Читать книгу Книга Пыли. Прекрасная дикарка - Филип Пулман - Страница 6

В Швеции, в удобном кабинете Уппсальского университета сидели за разговором трое. Ливень хлестал в оконные стекла; ветер то и дело загонял клубы дыма вниз по трубе и тревожил огонь в чугунной жаровне.

Хозяина звали Гуннар Халлгримссон; он был холостяк лет шестидесяти или около того, дородный и проницательный, и читал в университете метафизическую философию. Его деймон, зарянка, сидел на плече и в основном помалкивал.

Один из гостей был из того же университета – Аксель Лёвгрен, профессор физики: худощавый, немногословный, но добродушный, с деймоном-хорьком. Они с Халлгримссоном давно дружили и обычно после славного ужина любили почесать языками, не стесняясь поддеть друг друга. Однако на сей раз веселью не давало разгуляться присутствие третьего джентльмена, им обоим незнакомого.

Гость был примерно того же возраста, что и хозяин, но выглядел значительно старше. Опыт и испытания оставили на его лице больше следов, чем на пухлых щеках и гладком лбу профессора Халлгримссона. Он был цыган из Восточной Англии, звали его Фардер Корам, он много путешествовал по северным землям, был поджарый, среднего роста, и двигался очень размеренно, словно боялся что-нибудь ненароком разбить или сломать, будучи непривычен к хрупким стаканам и тонкой посуде. Его деймон, крупная кошка с шерстью тысячи прекрасных осенних оттенков, обошла все углы кабинета, а потом легко запрыгнула Кораму на колени. Через десять лет после этого вечера, а потом еще через десять Лира будет дивиться краскам ее шубки.

Мужчины только что отобедали. Корам прибыл с севера с рекомендательным письмом от одного знакомого профессора Халлгримссона, который служил Консулом ведьм в Троллезунде.

– Не желаете ли токая? – спросил хозяин, садясь.

Он только что оглядел в окно вымытую ливнем улицу и задернул шторы от сквозняков.

– Почту за особое удовольствие, – отозвался Корам.

Профессор повернулся к столику, придвинутого вплотную к его удобнейшему креслу, и налил золотого вина в три бокала.

– Как поживает мой друг, Мартин Ланселиус? – продолжал он, подавая гостю стакан. – Признаться, мне никогда и в голову не приходило, что он окажется на дипломатической службе у ведьм.

– Процветает, – сказал Корам. – В прекрасной форме. Изучает их религию.

– Я частенько думал, что системы верований ведьминских кланов заслуживают самого пристального изучения, – заметил Халлгримссон. – Но собственные штудии неизменно уводили меня в другую сторону.

– Все дальше в бездну, – вставил профессор физики, принимая от него бокал.

– Извините моего друга за эти глупости. Ваше здоровье, мистер Корам, – Халлгримссон хлебнул из своего бокала.

– И ваше, сэр. Господом клянусь, вино превосходное.

– Рад это слышать. Есть один купец в Буда-Пеште, он присылает мне по ящику каждый год.

– Нам оно нечасто достается, – высказался Лёвгрен. – Всякий раз, как я вижу бутылку, в ней уже меньше, чем в прошлый раз.

– Вздор! Что мы можем для вас сделать, мистер Корам? Что привело вас в Уппсалу?

– Доктор Ланселиус рассказал мне о хранящемся у вас инструменте, измерителе истины, – ответил цыган. – Я надеялся получить с его помощью совет.

– А, вот оно что. Поведайте мне, какова природа вашего интереса.

– Моему народу, цыганам, постоянно угрожают различные британские политические фракции. Они хотят ограничить наши исконные свободы и сферы деятельности, которой мы вправе заниматься, – например, торговлю. Я хотел бы знать, каким из этих сил стоит противостоять, с какими договариваться, а с какими вообще ничего нельзя поделать. Может ли ваш инструмент ответить на такой вопрос?

– В правильных руках – да. Имея в своем распоряжении достаточно времени, я бы даже сам рискнул истолковать его показания.

