Читать книгу Алый парус для енотов - Фирдауса Хазипова - Страница 2

День первый

Августовское утро тепло заглянуло в настежь распахнутые окна. Обычную больничную палату с высокими потолками и крашеными светло-зелёными стенами залил ровный свет разгорающегося дня. Проснувшись, Фируза огляделась вокруг. Молодёжь вроде ещё дремлет.

– Доброе утро, – сказала она несколько отстранённо, откидывая потную простыню и нашаривая в тумбочке умывальные принадлежности. – Народ надо будить, скоро завтрак.

– Да мы не спим, – сонно произнесла Таша и повернулась на другой бок.

Тишина вновь повисла в палате. В который раз Фируза с опаской взглянула на потолок. Над тумбочкой застыл тёмный паук. Вчера она попросила санитарку убрать это создание. Та шваброй чиркнула по стене, и паук полетел вниз. «Ну молодца», – с досадой подумалось ей. Искать его не стала: он мог затеряться в продуктах на тумбочке, а мог затаиться в пакете с вещами, который стоит под кроватью у стены. Сегодня паук опять прилип к стене над головой. Его собратья тёмными пятнами с тонкими ломаными лапами висят на противоположной стене над окном, выходящим во двор больницы.

– Дайте мне мешок овса и ведро воды, – громко произнесла Фируза в потолок. И, дождавшись, когда недоуменные головы повернутся к ней, добавила: – Я здорова как лошадь…

Все вяло, полусонно рассмеялись. Да, это смешно. Особенно в палате городской инфекционной больницы, куда поступают со всеми вытекающими последствиями пищевых отравлений. Но ей было не до смеха. Её беспокоило подавленное настроение, с которым она проснулась. Что-то в это нежно-прекрасное летнее утро было не так. Что-то царапало душу и не давало покоя.

Аномальная жара в регионе загнала в инфекционку и молодых, и пожилых. Так, волею случая, оказались здесь, в замкнутом пространстве палаты, пятеро женщин. На улицу не выйти, даже на другой этаж не попасть: все заблокировано замками, дежурными, которые строго бдят, чтоб инфекция не полетела дальше.

Слоняясь по коридору, можно подивиться тому, сколько здесь спортивной симпатичной молодежи. Но жемчужиной среди всех считается Шахрият. Эта знойная девятнадцатилетняя красавица целыми днями в основном спала: то на животе, то свернувшись калачиком, то закинув длинные ноги на подоконник. Если не спит, то, лежа на кровати в коротеньких шортах и топике, задумчиво смотрит в смартфон, изредка проводя изящным пальцем по экрану.

В углу – кровать Кристи, невзрачной бледноватой девочки пятнадцати лет. Недавно она стала сиротой, и из районного центра должна перебраться в столичный город в семью брата. Справа восседает на кровати Таша, студентка с обесцвеченными волосами. Как обычно, она уже густо намазала ресницы и, склонившись над маленьким зеркальцем, ищет недостатки у себя на подбородке.

На самом солнечном месте под окном, выходящим на юго-восток, стоит кровать Вали-кондуктора. Лучи солнца подбираются к ее простыне после завтрака и долго лежат на ней жарким золотым покрывалом. Валя – это крупное лицо, крупное тело и живой взгляд карих глаз. С первой минуты, как поступила сюда, она издёргала Фирузу своей рожей на ноге, упорно пытаясь её показать, но та не менее упорно отводила взгляд: терпеть не могла подобных зрелищ.

Ещё две кровати по обеим сторонам двери, бесстыдно оголённые до матрасов скорбного вида, пустовали: некоторые больные предпочитают селиться в коридоре, где жара ощущается меньше.

Фируза потерла ноющий правый висок. Второй день болит голова, ни одна таблетка не помогает. Вчера врач после нескольких попыток унять боль предложила свою личную таблетку.

Сон! Настроение резко упало, и организм слегка содрогнулся, как это бывает, когда внезапно подскакивает давление. Она вспомнила его в деталях, и от этого он показался реалистичным и зловещим. Всё, забыть, не думать о нём, приказала себе мысленно…

Завтрак прошел незаметно для желудка. Если что и легло туда, то хлеб с маслом и чай. Она достала из тумбочки светло-коричневый том Максима Горького.

– «А я иду такая вся»…

Началось. В коридоре на разные мелодии заверещали телефоны.

– Сынок. Я же в больницу попала, – громко заныл женский голос. – Вчера вечером привезли в инфекционную больницу. Да. Поела что-то. Да, не пошло. Не знаю. Рвало, тошнило. Капельницу поставили, таблетки дают. А? На завтрак? Кашу овсяную…

Еще громче продолжала вторая:

– Рвало, тошнило, понос, резь в животе. На завтрак поела каши, желудок болит, прямо резь в животе. Принеси мне ночнушку и трусы, а то я тут голая лежу.

– Принеси туалетной бумаги побольше, – на весь коридор заговорила третья. – Нет, из продуктов ничего не надо. Кроме сухарей и бананов ничего нельзя. Ну, принеси курочку. Да, и пельменей.

Бодро заиграла башкирская плясовая мелодия.

– Да, тошнота, рвота. Капельницу. Таблетки. Еда не очень. Нет, отсюда не выпускают. Окно с торца здания найдешь, я выгляну. Передай пакет, напиши номер палаты. Лифтёр принесет.

В коридоре и соседних палатах на все мелодии пели телефоны и трындели тетки, подолгу и в сотый раз рассказывая, как им внезапно поплохело; шел подробный перечень того, что поела, как летели из них рвота и понос. Это пережёвывание скудных событий будет продолжаться целый день.

Фируза перелистнула страницу, и глаза выхватили строчки, которые развеселили: «Бабы особенно часто жалуются на болезни, у них что-то «подкатывает к сердцу», «спирает в грудях» и постоянно «резь в животе», – об этом они больше и охотнее всего говорят»…

Ну классик! Знал бы он, что в двадцать первом веке стилистика жалоб изменится, но суть останется прежней.

