Читать книгу Беглая монахиня - Филипп Ванденберг - Страница 7

Следующее утро было благосклоннее к ним. Согревающие лучи солнечными зайчиками проникали через тент и будили спящих артистов. Магдалена, в прошлом привыкшая к раннему подъему, натянула на голову свой чепчик и стряхнула с платья росу, образовавшуюся в ночной прохладе.

Отправившись в лес по срочной нужде, Магдалена наткнулась на гадалку Ксеранту, неожиданно вынырнувшую из подлеска. На голове у той, как всегда, красовалась золотая диадема. Уперев руки в бока, женщина грозно встала на пути девушки.

– Ах ты, облезлая кошка! – в ярости набросилась она на Магдалену. – Не по зубам тебе Великий Рудольфо! Так что руки прочь от него!

Обвинение было таким неожиданным, что Магдалена в первый момент не могла вымолвить и слова. Наконец она взяла в толк, чего хотела от нее Ксеранта.

– Не бойся, – самоуверенно парировала она, – я не возьму то, что принадлежит тебе. Только подозреваю, что Великому Рудольфо от тебя ничего не надо, ни мизинчика. – Магдалена была поражена, как это она набралась смелости высказать в лицо гадалке все, что она о ней думает.

Такой отпор взбесил Ксеранту. Она сделала шаг вперед, скрестила руки на огромной, обвисшей груди и остановилась в угрожающей позе.

– У меня за спиной хоть и побольше годков, зато есть еще волосы на голове! – При этом она попыталась сорвать чепчик с головы Магдалены.

Та отбила нападение и, размахнувшись, залепила Ксеранте пощечину. Такой наглости гадалка никак не ожидала. Доли секунды она решала, защищаться ей и дать сдачи или все же отступить. Но, увидев, что Магдалена приближается к ней, растопырив пальцы и плотно сжав губы, она предпочла ретироваться. На безопасном расстоянии гадалка обернулась и крикнула:

– Ты еще об этом пожалеешь!

Вернувшись, Магдалена застала труппу за сборами. Она рассказала Мельхиору о встрече с гадалкой, чем скорее развеселила друга, и он заметил:

– Теперь у тебя, по крайней мере, появился враг в труппе. И боюсь, – задумчиво добавил он, – Ксеранта будет не единственной.

Пока они устраивались в фургончике, к Магдалене подошла королева карликов и, дернув девушку за юбку, произнесла своим писклявым детским голосом:

– Великий Рудольфо приказал мне передать тебе этот наряд. Ты знаешь, о чем речь.

Магдалена наклонилась и приняла белое платье, потом бросила на Мельхиора вопросительный взгляд.

Тот пожал плечами:

– Ты должна отвечать за то, что делаешь. Но еще больше – за то, чего не делаешь.

– Я считаю притязания Рудольфо унизительными, – возразила Магдалена.

– Тогда не ввязывайся! Но если тебе интересно мое мнение…

– Интересно.

– Мне кажется куда более унизительным, когда наши епископы и проповедники отнимают у бедняков последние гроши, чтобы те якобы обрели отпущение грехов и вечное блаженство.

Магдалена задумчиво кивнула.

– Что до меня, – продолжил Мельхиор, – я исполню желание Рудольфо и буду выступать в его спектакле в качестве Самсона из Нового света.

– «Самсон из Нового света»? И что же ты должен делать?

– Поднять железную наковальню и предложить зрителям сделать то же самое. Кто сможет, получит десять гульденов.

– И ты хочешь это сделать? Пойми меня правильно, я знаю, что ты сильный парень. Но я не могу себе вообразить, чтобы человек поднял наковальню, – даже ты не сможешь!

– Тут ты права, – засмеялся Мельхиор, – в нормальных условиях это действительно невозможно. Но мы ведь среди циркачей, а у них все не так, как кажется. Разумеется, за этим кроется потрясающе простой прием.

– Значит, опять надувательство!

– Ну да, если хочешь, можешь назвать это и так.

Кучера начали поторапливать артистов, и Магдалена с Мельхиором вскарабкались в свой фургон. Возглавляемый сине-красной повозкой Великого Рудольфо, цирковой обоз тронулся в путь. Небольшой отрезок пути они ехали по песчаной дорожке, узкие колеса глубоко увязали в песке, и упряжные животные выбивались из сил. В воздухе то и дело свистели кнуты возничих. Так они добрались до края леса. Перед ними, в речной долине, лежал окутанный утренней дымкой Вюрцбург. Силуэты церквей были настолько филигранны, что казались вырезанными из картины Лукаса Кранаха[5].

