Читать книгу Ракалия - Филипп Андреевич Хорват - Страница 4

Одним томным, ленивым днём Битюжка, Крох, Михрюта и малыш Пино расположились в дальней, увитой диким плющом беседке.

В последнее время нечасто они собирались тут, но сегодня сами, не сговариваясь, чуть ли не вместе вышли из леса, облюбовав любимейшие местечки вокруг странного стола.

Стол был странен тем, что несмотря на кривые свои лапы, грубо стёсанные занозистые края и чуть покатую поверхность столешницы, всегда притягивал их к себе едва приметной идеальностью. О чём лишний раз напомнил малыш Пино, бумкнув по нему костлявым кулачком:

– Царский стол. Я такие видел на картинках в книге у Кроха. Как она там у тебя называлась?

Едва пришедший в себя Крох подозрительно скосил глазами в сторону:

– Понятия не имею, о чём ты.

– У него книги непонятные, – встрял Битюжка. – И я ни разу там картинок не видел, что-то ты путаешь, Пино.

На это тот чуть ли не оскорбился:

– Да были, я как сейчас вижу. Сидят там всякие бородатые, непонятные такие, в железе, с подцепленными мечами. А стол у них кружится, – картинка аж ожила передо мной. Вот так – хрусь-хрусь-хрусь…

И он закрутил пальцем под вялым носом Битюжки.

Михрюта тяжко вздохнула, а Крох недовольно буркнул:

– Тебе бы, Пино, делом заняться. Хоть и мелкий, а лезешь куда не звали. Сюда тебя, между прочим, не звали…

– Так и тебя не звали, – резво отпарировал Пино. – Мы все сами пришли. Или ты забыл, как действуют беседка и стол?

– Да никак они не действуют, – ответил Битюжка. – Это ж просто беседка и стол.

– Стол странный, – напомнил Пино.

Михрюта снова вздохнула, прикрыв непослушной, спадающей чёлкой утопающие в печали глаза.

– Что в нём странного, – отмахнулся Битюжка. – Враки. Он же не из подарков Гумбольдта… А ты, кстати, Пино, где был, когда Гумбольдт приходил в последний раз?

Крох скосил глаза на закисшее в гримасе лицо Пино.

– Где-где… В Барабанде. Надоел мне ваш Гумбольдт. Что он вот тут ходит, будто мы дети какие-то…

Крох прихмыкнул:

– Ну ты-то точно ребёнок, которому всегда восемь.

– Всегда восемь мне уже восемьдесят восемь. Лет. Так-то я побольше вас всех видел. Помню даже те времена, когда и беседки не было со странным столом. А вас и подавно. Поэтому – что вот тут Гумбольдт ходит?

Михрюта совсем пригорюнилась. Закутавшись в приглаженные шелка распущенных волос, она даже привсхлипнула.

– Гумбольдт, Гумбольдт…, – задумался Битюжка. – От него пользы, конечно, никакой, но он всё же старается, приносит всегда интересное. А ну, Пино, расскажи нам про наши последние приключения с ним связанные, у тебя хорошо получается.

– Вот ещё, – Пино надулся. – Ваши приключения, вы и рассказывайте. Только лучше не рассказывайте, потому что скучные они.

Битюжка смачно подмигнул малышу Пино:

– Потому и просим тебя рассказать. Нескучно.

– Нескучно я могу про другие ваши приключения поведать, о которых вы не знаете…

Тут чуть оживилась и Михрюта, выпустившая из плена волос наружу один глаз.

– Просим-просим, – забурчали Битюжка с Крохом, а Пино, поёрзав для форсу вокруг стола, начал:

«Ну, дело было так…

Битюжка сорвался из дома, и помчался, побежал, запрыгал на встречу с Гумбольдтом. Нёсся так, что бабочки за ним не поспевали, хоть и очень старались. Но куда уж там его обогнать…

Летел Битюжка с такой стремительностью, что чуть не прозевал Кроха. А тот, как это часто бывало, сидел на полянке с задумчивым видом и созерцал. Очень любил Крох созерцать, усядется где-нибудь в сторонке и сидит, смотрит в одну точку. О чём думает при этом – попробуй угадай. Если его отвлечь от созерцания и спросить о размышлениях, то ничего путного Крох рассказать обычно не мог. Просто пожимал плечами, тяжко вздыхал и отправлялся по делам.

Вот именно на такого, созерцающего Кроха, и наткнулся Битюжка. И обрадовался встрече, поскольку устал бежать, а внушительной причины для остановки придумать не мог.