Здесь, в палате № 1, редко звонят смартфоны. Вчера крепкая деревенская женщина перед выпиской так резко отчитала молодежь, что они все, видимо, перешли на sms-сообщения. Фируза, конечно, не поэтому написала sms-ку сестре со списком того, что надо принести. Просто так удобнее. Но и позвонить Ольге надо.

– Привет. Я в инфекционку попала. Не знаю, что случилось. Ездила на Иремель. Представляешь, поднялась на самую вершину! Ощущения – не передать. Потом расскажу. Еле дотащилась до дома, вызвала врача. Она в такую панику ударилась и меня напугала. «Немедленно в больницу, а вдруг у вас сальмонеллёз». Ну я и поскакала на такси в больничку, даже багаж не распаковала. Я тебе написала, что мне принести. Сама понимаешь, кинула в сумку, что пришло в голову. Нет, вкусненькое нельзя. Хочется быстрее на волю, поэтому не буду рисковать…

Кстати, подумала Фируза, я так и не поняла, с чего мне поплохело. Так всё было хорошо в походе.

Над деревней у подножья Уральских гор со всех сторон нависают хребты со звучными названиями: Зигальга с озером Зюраткуль, Малый и Большой Иремель, Бакты. Каждый день группа шастала по горам, топча гигантские змеевидные корни деревьев, распластавшиеся по тропинкам. Поднимались на вершины, которые казались недосягаемыми.

Но в последний день организм коварно сказал: «Опаньки!» И поехало! В разгар прощального ужина, когда студёная водочка поплыла внутрь, следом за ней пищевод протаранили арбуз и сливы, а потом подоспела курица гриль, которой захотелось присоединиться к такой разнообразной компании, Фирузу тряхнул озноб. Нешуточный озноб. Подумала, курточка оказалась хиловатой. Пошла спать. Накинула на себя парочку одеял.

Утром проснулась рано и помчалась вытряхивать банкет из желудка. Летело содержимое отовсюду со скоростью пробки от шампанского. Позавтракать не удалось, потому что опять быстрым шагом пришлось идти высвобождаться.

Через час группа погрузилась в газельку для возвращения домой. Пять часов в пути, как их вынести? Сразу же прислонила голову к стеклу окна и задремала, чтобы обмануть организм. Предварительно пришлось накинуть на себя плед, потому что в топике, несмотря на жару, было холодно. На стоянке опять летело содержимое, которому уже просто неоткуда было взяться.

Дома градусник показал «38». Вызванный врач потребовала немедленно ехать в больницу. Так Фируза очутилась здесь.

День второй

В палату, прихрамывая, вошла врач. Кристя умоляюще уставилась на неё:

– Когда меня выпишут?

Поворачиваясь вокруг своей оси и квадратом кривя рот, врач поясняла:

– Пока не придут результаты основного анализа, никого не выпишу. Он готовится пять дней. Терпите. Так, Сизова, как ваше рожистое воспаление на ноге? Я вам выпишу… Анализы у вас нормальные, ждем основной. Катаева (студентка ожидающе уставилась на нее), завтра выписываетесь. У вас обнаружили синегнойную палочку. У вас (ткнула ворохом бумаг в сторону Шахрият) нашлась эшерихия…

Наткнувшись на умоляющий взгляд Кристи, чётко проговорила:

– Решение приму только после результатов анализа. У всех что-нибудь находится.

Кристя опустила глаза на экран монитора и смахнула слезу.

Врач вышла из палаты, неся кипу папок в руках.

– Посмотрите, вот рожа у меня на ноге, вылезла недавно, ничего не помогает, – послышался голос справа. Фируза неохотно подняла взгляд от книги и снова опустила вниз. Чуть не в пятый раз соседка пытается показать ей свою болячку, и уже закипало внутри. «Ну не лечу я рожи! А также хари и морды! И смотреть на это не хочу», – раздраженно думала она. Нахамить ей, что ли?

Фируза решительно повернула голову в сторону кондуктора. На кровати уютно расположились 120 кг живого весу. Они лежали на боку лицом к обществу, накрытые ярким солнечным пледом. В больших карих глазах светилась симпатия к ней или к миру в целом, даже признаки влюблённости можно было разглядеть.

Ну как нахамить такому взгляду?

Невозможно читать. Фируза обреченно отложила книгу, достала ключворд и начала заполнять клетки разгаданными словами.

Вся проблема в том, что в подобной больничке есть только три возможных положения: лежать/сидеть на кровати; ходить туда-сюда по коридору, заставленному койками с больными; в столовой смотреть телевизор (если одержишь победу в споре с мужчинами, желающими смотреть спорт или какую-нибудь фигню) или наблюдать жизнь улицы. Но у всех занятий большие минусы: подоконников на всех не хватает, остальные положения долго не выдержишь.

– Я в душ. Кто составит компанию? – спросила студентка, ощупывая крашеные волосы.

О, очень кстати, потому что жара начала уже донимать.

Про компанию объяснение простое – дверь «душевой» не запирается изнутри, и надо, чтобы кто-нибудь снаружи караулил.

Ой, как хорошо! Так легко стало… Как мало человеку надо. Еще бы сны так не тревожили душу. Опять царапнуло воспоминание о ночном видении.

Отношение к этому у Фирузы настороженное. И неспроста. В её жизни случались сны, которые повторялись из года в год, как будто настойчиво что-то хотели внушить. Они были похожи на реальность, и все переживания и поступки во сне казались реальными. Но когда просыпаешься, понимаешь, что на самом деле это сон, просто похожий на реальность, сдвинутую по фазе. То ли это реальность, похожая на сдвинутый по фазе сон.

