Читать книгу Исповедь недоумка - Филип Киндред Дик - Страница 8

Весной 1958 года мой старший брат Джек, живший в калифорнийской Севилье, украл из супермаркета банку с «муравьями в шоколаде». Он был пойман бдительным управляющим и передан в руки полиции. В ту пору ему исполнилось тридцать три года. Мы с мужем хотели убедиться, что с ним обойдутся по-хорошему, и поэтому помчались к нему из Марин-Каунти.

В конце концов полиция отпустила его. Владелец магазина не пожелал выдвигать обвинений, однако Джека заставили подписать признание о краже. Им просто нужно было отучить его от мелкого воровства, и если бы брата повторно поймали на хищении сладостей, то из-за этого признания он тут же угодил бы в тюрьму. Хитрость торгашей. Слабоумному парню намекнули на свободу, и он все подписал. Его отпустили. А он своими куриными мозгами только о том и мечтал. Расчет барыг оказался верным: Джек не смел и смотреть на этот магазин. Его так напугали, что он даже перестал ломать пустые ящики на свалке грузового дока.

К тому времени мой брат уже несколько месяцев снимал комнату на Ойл-стрит около Тайлера, в цветном районе Севильи, хотя следует признать, что эта часть города была одной из самых интересных. Там располагались маленькие магазинчики по двадцать штук на квартал, с лотками, занимавшими полтротуара. В них продавали пружины для матрацев, железные трубы с гальваническим покрытием и охотничьи ножи. В юности мы воображали, что каждый магазин был фасадом какого-то храма или тайного сообщества. Несмотря на щадящую плату за аренду комнаты и вполне приличный заработок в его отвратительной бандитской мастерской, Джек тратил кучу денег на одежду и поездки с друзьями, поэтому ему постоянно приходилось жить в подобных местах.

Мы припарковались на стоянке, где брали по двадцать пять центов за час, и, петляя среди желтых автобусов, пошли пешком к многоэтажному дому с меблированными комнатами. Попав в этот район, Чарли начал заметно нервничать. Он все время смотрел под ноги, чтобы не наступить на какую-нибудь гадость. Явный психоз, поскольку на работе он то и дело подставлял свой зад под огонь сварочных аппаратов, под грязь, солидол и металлические стружки. Тротуар был покрыт плевками, обертками от жвачек, использованными презервативами и лужицами собачей мочи, поэтому с лица Чарли не сходила гримаса мрачного протестантского осуждения.

– Не забудь помыть руки после того, как мы выберемся отсюда, – пошутила я.

– А я не подхвачу сифилис, если случайно прикоснусь к фонарному столбу или почтовому ящику? – спросил меня Чарли.

– Ты можешь, судя по количеству извилин твоего мозга.

Поднявшись наверх и пройдя по темному сырому коридору, мы постучали в дверь Джека. Я была здесь второй раз, но без труда сориентировалась по огромному пятну на потолке, возникшему, скорее всего, из-за вечно протекавшего туалета.

– Неужели он так любит сладости? – спросил меня Чарли. – Или парень выразил протест по поводу продажи муравьев в супермаркетах?

– Ты же знаешь, он всегда любил животных, – ответила я.

Из-за двери послышалось поскрипывание. Похоже, Джек валялся в постели. И это в час тридцать дня! В комнате снова воцарилась тишина. Он явно не собирался открывать нам дверь.

Пригнувшись к скважине, я сказала:

– Это Фэй.

Через полминуты раздался щелчок замка. Мы вошли в его комнату.

Здесь был идеальный порядок, как, впрочем, и должно было быть там, где жил Джек. Все блистало чистотой.

Каждый предмет находился там, где ему, по мнению брата, следует быть. Ряды косметических и парфюмерных пробников на столе; на окне уже открытые и выдохшиеся флаконы. Он собирал любые мелочи. Особенно фольгу и бечевки. Матрац был перевернут для проветривания. Сев на скомканное одеяло и простыни, Джек сложил руки на коленях и выжидающе посмотрел на нас.

Из-за нехватки денег он снова носил одежду, в которой ходил еще в юности. Эти коричневые вельветовые брюки мать купила ему в начале сороковых. Голубая хлопчатобумажная рубашка казалась почти белой от многочисленных стирок. Воротник протерся до ниток; пуговицы растерялись, и он заменил их скрепками.

– Ах ты, бедный дурачок, – сказала я.

Пройдя по комнате, Чарли спросил:

– Зачем ты собираешь этот хлам?