– Привет Крох, уфуфуф… – пытаясь отдышаться, сказал Битюжка. – Ты опять… офофоф… созерцаешь?

Крох не ответил, а только с глубоко задумчивым видом посмотрел на Битюжку.

– Крох… ыхых… надо спешить, Гумбольдт вот-вот появится. А ты тут расселся, как будто вся жизнь впереди. Я уж бежал, так бежал, что сам видишь… фырфырк…

Крох, наконец, вылез из созерцания, пожал плечами и тяжело вздохнул.

– Привет Битюжка. А ты знаешь, что Гумбольдт вот-вот придёт? Я к нему как раз иду.

Битюжка снова фыркнул:

– Куда ж ты идёшь, когда сидишь на полянке и созерцаешь? Так ты к нему никогда не придёшь. Хорошо, что я тебе попался, иначе бы ты тут застрял на полдня или до конца жизни. Идём вместе теперь, только надо спешить.

И они пошли на встречу с Гумбольдтом. Битюжка уже не бежал, потому что медлительный Крох тут же безнадёжно отставал. Но шли они довольно бодро, и выскользнули к реке как раз в тот момент, когда появился Гумбольдт.

На встречу с ним собрались все. Шумели, как обычно, Рапс, Смеховик, Лампочка и Зюзя. О чём-то спорили братья Щуща, Щаща и Щощо. Подмигивали друг другу Шранк и Берта. Бродил в сторонке одинокий Попугайчик. Ну и остальные были тут.

Михрюта между прочим тоже пришла – она легонько пританцовывала на песочке у воды. Надо сказать, что она всегда танцевала, когда волновалась или ожидала чего-то нового.

Но вот вышел Гумбольдт и всё примолкло.

– Дорогие друзья! Рад видеть вас на очередной встрече. С новым Гумбольдтом вас, а новый Гумбольдт, как вы уже, наверное, догадались – это я.

Все хором и немного нестройно затянули в ответ:

– С новым Гумбольдтом!

Белоснежно бородатый, загадочный и бесконечно добрый Гумбольдт улыбнулся:

– А хорошо ли вы себя вели? Не ругались ли тут друг с другом? Не ссорились?

Обычно все отвечали на этот вопрос так, как будто и правда всё у них было замечательно. Хотя на самом деле и ругались, и ссорились, и обижали, и иногда даже чуть-чуть мутузили друг друга – куда ж без этого? Но правило хорошего тона обязывало немножко обмануть Гумбольдта, чтобы он со спокойной совестью мог раздать волшебные подарки.

Вот и в этот раз, поглядывая друг на друга, все заявили, что вели они себя прекрасно.

Гумбольдт кивнул и ласково произнёс:

– Ну что ж, тогда я приходил сегодня не зря. И раз все такие молодцы, то настало время подарков.

Тут же в воздухе появился большой толстой мешок, который плюхнулся Гумбольдту прямо под ноги.

Он начал вызывать по очереди к себе каждого, вручая что-то особенное и очень важное. Всегда это были разные подарки. Михрюте в прошлый раз Гумбольдт преподнёс очки правды. Надевая их при разговоре с кем-нибудь, она видела – обманывает её кто-кто или нет. Но правда заключалась в том, что и сама она соврать ничего не могла, если очки были на носу.

Битюжке однажды Гумбольдт подарил банку бесконечного малинового варенья. Бесконечным оно оставалось в том случае, если он от щедрости сердечной угощал не себя, а кого-то вареньем.

Крох получил как-то от Гумбольдта книжку счастья и горя: если читать её с одной стороны, то попадались только хорошие, весёлые истории. Если читать с другой, – то грустные, печальные, а иногда и вовсе страшные сказки.

Очень странные встречались подарки в мешке у Гумбольдта. И надо ли говорить, что Михрюта скоро очки правды разбила. Стоит ли упоминать, что Крох открыл книжку счастья и горя на середине, созерцал целых два дня, а потом выкинул её в реку. А Битюжка, попытавшись угостить вареньем сидящего за печкой паука и себя, внезапно обнаружил, что и всего-то в банке варенья на две ложки, и никакое оно не вечное.

Очень, очень это были странные и непонятные подарки. Но тем не менее все встречались с Гумбольдтом каждый год, принимали из мешка им причитавшееся и расходились пробовать подаренное.

Сегодня Михрюта получила волшебную палочку, которая исполняла только полезные желания, помогающие ей или друзьям в сложных ситуациях. Кроху достались часы-бегунцы: в минуты опасности они могли то ускорять, то притормаживать время для своего хозяина. Ну а Битюжке Гумбольдт вручил свисток, который вызывал удалого молодца на помощь.

