Читать книгу Зеркальщик - Филипп Ванденберг - Страница 5

На двадцать шестой день пути с фок-мачты карраки «Утрехт» раздался голос впередсмотрящего:

– Земля! Земля! Константинополь!

С нижней палубы, где среди ящиков, мешков, тюков с шерстью и соляных глыб пассажиры целыми днями дремали и время от времени рассказывали друг другу о своей жизни, оживление докатилось до полубака. Там у поручней, приставив ладонь к глазам, стоял Михель Мельцер. Хоть он не видел ничего, кроме темной полосы на горизонте, которая уже в следующий миг снова скрылась из глаз, словно это было не что иное, как мираж, Мельцер сказал, обращаясь к своей дочери Эдите:

– Константинополь! Благословен этот день!

Казалось, эти слова не произвели на Эдиту, задумчивую девушку с пышными светлыми волосами и печальными карими глазами, ни малейшего впечатления. Она подняла глаза к небу, словно желая сказать: а мне-то какое дело? Да, похоже, мыслями Эдита была где-то далеко отсюда, но при этом знала, что отец ее предпринял это далекое путешествие исключительно ради нее. По крайней мере, он ни разу не упустил случая напомнить ей об этом.

Да, отец, благословен, ответила прекрасная девушка взлядом. Она сделала это, потому что любила своего отца. Этой детской непосредственности, вероятно, уже противостояло осознание пробуждающейся женственности, смеси из огня и воды, предназначенной для того, чтобы волновать мужчин.

– Дитя мое! – воскликнул Мельцер, обнимая Эдиту. – Мне тоже нелегко переносить это путешествие, но я желаю тебе только добра.

Знаю, кивнула Эдита и отвернулась: отец не должен видеть слез, наполнивших ее глаза.

Ледяные ветры минувших недель сменились теплым весенним бризом Эгейского моря, и раздражение пассажиров – их было около шестидесяти – улетучилось. Позабыты были споры из-за самых лучших спальных мест, ругань с коком из-за плохой еды, злость на неотесанных матросов. Теперь, когда до долгожданной цели было рукой подать, те, кто долгие дни только и делал, что бросал на попутчиков косые взгляды, с облегчением хлопали друг друга по плечам и протягивали руки к северному горизонту, восклицая:

– Константинополь!

– Говорят, этот город – просто чудо! – смущенно заметил Мельцер, стараясь не смотреть на дочь. От него не укрылось, что она плакала. – Говорят, там тысяча башен, а дворцов больше, чем во всех городах Италии, вместе взятых. Я уверен, Константинополь тебе понравится.

Когда Эдита не ответила, он обнял ее, убрал волосы с лица и настойчиво повторил:

– Ты будешь жить во дворце, словно принцесса, носить платья из китайского шелка, а слуги будут делать за тебя всю работу. Ты должна быть счастлива!

Эдита, не глядя на отца, снова отвернулась и начала отчаянно жестикулировать. Мельцер внимательно следил за каждым ее движением. Он понял, что она хотела сказать. Как может этот мужчина утверждать, что любит меня? Ведь он видел меня, когда я была еще ребенком!

– Мориенус?

Девушка кивнула.

– Конечно, – ответил Мельцер. – Когда он увидел тебя, тебе было всего двенадцать, но по двенадцатилетней девочке можно понять, станет ли она красавицей. И не забывай, Мориенус – опытный мужчина. Он знает толк в женщинах!

На носу судна пассажиры взялись за руки и радостно пустились в пляс. В основном это были купцы, ремесленники и посланники, кроме того – несколько почтенных профессоров из Гента и кучка авантюристов, бросавшихся в глаза своей небрежной и грязной одеждой. Женщин на борту было всего семь: две почтенные матроны в сопровождении супругов, еще две особы сомнительной репутации под покровительством сводни – отвратительной горбатой женщины, одна писательница из Кельна, скрывавшая свои рыжие волосы под плотной сеткой (по слухам, эта женщина умела говорить на пяти языках), и Эдита.

Мельцер поступил правильно, переодев красивую девушку в мужской костюм, потому что, даже несмотря на весь этот маскарад, к Эдите неоднократно приставали мужчины. Настойчивее всех был толстый медик по имени Крестьен Мейтенс, одетый в черное. Обычно женщинам запрещалось носить мужскую одежду, но на море свои законы.

– Настало время тебе снова превратиться в женщину, – заметил Мельцер, когда на горизонте показались очертания города. Эдита высвободилась из его объятий, кивнула, одернула свой грубый кожаный камзол и исчезла на нижней палубе.

Мейтенс был поблизости и наблюдал за этой сценой. Когда девушка ушла, он подошел к Мельцеру и спросил:

– Почему ваша дочь плачет? Грустно видеть слезы на лице такой прелестной девушки.

