Читать книгу Образование Маленького Дерева - Форрест Картер - Страница 5

В ту зиму вечерами мы сидели перед каменным очагом. Очаг топили сыроватой сердцевиной старых пней, и когда в тугой, красной от жара смоле шипело и вспыхивало, по комнате разбегались тени и на стенах оживали причудливые гравюры. Они сгущались и рассеивались, взлетали и падали, сжимались и вдруг разрастались снова. Мы подолгу молчали, глядя на языки пламени и танец теней. Потом молчание прерывалось, и начинался дедушкин «комментарий к чтениям».

Дважды в неделю, по субботам и воскресеньям, бабушка зажигала керосиновую лампу и читала нам вслух. Лампа была роскошью, и я уверен, что ее зажигали только ради меня. Керосин нужно было беречь. Раз в месяц мы с дедушкой ходили в поселок, и когда на обратном пути я нес канистру с керосином, горлышко затыкали корнем, чтобы по дороге не пролилось ни капли. Канистра керосина обходилась в никель[1], и дедушка оказывал мне большое доверие, давая ее нести всю дорогу до дома.

Мы всегда брали с собой составленный бабушкой список книг. Дедушка представлял этот список в библиотеке, куда сдавал книги, которые бабушка посылала обратно. Мне кажется, бабушка не знала современных авторов, потому что в списке всегда стоял «мистер Шекспир, любая его книга, которую мы еще не читали», – названий она не знала.

Временами в библиотеке дедушке приходилось туго. Леди-библиотекарь выносила книги мистера Шекспира и читала названия. Если дедушка не мог вспомнить по названию, читали ли мы книгу, ей приходилось зачитывать первую страницу – а иногда дедушка просил читать дальше, и тогда она читала несколько страниц. Иногда я узнавал историю раньше дедушки, и тогда я дергал его за штанину и подавал знаки, что, дескать, да, мы это читали. Доходило даже до своеобразного состязания – пытаясь меня опередить и ответить первым, дедушка говорил сначала одно, потом другое, что приводило леди в полное смятение.

Поначалу она немного ворчала, а как-то даже спросила дедушку, зачем ему книги, если он не умеет читать, но дедушка объяснил, что нам читает бабушка. После этого леди завела собственный список, куда записывала книги, которые мы прочитали. Она обходилась с нами ласково и улыбалась, когда мы появлялись в дверях. Однажды она дала мне красный полосатый леденец, к которому я не притронулся, пока мы не вышли наружу. Там я разломил его надвое и разделил с дедушкой. Он согласился только на меньшую часть (я его разломил не точно поровну).

Каждый раз мы носили туда-сюда словарь, который все время был нужен, потому что каждую неделю я должен был разучивать из него пять новых слов. Это стоило мне немалых трудов, потому что всю неделю я должен был составлять с этими словами фразы и использовать в речи. Что совсем не просто, особенно если учесть, что все слова, которые вы изучаете, начинаются с А, – или с Б, если вы дошли уже до Б.

Но были и другие книги, среди них «Закат и падение Римской империи»… и другие авторы, которых бабушка не знала, как, например, Шелли и Байрон, – их библиотекарь посылала сама.

Бабушка читала медленно, склонив голову к книге, ее длинные косы падали до самого пола. Дедушка покачивался в кресле-качалке, и оно мерно поскрипывало. Когда в повествовании наступала кульминация, я всегда понимал это сразу, потому что дедушкино кресло замирало.

Пока бабушка читала «Макбет», в игре теней мне виделись замки и ведьмы, и стены оживали. Я подбирался поближе к дедушкиному креслу. Когда бабушка дошла до убийств и крови, дедушка замер. Он сказал, что ничего бы этого не вышло, если бы леди Макбет делала, что полагается женщине, и не совала нос в дела, которыми по всякому разумению должен был заниматься мистер Макбет, а к тому же никакая она не леди: он вообще не понимает, почему она называется леди! Дедушка сказал все это в пылу первого чтения. Позднее и по зрелом размышлении он заметил, что у этой женщины (назвать ее «леди» он все-таки не пожелал) что-то в жизни явно не заладилось. Он пояснил, что однажды видел, как спятила одна олениха, которая не сумела в сезон найти себе оленя: бедняга стала на бегу натыкаться на деревья, а потом и вовсе потонула в ручье. Он прибавил, что точно тут не узнаешь, потому что мистер Шекспир ничего прямо не говорит, но некоторую часть вины можно, пожалуй, отнести на счет мистера Макбета: как видно из книги, за что вообще этот человек ни брался, у него мало что получалось.

Дедушка долго ломал над этой проблемой голову, но в конце концов успокоился на том, чтобы большую часть вины возложить все же на миссис Макбет: сезон там или что другое, а можно ведь вымещать свою стервозность и как-нибудь иначе – ну хотя бы биться головой об стенку, если уж на то пошло, а не убивать кого ни попадя.

В деле убийства Юлия Цезаря дедушка стал на сторону Цезаря. Он сказал, что не возьмется одобрить все поступки мистера Цезаря, – а по сути дела, всех его поступков теперь уже никак не узнаешь, – но Брута и его приспешников он считает самым что ни на есть последним сбродом: подкрасться к человеку тайком, подавить численным превосходством и зарезать до смерти! Он сказал, что если у них вышло с мистером Цезарем разногласие, нужно было объявить о себе и уладить дело в открытую. Он так разгорячился, что бабушке пришлось его успокаивать, и она сказала, что мы, то есть все присутствующие, стоим за мистера Цезаря в деле его убийства, а стало быть, с ним никто не спорит; а само дело-то, к слову сказать, было так давно, что теперь уже, пожалуй, вряд ли что изменишь.