– Хотите сказать, что вы не эксперт в толковании?

– Увы, до эксперта мне далеко.

– Но тогда…

– Позвольте, я покажу вам инструмент. Возможно, вы сами поймете, в чем суть проблемы.

Профессор выдвинул ящичек невысокого стола и достал круглую свинцовую коробку, размером приблизительно с ладонь взрослого человека и глубиной в три пальца. Лёвгрен пододвинул табурет с ковровой обивкой, Халлгримссон поставил на него шкатулку и поднял крышку.

Корам наклонился поближе. В мягком свете гарной лампы что-то масляно блеснуло. Профессор поправил абажур, чтобы свет падал на табурет, и вынул инструмент из его колыбельки. Короткие толстые пальцы касались его с нежностью влюбленного – так, по крайней мере, показалось Кораму, – словно профессор держал что-то живое.

Инструмент напоминал часы из сверкающего золота с хрустальной полусферой в середине. Под ней находилось что-то прекрасное и сложное – Корам никак не мог взять в толк что именно, пока профессор не начал объяснять, указывая пальцем на разные элементы.

– По краю шкалы – видите? – расположены тридцать шесть картинок, каждая из которых нарисована на слоновой кости тончайшей кисточкой, в один-единственный волосок. А по ободу, как видите, располагаются три колесика: каждое отстоит от остальных двух на сто двадцать градусов дуги. Они похожи на головки для завода часов. Вот что произойдет, если я поверну одно из них.

Корам наклонился еще ближе. Его деймон перебрался с коленей на подлокотник кресла, чтобы лучше видеть. Когда профессор тронул колесико, тонкая черная стрелка, похожая на минутную в обычных часах, отделилась от сложного орнаментального фона и двинулась по шкале коротенькими прыжками. Когда она дошла до крошечного изображения солнца, профессор остановился.

– Стрелки здесь три, – объяснил он, – и каждую из них мы устанавливаем на тот или иной символ. Если бы ваш вопрос формулировал я, то одним из трех символов я выбрал бы солнце, потому что оно, помимо всего прочего, обозначает короля и власть вообще, а по ассоциации с ними, и закон. Положение двух остальных, – тут он занялся другими колесиками, и стрелки послушно побежали по кругу, – будут зависеть от того, какие аспекты вопроса интересуют нас в первую очередь. Вы говорили о торговле. Среди значений грифона имеется и такое. Почему, спросите вы меня? Потому что грифоны связаны с сокровищами[12]. Я бы еще предположил, что третья стрелка должна указывать на дельфина, чье основное толкование – вода. Ведь ваш народ живет на воде, не так ли?

– Так. Я, кажется, начинаю понимать.

– Ну, что ж, тогда попробуем.

Профессор передвинул вторую стрелку на грифона, а третью – на дельфина.

– И вот теперь смотрите, – сказал он.

Игла, такая тонкая, что Корам вообще поначалу ее не заметил, и к тому же невнятного серого цвета, задвигалась будто сама по себе, медленно, нерешительно – а потом вдруг обежала всю окружность очень быстро, ненадолго замирая то здесь, то там, и снова пускаясь в пляс.

– Что она делает? – спросил завороженно Корам.

– Отвечает нам.

– Чтобы понять ответ, нужно очень быстро соображать, да?

– Разум должен быть расслаблен и в то же время собран. Я слышал, что подобное состояние бывает у охотника, который лежит в засаде и готов в любой момент выстрелить – но при этом совершенно спокоен.

– Понимаю, – сказал Корам. – Я видел, как японские лучники делали нечто подобное.

– Правда? Не отказался бы об этом послушать. Но добиться необходимого умственного настроя мало. Еще одна проблема состоит в том, что каждый символ обладает огромным спектром значений, и расшифровать его можно лишь по книгам с толкованиями.

– И сколько их, этих значений?

– Никто не знает. У некоторых символов уже обнаружилось по сотне и больше, и это еще не конец. Возможно, список будет пополняться вечно.