Она все время хотела понять, распознать символы: что сны хотят сказать или о чём предупредить, или они приходят просто так. Но тревога охватывала, когда вспоминались видения, в которых картины вдруг поворачивались непонятной стороной.

Самая трагичная ситуация была связана с вещим сном, который приснился матери и впоследствии превратился в реальность-кошмар.

Всё, больше ни слова о сегодняшнем сне, приказала она себе в который раз за день. Но настроение все равно испортилось.

В конце коридора около своей палаты Фируза и Таша увидели даму, которая, сложив длинное тело пополам, лежала на подоконнике пузом и смотрела на улицу. Дама удивляла: она по-простецки – в чём спит, в том и стоит. Видны только длинные стройные ноги, над которыми белеет крохотный треугольник трусиков.

– Вы хоть бы деньги брали за стриптиз, – ехидно проговорила Фируза, сворачивая в свою палату. Дама подняла голову, повернулась к ней и простодушно улыбнулась. Большие выразительные глаза ее смущенно потупились. Да что же за народ тут собрался, обезоруживают своей простотой, просто под дых бьёт их безобидность!

– К нам женщину переводят из коридора, – оживленно встретила их Валя.

Они невольно взглянули в угол у двери, где убого смотрелась раздетая до клеенчатого матраса кровать.

Фируза вытащила из глубины тумбочки спрятанный кипятильник: хоть чаю попить, может, на душе полегчает.

А мир за широко распахнутыми окнами прекрасен! Высоко в небе сияет солнце, и город мягко тает под его лучами. В палате светло и прозрачно. Над дверью пошумливает кондиционер. Кристя с лицом землистого цвета серьёзным взглядом уткнулась в экран ноутбука, Шахрият тихо сияет знойной красотой во сне, Таша по-турецки сидит на подоконнике, высматривая кого-то на улице. Невозмутимые тёмные пауки размером с десятирублевую монету с непомерно длинными, тонкими, изломанными под углом, лапами торчат над окном.

В раскрытые окна летят приглушенные звуки улицы и шелест листвы. Юго-восточное окно выходит на улицу, на противоположной стороне которой стоят деревянные домики с припаркованными к заборам легковушками. Иногда лязгнет ручка колонки и донесётся живительный звук воды, звонко бьющей по пустому дну ведра. Из другого окна можно увидеть заасфальтированный двор больничного комплекса.

Тишина, покой. Лето! Ничего нет лучше летнего дня и звуков простой незамысловатой жизни. Жизнь…

Фируза потёрла ноющий висок. В памяти снова всплыли воспоминания о том страшном дне, предвестником которого был сон матери.

Мать жила на похожей улочке в центре города в частном доме. Так же сияло лето на улице с высоченными пышными берёзами и тополями. Во дворе дома по праздникам выставлялся большой длинный стол. Так же звонко звякала ручка колонки и весело звенела вода в ведре. Никогда не унывающая, жизнерадостная, гостеприимная, мать любила компании, была общительной. К ней часто заходили соседки, приходили подруги, дочери с семьями. Вкусная еда, оживлённые разговоры, песни… Река её жизни – не без порогов, стремнин, опасных поворотов, житейских переживаний и радостей – в последние годы слегка помутнела из-за кризиса 1998 года, когда долги, взятые в валюте, выросли в рублях в непомерную сумму. В целом жизнь на пенсии её не тяготила и не казалась скучной.

Но последние полгода была грустна, пыталась говорить о том, что скоро умрёт. Все отмахивались. Что за глупости, бабушка прожила девяносто лет, а мама ещё молодая, заболеваний, угрожающих жизни, у неё нет. Но она как будто знала свой срок. Быстро оформила документы по наследованию, подарив дом двум младшим дочерям. Пыталась распределить остальное имущество, но недоумевающие дети не слушали её.

Фируза вспомнила тот последний, шестьдесят седьмой день рождения матери. Хоть и было лето, стол почему-то накрыли в не очень просторном доме. Было тесновато, как всегда, оживленно. Но все заметили в её глазах потустороннюю грусть. И опять разговоры, что скоро уйдет… Все удивлялись: откуда такие мысли?

Через пять дней Фируза вернулась с работы позже обычного, и уже с порога услышала трезвон телефона. Звонила племянница Вика.

– Нанайку[1] убили, – без предисловий сказала она.

Слова показались нелепостью, как будто фразы прорвались из случайного сериала: что значит убили, подумала Фируза, она же не бизнесменка какая-нибудь.

Механически вызвала такси, механически разговаривала с водителем. В середине пути вдруг поверилось в непоправимое, и она отчаянно разрыдалась. Такси слегка вильнуло в сторону, но тут же выправилось…

Во дворе и в доме были люди. После рассказа о случившемся первой её мыслью была, скажем, нелепая: «Она не заслужила такой смерти». Как будто кто-то другой на подобный конец имел причины. Видимо, она повторяла это вслух, потому что вдруг услышала ясный голос младшей племянницы Динары: «Она не заслуживала такой смерти». Потом вспоминается, как увидела большое бревно у забора, и начала подкатывать его к калитке убийцы, чтобы эта семья не могла проходить по двору мамы. К ней присоединилась сестра, стала помогать. Они подкатили его и плотно припёрли к соседской калитке. А там, во дворе, поигрывая веточкой, в тени яблони сидел парень в джинсах. И как сквозь оглушающий ветер прорвались пояснения: «Убийца убежал. Этот милиционер выжидает его»…

Фируза помнит, что ничего не помнит. Точнее, из тумана просто вырываются отдельные яркие картины или чьи-то чёткие фразы. Как дикая метель, в мозгу толкались мысли: «Как за полгода мама могла знать, что рано уйдет? Могла ли она предвидеть, что в жаркий полдень макушки лета (не осенью, не весной!) у молодого соседа произойдет сдвиг по фазе, который страшным рикошетом ударит по ней. Вот она с удовольствием поела курицу, вышла из калитки, свернула в проезд, чтобы выбросить собакам косточки. А из дыры в заборе выскочил сосед и начал кромсать её ножом. Она будет кричать: «Петенька, за что?» Из окон двухэтажного деревянного дома, у крыльца которого творилось душегубство, будут смотреть на происходящее две соседки, оцепеневшие от страха…»

Душа мамы, съёжившись от ужаса и боли, улетела в небеса. Она пересекла Непростую Реку, не оглянувшись назад, потому что никто не реанимировал тело в этом почти безлюдном в жаркий рабочий полдень частном секторе. Напротив домов – неширокая колея и глухой забор министерских гаражей. Там всё как положено: охрана, телефон.