Зеркальщик промолчал, продолжая глядеть на север, туда, где из воды поднимался город, подобный гордому кораблю. До сих пор Мельцер не рассказывал о цели своего путешествия никому из своих попутчиков, но теперь, когда путешествие приближалось к концу, причин молчать больше не было.

– Знаете, – начал Мельцер, и полный медик приставил ладонь к уху, чтобы лучше слышать, – я везу свою дочь к ее будущему супругу.

– Так я и думал! – воскликнул Мейтенс, всплеснув руками.

– Как это понимать?

– Видите ли, было бы чудом, если бы такая прекрасная девушка не была уже обещана кому-то в жены. Дайте угадаю: он стар, богат и уродлив, и ваша дочь его не любит!

– Ни в коем случае! – возмутился Мельцер. – Будущий супруг Эдиты хотя и богат, но совсем не стар и не уродлив. У него лес волос, словно у фавна, он выше меня на целую голову. Очень статный мужчина.

– Но почему же девочка плачет?

Мельцер не спешил с ответом. Казалось даже, что он вовсе не хочет отвечать на этот вопрос. Медик вопросительно посмотрел на него, и зеркальщик произнес:

– Мать Эдиты умерла вскоре после ее рождения, и с тех пор девочка – мое единственное сокровище. Я дал своей дочери воспитание и образование не совсем в духе времени – сейчас девушек охотнее видят в стенах монастыря, чем в учебном заведении. И я поклялся отдать Эдиту замуж за человека, который сможет обеспечить ей хорошую жизнь. Кажется, небеса услышали мою клятву, и однажды в Майнц приехал Геро Мориенус, молодой богатый купец из Константинополя. Он торговал дорогими тканями и китайским шелком. Когда Геро Мориенус узнал, что мои зеркала лучше и прочнее, чем венецианские, он разыскал меня и мы заключили сделку. При этом он увидел Эдиту и был очарован ее красотой. Без лишних слов купец вынул кошелек и положил его передо мной на стол. Когда я спросил его, что это значит, он сказал, что хочет взять эту девушку в жены, отказывается от приданого и дает мне выкуп – сотню гульденов!

– Большие деньги! – заметил толстяк-медик. – И что же вы сделали?

– Сначала я сказал «нет» и поведал чужеземцу, что Эдита нема.

– Нет? Да вы с ума сошли, Мельцер!

– Но она тогда была совсем ребенком, понимаете, и она действительно немая! Наконец мы пришли к соглашению: как только Эдита достигнет пятнадцатилетнего возраста, я привезу ее в Константинополь и она сможет стать его женой. Мориенус оставил выкуп и еще кругленькую сумму на дорогу.

– А что ваша дочь?

– Как я уже говорил, тогда она была еще слишком юна и ничего не поняла. Когда позже я все ей объяснил, она просто не могла вспомнить этого чужеземца. Теперь она боится, что помолвлена с горбатым стариком или уродом.

– Или с жирным медиком! – засмеялся Мейтенс.

– Да, – усмехнулся Мельцер.

Радость пассажиров, которые при виде цели путешествия зашумели и пустились в пляс, небрежность команды – все это послужило причиной того, что никто не увидел три быстрых парусника, приближавшихся с востока. И только когда над морем прозвучал залп, а за ним второй, пассажиры закричали от испуга. Впередсмотрящий, который тем временем успел покинуть свой пост, вскочил на один из бочонков, стоявших на палубе, приставил ладони ко рту и закричал:

– Все на нижнюю палубу!

– Чертовы турки! – прошипел Мейтенс, который не впервые пересекал это море. Он подтолкнул Мельцера к люку, который вел на нижнюю палубу. Но еще прежде, чем они оказались в безопасности, корабль содрогнулся от жуткого удара. Выстрел разорвал фок-мачту, и через секунду то, что осталось от нее, загорелось. Впередсмотрящий в отчаянии пытался развязать канат, чтобы добраться до горящей фок-мачты: в любой момент она могла поджечь грот-мачту. Но прежде чем впередсмотрящий добрался до своей цели, рея переломилась на две части и горящие обрывки фок-мачты погребли его под собой.

Старая сводня, за все время путешествия не сказавшая и двух слов и занимавшаяся своим ремеслом исключительно с помощью многообещающих жестов и двусмысленных ухмылок, при виде всего происходящего открыла рот и заверещала:

– Иисус, Мария и Иосиф, Уриель и Саваоф, Люцифер и Вельзевул, помогите мне! – Это странное воззвание утонуло во всеобщем гуле.

– Все мужчины образуют на корме цепочку! – раздался откуда-то голос капитана.