– Но каким же образом открывают эти толкования? – поинтересовался Лёвгрен.

Корам удивленно посмотрел на него: он-то думал, что физик, как и Халлгримссон, знаком с алетиометром и верит в его силы, – однако в голосе профессора явственно слышался скептицизм.

– Посредством созерцания, размышлений и экспериментов, – ответил философ.

– А, это хорошо. В эксперименты я верю, – заметил Лёвгрен.

– Приятно слышать, что ты хоть во что-то веришь, – парировал его друг.

– Если эти значения находятся по принципу подобия, то для каждого символа их может оказаться куда больше ста, – заметил Корам. – Новые аналогии будут появляться без конца – стоит только однажды начать.

– Речь не о тех подобиях, которые способно изыскать ваше воображение, а о тех, что заложены в картинках изначально. Далеко не всегда это одно и то же. Я обратил внимание: чем богаче фантазия толкователя, тем меньше шансов на успех. Вместо того, чтобы терпеливо ждать, разум фантазера сразу хватается за первые попавшиеся предположения. Но самое главное в этом деле – понять, на каком месте в иерархии значений стоит то, которое вы выбрали, и здесь уж без книг никак не обойтись. Вот почему все известные нам алетиометры хранятся в великих библиотеках.

– И сколько же их в таком случае?

– Мы полагаем, что изначально их было изготовлено шесть. Известно, где находятся пять: вот этот, в Уппсале; еще один – в Болонье, один – в Париже, один, собственность Магистериума, – в Женеве, и еще один – в Оксфорде.

– В Оксфорде?!

– В Бодлианской библиотеке. Весьма примечательная история, кстати. В прошлом столетии, когда Дисциплинарный Суд Консистории только набирал силу, его префект прослышал о существовании бодлианского алетиометра и потребовал выдать его. Библиотекарь отказался. Совет университета (как вы знаете, это его основной правящий орган) велел ему подчиниться. Вместо этого инструмент спрятали в выпотрошенном томе по экспериментальной теологии, у которого было несколько совершенно идентичных копий, и преспокойно поместили на открытых полках на виду у всех – только найти его среди миллионов изданий библиотеки, разумеется, не представлялось возможным. В тот раз ДСК сдался. Но потом пришел снова. Префект прислал в библиотеку отряд вооруженных головорезов и пригрозил хранителю смертью, если ему не выдадут искомое. Но хранитель заявил, что не для того принимал пост, чтобы раздавать имущество библиотеки направо и налево, и почитает своим священным долгом защищать его и беречь для науки. Возглавлявший операцию офицер приказал своим людям вывести хранителя во двор и расстрелять.

Библиотекарь встал перед строем и, наконец, посмотрел в глаза офицеру – до тех пор они общались исключительно через посланника. И тут они узнали друг в друге старых университетских однокашников. Как гласит история, офицер смутился и приказал своим людям опустить ружья, после чего отправился с библиотекарем пить брендвейн. В итоге алетиометр остался в библиотеке Бодли, где и находится по сей день; библиотекарь сохранил свой пост, а офицера отозвали обратно в Женеву, где он вскоре и умер – судя по всему, от яда.

Цыган тихо присвистнул.

– И кто сейчас работает с оксфордским инструментом? – спросил он.

– Есть небольшая группа исследователей, которые его изучают. Я слыхал, какая-то женщина, очень одаренная, значительно продвинулась в понимании принципов… Ральф? Релф? Не помню, что-то вроде того.

– Понятно, – сказал Корам, делая глоток вина и пристально глядя на алетиометр.

– Вы сказали, что их было шесть, профессор, но перечислили только пять. Где же шестой?

– Так и думал, что вы спросите. Никто не знает. Точнее, рискну предположить, кто-то наверняка знает, но только не ученые. А теперь, если позволите, вернемся к вашему вопросу, мистер Корам. Он довольно сложен, но основная проблема не в этом. Она в том, что нашего ведущего специалиста сейчас здесь нет. Он в Париже, проводит творческий отпуск в Bibliothèque Nationale[13]. Я сам слишком неуклюж и тугодумен, чтобы отыскать пути с одного уровня на другой, разглядеть все связи и понять, что искать дальше. Иначе, я бы охотно истолковал для вас ответ, если бы мог.