– Почему никто не обеспокоился? – спросила она потом у сестры.

– Да вон в том доме постоянно пьянствуют и дерутся. Наверно, подумали, что опять эти дебоширят.

– Откуда мама знала, что скоро уйдет?

– Ей в январе сон приснился: она стоит на улице, поодаль от неё собрались умершие братья и еще кто-то, и говорят, указывая на маму: «Когда будем забирать?»…

Через десять лет Альбина скажет старшей сестре: «Я скоро умру. Никому я здесь не нужна».

Она говорила об этом с той же потусторонней обречённостью, без эмоций, как и мама. И вновь чей-то страшный выбор из другого мира, ткнувший пальцем в сорокадевятилетнюю женщину, выглядевшую девчонкой, унёс её в неведомое. Мать и дочь встретились там, где нет теней, горестей, суеты. Где светлое сияние пушит волосы золотым нимбом, а лучи солнца теряются в белых складках одежд и листве невиданных растений…

Но сегодня ночью они обе пришли к Фирузе. И от этого отмахнуться не получается. Сон встревожил мысли и чувства.

В палату зашла молоденькая санитарка. Она деловито заправила постель в углу, протёрла тумбочку. «Неспроста такие приготовления, – подумала Фируза. – Наверняка тяжёлую больную поселят».

Опять неприятно кольнуло воспоминание о сне. Он помнился коротким, но весь был насыщен символами и предсказаниями.

…В углу комнаты на корточках сидят мама и сестрёнка. Фируза стоит перед ними, а позади неё – кто-то невидимый. Полутёмная комната, полупустая. В дальнем углу белеет шапка сугроба. Альбина перелистывает паспорт, в который вклеены полупрозрачные матовые листы типа кальки. Она медленно всматривается в контуры лиц, как бы начертанные синим.

– Мы ждём под четвертым этажом, – поясняет мама, тоже глядя на графические изображения людей, а сестрёнка продолжает листать страницы.

– Тебя с таким паспортом никуда не выпустят, – говорит Фируза. Кто-то, стоящий позади нее, подтверждает эти слова…

Целый день царапало это «под четвертым этажом». Пугало и ужасало…

Палата продолжала жить на автомате. Стояли в очереди за обедом, подавали в окошечко две тарелки – для супа и для второго с салатом. Потом шли в палату за стаканом, подавали его в окошко за компотом. Потом пытались затолкать обед в себя, но он был в этот раз настолько отвратителен, что есть невозможно. В итоге кто-то попил чаю с сухариками, кто-то подкрепился домашней пищей.

Половина палаты задремала, девчонки впились глазами в гаджеты.

За окном быстро сгущалась августовская темень. Внизу около частных домов звучали громкие голоса, фырчали машины. В палате несколько пауков в тон этой ночи безмолвно торчали на потолке и стенах, похожие на басовые ноты, отставшие от партитуры. В косых лучах заходящего солнца золотом мерцала неподвижная паутина в пол-окна. Убранная кровать, так и не дождавшись своего жильца, белела в углу палаты. Молчание в палате усиливало непонятную тревогу.

– Девочки, вам боевое задание, – бодро сказала Фируза, отгоняя навязчивые мысли. – Истребить пауков в палате.

Девочки подняли глаза от гаджетов, посмотрели на потолок и стены.

– Их как будто специально здесь выводят. Таких больших я никогда не видела, – задумчиво произнесла Шахрият и встала с кровати.

– А вон ещё прячутся в жалюзи, – вскочила Кристя и запрыгала на кровати от нетерпения.

И войнушка началась. Таша флегматично продолжала сидеть и с иронией смотрела на оживших от спячки девочек. А те увлечённо скидывали пауков на пол, затем, сидя на корточках на полу, ласково начинали уговаривать, подталкивая их к бумажке:

– Ну иди сюда, чувак. Я тебя не убью, просто за окно выброшу…

Надо же, слово «чувак» – из лексикона нашего поколения, подумала Фируза, оказывается, вернулось к нынешней молодежи. И какие они, лапочки, гуманные, пауков не хотят убивать. С удвоенной симпатией она смотрела на них и тихо радовалась, что молодёжь немного ожила.

Девчонки увлеклись занятием, временами они начинали по-детски прыгать на кроватях, и между ними образовалась некая солидарность. У Таши в глазах появилось любопытство и желание присоединиться к этой игре, но, видимо, её останавливала мысль о том, что она взрослая и к тому же студентка.

Скоро все пауки были отправлены в ночной полет за окно, паутина с окон сдернута, и девочки вновь уткнулись в гаджеты.

Вернулась кондуктор, с огорчением заметив, что мужики «смотрят по телевизору какую-то ерунду» и не соглашаются сменить канал…

Сгустилась ночь. Лампы не включали, чтобы не привлекать мошкару. Да он и не нужен. Слепящий свет шарообразного фонаря лился прямо в окно. В его прожекторе, как густой снегопад, роилась светящаяся серебром мошка.