С кормовой палубы матросы подавали ведра с водой, а пассажиры передавали их по цепочке. Пожар удалось потушить прежде, чем успел загореться весь корабль, и впередсмотрящий оказался единственной жертвой. Его останки обуглились до неузнаваемости.

Тем временем турецкие клиперы подходили все ближе и ближе, но казалось, капитана не очень волнует происходящее. Уперев руки в бока, он возвышался на кормовой палубе и командовал:

– Грот прямо по ветру, убрать бизань-мачту! Прямо по ветру!

Не успели матросы выполнить его распоряжения, как «Утрехт» накренился набок, застонав, словно раненый зверь, и понесся с такой скоростью, какую сложно было ожидать при столь слабом ветре.

– Прямо по ветру! – снова прозвучал хриплый голос капитана.

Скорее всего, преследователи не ожидали подобного маневра. Они дали еще один залп, а затем заметно отстали и наконец скрылись в том же направлении, откуда появились.

– Эти сукины дети каждый раз пытаются это сделать! – зарычал капитан с кормовой палубы. Пассажиры зааплодировали, приветствуя его. – Это самые опасные воды во всем Средиземноморье. Со всех сторон Константинополь окружен турецкими захватчиками, у них в руках даже Мраморное море. Они требуют половину загрузки каждого судна. Проклятые сволочи!

Испуганная Эдита вернулась на палубу. Теперь ее трудно было узнать в сверкающем зеленом дорожном костюме, в длинной юбке до пят. Высокий белый кружевной воротник доставал до самого подбородка, в широких, присобранных у плеч рукавах были видны длинные шлицы, из которых выглядывала желтоватая подкладка. Волосы Эдита спрятала под мешковатым, спадающим назад чепцом.

Девушка дрожала всем телом.

– Не бойся, – пытался успокоить дочь Мельцер. – Все кончилось хорошо.

И, повторяя за Мейтенсом, добавил:

– Чертовы турки!

На палубе пассажиры удивленно наблюдали за тем, как двое матросов завернули обуглившееся тело впередсмотрящего в грубую мешковину, крепко завязали и, после того как капитан произнес что-то вроде короткой молитвы, из которой пассажиры не поняли ни слова, бросили в воду с правого борта. Это произошло очень быстро и без лишнего пафоса, так что никто не почувствовал ни малейшей грусти.

Сначала мешок вздулся, словно шея жабы, но уже через несколько мгновений его поглотила бурлящая вода, образовавшая след за уходящим вперед судном. А капитан, наблюдавший за происходящим со своего мостика, проворчал:

– Никаких трупов на борту! Стражники Константинопольской гавани отсылают обратно каждый корабль, на борту которого найдут труп, – боятся эпидемии.

– Как жаль, – сказал полный медик, обращаясь к Эдите, словно и не было никаких драматических событий, – что вы, прекрасная госпожа, уже обещаны, а то я бросил бы свое сердце к вашим ногам.

И с этими словами он положил руку на свой внушительный живот и поклонился, словно желая показаться хорошо воспитанным.

Мельцеру эта сцена была очень неприятна, поэтому он счел нужным вмешаться:

– Вместо того чтобы делать непристойные предложения скромной девушке, вам, благородный господин, стоило бы вспомнить о том, что дома вас ждет благоверная супруга.

Мейтенс мгновение молчал, а потом раздраженно промолвил:

– Если бы все было так, как вы говорите, я знал бы свое место. Но я страдаю не меньше вашего, поскольку, как и вы, потерял супругу в молодом возрасте.

И печально добавил:

– И с ней ребенка.

– Простите, я не мог этого знать, – произнес Мельцер. И, взяв Эдиту под руку, с улыбкой заметил:

– Но в таком случае вы поймете, как я беспокоюсь о своем ребенке. Я и думать не могу о том, чтобы передать кому-либо заботу о ней.

На нижней палубе царило оживление. Пассажиры искали свои вещи, связанные в огромные тюки или упакованные в деревянные ящики, а матросы сновали среди них, пытаясь устранить последствия пожара. Наконец они убрали бизань-мачту и топсель, грот направили прямо по ветру, и «Утрехт» заскользил по волнам мягко, словно лебедь.

Гавань, расположенная на юге города, была подобна сбросившему листья лесу. Казалось, что бесчисленное множество кораблей переплелись мачтами и такелажем. За этим лесом из мачт, словно огромный бастион, поднимался город: террасы и стены, павильоны и дворцы, колоннады и башни, казармы и церкви возвышались вокруг, насколько хватало глаз. От крыш и зубчатых стен, от колонн, обелисков и монументальных статуй исходило такое сияние, будто они были из чистого золота. Повсюду в море домов и дворов, огражденных аркадами, виднелись пальмы и платаны, а еще чудесные парки. Вот это город!

