Читать книгу Убийство Санта-Клауса - Филлис Дороти Джеймс - Страница 1

I

Если вы увлекаетесь детективной литературой, возможно, мое имя – Чарлз Миклдор – вам знакомо. Я имею в виду, серьезно увлекаетесь, случайный или слишком разборчивый читатель едва ли будет интересоваться моими новинками в публичной библиотеке. Я не Гарри Китинг[1], не Дик Фрэнсис, даже не Ф. Д. Джеймс. Но я выполняю качественную работу в духе старых традиций для тех, кто любит, чтобы убийство было уютным. А моего сыщика-любителя, почтенного Мартина Карстерса, считают, хотя я и не обременял его моноклем, бледной копией Питера Уимзи вместе с его Гарриет Вейн[2]. Я зарабатываю достаточно, не женат, живу уединенно, необщителен; почему я должен ожидать, что мое писательство будет более успешным, чем моя жизнь?

Порой меня даже приглашают выступить по радио – когда кто-нибудь из более знаменитых специалистов по смерти оказывается недоступен. Я привык к вечному вопросу: а у вас самого, мистер Миклдор, есть личный опыт участия в деле об убийстве? Я неизменно лгу. Во-первых, интервьюеры никогда на правду не рассчитывают, времени нет. Во-вторых, они бы мне все равно не поверили. Убийство, к которому я оказался неким образом причастен, было не менее сложным, странным и театральным, нежели любое насильственное преступление, какое мне удалось состряпать даже в минуты высшего вдохновения. Если бы я решил написать о нем, то назвал бы книгу «Убийство Санта-Клауса». Собственно, к этому и сводится суть истории.

Случилось это в Рождество 1939 года – первое военное Рождество. Мне было шестнадцать лет, трудный возраст даже в более спокойные времена, а для меня, чувствительного, единственного в семье ребенка, сложный вдвойне. Мой отец по линии колониального ведомства служил в Сингапуре, и обычно зимние каникулы я проводил с семьей директора нашего интерната. Но в тот год родители написали, что старший единокровный брат отца Виктор Миклдор приглашает меня в свое котсуолдское поместье в Марстон-Турвилл. Распоряжения были четкими: я должен был прибыть в сочельник поездом 4.15 и уехать в среду утром, 27 декабря. На вокзале в Марстоне меня встретит мисс Мейкпис, домоправительница и секретарь дяди. Будут еще четыре гостя: майор и миссис Турвилл, у которых он купил это поместье пять лет назад; его пасынок Генри Колдуэлл, знаменитый пилот-любитель, и актриса мисс Глория Белсайз. Разумеется, слышал о Колдуэлле и мисс Белсайз, хотя, даже при всей наивности, не предполагал, что это ее настоящее имя.

Мой дядя – точнее, неродной дядя – прислал свои извинения по поводу того, что других гостей моего возраста, чтобы составить мне компанию, не будет. Это меня как раз не волновало. А вот сам визит беспокоил. Я видел дядю один раз, когда мне было десять лет, и у меня создалось впечатление, составленное, как это случается у детей, по обрывкам фраз и подслушанным замечаниям, будто отношения между ним и моими родителями были натянутыми. Кажется, когда-то дядя хотел жениться на моей будущей маме. Вероятно, теперь, когда шла война со всей ее непредсказуемостью, это приглашение стало попыткой примирения. Отец четко дал понять в письме, что мне следует принять приглашение и он рассчитывает на то, что я произведу хорошее впечатление. Драгоценную мысль, что дядя очень богат и бездетен, я выкинул из головы.

Мисс Мейкпис ждала меня на марстонском вокзале. Она поздоровалась со мной без особой теплоты, и когда мы шли к ожидавшему нас «Роверу», я подумал, что она похожа на заведующую хозяйством нашей школы, когда та пребывает в дурном настроении. Мы молча поехали через деревню, унылую и безлюдную в предрождественском покое. Помню церковь, наполовину заслоненную огромными тисами, и опустевшую школу с гирляндами из цветной бумаги, тускло просвечивавшими сквозь оконные стекла.

Марстон-Турвилл был небольшим особняком семнадцатого века, три его секции были выстроены вокруг внутреннего двора. При первом взгляде он показался мне сплошной глыбой серого камня, смутно темнеющей, как и вся деревня, под низкими рваными облаками. Дядя встретил меня в просторном холле перед дровяным камином. Из декабрьских сумерек я попал в ослепительное цветное великолепие: на гигантской рождественской елке искрились свечи; бадья, в которой она стояла, была обложена искусственными снежками из замороженной ваты; пляшущее пламя играло яркими отблесками на сияющем серебре. Гости пили чай. Мне воображается картина: жертвы на пороге смерти, с чашками, застывшими около рта, в ожидании начала трагедии.