Ну вот и день прошёл. Пора спать. Фируза закрыла глаза, но неотвязные мысли вернулись. Почему родные приснились ей, и какой за этим смысл? О чём-то предупреждают? Или дали понять, что отвели чей-то преждевременный выбор от нее? Как разгадать знаки, которые приходят из потустороннего мира?

Время, наверно, уже позднее. Она открыла глаза. Уличный фонарь ярко бил направленным светом прямо в палату. Стены и потолок заливал мертвенно-синий свет гаджетов. Отрешённые сине-слепящие лица девчонок делали их похожими на инопланетян.

Фируза закрыла глаза и вскоре уснула.

День третий

Пробуждение началось с медленного погружения в ясный свет августовского утра. Только не хватало в этом летнем мире птичьего гомона. Фируза заметила: в городских кварталах не слышно птичьего разноголосья. Куда девались воробьи с их звонким детским чириканьем? Одни вороны и голуби самодовольно вышагивают по дворам, как вредные старухи, выжившие из коммуналки неугодных соседей.

Кровать около умывальника оказалась занята. Тётка лет семидесяти лежит под капельницей, важно так. Вроде и кровать, как у всех, и подушки такие же, а ощущение, что возлежит она на высоком ложе, на высоких подушках, как королевишна. К стойке прикреплен один пузырёк с лекарством. Значит, не тяжёлая больная. Некоторым в первый день два-четыре пузыря прокапали.

Позавтракали, Фируза принесла завтрак и новенькой. Когда пузырек весь просочился по венам и иглу сняли, тётка с аппетитом поела и тут же, откинувшись на подушки, ровно, негромко захрапела.

Пришла врач, снова вертелась вокруг своей оси, многословно отвечая на вопросы. Обрадовала Ташу и Шахрият известием о выписке. Кристя смахнула слезу. Кондуктор снова говорила о роже, показывая её врачу, потом пытаясь показать Фирузе. И снова королевишна вырубалась, мгновенно засыпая.

Ни с кем не попрощавшись, молодёжь с пакетами быстро покинула палату.

Ближе к обеду «заселили» кровать в углу. Тихая женщина с медленными движениями сразу же по телефону попросила принести кроссворды и прочую мелочь. Надя, бывшая работница спичечной фабрики, сама похожа на спичку – на длинное худое тело с белёсым халатом насажена небольшая голова с невыразительными глазами.

Перед обедом королевишна проснулась от мелодии своего мобильного «Пришла любовь».

– Я в больнице лежу… Не знаю. Вечером поела арбуз, сливы, виноград, потом рвота началась, тошнота. Чувствую себя нормально (тихий смешок). Я давно хотела лечь в больницу, чтобы выспаться…

Потом она сделала еще несколько звонков с тем же пересказом.

– Обед уже дают, – выглянув в коридор, сказала Надя-«спичка».

Пошли занимать очередь.

– Подожди, – остановила Кристю королевишна, оторвавшись от телефона. – Возьми тарелки и принеси мне обед.

– Как я с четырьмя тарелками пойду, – растерялась девочка. – Мне два раза в очереди стоять, что ли?

– Пошли, – потянула Фируза её за руку. – Не барыня, сама возьмёт.

Обедали в палате, сидя на кроватях. Королевишна наяривала домашнюю пищу из банки. Такое ощущение, что банки материализовывались из воздуха, потому что не видно, чтобы каждый день ей передавали пакеты. Или сразу на неделю ей принесли домашней еды?

Пошли мыть посуду, и Кристя с Валей оторопели. Барыня придвинула к своей кровати тумбочку, с другой стороны поставила мусорное ведро, тем самым загородив подходы к умывальнику. Пинком передвинув ведро к стене, Валя начала мыть тарелки.

Барыня накинула на лицо белую простыню и, видимо, опять собралась дрыхнуть. Фируза начала решать кроссворд, Валя прикрыла глаза, Кристя уткнулась в ноутбук. «Спичка» сердито выговаривала по телефону: «Ну ты интересная такая! Кроссворды передала, а ручку – нет. Ну и что я должна, по-твоему, делать?»

Во время тихого часа, заметив движение справа, Фируза повернула голову. Это барыня встала, пошуршала под струёй воды, затем отодвинула тумбочку и тихо присела на пол почти под умывальником.

Кристя направилась к двери, но остановилась на полпути.

– Вам плохо? Врача позвать? – обеспокоилась она и быстро вышла. Надя посмотрела в сторону барыни. Оказалось, та лежит на полу.

Прилетели ангелы в белых халатах – человек девять во главе с заведующей. Быстро помогли барыне подняться, уложили на кровать.

– Что случилось? Вы упали? Голова кружится?

– Нет.

– Где болит? Здесь болит?

– Нет.

– Как вы упали? Резко?

– Нет.

В ответах барыни начала сквозить некая неловкость.

– Как вы очутились на полу?

Та явно затруднялась с ответом.

– Головой стукнулись?

– Нет.

– Посмотрите на палец. Он двоится?

– Нет.

Кондуктор уже не могла скрыть усмешки в глазах. Молоденькая медсестра стрельнула в её сторону жирно подведёнными лукавыми глазами, другая, очень застенчивая, робко смотрела на больную.

– Так, – решительно произнесла заведующая, тряхнув темной шапкой волнистых волос. – Строгий постельный режим. Еду вам будут приносить. В туалет только в сопровождении… – она запнулась, окинула взглядом палату и добавила: – Медсестёр.

На спинку кровати водрузили табличку «Строгий постельный режим».

Барыня удовлетворенно откинулась на подушку и, пространно рассказав по нескольким номерам телефона о своем новом статусе, погрузилась в очередной крепкий здоровый сон.

В палату вошла миловидная женщина лет пятидесяти с пакетом и бельём, зажатым подмышками. Она представилась: «Майра», и подошла к свободной кровати. Застелила ее, переоделась. Когда вошла застенчивая медсестра со штативом и лекарством, легла и приготовила руку. Подключив больную к капельнице, сестричка вышла. Остальные задремали.