На пирсе чужеземный корабль приветствовали громкими криками взволнованные люди. Грузчики, извозчики, проводники, торговцы и дельцы дрались за место в первом ряду. Громко крича на разных языках, они предлагали свои услуги задолго до того, как корабль бросил якорь.

Эдита крепко прижалась к отцу. Одна мысль о том, что придется пробираться сквозь толпу, приводила ее в ужас. Поглядеть только на этих черных людей с полными губами и раскосыми глазами! Эдита обеспокоенно показала рукой вниз. Дева Мария, эти черноволосые черти носят такие длинные волосы и бороды, что могут ходить голыми, и никто этого даже не заметит!

Мельцер решил блеснуть своей осведомленностью и засмеялся:

– Эти черные – из далекой Африки, из Сирии, Мавритании и Египта, а вон те, в тюрбанах на голове, – это арабы. Те, что с раскосыми глазами, родом из Китая, а черноволосые дьяволы – жители азиатских степей. Их зовут сарматами, хазарами, заками и печенегами.

Девушка покачала головой и жестом сформулировала вопрос: «Но что они все делают здесь, в этом месте?»

Мельцер пожал плечами.

– Константинополь – самый большой город в мире, раз в двести больше, чем Майнц. Говорят, кому не повезет здесь, не повезет нигде.

Эдита поняла отцовский намек и опустила глаза.

Корабельный гонг возвестил, что «Утрехт» пришвартован крепко и пассажиры могут сходить на землю. Некоторые метко бросали свою поклажу через поручни прямо на причал, где за нее немедленно начинали соперничать несколько носильщиков – кому доверят положить ее на повозку или тащить на плечах.

Стоя на кормовой палубе, Мельцер подозвал одного из носильщиков и крикнул, чтобы тот брал оба тюка, но едва носильщик схватил багаж, как тут же, в мгновение ока исчез в толпе.

Что же теперь делать? Пока они спускались по трапу, Эдита не отрываясь глядела на отца. Тот беспомощно озирался, а затем ударил себя кулаком в грудь и ухмыльнулся, словно говоря: хорошо, что я ношу все деньги с собой!

Молодой человек с оливковой кожей и шрамом на лбу подошел к ним и на нескольких языках поинтересовался, чем он может им помочь.

Михель Мельцер был разъярен и только оттолкнул его в сторону:

– Верни лучше наш багаж, сукин ты сын!

Сам он в воздействие своих слов ни капли не верил, поэтому очень удивился, когда юноша повращал глазами и ответил:

– Все возможно, мой господин! – Он улыбнулся и протянул руку. – Меня зовут Камал Абдель Зульфакар, египтянин, но все называют меня Али Камал.

– Ты заодно с этим воришкой! – заорал Мельцер, хватая юношу за руку. – Вот я тебе покажу…

– Ради бога, нет! – Али Камал притворился расстроенным. – Воровать не по мне, мой господин. Но в этом большом городе я знаю многих людей, а много людей знают много. Ну, вы понимаете, что я имею в виду.

Мельцер поглядел на дочь, но та лишь пожала плечами.

– Ну, хорошо, – сказал Мельцер, обращаясь к юноше, – ты получишь то, что тебе причитается, если вернешь нам багаж, но только в том случае, если у тебя все получится.

Али Камал поворчал, но потом согласился и сказал:

– Следуйте за мной.

Идя на три шага впереди них, юноша пробирался по оживленной Месе, главной улице города, которая вела от гавани на запад, к центру города. Зеркальщику и его дочери трудно было не упускать юношу из виду, и времени поглазеть на роскошные залы, галереи, дворцы и парки не было.

Через несколько сотен метров главная улица стала шире, превратившись в длинную площадь, заполненную торговцами, ремесленниками и извозчиками и осаждаемую покупателями. Запахи мяса, рыбы и сыра, красок, пряностей и духов смешались и казались невыносимыми. Оказавшись среди толкающихся, шумящих людей, чужеземцы зажали носы.

Мельцер крепче взял Эдиту за руку, словно хотел подбодрить дитя, но на самом деле он размышлял о том, не заманил ли египтянин их в западню. Его подозрения только усилились, когда Али Камал направился через башенные ворота, в тени которых стояла добрая дюжина менял – бородатых стариков в широких красных одеждах. В туго завязанных кошелях менял звенело серебро.

За воротами оказался узкий переулок, ведущий вверх, по обе стороны которого возвышались многоэтажные доходные дома. Доверия эти дома не вызывали.

– Куда ты ведешь нас, египтянин?! – крикнул Мельцер и остановился.

Али Камал обернулся и засмеялся:

– Да, я знаю, Константинополь – ужасный город, у некоторых улиц даже нет названий, и иногда приходится бродить целый день, прежде чем отыщешь какой-нибудь адрес.

– Я хочу знать, куда ты нас ведешь! – нетерпеливо перебил его Мельцер.

