Читать книгу Белая королева - Филиппа Грегори - Страница 5

Король решил, что для меня должна быть устроена самая великолепная коронация, какую когда-либо видела Англия. И не просто в качестве комплимента в мой адрес.

– Мы сделаем тебя настоящей, бесспорной королевой, и каждый лорд в королевстве станет преклонять пред тобой колено. Даже моя мать… – Эдуард осекся и поморщился. – Даже моя мать будет обязана выказать тебе должное почтение во время этого празднества. И никто более не посмеет отрицать, что ты истинная королева Англии и моя законная жена. Эта коронация заставит замолчать тех, кто утверждает, что наш брак недействителен.

– А кто так утверждает? – осведомилась я. – Кто осмеливается говорить такое?

Эдуард улыбнулся. Все-таки он был совсем еще мальчишкой.

– Так я тебе и сказал. Да ты же их всех в лягушек превратишь! Не обращай внимания на пустозвонов, которые злословят в наш адрес. Их болтовня не имеет никакого значения, единственное, на что они способны, – это шептаться по углам. Но учти: пышная коронация, устроенная для тебя, покажет также, сколь высоко и прочно мое положение в стране, правителем которой я являюсь. Во время этого празднества каждый убедится, что я – подлинный король Англии, а бедняга Генрих – просто нищий, который скрывается где-то в Камберленде, позволив своей жене вновь оказаться в Анжу на иждивении у своего отца.

– Значит, коронация будет невероятно пышной? – уточнила я, не очень-то радуясь подобной перспективе.

– Ага! И ты будешь просто шататься под тяжестью украшений! – с удовольствием пообещал Эдуард.

На самом деле все оказалось даже более впечатляющим, чем он описывал; подобного богатства я и представить не могла. Я должна была торжественно въехать в Лондон по Лондонскому мосту[18] и не узнала ведущей к нему дороги, бывшей до этого старой и совершенно разбитой: оказалось, что повозку за повозкой на дорогу свозили светлый сверкающий песок, и в итоге дорога стала напоминать арену для рыцарских турниров. Меня приветствовали актеры в костюмах ангелов, крылья которых были сделаны из чудесных павлиньих перьев, сверкавших множеством разноцветных «глазков» – ярко-синих, бирюзовых, индиго. Актеры изобразили живую картину «Дева Мария и святые», призывая меня быть добродетельной и плодовитой, подчеркивая, что именно на меня пал выбор Господа нашего, что именно мне суждено отныне быть королевой Англии. Я въезжала в столицу под неумолчное пение хора; на меня дождем сыпались розовые лепестки; я и сама себе казалась частью живой картины под названием «Англичанка из дома Ланкастеров становится королевой Йорков» – этаким символом грядущего мира и единства страны.

Ночь накануне коронации я провела в просторных королевских покоях лондонского Тауэра, заново отделанных специально для меня. Я и раньше не любила Тауэр, и, когда меня торжественно несли на высоких носилках под балдахином в отведенные мне комнаты, Энтони, ехавший рядом со мной, то и дело пытливо на меня посматривал.

– Что с тобой творится? – тихо спросил он.

– Я ненавижу Тауэр! В нем пахнет сыростью и гнилью.

– А ты стала разборчивой, – усмехнулся Энтони. – Уже успела испортиться с тех пор, как король подарил тебе такие великолепные владения, как Гринвич и Шин.

– Дело вовсе не в этом, – отмахнулась я, пытаясь понять, что же в действительности не дает мне покоя. – Просто мне неприятно, что сюда доставили и моих сыновей. Это несчастливое место!

Энтони перекрестился, поспешно спрыгнул с коня и снял меня с носилок.

– Немедленно улыбнись, – еле слышно шепнул он.

Комендант Тауэра уже ждал меня, собираясь поздороваться и торжественно передать золотые ключи, так что тот момент был явно неподходящим для пророчеств или вызова душ тех, кто когда-то здесь сгинул.

– Приветствую вас, всемилостивейшая королева! – воскликнул комендант.

Я улыбнулась ему, опираясь на руку Энтони, и услышала, как по толпе пролетел шепот: какая красавица, свет не видывал такой красавицы!

– Ничего особенного, – очень тихо, только для меня, сказал Энтони. – Хорошенькая, это правда. Но по сравнению с нашей матерью ничего особенного. И перестань глазеть по сторонам и ни в коем случае не вздумай глупо хихикать.