На круто обрывающемся склоне возничим пришлось подложить под повозки тормозные башмаки. Это были железные колодки, которые крепились на цепи под повозками и при необходимости подкладывались под задние колеса и блокировали их.

По берегу, вниз по течению, с милю тянулась дорога, отделяющая Майн от укрепленной резиденции епископа и заканчивающаяся каменным мостом. Сразу бросалось в глаза, что на улицах почти не было людей, только ландскнехты в тяжелой амуниции, охранявшие мост с двух сторон. Похоже, что артистов ждали, поскольку постовые кивком пропустили обоз, не поинтересовавшись ни циркачами, ни их грузом.

На Соборной улице, неподалеку от берега, им навстречу вышел посланник Георга Трухзеса фон Вальдбурга, которому было поручено сопровождать артистов до рыночной площади, расположенной неподалеку, где напротив ратуши им было отведено место для лагеря. Площадь была пуста, и казалось, что горожане покинули свой город. В редких случаях в окне появлялась любопытная голова, которая тут же исчезала, стоило ее заметить. А ведь артисты привыкли к ликованию, шуму и крикам, сопровождавшим их въезд в любой город. Даже детей, которые повсюду облепляли вагончики, словно репей платья, нигде не было видно.

По обыкновению возничие начали сооружать бастион из фургонов и повозок, за которыми располагались животные. Команды, разносившиеся по пустынной площади, производили странное, почти жуткое впечатление.

Где же были горожане? Почему прятались в своих домах? Где бы раньше ни выступали артисты, Великий Рудольфо притягивал людские массы. Люди боготворили его, как святого, который странствовал по свету, творя чудеса, а иные даже падали ниц перед ним, принимая канатоходца, облаченного в белый шелк, за Мессию.

В такие дни людей нередко охватывал массовый психоз, который выражался по-разному: в ожидании конца света одни верующие продавали за бесценок все свое земное имущество; другие, став последователями флагеллантов, бичевали себя на площадях и улицах, пока их тела не превращались в кровавое месиво; третьи толкли в ступках мнимые реликвии каких-нибудь святых и смешивали с освященной водой, чтобы потом с помощью этой кашицы обрести здоровье или, в лучшем случае, вечное блаженство. Некоторых одолевала страсть к пляскам, и они у всех на глазах порхали и извивались, пока в полном изнеможении или даже замертво не падали оземь.

То, что горожане пренебрегали собственным городом, избегали улиц и площадей, повергло циркачей, всего навидавшихся на своем веку, в полное замешательство.

Магдалене поручили принести воды из городского колодца, и она отправилась в путь с двумя большими глиняными кувшинами. Уже издалека она увидела двух склонившихся над колодцем мужчин, которые, казалось, собирались попить воды. Однако подойдя ближе, она поняла, что тот, что помоложе, обмывал старшему лицо и руки.

Поставив кувшины на ступеньках, ведущих к колодцу, Магдалена дружелюбно поздоровалась. Однако ни тот ни другой не удостоили ее даже взглядом. И лишь когда она приблизилась и разглядела страшные раны на лице пожилого мужчины, молодой, явно тяготившийся встречей, буркнул:

– Ты, видно, не местная?

– Нет, – ответила Магдалена и робко добавила, словно извиняясь: – Я из труппы циркачей, нас в ваш город пригласил Трухзес фон Вальдбург.

Молодой смачно сплюнул на мостовую и воскликнул:

– Крестьянский палач! Величайший изверг из тех, кто ходит по нашей земле! Сначала перебил горожан и крестьян, а потом пригнал на нашу голову шутов, чтобы мы еще над этим посмеялись. Убирайтесь подобру-поздорову, пока мы не обернули против вас остатки нашего оружия.

– Не кипятись, сынок, – пробормотал старик, не поднимая глаз. – Циркачи поддерживают скорее нас, чем князей и попов.

Магдалена кивнула, не найдя ничего лучшего в этой ситуации. Помедлив, она спросила:

– Кто это вас так отделал?