Египтянин махнул рукой, указывая в конец переулка, где находилось что-то вроде склада, тоже деревянного, как и большинство домов на этой улице. Здание казалось таким же заброшенным.

При виде склада сомнения Мельцера только усилились. Он подошел к юноше вплотную и грозно произнес:

– Послушай меня, сынок, если ты думаешь, что можешь заманить нас в ловушку, то ошибаешься! – И потряс перед носом у египтянина крепко сжатым кулаком.

Казалось, на юношу гневная тирада не произвела ни малейшего впечатления. Он закатил глаза и улыбнулся во весь рот:

– Доверьтесь мне, чужеземный господин. Разрази меня гром, если я веду себя нечестно по отношению к вам.

Хотя эти слова и не произвели на Мельцера особого впечатления, но разве у него был выбор? Поэтому они с Эдитой последовали за своим провожатым прямо к складу.

Внутри здание было разделено на этажи деревянными балками, на которых стояли бочки и ящики, лежали тюки и мешки. С потолка свисали канаты и подъемные блоки, напоминая гигантскую паутину, через которую проникал неяркий свет. Тут и там суетились полуголые темнокожие слуги: связывали канаты и подъемные системы, перекатывали бочонки с одного места на другое, казалось, бесцельно швыряли тюки с шерстью сверху вниз. В воздухе летала пыль, и дышать становилось тяжело.

С одного из возвышений, похожего на церковную кафедру, всем происходящим на складе дирижировал маленький толстенький круглолицый человечек. На нем была добротная шапка и широкая накидка, из-под которой выглядывали очень короткие руки. Этими самыми ручонками человек резко взмахивал и время от времени сопровождал свои указания громким свистом.

И, словно он ожидал появления гостей, человечек велел Али Камалу вместе с чужеземцами отправляться в дальнюю часть склада, а он подойдет позже.

Дальняя часть склада напоминала огромный базар. Пол и стены были украшены коврами, на открытых полках до самого потолка высились стопки посуды и изделий из стекла, сундуки ломились от сверкающих драгоценностей. Здесь были платья из бархата и шелка и обувь из тонкой кожи. Среди всего этого великолепия стояли ларцы для путешествий, деревянные ящики и сумки – ничуть не меньше, чем на загруженном корабле.

За всю свою жизнь Мельцер никогда не видел столько добра сразу. Разнообразие товаров и их странное нагромождение вызвали у него подозрение, что это склад награбленного. Его подозрения подтвердились, когда толстячок, войдя в комнату, без лишних комментариев поинтересовался на языке Мельцера:

– Вас обокрали?

Когда Мельцер подтвердил предположение вошедшего, тот, казалось, опечалился, зацокал языком и, покачав головой, заметил:

– О, как же зол этот мир! – Затем поинтересовался другими обстоятельствами кражи, спросил, как выглядели их тюки с багажом.

Едва Мельцер ответил, как в комнату вошел Али Камал, присутствия которого они сперва не заметили, с их багажом, и не успел Мельцер что-нибудь сказать, как толстячок заговорил:

– Вы, вероятно, спрашиваете себя, чужеземец, как ко мне попали ваши вещи, – я объясню. Видите ли, мир, как я уже говорил, зол, очень зол. Повсюду кишмя кишат воры и мошенники, и даже предусмотренное наказание (преступникам отрубают руки) не спасает нас от коварства злоумышленников. В первую очередь от этих бездельников страдают чужеземцы, почтенные люди, такие, как вы. О, как мне стыдно за весь этот сброд! Вы ведь мне верите?

Мельцер и Эдита кивнули, не в состоянии вымолвить ни слова.

– Я такой же честный человек, как и вы, – продолжал толстяк, – и воры тоже это знают. Они приносят мне награбленное, и я выкупаю его у них. Все воры знают это, равно как и пострадавшие. За ваш багаж мне пришлось выложить семь скудо.

– Семь скудо? Да это же два с половиной гульдена!

– Может быть. Жизнь стоит дорого, иногда беззастенчиво дорого, а Константинополь – самый дорогой и беззастенчивый город в мире!

Эдита, которая точно так же, как и ее отец, разгадала нечестную игру, отчаянно закивала головой: да отдай же ты ему деньги, и уберемся отсюда!

Мельцер вынул из камзола кошель и подошел к толстяку на шаг. При этом под левой ногой зеркальщик почувствовал что-то острое.

Он наклонился и поднял маленький глиняный кубик, на одной из граней которого была красиво написанная буква «А» величиной не больше ногтя. Мельцер протянул купцу находку, но тот только покачал головой и отмахнулся:

– Семь скудо, мой господин! А кубик можете оставить себе, он принесет вам счастье!