Память, капризная и избирательная, даже одела их соответственно. Вспоминая тот сочельник, я вижу Генри Колдуэлла, этого рокового героя, в форме Королевских военно-воздушных сил, с орденскими колодками на груди. Хотя на самом деле он не мог их тогда еще иметь. Колдуэлл лишь ждал зачисления на курсы пилотов Королевских ВВС. А Глорию Белсайз я неизменно представлял в облегающем золотистом вечернем платье, которое она надевала к обеду; грудь торчит под шелком, я не могу заставить себя отвести от нее взгляд. Вижу невзрачную, пугающе деловую и эффектную мисс Мейкпис в сером шерстяном платье, служащем ей униформой, чету Турвилл в потертом деревенском твиде. Дядя, как всегда, в безукоризненном смокинге.

Он кивнул мне с мрачно-сардоническим выражением лица:

– Значит, ты – сын Элисон? Мне всегда было любопытно, какой ты.

Я понимал, о чем он думает: будь отец выбран правильно – я был бы совсем другим. Я болезненно ощутил недостаток роста рядом с его шестью футами двумя дюймами – под стать ему был только Генри – и подростковую россыпь прыщей. Он представил меня другим гостям. Турвиллы были пожилой парой с добрыми лицами и седыми волосами, старше, чем я ожидал, и оба туговаты на ухо. Меня восхитила аскетическая красота Генри, я онемел от робости и преклонения перед героем. Лицо мисс Белсайз было знакомо мне по фотографиям в журналах. Теперь я видел то, что тактично маскировала ретушь: обвисшие щеки и подбородок, глубокие морщины вокруг лихорадочно блестящих восхитительных глаз. Интересно, почему ее так возбуждает Рождество? Теперь понимаю: бо́льшую часть дня она была пьяна, мой дядя видел это, его это забавляло, и он не делал ни малейшей попытки ограничить ее. Мы представляли собой несовместимо разношерстную компанию. Все чувствовали себя не в своей тарелке. Представив меня, дядя почти не говорил со мной. Но когда бы мы с ним ни оказались вместе, я чувствовал его пристальный взгляд, словно меня изучали на предмет одобрения или неодобрения.

Первое предвестье ужаса – рождественская хлопушка, несущая в себе угрозу, – было явлено нам в семь часов. По давней традиции в сочельник деревенские жители являлись к владельцам поместья распевать рождественские гимны. На сей раз они возникли неожиданно, из-за плотных штор, один за другим; свет в огромном холле приглушили. Их было десять: семеро мужчин и три женщины. В тот морозный вечер на них были теплые плащи, а в руке у каждого – фонарь. Фонари зажгли, как только закрылись тяжелые двери. Чувствуя себя неуютно в новеньком смокинге, я стоял между миссис Турвилл и Генри справа от камина и слушал старинные невинно-ностальгические гимны, уверенно исполнявшиеся задушевными деревенскими голосами. После этого дворецкий Пул и одна из горничных вынесли сладкие пирожки с изюмом и миндалем и горячий пунш. Но деревенские ощущали себя скованно. Они привыкли петь для Турвиллов, а теперь поместье находилось в чужих руках, поэтому они ели и пили с почти неприличной поспешностью. Когда фонари погасили и дверь открыли, мой дядя поблагодарил их и пожелал спокойной ночи. Мисс Мейкпис стояла рядом. Мисс Белсайз порхала вокруг них так, словно являлась хозяйкой поместья. Турвиллы отошли в дальний конец холла; еще когда начиналось пение, я заметил, как жена высвободила свою руку из ладони мужа.

Хлопушку мы увидели почти сразу же. Она лежала на маленьком столике возле двери, ее сделали из красной и желтой жатой бумаги. Хлопушка была слишком большой, явно самодельной, но весьма искусной. Мисс Белсайз схватила ее и прочитала:

– «Виктор Миклдор». Тут написано твое имя, дорогой. Кто-то оставил тебе подарок. Как мило. Давайте ее взорвем!

Он не ответил, затянулся сигаретой и уставился на нее сквозь дым. Она вспыхнула, потом протянула хлопушку мне, и мы вместе дернули за шнурок. Бумага разорвалась бесшумно, и из хлопушки выпал и покатился по ковру маленький цилиндрик. Я наклонился и поднял его. Это оказался аккуратно завернутый в бумагу металлический амулет в форме черепа, прикрепленный к кольцу для ключей; такие продают в сувенирных магазинах. Развернув бумажку, которой он был обернут, я увидел написанный заглавными печатными буквами стишок. Глория воскликнула:

– Прочитайте его, голубчик!

Бросив взгляд на бесстрастное лицо дяди, я прочитал:

Наступила тишина. Потом Генри спокойно произнес:

– Кто-то из соседей, Виктор, тебя не любит. Но насчет колоколов он ошибается. В военное время рождественский колокольный звон запрещен. Адские колокола – другое дело. Они, разумеется, не подчиняются законам военного времени.

– Это же явная угроза: кто-то собирается тебя убить! – воскликнула Глория. – Эта женщина ведь была среди ряженых, правда? Та, чьего ребенка ты насмерть сбил машиной в прошлый сочельник. Деревенская учительница. Сондерс ее фамилия. Миссис Сондерс, она ведь была здесь!

В наступившей тишине голос дяди прозвучал как удар хлыста:

– Свидетель видел темный «Даймлер», но он был не мой. Мой в прошлый сочельник вообще не выезжал из гаража. Пул подтвердил это.