Старик замотал головой, не желая отвечать. Однако парень пояснил:

– Заплечных дел мастера нашего благородного господина епископа Конрада и главнокомандующего его императорского величества. – Он поднял голову и посмотрел в сторону крепости Мариенберг, резиденции вюрцбургского епископа. И добавил: – При этом отец больше сделал для епископа, чем все каноники, благочинные и аббаты его епископства, вместе взятые. Люди издалека приезжают, чтобы насладиться его искусством.

– Его искусством?

– Это мой отец, Тильман Рименшнайдер, а я его сын Йорг.

– Знаменитый Тильман Рименшнайдер?

– Знаменитый! – Старик горько рассмеялся. – Что пользы от всей твоей славы, если заказчикам не нравится твое лицо? Или еще хуже: если ты говоришь не те слова не тем людям! Тогда вся твоя знаменитость не стоит ломаного гроша.

Тильман говорил, гневно сверкая глазами, а затем спокойно поднял руки, и Магдалена увидела перебитые кисти, свисавшие, словно мокрые тряпки.

Оцепенев, она бросила вопрошающий взгляд на юношу.

Тот подошел к ней поближе, словно не желая, чтобы отец слышал его, и тихонько сказал:

– Подручные епископа пытали его наверху, в крепости, они перебили ему обе кисти. Как видишь, довели свою работу до конца. Сегодня утром гонец принес мне оттуда весть, что я могу его забрать.

Магдалена закрыла правой рукой рот, подавив вскрик.

– К тем телесным страданиям, которые он испытал, – продолжил Йорг Рименшнайдер, – прибавляется сознание, что он никогда больше не сможет заниматься своим искусством. Боюсь, это разобьет ему сердце.

Медленно, с искаженным от боли лицом старик опустил руки и вновь повернулся к колодцу. Это стоило ему больших усилий, ибо палачи не пощадили и его ноги: каждый шаг давался ему с огромным трудом. Постанывая, он нагнулся над краем восьмигранного колодца и погрузил руки в прохладную воду.

– Как могло такое произойти? – осторожно спросила Магдалена, не сводя глаз со старшего Рименшнайдера.

– Виной всему вековая борьба жителей Вюрцбурга с властями, в первую очередь с епископом, окопавшимся в своей крепости Мариенберг. С тех пор как злосчастный Фридрих Барбаросса пожаловал вюрцбургским епископам герцогскую власть, они ведут себя, как константинопольские султаны, – так же беспощадно и расточительно. Попы и их прислужники живут, подобно князьям, – не платят налогов и пользуются неприкосновенностью. Для них закон не писан. Если у них нет денег, они тут же обкладывают народ новыми налогами – на дом, на землю или виноторговлю. При этом епископу и так принадлежат все виноградники в городской округе. Раньше стычки между жителями Вюрцбурга и их епископами случались каждые пару лет. Но когда крестьяне и горожане по всей стране объединились и сплоченно выступили против епископов, каноников и дворян, дело для досточтимых господ из Мариенберга приняло опасный оборот. Отец, будучи бургомистром, возглавил город и пытался посредничать между епископом и бюргерами, но, увы, безрезультатно. Тем самым он только нажил врагов с обеих сторон.

– Замолчи! – прервал Рименшнайдер сына. – Делу это не поможет.

– Разумеется, не поможет, – разгорячился Йорг, – но все должны знать, какой преступный сброд нами правит. – Он решительно добавил: – После выигранной битвы против мятежных горожан и крестьян досточтимый господин из Мариенберга и благородный господин Трухзес составили список мнимых подстрекателей, в который вошли сто девяносто пять мужчин. Мой отец тоже был среди них. Ему еще повезло, что жив остался. Большинство обезглавили. Милостивый господин епископ смотрел на казни, пока ему дурно не стало. Тогда он приказал себя унести.

У Магдалены комок стоял в горле.

– Теперь-то я понимаю, почему горожанам не до цирка. Почему на нас не обращают внимания и относятся, как к прокаженным.

– Не совсем так, – возразил молодой Рименшнайдер. – Сдержанность горожан имеет другую причину. Поверь мне, после кошмарных событий последних недель и дней нам крайне необходимо развлечься. Но кто-то из наших узнал, что Георг Трухзес фон Вальдбург по поручению епископа купил артистов, чтобы отвлечь народ от собственных преступлений. Не принимайте на свой счет наше презрительное отношение.

Так вот где крылась причина странного поведения горожан! И кто бы мог их за это упрекнуть?

В почти зловещей тишине, окутавшей рыночную площадь, вдруг раздался крик:

– Маг-да-ле-на!