Он указал на груду маленьких обточенных водой камней, разложенных на туалетном столике.

– Это образцы породы, – ответил Джек. – В них может содержаться радиоактивная руда.

Его слова означали, что после работы он по-прежнему совершал дальние прогулки за город. Я знала, что в его шкафу под кучей свитеров, упавших с вешалок, лежала картонная коробка, аккуратно перевязанная шнуром и подписанная корявыми инициалами Джека. В ней хранились изношенные армейские ботинки. Примерно каждый месяц мой брат, как какой-то бойскаут, надевал эти старомодные ботинки с высоким верхом и крючками на кантах, надевал и уходил куда-то за город.

Для меня это было серьезнее, чем кража. Я убрала стопку журналов с кресла и присела, решив поговорить с ним начистоту. Чарли, естественно, остался стоять, всем видом демонстрируя, что он хочет уйти. Он нервничал в присутствии Джека. Они почти не знали друг друга, и поскольку мой брат не обращал на него внимания, Чарли казалось, что Джек в любую минуту может учинить какую-нибудь пакость. После первой встречи с ним мой муж беспардонно заявил (ведь Чарли никогда не промолчит), что Джек самый чокнутый парень из всех шизанутых людей, которых он видел в своей жизни. Когда я спросила его, почему он так думает, Чарли ответил, что мой брат не должен так поступать. А раз он так поступает, то, значит, ему нравится выглядеть придурком. Это суждение показалось мне абсолютно бессмысленным, но у Чарли всегда свое мнение.

Длительные прогулки Джека за город начались еще в школе в тридцатые годы перед Второй мировой войной. Мы жили на улице Гарибальди. Во время гражданской войны в Испании люди стали испытывать неприязнь к итальянцам, и название нашей улицы изменили. Она превратилась в Сервантес-авеню. Джек решил, что все улицы будут переименовываться, и около месяца буквально бредил, подбирая новые названия, естественно, в честь древних писателей и поэтов. Когда до него дошло, что никаких изменений не будет, он ужасно расстроился. Это каким-то образом окунуло его в реальный мир, и мы даже начали надеяться на улучшение. Но он не воспринимал войну как реальное событие и не представлял себе жизнь, в которой существовали бомбежки и расстрелы. Он никогда не отличал прочитанное в книгах от фактических переживаний. Его критерием оценки была яркость впечатлений. И поэтому омерзительные истории в воскресных приложениях о затерянных континентах и богинях джунглей казались ему более правдивыми, чем хроника повседневных газет.

– Ты все еще работаешь? – спросил Чарли.

– Конечно, он работает, – ответила я.

– Нет, – вдруг сказал мой брат. – Мне пришлось на время отказаться от моих обязанностей в мастерской.

– Почему?

– Я занят, – ответил Джек.

– Чем?

Он указал на кучу раскрытых блокнотов с исписанными страницами. Одно время Джек проводил все выходные дни, строча письма в различные газеты. Он писал их сотнями. Похоже, брат снова увлекся очередным причудливым проектом и решил ознакомить редакции с плодами своих размышлений – с какой-нибудь схемой по орошению пустыни Сахары.

Взяв наугад один из блокнотов, Чарли небрежно пролистал его, бросил на стол и с усмешкой сказал:

– Это дневник.

– Нет, – поднимаясь с кровати, ответил Джек. На его скуластом лице появилось надменное выражение – нелепая пародия на высокомерие профессионала, который с презрением смотрит на двух дилетантов.

– Это научный отчет о проверенных фактах, – холодным тоном констатировал он.

– На что ты живешь? – спросила я.

На самом деле мне не нужно было объяснять, на что он жил. Джек снова зависел от денежных переводов из дома от наших родителей, которые на закате жизни с трудом поддерживали свое существование и едва сводили концы с концами.

– Ты зря волнуешься, – ответил Джек. – Я ни в чем не нуждаюсь.

Он только так говорил. На самом деле, получив перевод от родителей, брат тратил деньги на броскую одежду, терял банкноты, отдавал их взаймы или инвестировал в какие-то безумные проекты, описанные в дешевых журналах: в выращивание гигантских мухоморов или создание бесплатной мази от кожных болезней. По крайней мере, его работа в полубандитской мастерской позволяла ему содержать себя и оплачивать аренду комнаты.

– Сколько у тебя осталось денег? – требовательно спросила я.

– Сейчас посмотрю.