– Несмотря на опасность? – спросил Корам.

Несколько мгновений профессор молчал. Потом повторил:

– На опасность…

– …расправы без суда и следствия, – закончил Корам с улыбкой.

– Ах, да. Ну, полагаю, те дни уже давно отошли в прошлое… к счастью для всех.

– Будем надеяться, – буркнул Лёвгрен.

Корам сделал еще глоток золотого вина и откинулся в кресле с весьма довольным видом. Алетиометр, сколь бы очарователен он ни был, не слишком его заинтересовал, а поставленный перед профессором вопрос носил в целом риторический характер: цыгане прекрасно могли ответить на него сами – и на самом деле давно ответили. Нет, Корам преследовал какие-то иные цели и сейчас обдумывал, как бы ему похитрее перевести разговор на новую тему.

– У вас, наверное, бывает много гостей, – молвил он, помолчав.

– Ну, не знаю, – отозвался профессор. – Не больше, чем в других университетах. Конечно, у нас есть несколько интересных разработок… и бывает, что специалисты приезжают к нам из самых дальних краев. Впрочем, не только специалисты.

– Еще и путешественники…

– Да, среди прочих. По дороге в Арктику.

– Интересно, не встречался ли вам некий лорд Азриэл? Он друг моего народа и видный исследователь этой части света.

– О, он приезжал к нам, но довольно давно. Я слыхал… – тут профессор ненадолго замялся, но потом общительность все же взяла верх над сдержанностью. – Хотя вообще-то я не прислушиваюсь к сплетням, сами понимаете…

– Ну, разумеется, я тоже, – заверил его Корам. – Но ведь иногда все равно невольно да услышишь…

– Невольно! – ввернул Лёвгрен. – Отлично. Именно это слово.

– Так вот, я случайно услышал весьма примечательную историю про лорда Азриэла, и совсем недавно, – сдался Халлгримссон. – Если вы прибыли к нам с севера, она, возможно, еще не достигла ваших ушей. Похоже, что лорд Азриэл замешан в деле об убийстве.

– Об убийстве?

– Женщина, которая была замужем за другим мужчиной, родила ему ребенка. А лорд Азриэл убил ее мужа.

– Господи помилуй! – воскликнул Корам, прекрасно знакомый с этой историей. – Как же так вышло?

Он внимательно выслушал версию событий, изложенную профессором (не слишком отличавшуюся от его собственной), ожидая возможности направить разговор в нужное ему русло.

– А что же случилось с ребенком? – спросил он. – Полагаю, ребенок остался с матерью?

– Нет. Думаю, суд передал его на попечение третьих лиц… на какое-то время, по крайней мере. Мать – женщина изумительной красоты, но, скажем так, не из тех, в ком родительская любовь горит ярким пламенем.

– Вы так говорите, будто знакомы с ней.

– Да, мы встречались, – сказал Халлгримссон, и если бы Кораму нужно было описать его в двух словах, он бы сказал, что профессор гордо пригладил перышки. – Мы как-то ужинали вместе. Она была у нас в гостях всего месяц назад.

– Неужели? Она тоже направлялась куда-то с экспедицией?

– Нет, она приезжала проконсультироваться с Акселем. Миссис Колтер сама выдающийся ученый.

Ага, вот и удачный момент.

– Так она приезжала посоветоваться с вами, сэр? – повернулся Корам к физику.

Лёвгрен улыбнулся. Корам заметил, что его впалые щеки окрасил легкий румянец.

– Я всегда думал, что мой старый друг неуязвим для чар прекрасного пола, – заметил Халлгримссон. – В прежние времена, мистер Корам, он бы едва заметил, что наша гостья – дама, но стрела Купидона наконец-то пробила и эту броню.