Дневной сон был прерван громким голосом:

– Позови медсестру!

Кто спал, нехотя проснулся; девочки, бродившие в просторах гаджетов, – все, подняв головы и недоумевая, посмотрели в сторону королевишны.

Пришли две молоденькие медсестрички: застенчивая и с подведёнными лукавыми глазами.

– Я хочу в туалет, – требовательно произнесла королевишна.

– Давайте мы вам поможем встать.

– Я не могу встать.

– Но мы не сможем вас поднять. Сейчас принесем «утку».

Прибыло судно. С королевишны откинули простыню, обнажив блеклый живот и голые ноги, подложили судно.

– Я не могу так, – капризно сказала она.

Медсёстры стояли по обеим сторонам кровати, как в почётном карауле, и не знали, как быть.

Всё решила природа. Королевишна резво вскочила и, резко оттолкнув медсестёр, которые пытались поддержать ее под руки, помчалась в туалет, тряся лохмами седых волос…

После этого она никого на помощь не звала, прекрасно справляясь со всем сама. Вскоре статус инвалида с неё сняли, еду в постель приносить перестали. Когда, наконец, она впервые пошла за едой сама, то вернулась с пустыми тарелками.

– Там же большая очередь, – недоумённо сказала королевишна.

Хм, все в палате дружно переглянулись и пожали плечами, еле сдерживая усмешку…

Солнце где-то за пределами видимости клонилось к закату. Майра, уютно усевшись на кровати, бойко вязала блестящими спицами. Чёрная синтетическая нить, искрами вспыхивая в косых лучах солнца, вползала между мелькающими пальцами и выходила неким подобием паутины, скреплённым лицевыми петлями.

– Что вы вяжете?

– Этим посуду хорошо мыть. Каждому свяжу… Что у вас, голова болит?

– Да, уже несколько дней. Главное, непонятно, от чего возникает боль и почему неожиданно исчезает.

– Вы, видимо, в межсезонье родились. Наверно, замечаете ухудшение состояния перед переменой погоды? И как резко исчезают болевые ощущения, например, с первым ударом грома. Люди – такие же дети природы, как птицы или насекомые. Когда давление в воздухе понижается, насекомые летают ближе к земле, поэтому птицы за ними спускаются. Все в природе неслучайно.

В палату вернулась королевишна. Легла на кровать и начала обзванивать знакомых. В коридоре трындели телефоны, неслись знакомые надоевшие темы.

– Только люди, похоже, случайные существа в природе, – Фируза налила из баллона воды в стакан и включила кипятильник. – Целыми днями по телефонам трындят об одном и том же. Как самим не надоедает.

– Все мы божьи твари. И каждая по-своему важна в паутине жизни.

– Я попала сюда после похода по горам, активного общения и движения. Эта больничная атмосфера замкнутого пространства давит.

– Ваша душа отягощена, знаю. Но у вас всё будет хорошо.

Майра положила поблёскивающий черный квадратик рядом с собой и принялась вязать следующий. Немного странно смотрелась тёмная одежда собеседницы на фоне светлой палаты. И чёрная синтетическая нить все быстрее превращалась в чёрные квадратики.

– Почему вы так решили? – удивлённо спросила Фируза, внимательно посмотрев на соседку. В её облике иногда происходили непонятные метаморфозы, что-то, неуловимо похожее на кого-то. Или на что-то. Странно. Почему мне пришло в голову, что на что-то, подумала она. Майра понимающе улыбнулась.

– Ваш сон совсем не о том, о чём вы думаете, – продолжила Майра.

Фируза, вздрогнув, пролила золотисто-коричневый чай на подушку.

– Но я никому о нём не рассказывала.

– Зря вы сорвали паутину с окон. Но правильно сделали, что не убили тех, кто оберегает вас от преждевременного ухода от земной реальности, защищает от вмешательства тёмных сил.

– Земной… Чего? Вы о пауках? Ничего не понимаю.

– Знаю, что не понимаете. Поэтому спустилась вниз, чтоб вас успокоить. Вы сейчас находитесь на новом витке развития, но сомневаетесь в своих силах. Будьте уверенны. У вас всё получится.

Очередной чёрный квадратик лег рядом с другими на белую простыню.

Непроизвольно Фируза посмотрела на потолок: над тумбочкой не видно паука. Видимо, после того, как санитарка смахнула его на пол, он переместился в другое место. Но всё же её охватило чувство нереальности происходящего. Этот разговор, похожий на сон, требующий разгадки, беспокоил её. Но вскоре беседа свернула на обыденные темы: о пенсиях и инфляции; о долгах, которые Россия прощает разным странам, о коммунальной сфере, о событиях в мире, о том, как мало нынче читают.

Темы были немудрёные и понятные. Фируза почувствовала, что она – бабочка, порхающая над цветами и листьями. Легко стало на душе, внутреннее раздражение сменилось умиротворенностью. Её охватило ощущение уюта, домашности, чего-то такого из далёкого детства, в котором освещённая солнечным светом бабушка уютно вязала носки из светлой пряжи, ведя неспешную беседу. К сожалению, роскошь человеческого общения, думала она, превратилась в блеклые износившиеся лохмотья. Мы разучились говорить друг с другом, утратили темп спокойной сдержанной беседы.

Поздним вечером, укладываясь спать, Фируза подняла голову и негромко спросила:

– Майра, как определить то, где мы пребываем: то ли это сон, похожий на реальность, сдвинутую по фазе; то ли это реальность, похожая на сдвинутый по фазе сон?

Та посмотрела на неё внимательными блестящими глазами, продолжая вязать при свете фонаря, и, как показалось, неохотно ответила:

– Жизнь – это сон, который каждый превращает в свою судьбу. Сон – это жизнь, не ставшая судьбой.