На следующий день в Вестминстерском аббатстве состоялась моя коронация. Для придворного герольда, громогласно выкрикивавшего имена герцогов и герцогинь, графов и графинь, был составлен список знатнейших и влиятельнейших семейств Англии и всего христианского мира. Моя мать – она несла шлейф моего платья вместе с сестрами короля Елизаветой и Маргаритой – явно считала этот день вершиной своего триумфа. А вот мой брат Энтони, человек в высшей степени светский и в то же время сторонившийся высшего общества, по-моему, воспринимал происходящее как пустое и напыщенное действо; судя по всему, Энтони испытывал одно желание – оказаться как можно дальше. Зато Эдуард был доволен, ведь это событие подтверждало его богатство и власть, а страна, которой он теперь правил, прямо-таки изголодалась по такому королю, который действительно обладает и богатством, и властью. Сама же я видела всех словно в тумане и не ощущала ничего, кроме смутного беспокойства. Изо всех сил я старалась выступать с должной величавостью и помнить необходимую последовательность действий: скинуть туфли, пройтись босой по вышитому ковру, принять в руки скипетр и державу и обнажить грудь для помазания священным миром; при этом надо было непременно держать голову ровно, несмотря на тяжесть королевской короны.

Мою коронацию и помазание осуществляли сразу три архиепископа, в том числе Томас Бушер; также там присутствовали настоятель монастыря и сотни две иных священнослужителей; хор в целую тысячу человек пел мне хвалы и призывал Господа благословить меня. За мною следовал целый эскорт из моих родственников; выяснилось, что их у меня сотни. Первыми шли родственники короля, дальше – мои родные сестры и невестка Елизавета Скейлз, после – мои кузины, затем бургундская родня и все остальные, чью родственную связь с нашей семьей способна была проследить разве что моя мать, и наконец – все прочие прекрасные дамы, оказавшиеся способными выцарапать себе рекомендательное письмо. Каждой хотелось быть в числе приглашенных, каждой хотелось занять достойное место при дворе.

Согласно традиции, Эдуарда рядом со мной не было. Он наблюдал за происходящим из-за тонкой перегородки, и мои сыновья находились с ним. Мне не было позволено даже видеть Эдуарда, так что я не могла почерпнуть мужества в его ободряющей улыбке. Я вынуждена была все проделать в полном одиночестве, и тысячи чужих людей следили за каждым моим шагом, за каждым движением. Ничто не должно было затмить этот взлет – мое превращение из нетитулованной особы в королеву Англии, из обычной смертной в почти богиню, вторую после Бога. С короной на голове, помазанная священным миром, я на глазах у всех перерождалась в некое новое существо, стоявшее значительно выше простых смертных, всего лишь на одну ступень ниже ангелов, в правительницу, возлюбленную и избранную небесами. Я все ждала, когда же мое тело охватит сладостное возбуждение, связанное с пониманием того, что Господь выбрал меня на роль королевы Англии, но так ничего и не почувствовала – разве что облегчение, когда торжественная церемония завершилась и за ней последовал пышный пир.

Три тысячи знатных лордов с женами уселись вместе со мной за накрытые столы. Каждая перемена состояла из двух десятков различных блюд. Я сняла корону, чтобы можно было есть спокойно, но каждый раз между переменами снова надевала ее. Все это напоминало чрезвычайно длинный, продолжавшийся много часов сложный танец, шаги и фигуры которого нелегко уяснить. Пытаясь хоть немного заслонить меня от любопытных глаз, так и впивавшихся в меня, графиня Шрусбери и графиня Кент опустились на колени и, пока я ела, держали передо мной вуаль. Из вежливости я пробовала каждое блюдо, но по большому счету толком ничего не съела. Тяжеленная корона давила мне на голову, точно проклятие, у меня даже виски заломило. Я понимала, конечно, что вознеслась на самую высокую ступень в государстве, но мечтала только об одном: поскорее оказаться рядом с мужем в собственной постели.