Джек выдвинул ящик стола и достал коробку из-под сигар. Он снова сел на смятые простыни, положил коробку на колено и осторожно открыл ее. Его «копилка» оказалось почти пустой. В ней лежали только несколько пенни и три никелевые монеты.

– Может, тебе стоит подыскать другую работу? – спросила я.

– Наверное, да, – ответил он.

В прошлом Джек не раз устраивался чернорабочим в магазине бытовой техники – он помогал доставлять посудомоечные машины; в гастрономе трудился на разгрузке и фасовке овощей; в аптеке мыл полы и туалет; а однажды был даже каптером на военно-воздушной базе в Аламеде и выдавал механикам ветошь. Летом он время от времени нанимался на уборку фруктов и вместе с другими сборщиками колесил по стране на открытом грузовике. Это была его любимая работа, потому что он мог объедаться фруктами до хронической диареи. Осенью Джек неизменно нанимался на консервный завод Хайнца близ Сан-Хосе. Там он заполнял жестянки маринованными грушами.

– Знаешь, кто ты? – спросила я. – Ты самый чокнутый придурок на всем земном шаре. Я ни разу в жизни не встречала человека с такой кучей дерьма в голове. Как ты вообще жив до сих пор? И какого черта ты родился в моей семье? Ты всегда был чужим для нас! Всегда!

– Полегче, Фэй, – сказал Чарли.

– Это правда, – возразила я. – Бог мой! Наверное, он думает, что мы живем на дне океана и сейчас находимся во дворце древних атлантов.

Я повернулась к Джеку и спросила:

– Какой сейчас год? Зачем ты украл этих «муравьев в шоколаде»? Скажи мне, зачем?

Схватив брата за плечи, я начала трясти его, как делала в юности, точнее, в детстве, когда впервые услышала болтовню о той чепухе, которой забита голова Джека. В тот миг, в приступе гнева и страха, я поняла, что извилины его мозга искривлены в другую сторону: при столкновении фактов и вымысла он всегда выбирает второе, а разуму предпочитает глупость. Джек видел разницу между ними, но верил только в чушь. Он заглатывал ее и подвергал систематизации, подобно какому-то книжному червю, который в Средние века заучивал абсурдное строение Вселенной от святого Томаса Аквинского. Естественно, эта хлипкая и ложная система в конце концов разрушалась, но ее малая часть сохранилась в похожем на топь интеллекте в мозгу моего брата.

– Мне хотелось провести эксперимент, – ответил Джек.

– Какой эксперимент? – спросила я.

– Науке известны случаи, когда жабы, пролежавшие в иле веками, выходили из спячки живыми…

Я мгновенно поняла, как его ум воспринял этот факт – что «муравьи в шоколаде» являются забальзамированными насекомыми и что их можно вернуть обратно к жизни.

Повернувшись к Чарли, я тихо сказала:

– Пошли отсюда.

Когда мы вышли из комнаты в коридор, меня буквально трясло. Я больше не могла общаться с братом. Чарли тяжело вздохнул и мрачно произнес:

– Он не в силах заботиться о себе.

– Да уж конечно!

Мне отчаянно хотелось найти место, где я могла бы выпить. Казалось, еще немного, и я сойду с ума. Какого черта мы уехали из Марин-Каунти? Я месяцами не видела Джека и с радостью не встречалась бы с ним еще много лет.

– Послушай, Фэй, – сказал Чарли. – Он твой брат. Твоя плоть и кровь. Ты не должна бросать его.

– У меня нет перед ним никаких обязательств!

– Его нужно увезти в сельскую местность. На свежий воздух. Туда, где он мог бы находиться рядом с животными.

Чарли уже несколько раз заводил разговор на эту тему. Он хотел забрать моего брата в Петалуму и пристроить его дояром на одну из больших молочных ферм. Джеку пришлось бы открывать деревянную дверь, подходить к корове, прижимать присоски к соскам, включать насос, выключать его через некоторое время, освобождать животное от присосок и переходить к следующему стойлу. Снова и снова. Ни о какой творческой работе речи не было. Но брат бы справился. Ему платили бы полтора доллара за час. Кроме того, рабочих на ферме обеспечивали едой и спальным местом. А почему бы и нет? Он был бы рядом с животными, большими грязными коровами, гадящими, мычащими и жующими.

– Увози. Я не против.

Мы знали нескольких фермеров и без труда могли бы пристроить брата в качестве дояра.