Словно очнувшись после страшного сна, Магдалена подошла к колодцу, опустила свои кувшины в воду и прижала их, чтобы они наполнились. Страдая от боли, Тильман Рименшнайдер вытащил руки из воды.

Видя, как мучается старик, Магдалена сказала:

– Подождите здесь, я пришлю вам нашего знахаря. Как человек он сплошное недоразумение, но славится своим искусством врачевания. Он точно сможет дать вам средство для утоления боли.

Не успел старик отказаться от помощи, как молодой Рименшнайдер с благодарностью произнес:

– Благодарю тебя, юная дева, что не отвечаешь злом на зло. Мы будем ждать.

Во время отсутствия Магдалены циркачи успели разбить свой лагерь на восточной стороне рыночной площади. Девушка рассказала о том, что встретила у колодца резчика по дереву Тильмана Рименшнайдера, который срочно нуждается в помощи. К ее немалому удивлению, ее сообщение не встретило одобрения, хотя имя скульптора было знакомо каждому. Рыночный зазывала, который, часто общаясь со священниками и дворянами, испытывал к ним даже определенную привязанность, заявил, что древорез, как он изволил выразиться, должен задуматься, на чьей он стороне; в конце концов, никто не принуждал его примыкать к крестьянскому восстанию.

Но когда Магдалена во всех подробностях поведала, как тяжко пришлось старику, Леонгард, великан из Равенны, молча подошел к знахарю и показал рукой в направлении колодца. Королева карликов демонстративно встала перед лекарем и, запрокинув голову, запищала:

– И не забудь прихватить свой волшебный чемоданчик!

На том месте, где Сапожная улица вливалась в Соборную, Рудольфо и его возничие поставили тяжелый фургон, который был приспособлен для перевозки толстого пенькового каната. Мельхиор помог канатоходцу закрепить повозку железными болтами толщиной в руку. Отсюда они натянули канат на левую соборную башню, спустив из верхних полуциркульных окон тонкий трос, на котором крепился и подтягивался вверх тяжелый канат.

Поперечная балка на внутренней стороне оконных проемов служила для крепежа. Под критическими взглядами Рудольфо возничие раз десять обмотали балку тросом, как змеей. А затем мастер завязал его сам, расположив пять петель одну за другой и пропустив через них конец. При этом он шепотом произносил какие-то непонятные слова. И хотя кучера уже сотню раз присутствовали при этой процедуре, ни один из них не мог бы повторить священнодействие канатоходца. То же самое, впрочем, относилось и к развязыванию узлов, что Рудольфо удавалось одним-единственным движением.

Вопреки устоявшейся традиции и по настоятельному требованию Георга Трухзеса фон Вальдбурга Великий Рудольфо решил взойти на соборную башню не в сумерках с двумя горящими фонарями в руках, а при дневном свете, что для него было сравнительно легким заданием. Суть же просьбы заключалась в том, чтобы выманить горожан вместе с детьми и домочадцами из их домов.

После того как подготовительные работы были завершены, Рудольфо отправился в лагерь и заперся в своем фургоне. Для артистов это был сигнал, означавший: не беспокоить канатоходца до его выступления.

Они давно уже перестали гадать, что происходит в сине-красном вагончике за пару часов до каждого выступления. Какие только дичайшие домыслы ни возникали – самыми безобидными из них были истовые молитвы за удачный исход или крепкий сон. С течением времени все привыкли к церемонии и из уважения не тревожили мастера. Никто не осмеливался задавать вопросы. И поэтому, когда Магдалена яростно забарабанила в дверь вагончика Рудольфо, она столкнулась с всеобщим непониманием и злыми взглядами. Ей очень хотелось объяснить ему, что горожане не хотят смотреть на артистов по совсем простым причинам. Жонглер-итальянец Бенжамино прытко подскочил к ней и потребовал, чтобы она оставила свою затею. Великому Рудольфо перед спектаклем нужен полный покой. Публика непременно набежит, когда он вступит на канат.

В крайнем возбуждении подбежал знахарь, в одной руке он держал керамический горшок, в другой льняной мешочек с неизвестным содержимым, к животу была пристегнута кожаная сума.

– Через час все начнется, – упрекнул он ее, – а ты еще не надела маскарадный костюм. Пошли скорей!