Был даже момент в течение этого нескончаемого вечера – примерно после десятой перемены блюд, – когда я подумала, что совершила ужасную ошибку и была бы куда счастливее, если б вернулась назад в Графтон, не заключая столь честолюбивого брака и не поднимаясь на вершину королевской власти. Но было уже слишком поздно для подобных сожалений, и, хотя я настолько устала, что даже самые изысканные яства казались мне совершенно безвкусными, я по-прежнему должна была улыбаться, снова и снова надевать тяжеленную корону и отсылать самые лучшие кушанья фаворитам короля.

Первое блюдо было отправлено его братьям: Георгу, молодому золотоволосому герцогу Кларенсу, и самому юному из Йорков двенадцатилетнему Ричарду, герцогу Глостеру. Ричард застенчиво улыбнулся мне и втянул голову в плечи, когда я передала ему жареного павлина. Он удивительным образом отличался от своих братьев: маленький, хрупкий, застенчивый и темноволосый, тогда как оба они, и Эдуард и Георг, были высокие, со светлыми, даже чуть рыжеватыми волосами, очень самоуверенные, исполненные понимания собственной значимости. Мне Ричард сразу понравился, и я подумала, что он наверняка станет хорошим товарищем по играм для моих мальчиков, которые были лишь ненамного его младше.

Торжественный обед завершился тем, что я отбыла в свои покои в сопровождении нескольких десятков аристократов и нескольких сотен священнослужителей. Шла я с достоинством, высоко подняв голову, словно ничуть не устала, ничуть не была ошарашена тем, что со мной произошло, но в душе прекрасно понимала, что стала чем-то большим, чем просто смертная женщина: возможно, полубогиней, а может, феей, волшебницей, такой, как моя праматерь Мелюзина, которая родилась богиней, но стала женщиной. Мелюзине ведь пришлось заключить тяжкий договор с людьми, позволявший ей перемещаться из одного мира в другой. Она поступилась собственной свободой и вольной жизнью в водной стихии, обретя человеческие ноги и вместе с ними способность ходить по земле рядом со своим супругом. Мне оставалось лишь гадать, чем же придется поступиться, чтобы стать королевой.

Меня уложили на кровать – эта кровать принадлежала Маргарите Анжуйской – в огромной, полной гулкого эха спальне, и я, натянув до ушей золототканое покрывало, долго ждала, пока Эдуард наконец оторвется от пирующих приятелей и придет ко мне. В спальню он явился с эскортом из полудюжины своих дружков и с целой толпой слуг, которые, согласно обычаю, раздели его, облачили в ночную рубаху и лишь после этого оставили нас одних. Увидев мою перепуганную физиономию и вытаращенные глаза, Эдуард рассмеялся и запер двери спальни.

– Ну вот мы с тобой и стали королем и королевой, – заключил он. – Эту церемонию необходимо было вытерпеть, Елизавета.

Я протянула к нему руки.

– Я готова терпеть, пока ты – это ты, даже если на голове у тебя королевская корона.

Эдуард снял ночную рубаху и бросился в мои объятия. Он был очень хорош – широкоплечий, с гладкой кожей и крепкими мускулами на ногах, животе и спине.

– Я весь твой, – только и сказал муж.

Стоило ему нырнуть в мою холодную постель, я совершенно позабыла о том, что мы с ним только что стали королем и королевой, и в голове у меня не осталось ничего, кроме жажды страстных объятий, жажды его любви.

На следующий день состоялся большой турнир, и представители знати, заранее записавшиеся на участие в нем, один за другим прибывали в Тауэр, облаченные в поистине великолепные костюмы, а их оруженосцы дружно ревели приветственные оды. Мои сыновья вместе со мной сидели в королевской ложе, широко раскрыв рты и изумленно хлопая глазами: никогда прежде они не видели столь пышной церемонии, такого количества пестрых флагов, такого блеска и таких огромных людских толп. Это был первый действительно крупный турнир в их жизни. Мои сестры и невестка Елизавета тоже находились с нами; народ уже вовсю поговаривал, что таких прелестных и изысканных придворных дам Англия никогда еще не знала, так что мой двор уже начинал славиться своей красотой.