Рассерженный зеркальщик отсчитал в пухлую руку толстяка семь серебряных монет. Еще чуть-чуть – и Мельцер плюнул бы прямо под ноги этому типу, настолько он был разъярен.

Напоследок Али Камал тоже потребовал обещанную плату. За это он предложил доставить Мельцера и Эдиту вместе с багажом на ближайший постоялый двор.

Постоялый двор назывался «Toro Nero», то есть «Черный бык», что легко угадывалось по вывеске, где красовалось стилизованное изображение животного. Сначала Мельцер удивился итальянскому названию, но позже ему довелось узнать, что в таком городе, как Константинополь, подобное было совершенно в порядке вещей. Гостиница располагалась над ипподромом, там было шумно, но на удивление уютно.

Здание было построено из дерева и выкрашено в красный цвет. На высоте второго этажа располагалась крытая терраса со стрельчатыми перилами. Только два средних окна на каждой стороне были застеклены, на остальных были деревянные жалюзи с красивым узором из звезд и вьющихся растений, благодаря чему в комнаты проникал легкий бриз.

Ни хозяин гостиницы, ни Али Камал не знали ничего о торговце шелком Геро Мориенусе. Юный египтянин заметил, что для начала нужно как следует отдохнуть после долгого путешествия, пообещал найти того, кто им нужен, и сообщить об этом.

– Две удобные комнаты? – предвосхитил вопрос Мельцера хозяин гостиницы, оглядывая чужеземца с головы до ног, и, найдя одежду того подходящей, бросил оценивающий взгляд на Эдиту. – Э, господин, вероятно, прибыл издалека, – сказал он наконец. – У меня есть удобные комнаты. А две из них я всегда держу для господ, которые достаточно разумны, чтобы заплатить за них столько, сколько они стоят.

При этом он беззастенчиво ухмылялся.

– Сколько? – спросил Мельцер, постепенно начиная ощущать усталость.

Хозяин поглядел на потолок, где из золотистых пластин был выложен симметричный узор в виде шахматной доски, пожевал губами, словно впервые рассчитывал плату за комнаты.

– Полтора скудо в неделю, – сказал он наконец и поглядел на посетителя, ожидая возмущения.

– Да вы с ума сошли, итальянец! – заявил Мельцер. – Я заплачу вам один скудо за неделю, а если задержусь, то еще один. Соглашайтесь, или я пойду искать другую гостиницу!

С этими словами он протянул хозяину гостиницы руку. Тот вздохнул.

– С вами, немцами, тяжело иметь дело. Англичане и французы платят, сколько скажешь, хотя и возмущаются, или же тихонько исчезают. Так и быть, чужеземец. – И он так радостно ударил по протянутой руке, что Мельцер выругался про себя: может быть, ему удалось бы получить комнаты и за полскудо.

Хозяин хлопнул в ладоши, и отовсюду сбежались одетые в красное слуги, чтобы позаботиться о багаже постояльцев.

На верхнем этаже находились четыре большие комнаты, из окон которых открывался вид на юг, на Мраморное море, а окна четырех маленьких комнат выходили на Константинополь. Мельцер настоял на том, чтобы им выделили две большие комнаты, что, как выяснилось позже, было ошибкой – целый день там стояла жара. Комнаты были абсолютно пусты, в них не было ничего, кроме кровати, сундука и глиняной кружки. В остальном же, как убедились Мельцер и Эдита, гостиница была обставлена с большой роскошью. Рядом с трактиром, находившимся на первом этаже, был даже фонтан для купания и каменный будуар для того, чтобы справлять нужду.

Этой ночью Эдите не спалось. Мысль о том, чтобы жить в чужом городе, а именно это ей и предстояло, была невыносимой. Зато ее отец, по крайней мере, в том, что касалось дочери, достиг своей цели. Наверняка египтянин уже завтра найдет торговца шелком. С этой мыслью Мельцер устроился на низкой кровати поудобнее и уснул, даже не раздеваясь, и спал бы еще долго, если бы его не стали бешено трясти.

– Господин, послушайте, что я вам расскажу! – Голос принадлежал Али Камалу.

Мельцер раздосадованно оттолкнул юношу в сторону и хотел было повернуться на другой бок, когда снова услышал голос египтянина:

– Я спрашивал о торговце шелком Геро Мориенусе у всех посыльных Константинополя. Я нашел его. Он живет в другой части города, на Босфоре.

Зеркальщик поднялся и, протирая со сна глаза, сказал:

– Мальчик, ты просто сокровище. Если ты меня к нему еще и отведешь, то в накладе не останешься.

– Я найму повозку, – ответил Али Камал. – Путь неблизкий.

Дом на берегу Мраморного моря скрывался среди темно-зеленых пиний. Подъезд к зданию окаймляли древние статуи из белого мрамора. По бокам обитых железом ворот стояли массивные колонны. В целом же все напоминало крепость, спрятавшуюся в южном парке.