– Я нисколько не виню вас, сэр, – сказал Корам Лёвгрену. – Что до меня, я всегда находил могучий разум весьма привлекательной женской чертой. По какому же поводу ей понадобился ваш совет, разрешите спросить?

– Вы из него ничего не вытянете, – сказал Халлгримссон. – Я уже пытался. Впору уж думать, что он подписал договор о неразглашении.

– Потому что ты все равно бы все вышутил, старый клоун, – отрезал Лёвгрен. – Она приезжала, чтобы спросить о поле Русакова. Вам известно, что это такое?

– Нет, сэр. А что это?

– Вы знаете, что такое поле в натурфилософии?

– Имею смутное представление. Область, в которой действуют некие силы, так?

– Пусть будет так. Но это поле не похоже ни на какие прочие, известные нам. Его открыл русский, московит Русаков. Он изучал тайну сознания – человеческого сознания, разумеется. Почему нечто настолько материальное, как наш с вами организм, включая, само собой, и мозг, способно порождать такую незримую, неосязаемую вещь, как сознание? Материально ли оно? Мы не в состоянии ни взвесить его, ни измерить – значит, это явление духовного порядка? Если воспользоваться термином «духовный», необходимость в дальнейших объяснениях отпадет сама собой. Ведь в таком случае явление придется отнести к сфере ведения Церкви, и его уже никто не осмелится исследовать. Но настоящему естествоиспытателю это придется не по вкусу. Не стану пересказывать, какие именно шаги предпринял Русаков, но в конце концов он пришел к гипотезе о том, что сознание – такая же естественная характеристика материи, как масса или антарный заряд; что поле сознания пронизывает всю вселенную и, как мы полагаем, полнее всего проявляется в людях. А вот как именно оно это делает – большой вопрос, над которым, собственно, и бьются ученые по всему свету.

– То есть везде, где им это разрешают, – вставил Халлгримссон. – Сами понимаете, мистер Корам, как легко это может привлечь внимание Суда Консистории.

– О, я понимаю, сэр. Должно быть, это потрясло Церковь до самого основания. И вот об этом-то леди и приезжала поговорить?

– Да, об этом, – подтвердил Лёвгрен. – Интерес миссис Колтер довольно необычен для непрофессионала. Она задавала весьма проницательные вопросы о поле Русакова и человеческом сознании. Я показал ей результаты своих исследований, и она поняла все буквально с полуслова – после чего, к моему прискорбию, как будто утратила ко мне интерес и принялась льстить присутствующему тут же моему коллеге.

– Наверное, она была наслышана о вашем вине, сэр? – улыбнулся Корам.

– Хо-хо! Нет, уверяю вас, мистер Корам, дело было не в вине и не в моем обаянии. Она хотела задать алетиометру вопрос о своей дочери.

– О своей дочери? Вы хотите сказать, о том ребенке, которого она родила от…

– От лорда Азриэла, да, – кивнул профессор философии. – Вот именно. Она хотела, чтобы я с помощью алетиометра выяснил, где находится ее дитя.

– То есть она сама этого не знала?

– Нет. Оно… то есть, прошу прощения, она, дочка миссис Колтер, – сейчас пребывает под защитой суда и может находиться где угодно. Судя по всему, сведения об этом засекречены. И вот мать – напоминаю, мистер Корам, вы совершенно случайно услышали все это, – мать узнала, что о девочке говорится в пророчестве ведьм. Нам она этого не сказала. Мы… гм… случайно узнали это от ее слуг. Миссис Колтер очень хочет разузнать об этом побольше – и прежде всего, о том, куда девалась ее дочь, чтобы ее можно было забрать… Я собирался сказать «к себе под крыло», но, думаю, более уместно будет «под опеку». Если не «под арест».

– Понимаю, – отозвался Корам. – А что говорится в пророчестве? Этого вы случайно не расслышали?