Мои бургундские кузены выделялись среди прочих рыцарей своей силой и мощью, их доспехи были самыми модными и элегантными, а их приветственные оды – самыми благозвучными. Но Энтони, мой родной брат, превзошел даже их; все наши придворные дамы по нему прямо-таки с ума сходили. Еще бы! Он с таким изяществом сидел на коне, он пользовался моей любовью и постоянным расположением, он способен был спорить разом с дюжиной противников, а уж в поэзии с ним и вовсе никто не мог сравниться! Энтони просто замечательно описывал южные края, даже о радости повествуя романтично, с легкой ноткой печали, точно человек, переживший трагедию, но все же улыбающийся. Энтони сочинял чудесные строки о несбыточной любви, о надежде, заставляющей мужчин пересекать раскаленные песчаные пустыни, а женщин – плыть за моря в поисках суженого. Ничего удивительного, что в Энтони были влюблены все женщины при дворе. Он улыбался, поднимал цветы, которые дамы бросали к его ногам, и в знак признательности прикладывал руку к сердцу, но ни одну из этих дам ни разу не попросил о большей благосклонности.

– А я знал его, когда он был еще просто моим дядей, – похвастался мой сынишка Томас.

– Наш Энтони сегодня – явный фаворит, – сообщила я отцу, который заглянул в королевскую ложу поцеловать мне руку.

– И о чем он только думает? – удивился отец. – В наши дни противника убивали, а не слагали о нем поэмы!

Елизавета, жена Энтони, рассмеялась.

– Так принято в Бургундии.

– Сейчас у нас времена рыцарства, папа, – улыбнулась я отцу – уж больно смешным было его озадаченное широкое лицо.

Однако первым в тот день стал не Энтони, а лорд Томас Стэнли, красавец, страшно возгордившийся своей победой. Приподняв забрало, он подошел к нашей ложе за обещанной наградой. На развевавшемся флажке красовался его фамильный герб и девиз, написанный по-французски: «Sans changer».

– Что это значит? – тихонько поинтересовался у брата мой маленький Ричард.

– «Без перемен», – пояснил Томас. – Ты и сам бы сумел перевести, если б учил французский, а не тратил зря время.

– Сударь, а вы действительно никогда не меняетесь? – обратилась я к лорду Стэнли.

Некоторое время он молча смотрел на меня – на дочь семейства, которое как раз претерпело разительную перемену, отреклось от одного короля и переметнулось на сторону другого, – и видел женщину, которая и сама невероятным образом поменялась: превратилась из бедной вдовы в королеву.

– Да, я никогда не меняюсь, – подтвердил Томас и поклонился. – И всегда стою за Господа нашего, за своего короля и за собственные права – именно так, в таком вот порядке.

Я улыбнулась. Бессмысленно было уточнять у него, откуда ему известно, в чем именно следует поддерживать Бога, у кого из королей больше прав на престол и может ли он быть уверен, что его собственные права и требования всегда справедливы. Решение столь сложных философских вопросов предназначено для мирного времени, а наша страна слишком давно находилась в состоянии войны.

– Во время турнира вы были просто великолепны, – искренне восхитилась я.

Томас улыбнулся.

– Мне просто повезло, что по списку моим противником оказался не ваш брат Энтони. Но все же я чрезвычайно горжусь, что вы, ваша милость, наблюдали за моим сражением.

Я наклонилась к лорду Стэнли прямо из ложи и вручила главный приз турнира – кольцо с рубином; лорд тут же показал мне, что украшение слишком мало для его крупной руки.

– В таком случае, – поддразнила я, – вы должны поскорее жениться на какой-нибудь прекрасной и добродетельной особе, чья цена гораздо выше всяких рубинов.

– Самая прекрасная и добродетельная дама в королевстве уже замужем и носит королевскую корону, – учтиво произнес Томас и поклонился. – Как же нам, обойденным ее вниманием, пережить такое несчастье?

Я рассмеялась – именно так, шутливо, принято вести беседу среди моих сородичей бургундцев, которые давно уже превратили флирт в разновидность истинного искусства.

– Вам придется приложить немало усилий, – заявила я. – Такой великолепный рыцарь должен основать свой собственный, поистине замечательный дом.

– Я непременно сделаю это, и вы убедитесь, что и тогда победа будет за мной!

Отчего-то при этих словах я вдруг ощутила легкий озноб. Я подумала, что лорд Стэнли явно способен проявить свою силу не только во время турнира, но и на поле боя. Он не ведает сомнений и угрызений совести и будет до конца биться за свои собственные интересы. В этом смысле он поистине достоин восхищения. Остается лишь надеяться, что он будет верен своему девизу и никогда не изменит дому Йорков.