– Пусть он едет вместе с нами, – сказал Чарли.

Перед тем как увезти Джека в Марин-Каунти, нам пришлось собрать все его барахло: коллекции «фактов», камней и вырезок из журналов; шутовскую одежду, свитера и брюки с блестками, которые он надевал по выходным дням, чтобы произвести впечатление на панков в Рено… Мы сложили эти «ценности» в картонные коробки и загрузили их в багажник «Бьюика». После того как Чарли справился с этой работой, я сидела в машине и читала, а Джек ушел на час, чтобы попрощаться со своими друзьями, в комнате остались только рекламные образцы парфюмерных и косметических товаров, которые мы наотрез отказались брать с собой.

«Как все это похоже на его комнату в дни юности», – подумала я. Во время войны, когда Джека призвали на службу, мы вошли в его берлогу и уничтожили собранный хлам. Естественно, когда через несколько месяцев брат вернулся домой (ему дали медицинское освобождение из-за аллергии и приступов астмы), он ужасно расстроился и после нескольких припадков впал в долгую депрессию. Он был привязан к тем вещам. Чуть позже, едва поправив здоровье, Джек уехал в другой город, снял комнату и вместо каких-то разумных увлечений начал все заново.

Мы усадили Джека на заднее сиденье среди его коробок. Когда Чарли выехал на трассу, ведущую на север, я стала гадать, во что превратится наш дом после того, как в нем поселится (пусть даже на несколько дней) мой чокнутый брат. В конце концов мы выделили ему кладовку. Дети давно уже превратили ее в кладбище для сломанных игрушек. Он просто не мог испортить там что-то. И действительно, ущерб оказался небольшим! Джек разрисовал все стены цветными мелками, измазал глиной занавески и диванные подушки, разлил краску на бетонном полу патио, спрятал в шейкере носки и забыл о них на месяц, дважды высморкался в суп, упал, когда нес в гараж большую вазу, и, открывая банку с сардинами, едва не выковырял себе полглаза. Он напоминал мне детеныша какого-то грязного животного, лишенного инстинктов и разума, небольшую зверушку, которая гадила под себя при первой же возможности. Я не прощала этого даже детям, хотя понимала, что в юном возрасте они все поступают подобным образом.

Мы с Чарли занимали переднюю часть дома, а дети заднюю. Дюйм за дюймом они превращали свою половину в подобие свалки. Время от времени мы с миссис Мендини врывались туда, наводили тотальный порядок, сжигали все лишнее в печи для мусора, и процесс захламления начинался заново. Появление Джека ничего не изменило. Он просто увеличил степень хаоса, добавив свое дерьмо к тому, что уже существовало.

Конечно, мой брат физически был взрослым мужчиной, и меня беспокоило, как он будет вести себя с девочками. Сама я годами боялась его и никогда не знала, что он скажет или сделает через минуту. Его безумные идеи могли вылиться во что угодно. Возможно, он воспринимал фонарные столбы как представителей законной власти, а полицейских как емкости для виски и вина. В детстве он верил, что головы людей могли отваливаться от тел. Джек сам рассказывал нам об этом. И я знала, что он считал своего учителя геометрии большим петухом, одетым в костюм. Эту идею он подцепил, посмотрев старый фильм с Чарли Чаплином. Конечно, тот учитель действительно напоминал петуха, особенно когда он прохаживался перед доской на уроках.

Но, допустим, Джек поддался бы безумию и съел соседскую овцу. В сельской местности убийство чужих животных считалось серьезным преступлением. Во всяком случае, хищников или собак, нападавших на овец, всегда расстреливали без промедления. И даже если ломать шеи соседским ягнятам начинал фермерский парень, его убивали… Хотя никто не мог понять, почему это случалось так часто – наверное, какой-то сельский аналог случаев, когда городской подросток бьет витрины или прокалывает шины ножом. Вандализм в наших краях, как правило, карался смертью, потому что фермеры измеряли свою собственность не деньгами, а выводком гусей и кур, стадами коз, коров и овец. Справа от нас жили Ленднерсы, старая пара, разводившая коз. Они часто резали своих животных и питались их мясом, готовя то козье жаркое, то суп. Однако другие фермеры заботились о породистых овцах и коровах лучше, чем о собственных жизнях. Они травили крыс, стреляли лис, енотов и чужих собак, посягавших на их территорию. Я даже видела во сне кошмар, в котором Джека пристрелили темной ночью, когда он проползал под колючей проволочной изгородью, сжимая в зубах баранью ляжку.