Магдалена скрепя сердце поплелась вслед за Горбом, как все называли лекаря из-за его скрюченной спины. Рассказ молодого Рименшнайдера о событиях в стране рассеял ее сомнения по поводу того, присоединяться к бродячей труппе или нет. У нее просто не было другого выбора. Ей придется наступить на горло собственной песне и сыграть в представлении роль заживо погребенной. Итак, она предоставила знахарю свободу действий, хотя он был крайне неприятен ей как человек.

В своем вагончике он заставил Магдалену снять чепчик и сесть перед осколком стекла шириной в две ладони и высотой в три. Осколок был выкрашен с задней стороны черной краской, чтобы отразить физиономию того, кто в него смотрелся. Затем он велел ей закрыть глаза. Рассказывая, как он намазал руки Рименшнайдера обезболивающей мазью, а потом привязал к деревянной рейке в надежде, что сломанные кости правильно срастутся, он начал втирать ей в кожу головы, лоб и щеки, шею и плечи клейкую молочную массу. Потом осторожно вынул из льняного мешочка пригоршню белого, не так уж противно пахнущего порошка и растер его двумя руками на ее голове, после чего над ней поднялся столб пыли, как от деревенской дороги после двухмесячного летнего зноя, постепенно осевший на липкой коже.

– Не переживай, – заметил Горб, прежде чем Магдалена открыла глаза, – весь маскарад легко смывается обычной водой.

Застыв от ужаса, она смотрела на монстра в зеркальном осколке. Это было противоестественное существо, не иначе только что восставшее из гроба. Вскрикнув, она замолкла, разглядывая собственный обезображенный портрет. Как бы желая удостовериться, что она еще жива, Магдалена медленно опустила веки и с той же осторожностью открыла глаза. Потом, не двигая головой, так же медленно повела зрачками слева направо и обратно.

– Белый саван! – воскликнул знахарь, вернув Магдалену к действительности. – Тебе еще надо надеть белый саван.

Таинственная тишина, окутавшая город с самого прибытия циркачей, вдруг была нарушена отдаленным звоном литавр и трубным гулом. Шум доносился от моста через Майн, где четверо лакеев в сопровождении воинов, вооруженных алебардами, и важных сановников несли на носилках облаченного в пурпур его преосвященство, милостивого государя епископа Конрада. Дородный милостивый государь благосклонно приветствовал тех немногих прохожих, которых выгнало на улицу любопытство, и благословлял их рукой в перчатке с кичливо красующимся рубиновым перстнем.

В конце Соборной улицы к ним присоединилась такая же представительная и яркая процессия каноников, которые, убрав руки в рукава красных сутан, своими белыми стихарями словно хотели подчеркнуть высокую нравственность и святость. В общей сложности вокруг укрепленного на улице циркового фургона с натянутым к соборной башне канатом толпилось около полусотни сановников. Кроме них, на улице не было ни души – ни перед собором, ни на Соборной улице, где были установлены сцена для циркового представления, помосты для знахаря и жонглера, а также домик гадалки Ксеранты. С улиц исчезли даже последние любопытные. Из-за отсутствия зрителей артисты решили сопровождать Великого Рудольфо к месту его номера и не скупиться на аплодисменты.

Когда канатоходец, одетый в белое, вышел из своего циркового фургончика, у него был серьезный и сосредоточенный вид; во всяком случае, ничто не говорило о том, что это рядовое восхождение, одно из сотен уже совершенных. Когда его взгляд скользнул по Магдалене, он показался ей отсутствующим. Она даже не была уверена, узнал ли он ее вообще. «Немудрено, – пронеслось у нее в голове, – при моем-то наряде».

Ни Магдалена, ни Мельхиор никогда не видели балансирующего на канате Рудольфо, а потому необычная ситуация была им только на руку. Вместе с другими артистами они встали за канониками. Те, и прежде всего тучный епископ Конрад, вертели головами, выказывая беспокойство, поскольку их план явно не срабатывал и горожане по-прежнему сидели по домам, как во времена эпидемии чумы.

Магдалена как завороженная следила за каждым движением Великого Рудольфо. С кошачьей грацией, не обращая внимания на малое количество зрителей, он вспрыгнул на винную бочку, стоявшую справа от каната, прошелся взглядом по тросу до окна на соборной башне и назад, сделал несколько глубоких вдохов, так что его грудная клетка надулась, словно зоб индюка, и осторожно поставил сначала левую, а потом правую ногу на натянутый в воздухе канат.