Когда рыцарь понял, что богиня Мелюзина в него влюблена, он пообещал дать ей сколько угодно свободы и возможность оставаться самой собой, лишь бы она согласилась выйти за него замуж. Они договорились, что, став его женой, Мелюзина будет ходить по земле на собственных ногах, как все люди, но раз в месяц будет удаляться в свои покои, наполнять водой огромный бассейн и вволю плавать – хотя и в течение всего лишь одной ночи, – вновь превращаясь в полурыбу. Много лет прожили они счастливо, поскольку рыцарь любил Мелюзину и понимал, что женщина не может вечно жить жизнью мужа. Не может всегда думать так же, как он, ходить как он и дышать тем же воздухом, что и он; Мелюзина всегда будет несколько иным существом, всегда будет чем-то от него отличаться. Она всегда будет слышать иную музыку, звуки другого мира, и родной для нее навсегда останется стихия воды.

Рыцарь знал, что Мелюзине необходимо иногда находиться наедине с собой – закрыть глаза, нырнуть в сверкающую воду и, всплеснув хвостом, уйти на дно, где снова задышать жабрами, чтобы на какое-то время забыть о радостях и печалях жизни замужней женщины. И раз в месяц рыцарь давал Мелюзине такую возможность. У них родились дети, которые росли здоровыми и красивыми; хозяйство рыцаря процветало, замок его славился богатством и щедростью; а также славилась своей красотой и добротой хозяйка этого замка. Гости съезжались к ним отовсюду, прибывали даже издалека, мечтая увидеть и сам замок, и его хозяина, и хозяйскую жену, такую прекрасную и таинственную.

Став королевой, я сразу же начала пристраивать и остальных членов своей семьи. Мы с матерью оказались ну просто величайшими свахами.

– Не вызовет ли это еще большей враждебности по отношению к нам? – спросила я как-то у мужа. – У матери имеется целый список лордов, за которых, по ее мнению, могли бы выйти замуж мои сестры.

– Наоборот, вы все правильно делаете! – заверил Эдуард. – Все жалуются, что ты просто бедная вдова да еще и совершенно не знатная. Вот ты и улучшишь свои родственные узы, выдав сестер замуж за аристократов.

– Но нас так много! Точнее, у меня слишком много сестер. Ей-богу, так мы разберем в мужья всех мало-мальски достойных мужчин королевства. У тебя свободных лордов не останется.

Эдуард пожал плечами.

– Ничего, слишком долго Йорки и Ланкастеры делили нашу страну на два лагеря. Возможно, теперь вам и удастся создать совершенно иную, единую большую семью, которая поддержит меня, если вновь возникнет угроза со стороны Ланкастеров, а власть Йорков пошатнется. Мы с тобой должны установить с аристократией самые прочные семейные связи, и в этом деле передай-ка ты бразды правления своей матушке, Елизавета. Нам нужны родственники и свойственники в каждом графстве, в каждом городе страны. Я пожалую высокие титулы твоим братьям и твоим сыновьям, носящим фамилию Грей. Наша семья должна стать по-настоящему многочисленной и сильной; тем самым не только укрепится твой статус, ты еще и обретешь действительно надежную защиту.

Я поймала мужа на слове и немедленно отправилась к матери. Она сидела в моих покоях за большим столом; по всей столешнице были разложены различные родословные, старинные документы и карты – мать напоминала полководца, готовящегося к великому сражению.

– Судя по всему, ты решила играть роль богини любви, – заметила я.

Мать быстро глянула на меня и тут же снова сосредоточенно нахмурилась.

– Какая уж тут любовь! Это тяжкий труд, Елизавета, – вздохнула она. – У тебя есть родные, девочка, и всех их нужно как следует обеспечить, каждому дать богатую жену или мужа. Тебе необходимо создать достойный королевский род. Теперь ты королева, и твоя задача заключается в том, чтобы следить за аристократией страны и повелевать ею: ни один знатный лорд не должен слишком возвыситься, ни одна знатная дама не должна пасть чересчур низко. У меня в этом отношении богатый опыт, ведь когда мне запретили выходить замуж за твоего отца, нам пришлось просить особого королевского соизволения на брак и даже заплатить штраф.

– Именно поэтому ты встала на сторону свободы и истинной любви?

Мать коротко хохотнула.