– Я знаю, дорогой. Я ничего такого не думала…

– Ты вообще редко это делаешь.

– Лучшее место для этой штуки – кухонный очаг.

– Я бы не стал уничтожать ее, – заявил Генри. – Во всяком случае, пока. Вреда от нее никакого, но если последует что-нибудь подобное и тебя станут донимать, то неплохо будет показать ее в полиции.

– Я положу это в письменный стол в кабинете, – бесстрастно проговорила мисс Мейкпис.

Она взяла подвеску для брелока и унесла ее из холла. Мы проводили ее взглядами, а Глория сказала:

– Но ты будешь запирать дверь, дорогой. Думаю, тебе следует запирать дверь спальни.

– В собственном доме я ни от кого не скрываюсь, – спокойно промолвил Виктор. – Если у меня есть враг, я встречу его лицом к лицу. А теперь, пожалуй, пора обедать.

Атмосфера за столом была натянутой. Полупьяная громкая болтовня Глории лишь подчеркивала общую подавленность. Именно тогда, за обедом, она поведала мне еще об одном обычае дяди:

– Сразу после часу ночи, дав нам время заснуть или во всяком случае улечься в постель, он надевает костюм Санта-Клауса и разносит гостям подарки. Утром каждый находит подвешенный над кроватью чулок с презентами. Посмотрите, что я получила в прошлом году! – торжественно воскликнула Глория, протягивая мне руку через стол. В блеске свечей заиграл брильянтовый браслет, и одновременно, словно выстрел, раздался треск ореха, который дядя раздавил в руке.

– Если будешь хорошо себя вести, в этом году получишь, может, что-нибудь еще.

И слова, и интонация прозвучали оскорбительно.

Остаток вечера вспоминается мне как серия ярко-освещенных миниатюр. Танцы после обеда; Турвиллы вальсируют, степенно, круг за кругом; Глория экзальтированно льнет к Генри; мисс Мейкпис, сидя у камина, презрительно наблюдает за ними. А как пробуждают теперь воспоминания тогдашние мелодии! «Полька пивной бочки», «Дип перпл», «Беги, кролик, беги», «Джиперс Криперс» и «Тигриный рэгтайм». Потом игра в охоту на кролика – по словам Генри, это была еще одна рождественская традиция Виктора, игра, в которой должны были принимать участие все, кто находился в доме. Меня выбрали кроликом. К моей руке привязали воздушный шарик и дали пять минут на то, чтобы я спрятался. Задача состояла в том, чтобы, когда меня найдут, успеть добежать до входной двери прежде, чем проколят мой шарик. Для меня это было единственное веселое развлечение за весь вечер. Помню, как хихикала служанка, как Глория гонялась за мной вокруг кухонного стола, делая напрасные попытки достать меня свернутым в трубочку журналом. Помню свой последний сумасшедший бросок к двери и Генри, выскочившего из кабинета и проткнувшего шарик одним взмахом ветки остролиста. Помню затухающее в камине пламя, отражавшееся в хрустальных графинах с напитками, которые Пул внес на подносе. Турвиллы отправились спать первыми – хотели послушать радиопередачу в своей комнате, – а вскоре их примеру последовали Глория и мисс Мейкпис. Я пожелал всем спокойной ночи без пятнадцати двенадцать, оставив дядю и Генри около подноса с напитками.

У дверей спальни меня поджидала мисс Мейкпис. Она попросила, чтобы я поменялся комнатами с Генри. Того поселили в красной комнате с кроватью под балдахином и с задергивающимся пологом, но она боялась, что после июньской катастрофы, когда во время полета в Южную Америку ему лишь за несколько секунд до крушения удалось покинуть пылающую кабину самолета, он может испытывать клаустрофобию. Мисс Мейкпис помогла мне перенести свои немногочисленные пожитки в другую комнату, в конце коридора, и пожелала доброй ночи. Меня ничуть не опечалило то, что теперь я оказался дальше от дядиной комнаты.

Сочельник завершался. Раздеваясь и направляясь в ванную за углом коридора, я размышлял о минувшем дне. Все получилось не так уж плохо. Генри выглядел отчужденным, но дружелюбным. Мисс Мейкпис меня пугала, однако ко мне у нее претензий не возникло. Я еще испытывал страх перед Виктором, но миссис Турвилл была по-матерински заботлива. Глуховатая и обносившаяся, она тем не менее сохраняла свое скромное достоинство. Справа от камина в нише стояла резная фигура Непорочной Девы. Перед началом игры в охоту на кролика кто-то привязал воздушный шарик ей на шею. Миссис Турвилл тихо попросила Пула снять его, и тот повиновался незамедлительно. Позднее она объяснила мне, что статуэтка называлась «Благословение Турвиллов» и в течение трех столетий защищала наследников рода от любого зла. Сообщила, что ее сын служит в гвардейском полку, и, спросив о моей семье, заметила, как я, наверное, рад, что мои родители в Сингапуре, где война не сможет их достать. Не сможет их достать! Ирония и сейчас отдается во мне острой болью.