Одним словом, вернувшись в Дрейкз-Лендинг, я мучилась тревожными фантазиями по поводу Джека, хотя следует признать, что мой брат вел себя вполне уравновешенно. В любом случае убийства животных были обычным аспектом сельской жизни. Мне не раз доводилось сидеть в гостиной, слушать пластинки с музыкой Баха и наблюдать через стеклянную стену, как на ранчо с другой стороны поля старый фермер, в ботинках, шляпе и в испачканных навозом джинсах, убивал топором бродячую собаку, которая нюхала угол его курятника. В такой ситуации вам остается лишь слушать Баха и пытаться читать «Одержимых любовью». Да мы и сами резали гусей, когда наступало время пускать их на мясо, а наша колли ежедневно убивала сусликов и белок. По крайней мере раз в неделю мы находили у передней двери обглоданную голову оленя, принесенную собакой из мусорной кучи какого-то соседа.

Конечно, не просто было терпеть такую ослиную задницу, как Джек. Он постоянно крутился под ногами. Чарли почти не замечал его: мой муж проводил все дни на заводе, по вечерам работал в студии над чертежами, а по выходным трудился во дворе, возясь с бензопилой или мини-трактором. Наблюдая за братом, слонявшимся вокруг дома, я начала осознавать, насколько мы, сельские жители, замкнуты в тесном пространстве. Вам некуда уехать и некого навестить: вы просто весь день сидите дома, читаете, суетитесь по хозяйству или заботитесь о детях. Когда и куда я выезжала из дома? По вторникам и четвергам у меня курсы по лепке в Сан-Рафаэле. Вечерами по средам я веду в «Синичке» занятия, где учу старшеклассниц печь хлеб и вязать плетеные циновки. Каждый понедельник утром езжу в Сан-Франциско к доктору Эндрюсу, моему психоаналитику. По пятницам у меня запланированы поездки в Петалуму – там в «Пьюрити-маркет» я покупаю продукты.

Каждый вторник по вечерам курсы современных танцев. Вот и все, если не считать поездок на пляж по выходным дням и редких ужинов с Файнбергами и другими соседями. Самым захватывающим событием за все эти годы был случай, когда на дороге в Петалуму автомобиль Элис Хатфилд врезался в тюк сена, упавший с грузовика. В аварии пострадали трое ее детей. И еще где-то через пару лет лесорубы в Олеме избили четверых подростков. Вот, пожалуй, и все. Это вам не город, а провинциальная глушь. Там, где мы жили, людям жутко везло, если им удавалось купить ежедневные «Новости Сан-Франциско». Здесь газеты не доставляются на дом. Вам нужно ехать в «Мэйфер-маркет» и покупать их с прилавка.

Но я лучше вернусь к рассказу о Джеке. Когда мы проезжали через Сан-Франциско, он оживился и начал высказываться о зданиях и транспорте. Большой город оказал на него нездоровое воздействие. Заметив ряд крохотных магазинов вдоль Мишен, он попросил остановиться, но Чарли сделал вид, что не расслышал, и мы выехали из района Южного рынка в кварталы Ван-Несс. Мой муж глазел на витрины автосалонов с выставленными импортными жестянками. Джек скучал и ковырял в носу. Когда мы выбрались на мост «Золотые Ворота», никто из них даже слова не сказал о прекрасном виде на город, залив и Марин Хиллс. Эти парни не понимали эстетики. Чарли оценивал все с финансовой точки зрения, а Джек… Бог его знает, с какой… Он признавал лишь что-то необычное, как дождь из лягушек и тому подобные чудеса. А этот потрясающий вид был для них пустой тратой времени. Но я любовалась им до самого конца, пока мы не выехали за холмы и не помчались мимо унылых поселков; Мил-Вэли и Сан-Рафаэль, на мой взгляд, ужасные места, дыра дырой, с грязью и смогом, где трактора и бульдозеры постоянно ровняют дороги для новых автострад.

Плотный транспортный поток заставил нас притормозить. На черепашьей скорости мы протащились через Росс и Сан-Ансельмо. Замелькали дома и магазины Фэрфакса, затем потянулись первые пастбища и каньоны. Вместо заправочных станций на обочинах появились коровы.

– Как тебе сельская местность? – спросил Чарли у Джека.

– Пустынно, – ответил мой брат.

– Это рай для тех, кому нравится жить в навозе с коровами, – с внезапной злостью проворчала я.