– Когда речь шла о моей свободе и моей любви – да, я их защищала. Но теперь, когда дело касается формирования нравов твоего двора, я буду категорически против таких свобод.

– Ага, значит, ты уже пожалела, что Энтони женат? Ведь будь он холост, мы могли бы устроить ему прекрасную партию, верно?

Мать нахмурилась.

– Мне очень досадно, что Елизавета бесплодна, да и здоровье у нее слабое, – честно призналась она. – Разумеется, ты можешь держать ее при дворе в качестве фрейлины, она ведь принадлежит к одной из лучших семей Англии, но я сильно сомневаюсь, что Елизавета родит моему сыну наследников.

– Ничего, у тебя будут десятки наследников и наследниц, – пообещала я, изучая составленные матерью длинные списки имен и смело прочерченные стрелки, соединявшие моих сестер с наиболее знатными женихами.

– Вот это было бы здорово, – с явным удовлетворением произнесла мать. – И каждый из моих внуков должен быть как минимум лордом!

А потом мы целый месяц только и делали, что заключали помолвки. Женихами всех моих сестер стали знатные лорды. За исключением Екатерины – тут я решила подняться еще на ступень выше и обручила ее с герцогом, которому, правда, еще и десяти лет не исполнилось. Это был вечно надутый и всем недовольный парнишка по имени Генрих Стаффорд, герцог Бекингем. Уорик давно наметил его в мужья своей дочери Изабеллы, но мальчик, находясь после смерти отца под охраной королевской короны, оказался в полном моем распоряжении. Мне, собственно, платили налог за то, чтобы я его опекала, и я решила, что могу делать с ним что угодно. Ко мне он относился отвратительно, да и с другими вел себя чересчур самоуверенно и грубо, полагая, что имеет на это право, будучи отпрыском древнего и весьма знатного рода. Генрих до такой степени гордился собственной персоной, что я даже получила некоторое удовольствие, обручив этого юного «претендента на королевский трон» с Екатериной. Генрих Стаффорд и свою невесту, и всех нас воспринимал как людей, стоявших на куда более низкой ступени, чем он сам, и считал себя униженным этой помолвкой. Я сама не раз слышала, как он по-мальчишески хвастается перед дружками, что непременно когда-нибудь отомстит нашему семейству и мы еще будем его бояться, а уж меня он точно заставит пожалеть о нанесенном ему оскорблении. У меня это вызывало лишь смех; ну а Екатерина рада была стать герцогиней, хоть и получила в мужья такого напыщенного сопляка.

Моему двадцатилетнему брату Джону, который, к счастью, супругой еще не обзавелся, предстояло вскоре жениться на тетке лорда Уорика – леди Екатерине Невилл, вдовствующей герцогине Норфолк, успевшей уже и выйти замуж за своего герцога, и похоронить его. Предстоящий брак стал настоящей пощечиной Уорику, уже одно это обстоятельство вызывало у меня злорадную радость. А поскольку тетке Уорика было, наверное, лет сто, женитьба на ней моего брата явилась поступком весьма жестоким и циничным, призванным дать милорду понять, кто теперь устраивает и заключает в Англии брачные союзы. Кроме того, всем было ясно: старуха наверняка вскоре помрет и мой брат снова станет совершенно свободен, да к тому же невероятно богат.

Для моего дорогого сына Томаса Грея я «купила» маленькую Анну Холланд. Ее мать, герцогиня Эксетер, родная сестра моего мужа, потребовала у меня четыре тысячи марок за эту привилегию; меня устроила цена ее фамильной гордости, и я выплатила требуемую сумму, чтобы Томас впоследствии унаследовал немалое состояние семейства Холланд и стал богаче любого принца христианского мира. Я перехватила у лорда Уорика и этот дорогой приз – он ведь хотел женить на Анне Холланд своего племянника, и дело было уже слажено, оставалось лишь поставить подписи и печати; но я обошла его, предложив на тысячу марок больше – целое состояние, взятое из королевской казны, которой теперь я могла распоряжаться и к которой Уорик доступа не имел. Также Томас благодаря Эдуарду обрел титул маркиза Дорсета, дабы соответствовать перспективе своего брака. И для моего младшего сына, Ричарда Грея, я непременно собиралась подыскать хорошую невесту, которая сделает его богатым; Эдуард между тем посвятил его в рыцари.