Без твердой почвы под ногами его движения казались нервными и резкими. Рудольфо еще не сделал ни одного шага, но создавалось впечатление, что, согнув руки в локтях, он борется с силой тяжести. Отчаянно жестикулируя и чуть не заваливаясь набок, он исполнял пляску святого Витта, как те безумные, одержимые танцами, которые бродили по улицам городов.

– Почему он не идет? – шепнула Магдалена Мельхиору. – Что с ним?

Мельхиор молча положил руку на ее плечо, словно говоря: «Потерпи, Великий Рудольфо знает, что делает!»

Не прошло и минуты – Магдалене она показалась вечностью, – как Рудольфо вдруг застыл как вкопанный, затем еще раз, взмахнув руками, посмотрел вверх, на свою воздушную цель, и побежал. Да, он именно бежал, словно за ним гнались черти, вверх по канату, уже без угловатых движений, и теперь его руки скорее походили на крылья.

Толстяк-епископ и его свита недоверчиво наблюдали за представлением, впрочем, без тени волнения. В их отношении к происходящему будто сквозила зависть, ведь в тех кунштюках, которые преподносит Новый Завет, Господь всего лишь ходил по воде, но никогда не совершал восхождения по канату.

Лишь этим можно было объяснить, почему никто не пошевелился, когда, достигнув цели, Рудольфо ухватился левой рукой за каменный оконный переплет, а правой в ожидании оваций поприветствовал зрителей. Один лишь великан из Равенны робко хлопнул в ладоши, но тут же остановился, поймав на себе порицающий взгляд епископа. К спуску артиста, гораздо более сложной части номера, поскольку у канатоходца не было цели перед глазами, человек в пурпурном облачении и его свита не проявили никакого интереса. Епископ Конрад дал знак своим лакеям, что пора уходить.

Тут к нему подошел зазывала, в обязанности которого входила забота о финансах.

– Милостивый государь, мы договорились с вашим Георгом Трухзесом фон Вальдбургом о гонораре в пятьдесят гульденов и два гроша на питание для каждого артиста за три дня. Не хочу показаться навязчивым, но не могли бы вы сказать, когда и где мы сможем получить оговоренную сумму.

Лакеи поставили носилки, которые уже подняли, снова на землю, а епископ, беззастенчиво захохотав, посмотрел на окружавших его каноников. Те усердно подхватили наглый смех, словно уже знали ответ его милости.

– Так-так, – произнес епископ, потирая руки в перчатках, – Георг Трухзес фон Вальдбург обещал вам пятьдесят гульденов. Щедрый, видимо, человек. Так пусть он и платит обещанное. Жаль только, что след его давно простыл!

– Но он говорил от вашего имени, ваше преосвященство!

Человек в красном возмущенно покачал головой.

– Чего только не позволяют себе эти ландскнехты, что за народ! Да покарает Господь Трухзеса.

В то время как некоторые каноники, втянув головы в плечи, стыдливо осеняли себя крестным знамением, другие ухмылялись, ударяя себя в бока.

– Но я, – продолжил толстяк, – поступлю с вами великодушно и с христианским милосердием, как и подобает моему высокому сану. Приходите в «Зеленое дерево» на тарелку вечернего супа. Шуты получат горячее и по кружке пива. А завтра чтобы вас не было в городе. Надеюсь, мы поняли друг друга!

Сопровождаемый ландскнехтами епископ Конрад удалился в направлении моста через Майн, еще до того как Великий Рудольфо спустился на землю. Когда зазывала рассказал ему о реакции епископа, тот, видимо, не успев прийти в себя после восхождения, разбушевался и принялся размахивать руками, борясь с воображаемым противником. Потребовалось еще какое-то время, прежде чем он успокоился.

– Мы уезжаем сегодня же! – выкрикнул он вне себя. – А горячее, которое он нам обещал, пусть засунет себе в задницу, толстобрюхий господин епископ! Наших запасов хватит еще как минимум на десять дней. Вниз по Майну есть достаточно мест, где наше появление будет вознаграждено звонкой монетой: Вертхайм, Мильтенберг и Аморбах, не забудем и Ашаффенбург с Ганау. Я уж молчу о Франкфурте. Так что пакуйте вещички!

Мимо Магдалены события сегодняшнего дня проплыли, подобно сказочным картинкам. И лишь когда она у колодца смыла свой маскарад, превративший ее в мнимую покойницу, которая никому не понадобилась, девушка полностью пришла в себя и в расходящейся кругами воде узнала себя, беглую монахиню Магдалену. Она уже давно поняла, что свобода, на которую ей пришлось променять строгую монастырскую жизнь, обернулась для нее ежедневной борьбой за выживание, сопряженной с тысячей опасностей.