– Что вам угодно? – поинтересовался опрятный мавр, слегка приоткрыв тяжелую дверь.

– Доложи своему господину Мориенусу, что приехал господин Мельцер из далекого Майнца и привез ему свет его очей.

Слуга мельком взглянул на Эдиту, затем открыл двери, пригласил посетителей войти в темную прихожую и велел обождать.

Через высокие закругленные окна с красными и синими витражами на каменный пол падали лучи яркого света. С потолка свисал филигранный светильник из сверкающей меди. Доносился аромат ладана и какие-то незнакомые запахи. Сердце в груди Эдиты сильно билось. У нее было достаточно времени, чтобы представить себе это мгновение, но теперь, когда миг настал, девушка испугалась. Мельцер заметил, что дочь волнуется, и ободряюще кивнул.

По лестнице к ним спустилась молодая женщина в длинном желтом платье, подошла к чужеземцам и, вежливо улыбнувшись, спросила:

– Вы из Германии, как я слышала, и хотите поговорить с господином Мориенусом?

– Да, – ответил зеркальщик. – Меня зовут Михель Мельцер, я зеркальных дел мастер, а это моя дочь Эдита, которая произвела на вашего господина огромное впечатление.

Молодая женщина склонила голову набок и улыбнулась, словно желая сказать: это я понять могу. Но затем ее приветливое лицо ожесточилось, и она произнесла:

– Не называйте Мориенуса моим господином. Я не служанка ему, я его жена!

Мельцер подумал, что ослышался, поэтому недоверчиво переспросил:

– Как вы сказали? Кто?

– Его жена, вот именно, уже целых семь месяцев.

Эдита поглядела в лицо своему отцу. Правильно ли она расслышала слова этой женщины?

– Я не понимаю, – озадаченно пробормотал зеркальщик.

Молодая женщина рассмеялась:

– Великие боги Востока! Да что тут понимать? Я – супруга Мориенуса!

– Но, но… – простонал Мельцер. – Ведь Мориенус собирался…

– Да?

– Ах, ничего, – в отчаянии проговорил Мельцер. Казалось, эта ситуация смутила зеркальщика больше, чем его дочь.

– Мориенус вернется завтра, – продолжала женщина. – Он наверняка будет рад видеть вас. Где ему вас найти?

– В «Toro Nero», – с отсутствующим видом пробормотал зеркальщик. Он хотел сказать, что уже не хочет видеть Мориенуса, но от разочарования не смог произнести больше ни слова. Взяв Эдиту за руку, он повернулся и вышел из дома, не попрощавшись.

Когда они с Эдитой оказались на улице, у Мельцера было такое чувство, будто он очнулся от дурного сна, но оказался в такой ситуации, которая неумолимо толкает его в пропасть. В то же время проснулась его совесть, и зеркальщик спрашивал себя, не является ли все происходящее Божьей карой за жульничество, к которому он прибегнул, продавая зеркала. Наверняка дело не обошлось без черта. И как бороться с этой нечистой силой? Зеркальщика охватила черная меланхолия.

Если я, оглянувшись назад, задумаюсь, чему научил меня тот душный апрельский день, то, пожалуй, отвечу: никогда не сдаваться. Потому что какой бы мрачной и беспросветной ни казалась жизнь, именно такие события и учат человека быть сильным и перерастать самого себя. Ведь чем ниже опускаешься, тем богаче становится жизнь. Знал бы я тогда, в апреле, какие неожиданности готовит мне судьба, у меня, вероятно, не хватило бы мужества жить дальше. Вдали от родного города, на пороге бедности – тогда не было никого, кто был бы готов помочь мне и моей безгласной дочери Эдите. Да, внезапно я потерял почву под ногами.

Сегодня я стыжусь тех мрачных мыслей, потому что они не являлись настоящим отражением моего характера. Я всего лишь сравнивал свою судьбу с судьбами других. А в часы горя самая страшная ошибка – надеяться на то, что кто-то тебе поможет. Ведь на свете есть только один человек, способный вытащить тебя из пропасти, и этот человек – ты сам. Позже – слава богу, что не слишком поздно, – мне стало ясно, что всегда есть три способа наладить свою жизнь: попрошайничать, воровать или трудиться.

Сегодня я могу признаться: тогда, на обратном пути в нашу гостиницу, я собирался вместе со своей несчастной дочерью броситься вниз с самой высокой башни города. Маленький шажок, для которого необходимо немного мужества, – и все будет кончено. Да, вот до чего я дошел. Но тут случилось нечто совершенно неожиданное и тем не менее очень важное для меня и для всей моей жизни.