Отец мой имел теперь титул графа; а вот Энтони так и не получил титула герцога, насчет которого когда-то так весело подшучивал, зато тоже стал графом и управлял теперь островом Уайт. Остальным моим братьям были пожалованы высокие королевские и церковные должности. Лайонел, как и хотел, должен был вскоре стать епископом. В общем, я вовсю пользовалась положением и властью королевы, вводя во власть своих родных, – думаю, что на моем месте так поступила бы любая женщина, и я настоятельно рекомендую любой женщине, поднявшейся «из грязи в князи», вести себя именно так. Я не сомневалась, что врагов у нас будет множество – нам ведь приходилось постоянно завязывать новые связи, приобретать новых союзников, в общем, успевать повсюду.

К завершению всех необходимых процедур, связанных с моим вступлением в брак и на королевский трон, в Англии, я думаю, не осталось ни одного человека, который хоть раз не столкнулся бы по каким-то делам с представителями моего семейства; невозможно было ни торговать, ни пахать, ни судиться, не встретившись с кем-либо из огромной семьи Риверс или ее вассалов. Мы были повсюду, мы были везде, куда захотел поместить нас король. И если бы однажды все в мире обернулось против Эдуарда, он обнаружил бы, что мы, Риверсы, пустили корни весьма глубоко, создав вокруг него укрепления куда более мощные, чем ров с водой вокруг его замка. Даже если бы Эдуард потерял всех прочих сторонников, мы по-прежнему остались бы его друзьями и соратниками; ну а в настоящий момент мы и вовсе пребывали у власти.

Мы хранили Эдуарду верность, и он был нам предан; мало того, он искренне к нам привязался. Я поклялась ему в любви, и он твердо знал, что нет на свете другой женщины, которая любила бы его сильнее, чем я. Мой отец, мои братья и сестры, мои кузины и кузены, а также все те новые мужья и жены, что влились в наше семейство, – все принесли королю клятву верности, пообещав до конца быть ему преданными, что бы ни случилось, кто бы ни ополчился против нас. Мы создали новую семью – не Йорки и не Ланкастеры, мы были семьей Вудвилл, получившей титул графов Риверсов, и эта семья непреодолимой стеной, подобной мощному водопаду, встала у короля за спиной. Разумеется, полкоролевства могло нас ненавидеть, но теперь уже – в том числе и благодаря моим усилиям – мы стали настолько сильны, что на чью-то ненависть мне было наплевать.

Эдуард тоже, засучив рукава, принялся за дело: ему предстояло править страной, совершенно отвыкшей от королевской власти. На места тех, кто был убит в сражениях, он назначал мировых судей и шерифов и приказывал им вести дела исключительно на основании закона и справедливости. Сотрудников, пытавшихся воспользоваться своей высокой должностью, чтобы затеять, к примеру, ссору с соседями, король незамедлительно отзывал с места службы. Солдат, воевавших как на нашей стороне, так и на стороне противника, король с миром распустил по домам. Он также издал указ об отлове разбойников, которые, воспользовавшись царившей в стране неразберихой, грабили и терроризировали население, и дороги в стране постепенно становились безопасными. Мой муж начал тяжелую работу по превращению Англии в государство, пребывающее в ладу с соседями, и всеми силами после стольких лет непрерывных распрей старался восстановить в стране мир и покой.

Наконец-то был положен конец бесконечным военным действиям, поскольку удалось поймать бывшего короля Генриха, который скитался в безлюдных холмах Нортумберленда, почти утратив разум. Эдуард приказал доставить Генриха в лондонский Тауэр, где он и остался – как ради нашей безопасности, так и ради своей собственной. Увы, Господь нечасто позволял его сознанию проясняться. Оказавшись в Тауэре, Генрих узнал это место, во всяком случае, понял, где находится, и как будто был даже рад оказаться дома после долгих скитаний. Он жил тихо, постоянно общался с Богом, и рядом с ним днем и ночью находился священник. Мы не знали даже, помнит ли Генрих свою жену и того мальчика, которого Маргарита Анжуйская называла его сыном; он никогда о них не говорил и никогда не спрашивал, как им живется в далеком Анжу. Также не было ясно, помнит ли он о своем королевском прошлом. Бедный Генрих, он был совершенно потерян для этого мира и успел позабыть все то, что мы у него отняли.