Хотя они по-прежнему делили один вагончик, Магдалена и Мельхиор отдалились друг от друга, без всякого злого умысла. Вероятно, оживление их детской привязанности было продиктовано той вынужденной общностью, которая свела их. От Магдалены не укрылось и то, что Мельхиор все чаще искал общества гадалки Ксеранты. Она не была особо привлекательной, но мужчины и в ведьме увидят красавицу, если приспичит.

Ее новая жизнь представляла постоянно меняющуюся череду странствий и маскарада, напряженных усилий и скуки и, честно говоря, была такой же никчемной, как жизнь в стенах монастыря. С той лишь разницей, что последняя была скорее пригодна для облегчения нечистой совести, с которой человек уже появляется на свет.

Подобные мысли бродили в голове у Магдалены, когда цирковой обоз, проезжая по мосту через Майн, покидал город. Неожиданно кто-то дернул ее за рукав. Маленький мальчик лет десяти или двенадцати, смотревший на нее снизу вверх, сказал:

– Мне велели передать артистам, что, пока их не было, в фургон Великого Рудольфо проникли двое мужчин, из тех, что на «ты» с епископом. Мой отец не знает, важно это для вас или нет, но сказал, что артисты должны знать.

– А кто твой отец? – полюбопытствовала Магдалена.

– Мой отец – Йорг, сын великого Рименшнайдера, которому люди епископа переломали руки. Дед говорит, что он никогда уже не сможет вырезать Мадонну. Но если бы даже смог, все равно никогда бы больше не стал этого делать.

Выпалив все это, мальчишка исчез так же стремительно, как и появился.

На полпути к Вертхайму, выехав к пойменному лугу, труппа остановилась на ночевку. Магдалена зашла в фургон к Рудольфо, чтобы рассказать о таинственном вторжении. Впрочем, новость, похоже, не слишком взволновала его. Напротив, Рудольфо усмехнулся, словно предполагал нечто подобное. Проверив железный замок на двери, оказавшийся неповрежденным, он окончательно смирился с новостью и заметил:

– Негодяев везде хватает, но они сильно ошиблись, если рассчитывали найти у меня несметные богатства. Во всяком случае, ничего из моих вещей не пропало.

Говоря все это, Рудольфо не спускал с Магдалены глаз, как и во время всех предыдущих встреч. Его пронизывающий, пристальный взгляд вовсе не казался ей бесцеремонным или тем более двусмысленным, скорее он вызывал в ее душе странное тепло и ощущение, что он любуется ею. У нее замерло сердце: а вдруг это не более чем плод ее воображения?

Магдалена уже хотела ретироваться, пока ситуация не стала для обоих неловкой. Но тут Рудольфо с кажущейся легкостью и без всяких задних мыслей произнес слова, которым было суждено изменить ее жизнь.

– Завтра придешь? – как бы невзначай спросил он.

– Зачем? – спросила Магдалена, тоже стараясь, чтобы ее слова прозвучали как можно более безразлично.

Тогда Рудольфо схватил ее за руки и силой усадил на деревянный ларь, стоявший справа у стены и заваленный книгами, а сам сел напротив на другой сундук. Фургончик был очень тесным, так что их колени почти соприкасались. Магдалена изо всех сил старалась избежать его прикосновений.

Не только собственные наблюдения, но и рассказы артистов убедили ее, что Великий Рудольфо был странный тип, особенно в том, что касалось женщин. Однако эти наблюдения отнюдь не настроили Магдалену на сдержанный лад и тем более не оттолкнули ее от оригинала. Как раз наоборот, сознание своей невостребованности, еще больше укрепившееся с годами, проведенными в монастыре, породило в ней любопытство, ей захотелось узнать, что скрывается за такими словами, как «ухаживание», «любовь» и «восхищение», которые она знала по книгам. Ее научили любить лишь Иисуса Христа и выражать эту любовь только в песнопениях и молитвах.

– Ты красивая, – ответил Рудольфо на ее вопрос. – Я не могу всласть налюбоваться тобою.

Магдалена машинально поправила свой чепчик. Такого она еще не слышала ни от одного мужчины. Да их и не было почти в ее окружении. Девушке показалось, что ее щеки покраснели, и она предпочла промолчать.