Когда я с Эдитой шел по безымянным улицам, где торговцы тканями продавали свой товар, сзади к нам приблизилась маленькая девочка. Ей было около четырех лет, она была босиком, лицо ее обрамляли всклокоченные черные волосы. Поношенное платье было в пятнах… Но, несмотря на бедность, малышка радостно засмеялась и нерешительно взяла меня за руку. Еще немного, и я оттолкнул бы ее, обозвав злыми словами, прогнал, как всех этих нищих детей, от которых приходится отбиваться чужеземцу в Константинополе. Но я заглянул в черные смеющиеся глаза девочки, лепетавшей что-то невнятное.

И хотя я продолжал идти, малышка не отпускала мою руку. Да, она прошла с нами часть пути, пока я не задумался о том, сумеет ли она сама найти дорогу домой. Эдиту эта встреча тронула не меньше, чем меня, и она велела мне положить малышке монетку в ладонь, тогда она сама отстанет. Я полез в кошель, но, прежде чем успел достать монету, девочка повернулась и убежала в том направлении, откуда мы пришли.

И сегодня, сорок лет спустя, у меня перед глазами стоит улыбка той девочки, словно мы встретились только вчера. И, как и тогда, воспоминание об этой встрече наполняет меня необъяснимым чувством счастья. Я воспринял это как указующий перст судьбы, желавшей напомнить, что несчастье, равно как и счастье, зависит только от нас самих.

Конечно, понять это непросто, и поначалу мне трудно было сдержать отчаяние и ярость. Нечто, скрытое в глубине моего сердца, заставляло меня испытывать острую, словно укол кинжала, боль. Это было сожаление о том, что я не могу предложить Эдите то благосостояние, на которое надеялся. И поскольку Мориенус, кроме всего прочего, задел мою гордость, мне нелегко было обуздать свои чувства. Да, и мне не стыдно признаться в том, что в тот вечер я плакал, тогда как Эдита не придала происшествию большого значения. По крайней мере, так мне тогда казалось.

Вопреки своим привычкам, в тот вечер Михель Мельцер налег на вино. Отчаянно жестикулируя, Эдита дала понять своему отцу: ей ни капли не жаль, что все так получилось, – и рано ушла к себе.

В общем зале гостиницы, переполненной приезжими со всего света, можно было услышать множество языков, как во время строительства Вавилонской башни. Путешественники с Востока, из Африки и Европы – в основном греки и итальянцы, которых в Константинополе было особенно много, встречались здесь, чтобы поболтать в непринужденной обстановке или скрепить печатями свои договоры. Все сидели за узкими длинными столами и радовались тому, что сумели найти, где присесть.

Мельцер пил крепкое красное самосское вино, будто созданное для того, чтобы заставить человека, который хочет забыться, изменить свое мнение и увидеть жизнь в новом свете. Прошло совсем немного времени, когда кто-то подошел сзади, похлопал зеркальщика по плечу, и знакомый голос произнес:

– Эй, мастер Мельцер, вы здесь?

Зеркальщик обернулся и увидел ухмыляющегося Мейтенса, медика с корабля. Мельцер предложил ему присесть.

– Вас я ожидал увидеть здесь в последнюю очередь, – с улыбкой сказал Мейтенс. – Я думал, вы остановитесь у будущего зятя.

Мельцер махнул рукой, и медик догадался, что что-то случилось.

– Что произошло? – спросил он. – Где вы оставили свою дочь?

– Она у себя в комнате, – ответил зеркальщик, указав пальцем в потолок. – Вероятно, уже все глаза себе выплакала.

И сделал огромный глоток.

– Что случилось? – продолжал расспрашивать Мейтенс.

И хотя Мельцер твердо намеревался никому не рассказывать о происшедшем, его словно прорвало, и он поведал медику о том, что случилось утром, что жених его дочери семь месяцев назад женился на другой.

Едва зеркальщик окончил свой рассказ, как в зал вошел высокий господин в ярких дорогих одеждах. Мельцер тут же узнал его: это был Геро Мориенус. Вино и неожиданная исповедь только подогрели злость на Мориенуса. Зеркальщик вскочил, подошел к Мориенусу, схватил его за плащ, тряхнул и закричал прямо в лицо:

– И вы еще осмеливаетесь появляться здесь, вы… злодей!

Геро Мориенус был выше и сильнее своего противника, но в первую очередь трезвее. Он усадил Мельцера на стул и сел напротив.

– Вы пьяны, мастер Мельцер, – вежливо, но твердо сказал купец.

Мельцер взвился:

– Разве это удивительно, когда отец узнает, что будущий супруг его дочери только что женился на другой? Но, вероятно, господин просто забыл о своем обещании!

– Ни в коем случае! – возмущенно ответил Мориенус. – Наше соглашение остается в силе!

Зеркальщик рассмеялся.