущемления требуется срочная операция.

На обратном пути в Пласенсию я спросил:

– Кто эти люди, эти голоса?

– Друзья, – коротко ответил Николас.

– Они явно пекутся о твоем благополучии. И благополучии твоего ребенка. Причем обладают большой силой!

– Они не исцелили Джонни, а просто передали мне информацию, – сказал Николас. – Если…

– Именно исцелили, – подчеркнул я и развил свой тезис. Доставить ребенка к врачу и обратить его внимание на врожденный дефект – что это, как не исцеление? Зачем прибегать к сверхъестественным силам, когда под рукой обычные средства? Я припомнил, что сказал Будда, увидев, как некий предполагаемый святой идет по воде: «За грош я мог бы переправиться на пароме». Даже для Будды практичнее было бы пересечь реку нормальным способом.

Николас не понял моей мысли; он, казалось, до сих пор не пришел в себя: все потирал лоб и глаза, а Рэйчел вела машину.

– Информация была передана разом, так сказать одним залпом, в компьютерной науке это называется аналоговый метод, в отличие от цифрового, – промолвил он.

– Ты уверен, что они друзья? – резко спросила Рэйчел.

– Любой, кто спасет жизнь моего мальчика, мне друг, – ответил Николас.

– Если они способны передать столь исчерпывающую и точную информацию прямо тебе в голову одной вспышкой света, – заметил я, – то тем более могли дать тебе знать, кто они такие, откуда и чего хотят. А раз ты сомневаешься, значит, эти сведения умышленно утаивают.

– Если бы я знал, – ответил Николас, – я мог бы рассказать. Они не желают…

– А почему? – перебил я.

– Это противоречит их целям, – произнес Николас, подумав. – Они выступают против… – Его голос затих.

– Оказывается, ты многого мне не говорил, – сказал я.

– Все записано там, на страницах книги. – Николас помолчал, затем продолжил: – Им приходится действовать очень осторожно. Иначе все провалится. – Он не стал пояснять. Очевидно, и не знал-то больше ничего. То, чем он располагал, состояло скорее всего из догадок, появившихся за долгие месяцы размышлений.

Во мне давно уже назрела целая речь. Теперь я дал себе волю:

– Существует вероятность – правда, надо отметить, очень небольшая, – что ты имеешь дело с явлениями религиозного характера, непосредственно общаешься со Святым Духом, проявлением самого Господа Бога. Мы все из Беркли, там выросли и невольно ограничены мирскими взглядами университетского городка; мы не расположены к теологическому восприятию мира. Но исцеление, насколько мне известно, типичное чудо Святого Духа… Слышал какие-нибудь незнакомые языки? – спросил я Николаса. – У себя в голове?

Он замялся и наконец кивнул.

– В снах.

– Глассолалия?

– Древнегреческий. Проснувшись, я как-то записал несколько слов – в таком виде, как запомнил. У Рэйчел был годичный курс древнегреческого; мы проверили по словарю и убедились. В книге Деяний Апостолов, в Библии, другие народы понимали слова апостолов – в Пентекосте, когда на них впервые снизошел Дух. Глассолалия – не бессмысленная белиберда, а незнакомые иностранные языки. Святой Дух вкладывает их тебе в голову, чтобы ты мог нести слово Божье по всему миру. Я сам думал, что это белиберда, пока не занялся исследованиями.

– Ты читал Библию? – спросил я. – Ну, в своих исследованиях?

– Новый Завет и Книги Пророков.

– Ник никогда не знал греческого, он был уверен, что это ненастоящие слова, – вставила Рэйчел.

Жесткие язвительные нотки исчезли из ее голоса; беспокойство, страх за Джонни сделали свое дело.

– Когда Ник осторожно поведал о снах на греческом некоторым знакомым, интересующимся оккультным, они заявили: «Предыдущая жизнь. Ты – перевоплощение древнего грека». Но, по-моему, это не так.

– А что же это, по-твоему? – спросил я.

– Не знаю. Именно греческие слова заставили меня впервые серьезно отнестись к этой истории. А сегодня вот диагностирование Джонни. К тому же я сама видела коснувшийся его розово-багряный луч света… Честно, Фил, просто ума не приложу. Похоже, Ник воспринимает некие проявления могущественных сверхъестественных существ – смутные, искаженные образы, совершенно недостаточно для того, чтобы можно было строить версии. Похоже, они из глубокого прошлого. На это указывает язык двухтысячелетней давности.

Внезапно хриплым голосом заговорил Николас:

– Во мне кто-то пробуждается – спустя две тысячи лет или около того. Еще не пробудился, нет, но его время близится. Ему обещали это… давно, когда он был живым, как мы.

– Это человек? – поинтересовался я.

– Да, безусловно. – Николас кивнул. – Вернее, был человеком. Программа, которую в меня заложили, – пробудить его. Эта личность для них очень важна. Я не знаю почему. Я не знаю, кто он такой. Я не знаю, что он будет делать. – Николас замолчал, а потом произнес тихо, будто обращаясь к самому себе: – Я не знаю, что случится со мной, когда это произойдет. Может, у них вообще нет на меня планов.

– Не кажется ли тебе, что ты гадаешь на кофейной гуще? – спросил я. – У тебя ведь нет достоверных данных?

– Нет, – признал Николас.

– Давно у тебя появилось это предположение?

– Не знаю. Я их записываю.

– В порядке убывания вероятности?

– В том порядке, в каком они ко мне приходили.

– И каждое, – подхватил я, – в то время казалось тебе правильным.

– Одно из них наверняка правильное, – произнес Николас. – В конце концов я пойму. Я обязан понять.

– Ты и в могилу можешь сойти в полном неведении, – сказала Рэйчел.

– Рано или поздно я пойму, – упрямо пробормотал Николас.

Или нет, подумал я; возможно, Рэйчел права. Николас будет вечно бродить в потемках, кипа записей разбухнет от новых теорий, каждая – все более мрачная, смелая, дерзкая. А потом личность, которая сейчас ворочается внутри моего друга, войдет в силу, возьмет все в свои руки и закончит записи за него. Николас сколько угодно может писать: «Я думаю… полагаю, что… уверен… наверняка…» А потом древний человек пробудится к жизни и запишет последнюю строку: «Он был прав. Так и есть – это я».

– Во всей этой истории меня постоянно волновало одно, – сказала Рэйчел. – Как он поведет себя по отношению ко мне и Джонни, если его сумеют пробудить? По-моему, сегодняшние события показали, что он будет заботиться о Джонни.

– А возможностей у него больше, чем у меня, – добавил Николас.

– И ты не станешь сопротивляться? – возмутился я. – Будешь пассивно ждать, пока он тебя одолеет?

– Я жду этого с нетерпением, – сказал Николас.

– У вас тут поблизости сдается квартира? – спросил я Рэйчел. В конце концов, почему бы писателю не пожить там, где ему вздумается? Разве он привязан к одному месту?

– Думаешь, твое присутствие ему поможет? – чуть улыбнулась Рэйчел.

– Ну что-то вроде этого, – ответил я.