И вот уже друзья возвращались по домам, обсуждая подаренное. Каждый думал о том, что с этими подарками случится что-то необыкновенное. Всегда так было с вещами, которые презентовал Гумбольдт, – ничего долго ни у кого не задерживалось.

Необыкновенное началось в тот день, когда Битюжка решил вызвать помощника только потому, что ему стало скучно. Хотелось развлечься, поиграть во что-то новое, услышать чудную историю, и он подумал, что помощник точно его развеселит.

Дунув изо всех сил в свисток, Битюжка притаился. Через пару мгновений возник удалой малый, – красивый, бородатый, с сияющими глазами.

– Удалый малой – перед тобой! Чем помочь, хозяин?

Обрадовался его появлению Битюжка и тут же пожаловался:

– Скучно мне, аж зевать охота… Помоги, развлеки?

Усмехнулся удалой малый, прищёлкнул пальцами и заплясали вдруг разноцветные грибовики, взявшиеся из ниоткуда. Налетели сверху поющие ангельские птицы, закружились колокольцы в нежном звоне, и преобразился мир вокруг так, будто попал Битюжка в какую-то сказку.

Между тем подхватил его на спину весёлый рыжий муравей, и понеслась большая поющая-танцующая компания куда-то вспять. Битюжка смотрел по сторонам и удивлялся, – вмиг растаяла скука. Какая уж тут скука, когда несётся пёстрая толпа под радостную музыку, шумят и бурлят всякие-разные звери, – настоящий праздник наступил!

Всё успокоилось в одну секунду, мгновенно остановившись и затихнув в пространстве громадной сумрачной поляны. А успокоилось, потому что подняла руку сидящая на огромном троне Большая Белая Королева и произнесла торжественным голосом:

– Друзья! Вот и настал час великого превращения. Этой чести сегодня удостаивается Битюжка – потому что Битюжкой ему уже быть скучно. Что скажешь, в кого бы ты хотел превратиться?

Битюжка испугался. Поскольку он не желал ни в кого превращаться. Его вполне устраивало быть самим собой, нисколько это было не скучно. Ведь если в кого-нибудь другого превратиться, как знать – понравится это ему или нет?

Тем не менее Битюжка чувствовал, что Большая Белая Королева не шутит, и все действительно ждут превращения – в таком молчаливом внимании на него смотрят…

И он тут же кое-что придумал. Обратившись к Большой Белой Королеве, Битюжка произнёс:

– Хочу превратиться в Михрюту с волшебной палочкой в руках.

Большая Белая Королева понимающе улыбнулась и сдула с ладони пыльцу, провозгласив:

– Исполнено!

Битюжка ничего не почувствовал, но вдруг сообразил, что теперь он – Михрюта. Взглянув на руку, увидел, что эта Михрютина рука, сжимающая подаренную Гумбольдтом волшебную палочку.

В это же время вокруг все снова заплясали, затанцевали, в восторге заголосили:

– Из Битюжки в Михрюту – в одну минуту. Ай да Большая Белая Королева, слава ей, слава Королеве!

Но Михрюта чувствовала, что внутри она по-прежнему остаётся Битюжкой. Поэтому очень тихо, пока вокруг бесновалось веселье, приказала волшебной палочке:

– Выручай, родимая, нужно, чтобы появился тут же, сейчас же, Крох со своими часами-бегунцами!

И рядышком действительно возник из ниоткуда Крох, с подаренными Гумбольдтом часами на руке. Судя по удивлению, Крох и близко не понимал, что происходит, как это он оказался среди бурлящей, танцующей толпы странных персонажей.

Ни минуты терять, однако, было нельзя, и Михрюта тут же затрясла Кроха:

– Нет времени объяснять, но очень нужна твоя помощь. Милый Крохотуль, давай, – прикажи своим часам подморозить время для всей этой толпы сказочных олухов.

Всегда медлительный Крох и в этот раз притормозил: разинув рот, начал бэкать-мэкать. Зная его характер, Михрюта припугнула:

– Если мы сейчас отсюда не убежим, Большая Белая Королева возьмёт нас в плен. И как знать, что с нами сделает… Смотри, Крох, смотри!

Она развернула его в сторону Большой Белой Королевы, которая, увидев, что рядом с Михрютой появился кое-кто ещё, величаво привстала с трона. Лицо её было ужасным, она, кажется, разозлилась.

И тогда Крох забубнил над часами-бегунцами:

– Часики-ходики, хочу, чтобы время замедлилось для всех, кроме меня и моей подруги Михрюты, это важно и нужно!