– Ты красивая, – повторил Рудольфо почти беспомощно. – Я дал тебе роль мнимой покойницы лишь затем, чтобы другие не засматривались на тебя. Я хочу, чтобы ты скрывала свою красоту под отталкивающей маской. Ты можешь меня понять?

«Нет!» – хотела крикнуть Магдалена, но продолжала упорно молчать.

– Большинство мужчин, – продолжил Рудольфо, и при этом глаза его горели, – стремятся к богатству или славе, а я стремлюсь к совершенству, что же касается женщин – то к безупречной красоте. Ты должна знать, что я взял не Мельхиора, этого увальня, а тебя и твою красоту.

Магдалена не знала, как ей относиться к словам канатоходца. А вдруг Рудольфо, Великий Рудольфо всего лишь насмехается над ней, упиваясь ее беспомощностью и неуверенностью?

Неожиданно он упал перед ней на колени, как нищий, поднял подол ее платья и обхватил двумя руками ее ноги. Он сделал это с таким напором, что ей стало больно. Однако то была приятная боль, от которой она могла избавиться в любой момент, стоило ей сказать лишь слово.

Осознание своей власти придало ей смелости, и она высказала то, что давно вертелось у нее на языке, хотя это и стоило ей больших усилий:

– Я боюсь. Я еще никогда ни с одним мужчиной…

– Не говори ничего больше! – Рудольфо поднял на нее глаза. – Именно это делает тебя такой прекрасной. В наше время женщинами становятся в четырнадцать лет и мужчинам не приходится просить дважды. В двадцать пять лет у женщины уже пятеро детей, она выглядит, как пожухлый кочан капусты, а мужчина подыскивает себе более молодую для любовных утех.

– Как ты это говоришь… – почти беззвучно пробормотала Магдалена себе под нос, однако он услышал едва высказанный упрек.

– Я говорю искренне, – возразил Рудольфо. – Надеюсь, тебя не коробит моя откровенность. Не забывай, мне многое пришлось испытать из того, что тебе еще предстоит в твоем возрасте. Но тем не менее ты мне близка, как ни одна другая женщина. Я ни о чем не мечтаю более страстно, чем о том, чтобы соединить свою судьбу с твоей.

Чем дольше убеждал ее Рудольфо, стоя на коленях, тем больше ее смущала щекотливость ситуации. Магдалена порывисто высвободилась из его объятий, резко отскочив в сторону и оставив коленопреклоненного канатоходца в жалком виде на полу. В нелепой позе, опершись о сундук, он вызвал у нее сочувствие, и она пролепетала слова извинения. Рудольфо поднялся.

Если бы Рудольфо отругал ее, обвинив в манерности и самомнении, и выставил из фургончика, Магдалена нисколько бы не обиделась. Но вышло совсем иначе. С трогательной нежностью канатоходец взял ее правую руку, поднес к своим губам и поцеловал. Ни разу в жизни мужчина не целовал ей руку. Такие жесты не полагались женщине низкого сословия. Тем паче лысой послушнице, снявшей монашескую одежду. Магдалена чувствовала, как кровь стучит у нее в висках.

До нее наконец донесся откуда-то издалека голос Рудольфо:

– Ты все еще не ответила на мой вопрос!

– Какой вопрос? – переспросила Магдалена с отсутствующим видом.

– Придешь ли ты опять завтра? По-моему, нам есть что рассказать друг другу.

– Да, если ты хочешь и если позволят обстоятельства, я буду здесь.

Магдалена покинула фургончик Рудольфо в полном замешательстве. Тихий вечер опустился над рекой, рассыпав по лугу блестки прохладной росы. Дюжина лягушек, а может и больше, громко соревновались, кто кого переквакает. Пахло болотом и сырой землей. Она почувствовала усталость от долгой ходьбы, но не могла заставить себя забраться сейчас в свой вагончик и как ни в чем не бывало лечь рядом с Мельхиором.

Магдалена, словно сомнамбула, побрела к реке и опустилась на траву. Встреча с Рудольфо поразила ее своей внезапностью, как удар молнии. Она была не в состоянии сосредоточиться хотя бы на одной ясной мысли и не мигая смотрела на ленивые воды, протекавшие мимо нее, то журча и бурля, а то снова бесшумно.

Судьба Магдалены опять сделала неожиданный поворот, и она не знала, как к этому отнестись.