– Увы, нет. Нам известно лишь то, что это дитя по каким-то причинам обладает огромной важностью. Вот и все, что мы знаем. Мать тоже не знает никаких подробностей. Поистине выдающаяся женщина, эта миссис Колтер. Как по-вашему, мистер Корам, стоит ли нам теперь ожидать агентов Суда Консистории?

– Надеюсь, что нет, сэр. Но мы живем в трудные времена.

Вопросов у Корама больше не осталось: он узнал, что хотел. Поболтав еще несколько минут, он встал.

– Джентльмены, – сказал он, – премного вам обязан. Изумительный ужин, одно из лучших вин, что я пробовал в жизни и знакомство с этим примечательным инструментом.

– Жаль, что я не смог сделать для вас ничего большего. Только продемонстрировал базовые принципы работы, – сказал профессор Халлгримссон, не без усилия поднимаясь на ноги. – Но, по крайней мере, вы теперь понимаете, какие с этим связаны затруднения.

– Истинно так, сэр. Как думаете, не закончился ли дождь?

Корам подошел к окну и выглянул на улицу. Налево и направо, куда хватало глаз, было пусто. Между фонарями растекалась глубокая тьма, мокрая мостовая блестела.

– Одолжить вам зонт? – спросил философ.

– В этом нет нужды, благодарю. Там уже достаточно сухо. Доброй ночи, джентльмены, доброй ночи, и еще раз спасибо вам.

Тут, однако, настал черед второй проблемы, с которой Кораму предстояло разобраться.

Дождь уже прекратился, но воздух был тяжелым от влаги и отчаянно холодным. Вокруг фонарей сиял туманный ореол, так что они казались гигантскими серебряными одуванчиками. С карнизов капало. Корам и Софонакс медленно двинулись вдоль реки.

– Хочешь на ручки, Софи? – предложил Корам.

Деймон или нет, но Софонакс была все-таки кошкой, а тротуары блестели от воды.

– Лучше не надо, – сказала она.

– Он все еще там? – тихо спросил Корам.

– Держится незаметно, но да, все еще там.

С тех самых пор, как на прошлой неделе они выехали из Новгорода, Корам знал, что за ними следят. Пора уже положить этому конец.

– Тот же самый?

– Такого деймона не спрячешь, – сказала Софи.

Корам двинулся кружным путем к маленькому тесному пансиону у реки, где снял себе комнатку. Подойдя к самому краю воды, где у каменной пристани было пришвартовано с полдюжины барж, он сбавил шаг. Пробило полчаса пополуночи.

Он постоял, положив руки на мокрые чугунные перила и глядя на черную воду. Деймон вился вокруг его ног, притворяясь, что выпрашивает внимание, а на самом деле зорко высматривая любое движение позади.

Чтобы добраться до пансиона, им предстояло пересечь реку по небольшому чугунному мостику, но Корам этой дорогой не пошел. Когда Софи сказала: «Давай!» – он повернул прочь от реки и, быстро перейдя дорогу, углубился в проулок между двумя домами с каменными фасадами – не то банками, не то правительственными учреждениями. Он заметил его еще раньше, когда шел в университет – просто бросил короткий взгляд, машинально оценивая шансы, – и знал, что проулок открыт с другого конца. Если что, он тут не застрянет – зато сможет сам подкараулить преследователя.

Оказавшись в тени, Корам на цыпочках подбежал к мусорным контейнерам, стоявшим справа посреди переулка и почти неразличимым во тьме.

Там-то он и затаился, присев на корточки и нащупывая в рукаве пальто короткую тяжелую палку из железного дерева, которую носил на левом предплечье. Он знал по меньшей мере пять смертельных способов ее применения.

Софи подождала, пока он достанет палку, и лишь затем вспрыгнула ему на плечо. Осторожно проверив крышку ближайшего бака – вдруг она провалится! – кошка перебралась туда и улеглась, широко раскрытыми глазами наблюдая за входом в проулок. Корам следил за другим его концом, выходившим на узкую улочку, застроенную официального вида зданиями.