Что-то щёлкнуло. Михрюта увидела – внезапно все звери вокруг, да и сама Большая Белая Королева очень замедлились в движениях, будто разом переместились под воду.

Тогда она дёрнула Кроха и крикнула:

– Бежим!

Они ринулись из разноцветной толпы и летели так быстро и долго, что в конце концов просто свалились на опушке в полном бессилии.

Отдышавшись, Михрюта, которая помнила, что она всё-таки внутри Битюжки, приказала волшебной палочке:

– А теперь преврати меня обратно в Битюжку, надоело жить Михрютой.

Крох, увидев вместо Михрюты Битюжку, замер в жутком изумлении.

Рассмеявшись, Битюжка поведал Кроху о своих приключениях, и они отправились по домам.

И долго ещё друзья потом переглядывались, усмехаясь, в то время как Михрюта рассказывала о сне про Большую Белую Королеву и своём превращении в Битюжку. Они-то об этом сне всё понимали…».

Над странным столом разливалось молчание, в котором переплелись грусть с недоумением и немного тихой ярости. Последняя отсверкивала в глазах Михрюты, которая высказалась, наконец, с шепелявым присвистом:

– Врёшь ты всё, Пино. Большая Белая Королева мне, конечно, снилась, только никаких превращений этого… Битюжки? серьёзно?… в меня не было.

Пино отмахнулся:

– У тебя не было, а в моей истории ещё как есть. Это моя история, понимаешь? О чём хочу, о том и рассказываю. У меня ведь, заметьте, даже Гумбольдт какой – белоснежно бородатый, загадочный и бесконечно добрый. Хотя мы прекрасно знаем, что это всё не так. Где вы видели доброго Гумбольдта?

Крох с Битяжкой перехмыкнули в унисон. А в Михрюте взыграло не на шутку.

– Ах, вот как значит, малыш Пино? Историями решил со мной помериться, да? Ну хорошо, будет тебе история. Всем интересно послушать?

– Просим-просим, – забурчали Битюжка с Крохом, а Пино, нервно поёрзав вокруг стола, показал Михрюте язык.

«Дело было так.

Малышу Пино стукнуло в этот день восемь лет, и это были его первые восемь лет. Подарков ему не полагалось, поскольку в Пиновской семье сроду никаких праздников никто не отмечал и приятного друг другу не делал. Самым приятным было в их семье, пожалуй, прожить день так, чтобы кто-нибудь из родных не ругнулся, не выдал подзатыльник или не поколотил между делом.

Пино не повезло, и уже с утра он получил от матери хороший нагоняй, а от отца – порцию ободряющих тумаков. В наказание за плохо выметенный пол Пино вручили огромную корзину и отправили собирать жёлуди, велев по дороге заглянуть на конюшню – прибраться за стариной Нипо.

Но Пино в честь дня рождения задумал устроить бунт. Это был молчаливый бунт решительного лентяя, лентяя, который даже и близко не свернул с тропинки в сторону конюшни. Корзину он запустил в кусты ядовитого трёхлистника, а сам грустно вылез к своему «шалашу над морем».

Усевшись под собранной из трухи и еловых веток крышей, он снял сандалии и пятками ног забуцкал по болотистой заводи Червивого ручья. На душе у Пино чернело, как никогда, и в голову опять лезли мысли о том, что пора бы выбираться на волю окончательно. Вот только куда идти, в какую сторону податься так, чтобы уж точно обнаружить счастье?

Сидел Пино, ковыряя в носу и поплёвывая, довольно долго, даже вздремнуть успел. Солнце вывернуло за полдень, пробираясь потихоньку лучами в его сумрачную нору, колыхались в призрачном танце на дальнем островке ветвистые радужные лилианы, и уже пригрезился ему в очередной дрёме выползающий из Червивого ручья гигантский спрут, как вдруг сдулся этот спрут от резкого свиста.

Пино очнулся и вслушался. Свист повторился, а за ним – невнятный голос, кому-то что-то выговаривающий. Пино аккуратно вылез из-под корней гигантского деревня (внутри которого был обустроен шалаш), и выглянул из-за кустов.

Вырисовывалась любопытная картина. На полянку из лесу выпрыгнула жирная рыжая блоха – такие большие в их краях не обитали. Зыркнув туда-сюда перепуганным своим глазищем, она подскочила к могильному камню и, неловко присев, попыталась спрятаться.