Смолкли все звуки, и только ночь за окном тихо напевала колыбельную, шелестя листвой. Перед Фирузой медленно разворачивались картины Иремеля. Замшевая зелень листвы и безмятежность синего простора, залитые солнечным прозрачным соусом, будили в ней какую-то очень важную мысль, которую она должна была передать на холсте. Она не в первый раз ездила туда, но все эскизы и даже готовые картины не радовали её. Они были похожи на фотографии, как бы слегка «искажённые» эффектами фотошопа. Они молча взирали на её немногочисленных знакомых, вызывая лишь одобрительное: «Хорошо нарисовано. Похоже».

Но ведь смысл искусства не в этом. Она была неплохим художником, и понимала, в чём. Но как это воплотить красками? «У вас всё получится», – вспомнились ей слова Майры. С этими мыслями она уснула.

День четвертый

Пришло обычное утро с обычными делами. После обеда воздух в палате спёкся, под простыней кожа собрала пот и влагу. Фируза села на кровати, открыла книжку. Кристя с наушниками серьёзно смотрела на экран.

– Что ты там рассматриваешь? – спросила Валя.

– Музыку слушаю.

– А вид такой, будто изучаешь уголовный кодекс.

И опять засыпали после обеда, стремясь ускорить течение времени. Но в этот день проснулись от грохота, шума, громких выкриков в коридоре. Фируза заметила: в стационарах во время тихого часа становится особенно шумно, как будто персонал мстит за то, что ему не положен дневной сон.

– Да что ж вы так шумите-то? – с раздражением вырвалось у нее.

Шум в коридоре нарастал, и в нём уже ощущалось что-то неслучайное. В палату, вжав голову в плечи, вошла испуганная «стриптизёрша». За ней резко закрыли дверь.

Она присела на свободную кровать и пришибленно сказала:

– Женщине плохо стало. Помните, в коридоре лежит за ординаторской. Она упала в туалете, вроде с сердцем что-то. Сейчас около неё все медики, заведующая. Реаниматоров вызвали…

Они подавленно сидели на кроватях и вслушивались в невнятные звуки. Так вот для кого тщательно стелили постель. Обычно этим занимаются сами больные. Значит, её должны были заселить сюда.

В палате установилась тишина, которая казалась особенно глубокой на фоне нарастающего беспокойства в коридоре. «Стриптизёрша» вынула телефон и вполголоса стала рассказывать о происходящем.

А Фирузе вдруг представилась картина, как невнятное видение, о котором потом вспоминаешь с недоумением: было это на самом деле или привиделось…

В коридоре под потолком притулилась Душа. Сверху ей было видно, как упало тело на кафельный пол больничного туалета, как сбежались ангелы в белых халатах, засуетились вокруг, как больных загнали по палатам и захлопнули за ними двери. Как откачивали тело, пытаясь вернуть его к жизни.

Справа от неё слегка качнулась тонкая кривая проволока, и два круглых блестящих паучьих глаза мимолётно скользнули по Душе. «Я твоё зримое проявление», – молча сказал паук. Тайное понимание общности миссии читалось в их взглядах.

У Души было несколько минут, чтобы принять решение. Она плавно полетела по туннелю к тёплому яркому свету. Некие сущности проступали в прозрачном воздухе белыми светящимися контурами лиц. Они радостно приветствовали Душу, улыбались ей. Вокруг был воздух, напоенный ароматами трав и цветов. Царили тишина и покой. Великая благодать охватила Душу. Впереди блеснула Непростая Река. Тому, кто переправлялся на другой берег, все пути назад были отрезаны. Оттуда никто не мог вернуться назад.

Душа замедлила полет, оглянулась. В прозрачном воздухе, как раструб, висел туннель. Он дрожал в тёплом воздухе. На другом конце его светилась крохотная светлая точка. Там продолжалась борьба за жизнь её тела. Оно подскакивало от разрядов дефибриллятора; глухо всхлипывал аппарат, неустанно качая кислород.

Вся жизнь данного ей Богом тела пронеслась перед глазами Души. Река этой жизни текла непросто, как у большинства людей. Но все мысли были заняты материальным, в них не было места Душе. И даже когда ход событий толкал к тому, чтобы человек задумался о духовном, тело подчинялось только примитивным потребностям. Душа устала от ощущения полного сиротства.

– Прости, – тихо произнесла Душа и, отвернувшись от туннеля, плавно полетела к Реке и пересекла ее, уронив несколько слезинок в воды. Все бремя земных забот покинуло её. На этом берегу воздух был теплее и ярче, ароматы приятнее, и контуры лиц счастливее и безмятежнее…

– Данные пациента? – послышался из коридора нетерпеливый молодой мужской голос.

– Всё, признаков жизни нет, – приглушённо ответил женский голос.

Нитка жизни оборвалась…

Когда в коридоре стихло, Кристя вышла из палаты. Вернувшись, рассказала, что женщина так и скончалась около туалета. Парням из числа больных выдали перчатки, и они погрузили тело на вынос.

Фируза вдруг поймала себя на том, что сидит, оцепенев. В памяти снова ясно встала картинка из ночного видения. Реальность, сдвинутая по фазе. Целый день её царапало это перелистывание изображений лиц на прозрачных листах и их ожидание кого-то под четвёртым этажом. И это случилось… Как смерть незнакомой женщины связана с тревожным сном и её родными, как это связано с ней самой? Спросить у Майры?

Но кровать рядом стояла пустой. А где женщина, которая вязала целый день? Повернувшиеся к ней лица выразили недоумение. Никого здесь не было. Так вот же на кровати лежат шесть связанных ею чёрных квадратиков для мытья посуды. Не знаем, откуда они взялись. Взгляд Фирузы поднялся к потолку. Над ней чёрной нотой прилепился паук.