Дальнейшее будет зависеть от того, насколько искусен в бою деймон врага. Один раз, еще в молодые годы, они с Софи взяли верх над тартарином и его деймоном-волком. Софи тогда ничего не боялась, была быстрой и очень сильной. В схватке не на жизнь, а на смерть запрет касаться чужого деймона не стоил выеденного яйца. Не раз Софи случалось яростно вцепляться зубами и когтями в дотронувшуюся до нее чужую руку, а после истерически вылизываться, пытаясь избавиться от скверны.

Но этот деймон…

– Там, – прошептала Софи.

Корам повернулся, медленно и осторожно, и увидел на фоне освещенной набережной силуэт: маленькую голову и сгорбленные плечи гиены. Зверь смотрел прямо на них. Другой такой твари Корам не встречал никогда: сами очертания ее тела говорили о воплощенной злобе. И эти челюсти, способные крушить кости, будто сухие макароны… Гиена и ее человек явно поднаторели в искусстве слежки: не меньше, чем Корам – в умении ее распознавать. Он восхитился их мастерством, но, как верно подметила Софи, такому деймону спрятаться нелегко. Что им от него нужно, Корам понятия не имел… но если они хотят драки, они ее получат.

Корам покрепче взялся за палку; Софи распласталась еще на долю дюйма ниже. Гиена-деймон подалась чуть вперед и показалась полностью; из-за ее спины неслышно выступил человек. Корам и Софи заметили пистолет у него в руке за мгновение до того, как он прижался к стене и утонул в тенях.

Воцарилась тишина, только вода все капала и капала с крыш. Корам подумал, что Софи надо было спрятаться за баком, а не притаиться на его крышке – слишком уж она была на виду…

Раздался тихий звук, будто человек сплюнул, – пистолет оказался газовый. Пуля с лязгом ударила в бак; тот перелетел через голову Корама и загромыхал во тьму переулка. За миг до этого Софи взвилась в воздух и приземлилась рядом со своим человеком.

Газовый пистолет плохо держал цель на таком расстоянии, но вблизи был достаточно смертоносен – его придется срочно нейтрализовать. Цыган и кошка замерли. Медленные шаги приближались к ним: уже были отчетливо слышны сопение и ворчание твари и цоканье ее когтей по брусчатке. Корам подумал: «Давай!» – и в тот же миг Софи с выпущенными когтями прыгнула туда, где у гиены, по всей вероятности, сейчас находилась голова. Незнакомец выстрелил еще дважды, и одна пуля прошила шевелюру Корама.

Стрелок выдал себя. Корам ринулся вперед, нанес во мрак удар дубинкой. Попал по руке? плечу? – и выбил пистолет.

Когти Софи – все, сколько их у нее было, – крепко засели в морде и шее гиены. Деймон неистово мотал головой, пытаясь сбросить ее и колотя кошку о землю и стены. Корам увидел, как человек наклонился за пистолетом, и прыгнул вперед, чтобы снова ударить палкой, но промахнулся, поскользнулся на мокрой мостовой и рухнул к ногам нападавшего. Быстро перекатившись, он пнул ногой наугад туда, где валялось оружие.

Его ботинок наткнулся на что-то… что, гремя, запрыгало по камням в сторону, а человек с размаху пнул его под ребра, а потом навалился, пытаясь задушить. Противник оказался крепкий и жилистый, но у Корама все еще была в руке палка, которой он и ударил его под дых, как ножом, со всей силы. Раздался короткий «ах!», противник закашлялся и ослабил захват, но Корама тотчас накрыла волна паники: гиена сумела освободиться от кошки, вырвала у нее клок шерсти своими чудовищными зубами, и сомкнула челюсти у Софи на голове.

Корам инстинктивно взвился – человек свалился с него – и, размахнувшись, со всей силы нанес удар куда-то в сторону гиены. Он не знал, куда попал, и надеялся только, что не задел Софи, – но удар был поистине жесток. Он услышал, как треснули кости, и увидел в сумраке, как кошка пытается вырваться из челюстей монстра. Цыган восстановил равновесие, прицелился и обрушил град ударов на уже сломанную лапу гиены, не ослабляя натиска, ибо стоит той захлопнуть пасть – и Софи с Корамом умрут в то же мгновение.