За блохой на полянке появился некто высокий, закутанный во всё красное с нахлобученной на голову остроконечной красной же шляпой. В левой руке у красного болталась встрёпанная верёвка, которой он нахлёстывал по бедру.

Красный снова свистнул и рассмеялся.

– Ну и идиотина же ты, Курага! С твоими телесами только прятаться за могильным камнем. Проще в яму, под такой камень – тебе надёжнее, а мне спокойнее. Иди уже ко мне, лихо, лишнее на свете, пора домой.

Блоха загудела низким, влажным голосом, вывалилась из-за камня в высокую траву, упруго подпрыгнула, развернулась и, кажется, поняла, что отступать некуда – вода для блохи верную гибель обещала.

Красный настиг Курагу, мягко её приобнял, забубукал что-то на ухо, да и пристегнул верёвку к ремню, облегающему мякоть распухшей вошьей шеи.

Так они стояли, милуясь, ворча друг другу под нос, а Пино тем временем подлез совсем уж близко, в надежде вызнать что-нибудь секретно-интересное.

– Мы тебе тут не мешаем, пацан?

Вопрос красного, который даже не смотрел в его сторону, подхватил сердце Пино ледяной оторопью. Прятаться смысла, видимо, уже не имело, и он осторожно ступил к странно-обнимающейся парочке.

– Ты что же, думал, – хитрее самого Гумбольдта? Шалишь, пацан, я-то тебя заприметил тогда ещё, когда Курага моя прыгнула к могилке.

Пино неопределённо пожал плечами, выдерживая сумрачным взглядом взгляд искоса глянувшего на него красного. Отражалось в нём что-то страшное, затаившееся внутри – настолько чёрное и жестокое, что мигнул, заволновавшись от подступившего страха, дневной свет.

– Чего хотел-то? Шляется он по кустам… Тебя там мать с отцом заждались, злые – злее только зимний дракон в голодный год бывает. День рождения – не повод для бунта, так-то. А хочешь уйти, так попрощаться с родными надо, чтобы честь всё по чести.

Не просто Пино удивился, а испугался уже по-настоящему. Если этот Гумбольдт запросто знает об обстоятельствах нынешнего мрачного дня, то, что он вообще знает? А вдруг ему известно всё обо всём, страшное же дело…

Гумбольдт улыбнулся, приоткрыв чёрные заострённые клычки зубов в мерзкой ухмылке. Очевидно, что и мысли пиновские он тоже читал будто по книге.

– Ладно, пацан, сделаю тебе подарок, раз толковыми родителями природа обделила. Загадывай всё, что хочешь.

Пино ни на секунду не поверил в щедрость предложения. На сердце шевелились смутные тени мыслей, пророщенных из семян народных поверий, – с рассказами о тёмных магах, заточённых в подземельях Проклятого Синегорья и байками о той дани, которую они собирали в древние времена с простых жителей леса…

Но таилась в предложении чёрного сладостная прелесть сбывающихся мечт. Их у Пино было много, и так сразу даже не понять, какую именно он хотел бы извлечь на свет. Вот если бы эти чудесные восемь лет никогда не кончались… Или…

Гумбольдт заливисто, в тихом, восторженном торжестве пророкотал:

– Прррринято.

В груди у Пино снова ёкнуло ледяным, ноги заслабели. Он, заплетаясь языком, попробовал возразить:

– Но… я же… ниче.. го…

Гумбольдт его уже не слушал. Он напряжённо притаился, затем бормотнул скороговоркой:

– Конфринго-анимо-мутос.

И подпнул в воздух дико взвизгнувшую блоху, растопыренные когтистые лапы которой через мгновение перечертили весь мир Пино. Всё ухнуло во вспышке кромсающей боли, после чего наступил покой…».

Странный стол задрожал мелкой рябью, выпустив из-под себя нырнувшего к ножкам Пино. Его изящный кульбит закончился у узорчатого проёма решётки, – скорчив противную гримаску, с языком, Пино завопил:

– А зато мне всегда восемь лет. Вот так. И Гумбольдт ваш гуляет лесом.

Вывалившись из беседки, он резво скакнул метра на три, затем ещё и ещё, упрыгивая куда-то в сторону шелестевшей на ветру дубравы. Где и скрылся, странно вздёрнув напоследок кривыми безвольными руками.

Битюжка и Крох ошалело переглянулись, а Михрюта снова спрятала лицо в волосы. И голос её из укрытия звучал глуховато, будто в подушку:

– Вы же поняли?

Битюжка недоверчиво облизнулся, а Крох пискнул:

– Так Пино – он блоха?

Михрюта тяжело вздохнула.