– У коров четыре желудка, – отозвался Джек.

Уайтс-Хилл впечатлил его своими крутыми и извилистыми подъемами, а затем на другой стороне, прямо под нами, раскинулась долина Сан-Джеронимо, и, наверное, каждый из нас почувствовал восторг от этой красоты. Трасса была прямой как стрела; Чарли гнал «Бьюик» под восемьдесят пять, и теплый полуденный ветер освежал наши лица и выдувал из машины городской запах заплесневевшей бумаги и старого белья. Поля вдоль дороги стали рыжевато-коричневыми от засухи, но в дубовых рощах между гранитными валунами видны были полевые цветы и зеленая трава.

Мне хотелось бы жить здесь, но земля вблизи от Сан-Франциско стоила огромных денег, а в летнее время рев машин становился просто невыносимым: дачники направлялись в Лагунитас, в коттеджи и пансионы; дома на колесах тянулись вереницей на всем пути до Тейпор-парка. Мы тоже проехали через Лагунитас мимо знаменитого большого универсама. Затем дорога резко свернула, Чарли, как всегда, зазевался, и ему пришлось давить на тормоза. Нос «Бьюика» едва не пропахал бетон. Чуть позже мы въехали в рощу мамонтовых деревьев, где теплый солнечный воздух сменила влажная мгла. Пахло хвоей и папоротником, который рос здесь в темных местах.

Когда мы проезжали мимо большой поляны, Джек привстал, и выгнув шею, указал мне на несколько столов, расставленных вокруг жаровен для барбекю.

– Эй! – крикнул он. – А это не здесь мы однажды устраивали пикник?

– Нет, – ответила я. – То было в Мьюр-Вудс, когда тебе исполнилось девять лет.

Через полчаса мы достигли холмов, возвышавшихся над Олемой и Томалес-Бей. Похоже, Джек начал понимать, что мы перевезли его из города в сельскую местность. Он с удивлением смотрел на покосившиеся ветряные мельницы и покинутые особняки с заколоченными окнами, на кур в пыли у дороги перед деревянными домами и на такие неотъемлемые признаки современных ферм, как бутановые цистерны, стоявшие на задних дворах. Перед Инвернес-Вай справа от дороги был вкопан столб с предложением услуг фирмы, занимающейся бурением артезианских колодцев.

Когда мы пересекали Пэйпер-Милл-Крик, где под мостом сидели рыбаки на лодках, Джек заметил белую цаплю, стоявшую на болотистом берегу. Он заявил, что впервые видит такую крупную птицу.

– Ну что ты врешь, – сказала я. – Ты сам показывал мне голубую цаплю. А однажды в заливе около Эстеро мы с тобой насчитали восемнадцать диких лебедей.

Проехав Дрейкз-Лендинг, Чарли свернул на узкую Со-Милл-Роуд и направился к нашему дому.

– Как тут тихо! – сказал Джек.

– Да, – согласился мой муж. – По вечерам ты будешь слышать только грустное мычание коров.

– Оно похоже на плач динозавров, застрявших в болоте, – добавила я.

У последнего поворота дороги я показала Джеку сокола, который сидел на телефонных проводах. Эта птица годами торчала на одном и том же месте, изредка взлетая и охотясь на лягушек и кузнечиков. Иногда она выглядела гладкой и лоснящейся, иногда линялой и потрепанной. А у наших соседей Холлинанов зимородок, живший в кипарисовой роще, переловил в пруду всех золотых рыбок. И еще совсем недавно на холмах Томалес-Бей встречали лосей и медведей. Прошлой зимой Чарли увидел в свете фар огромную черную ногу на краю дороги. Какой-то крупный зверь удрал в подлесок, и это явно был медведь или, возможно, человек, надевший ради шутки медвежью шкуру.

Я не стала пересказывать Джеку историю с черной ногой. Зачем снабжать его местными мифами, если он тут же переделает их в свои «научные факты»? И тогда вместо медведя или лося, забравшегося ночью в огород, чтобы полакомиться ревенем, появятся марсиане, чьи летающие тарелки приземлились в Инвернес-парке. Кстати, там уже существовала группа уфологов. Если они узнают о Джеке, то быстро втянут его в свою компанию, заставят дважды в неделю посещать их собрания и вовлекут в исследования гипноза, реинкарнации, дзен-буддизма, экстрасенсорного восприятия и, конечно же, НЛО.