День пятый

День снова медленно погружался в ночь. Так же ярко светил фонарь. Пациенты лежали на кроватях, занятые каждый своим делом. И уже Морфей подкрадывался к ним, мягко укутывая в мягкое забытьё, обещающее сон. Но вдруг ярко вспыхнули лампы дневного света. Сминая лица в морщины, щурясь, все посмотрели на вошедшую медсестру со штативом для капельницы, за ней следовала новенькая пациентка. Повозившись, та легла на кровать. Медсестра ввела иглу в сгиб локтя.

– Надо выключить свет, – сказала Надя. – А то мошкара налетит.

– А как я под капельницей буду лежать в темноте? – возразила новенькая.

– Да в палате не так уж и темно. Вон уличный фонарь как светит. Прямо в окно, – ответила Валя.

Фируза посмотрела на белый потолок. Несколько трубок дневных ламп забраны в широкие прямоугольные плоские плафоны. Изнутри матовое стекло усыпано мелким черным песком.

– Ой, – тут же вскочила она с кровати.

Белые простыни покрылись чёрными точками, будто все постели кто-то, созорничав, посыпал чёрным молотым перцем. Этот чёрный сухой дождь все сыпал и сыпал. Фируза посмотрела за окно. Подталкиваемый мощным светом фонаря, в палату летел густой серебристый снег – мошкара. Она билась о стекло лампы на потолке и чёрным снегом падала на постели. Круглый, пылающий белым, уличный фонарь извергал из своего застеколья этот нескончаемый сонм и прямым путем направлял поток к другому слепящему свету.

Всё вокруг было усыпано трупиками мошки. Они, как чёрная пыль, как долгий трындёж по телефонам, были многочисленны и назойливы. И некому было противостоять этой рати.

Выключив свет, начали отряхивать простыни…

И снова настала ночь. Но во снах сиял солнечный день. Она шла по тёплой, слегка подрагивающей под шагами земле, обмениваясь понимающими взглядами с оранжевыми пушистыми головками цветов. Над ними свободно порхали бабочки, одна красивее другой. Между сочно-зелёными стеблями цветов легонько колебалась тонкая серебристая паутина. Но она знала, что бабочки в неё не попадут. И кто-то рядом, чуть позади, сочным негромким голосом объяснял что-то очень лёгкое и светлое…

Потом картинка сменилась. Она увидела белое трепещущее покрывало на деревьях и газонах. И это тоже были бабочки, но все одинакового белого цвета.

– Не надо ими любоваться, – мягко говорил невидимый собеседник. – После них остается ареал, начисто лишённый зелёной растительности.

– Но ведь с этим надо что-то делать, – обеспокоилась она. – Мир без листвы и травы просто погибнет…

И вот уже она наблюдала за серыми бабочками, суматошно летящими на свет фонаря.

– Это тоже бабочки, – полувопросительно обратилась она к своему гиду. – Почему они все разные и по-разному ведут себя? Почему они не могут быть такими же свободными, красивыми, как те, над цветами?

Голос пояснил, слегка взгрустнув:

– Потому что белые и серые заражены вирусом бессмысленности существования, вирусом бесполезности или вреда.

– Почему они существуют? Ведь можно мир избавить от этого вируса?

Голос не ответил…

День шестой

Фируза открыла глаза. Первое, что она увидела: пауки вернулись. Два круглых тельца торчали на прежнем месте над окном. Невероятное ощущение тихого лёгкого спокойствия разливалось в душе. И во сне, и сейчас, наяву, она чётко осознавала, что сон – это сон, бабочки – это бабочки, она – это она. Это понимание, казалось ей, было ключевым в череде вопросов о смысле жизни. Где бы ни пребывала сущность, наступит срок, когда Душа замедлит свой полет над берегом Непростой Реки. Она подведет итог пройденному пути.

Летел ли ты бездумно, подобно примитивной мошке, по пути простому и понятному прямо к обжигающему свету. Или жил ты, как паук, плетя паутину, в которую попадала глупая мошка, обеспечивая тебе сытую беспечную жизнь. Или ты был разумной мошкой, вовремя свернувшей на самостоятельный путь, полный полезного служения Душе и разуму…

Во время обхода врач, еле скрывая удивление, сказала Фирузе: в её анализах не обнаружена инфекция и её можно выписывать.

С изумлением вчитываясь в диагноз «острый гастроэнтерит неуточнённой этиологии», она спрашивала себя: «Что это было? Почему всё это было?» Ощутив в руке паутину из жёсткой синтетической нити, она глянула на сверкающий в лучах солнца квадратик и вновь спросила себя: «Как определить то, где мы пребываем?»

Фируза быстро собрала пакеты и покинула больницу. На улице разом стихла головная боль. Она шла по тёплой, подрагивающей под шагами, земле, и душа её трепетала от ощущения лёгкости и свободы. Природа всем своим существом, каждым проявлением просто и естественно говорит о любви ко всему сущему – вот что она поняла. Мягко принимая в свои объятия, она наполняет души мудрым спокойствием, животворящей силой и полной незащищённостью.

Сердце Фирузы забилось сильнее, по рукам побежало колкими мурашками желание схватить кисть и добавить те штрихи в картины, от которых они пронзительно и ярко зазвучат: о всеобъемлющей жизненной силе и беззащитности, заключённой в каждой травинке и камушке, о любви ко всем живущим на земле. Любви простой и безусловной, как сама жизнь, которую нельзя предавать.

Она быстро шла по аллее. В кармашке сумки лежал чёрный вязаный квадратик, похожий на паутину, лицо задевали разноцветные бабочки и стрекозы. Мир был залит звонким солнечным светом, и зелёные лакированные ладошки листвы нежно аплодировали тому лучшему, что есть на планете. Тому, что называется жизнью. Жизнью, которую каждый должен превратить в судьбу.

Через год картина «Восхождение на гору Иремель» стала победителем международного конкурса в Лондоне.