Гиена разжала зубы и завопила; Софи вывернулась и, невзирая на отвращение, вцепилась в руку незнакомца, разрывая кожу когтями и пуская кровь. Человек, крича от той же боли, которая терзала сейчас его деймона, вырвался и кинулся прочь, волоча за собой гиену. Та рычала и щелкала зубами от нестерпимой муки и ярости. Корам охотно последовал бы за ними и довел дело до конца – теперь, когда оба врага были ранены, – но не успел выпрямиться, как потерял сознание и снова упал на мостовую.

В себя он пришел несколько секунд спустя. Кругом царила тишина. Кроме них с Софи, в переулке никого не было.

Голова у Корама кружилась. Он попробовал сесть, но Софи сказала:

– Лежи. Пусть кровь прильет обратно к голове.

– Они ушли?

– Убежали. Ну, во всяком случае, он. Не думаю, что она еще когда-нибудь сможет бегать. Он нес ее на руках: тварь обезумела от боли.

– Почему… – договорить он не смог, но она все равно поняла.

– Ты потерял много крови.

До сих пор ему было не особенно больно, но теперь, когда боевой раж стал отступать, он вдруг сразу ощутил все: и длинную царапину от пули, оставшуюся на коже головы, и влажное тепло на шее, и холод, окутавший плечи. Корам послушно лег, чтобы восстановить силы, и некоторое время полежал, а потом все-таки осторожно сел.

– Ты сильно пострадала?

– Могла пострадать. Если бы эти челюсти сомкнулись, они бы вряд ли когда-нибудь разжались.

– Надо было его прикончить. Черт, какой противник! Думаешь, он московит?

– Нет. И даже не спрашивай, почему. Может, француз?

Корам встал, держась за стену. Он посмотрел в один конец переулка, потом в другой и сказал:

– Ну, тогда пойдем. Пора спать. Не слишком-то здорово мы с тобой сработали, Софи.

Ребра у него отчаянно ныли – наверняка, как минимум одно сломано. С головы густо бежала кровь; к коже словно прижали раскаленный железный прут. Цыган подхватил деймона на руки, и Софи занялась его раной, нежно вылизывая и промывая ее всю дорогу до пансиона.

Вымывшись в единственно доступной сейчас – то есть холодной, как лед – воде, Корам надел чистую рубашку и сел к столу. При свете свечи он написал письмо, постаравшись рассказать обо всем как можно лаконичнее:

Лорду Надженту.

Леди приезжала в Уппсалу для консультации с профессором физики, Акселем Лёвгреном. Задавала «весьма проницательные вопросы» о поле Русакова и о его связи с человеческим сознанием. Лёвгрен подозревает, что она действовала по указке ДСК. Затем она пожелала, чтобы профессор Халлгримссон воспользовался алетиометром и выяснил, где ее дочь. Он то ли не смог, то ли не захотел – короче, не стал этого делать. Судя по всему, леди узнала, что ведьмы сделали какое-то пророчество об этом ребенке, но что именно в нем говорится, не имеет понятия. Помните нашего доброго друга, Бада Шлезингера? Я встретил его у Мартина Ланселиуса в Троллезунде. Он отправился дальше на север, чтобы расспросить об этом знакомых ведьм, и выйдет с вами на связь, как только вернется. Еще одно: от самого Новгорода за мной следил человек, чей деймон – гиена. Я его не узнал, но он держался, как хорошо тренированный агент. У нас случилась стычка, и ему удалось спастись, хотя его деймон ранен. Он меня очень интересует.

После этого Корам занялся непростым делом – зашифровкой послания. Затем запечатал письмо в самый обычный конверт и надписал адрес в ничем не примечательной части центрального Лондона. Оригинал он тщательно сжег и отправился на боковую.