Но настоящее бедствие грянуло из-за Джорджа Вашингтона. Чтобы понять, что это значило для дедушки, нужно знать некоторую предысторию.

У дедушки были все естественные враги, какие бывают у жителя гор. В придачу он был страшно беден, и притом в нем было больше от индейца, чем от белого. Наверное, сегодня совокупность враждебных сил называлась бы «статус-кво», но у дедушки все без разбора – будь то шериф, федеральный сборщик налогов или политик любого чина и ранга – назывались законом, то есть облеченными властью чудовищами, которым нет никакого дела до того, как живется людям.

Дедушка говорил, что был «мужчиной полного роста и стоял на ногах», когда узнал, что закон запрещает варить виски. Он рассказывал, что у него был двоюродный брат, который этого не знал вовсе и, так и не узнав, отошел на тот свет. Он говорил, что брат всегда подозревал, что закон имеет на него зуб, потому что он «неправильно голосует»; но до конца своих дней он так и не смог уразуметь, как надо голосовать правильно. Дедушка всегда считал, что брат свел себя в могилу тревогами о неправильном голосовании. Принимая свои «нелады с законом» чересчур близко к сердцу, брат стал подолгу уходить в запой, что в конце концов его и сгубило. Дедушка винил в его смерти политиков, без которых – «если бы можно было проверить» – не обошлось в истории ни одно убийство.

Годы спустя, перечитывая старую книгу по истории, я обнаружил, что бабушка пропустила главы, в которых Джордж Вашингтон воевал с индейцами, и я знаю, что она читала о Джордже Вашингтоне только хорошее, чтобы дать дедушке возможность в кого-то верить и кем-то восхищаться. Как я уже говорил, он ни в грош не ставил ни Эндрю Джексона, ни любого другого политика, какого я могу вспомнить.

После бабушкиных чтений дедушка стал поминать Джорджа Вашингтона во многих своих комментариях… приводя в доказательство, что все-таки и политик может быть хорошим человеком.

Пока бабушка не оступилась, прочитав про налог на виски.

Она прочитала, что Джордж Вашингтон решил ввести налог и определить законом, кому разрешается производить виски, а кому не разрешается. Она прочитала, как Томас Джефферсон предупреждал Джорджа Вашингтона, что это будет неправильно, потому что у бедных горных фермеров ничего нет, кроме клочка земли на склонах, и они не могут выращивать много кукурузы, как крупные землевладельцы на равнинах. Она прочитала, как мистер Джефферсон объяснял, что в горах виски служит единственным способом получить доход от урожая, и что подобная мера однажды уже вызвала беспорядки в Ирландии и Шотландии (к слову сказать, так шотландский виски приобрел свой жженый привкус – беднягам приходилось спасаться от королевской стражи, и они бросали котлы на огне). Но Джордж Вашингтон ничего не стал слушать и ввел налог на виски.

Для дедушки это был страшный удар. Его кресло замерло, но он ничего не сказал, только растерянно смотрел в огонь. Бабушка, наверное, и сама пожалела о своем промахе, потому что потом она погладила его по плечу, а когда они уходили спать, обняла за талию. Я и сам расстроился почти как дедушка. Но только через месяц, когда мы с дедушкой шли в поселок, я в полной мере осознал, как много это для него значило.

Мы шли по тропе, дедушка впереди, я следом; потом по фургонным колеям… потом по обочине дороги. Время от времени мимо проезжали машины, но дедушка не оборачивался, потому что никогда не соглашался, когда предлагали подвезти. Вдруг одна машина затормозила рядом. Она была открытая, без окон, с брезентовым верхом.

Человек за рулем был одет политиком, и я заранее знал, что дедушка не поедет, но меня ждала неожиданность. Водитель высунулся и спросил, перекрикивая пыхтенье мотора:

– Подвезти?

Дедушка остановился и подумал немного, потом сказал «спасибо» и забрался в машину, указав мне на заднее сиденье. Мы поехали, и у меня дух захватило от того, как быстро дорога летит под колесами.

Тут надо сказать, что дедушка всегда стоял и сидел прямо, как стрела, но в машине, учитывая весь его рост и шляпу, он не умещался. Ссутулиться он не пожелал, поэтому ему пришлось, не сгибая спины, наклониться к ветровому стеклу. Это придало ему такой вид, будто он проверяет, хорошо ли ведет машину сидящий за рулем политик, и высматривает дорогу. От этого политик стал нервничать – я сразу заметил, – но дедушка не обращал на него ни капли внимания. В конце концов политик спросил:

– В поселок едете?

– М-мм, – согласился дедушка.

Мы проехали еще немного.

– Вы сами из фермеров?

– М-мм, – сказал дедушка, – вроде.

– А я профессор Государственного педагогического колледжа, – сказал профессор, и по голосу было слышно, что он о себе довольно высокого мнения, хотя меня приятно удивило, что он оказался не политик. Дедушка ничего не сказал.

– Вы индеец? – спросил профессор.

– М-мм, – сказал дедушка.

– А-аа, – сказал профессор, и таким голосом, будто это нас с дедушкой целиком и полностью объясняло.

Тут дедушка развернулся к профессору и спросил:

– Что вы думаете о введении Джорджем Вашингтоном налога на виски?

Эффект был такой, будто дедушка вдруг размахнулся и дал профессору оплеуху.

– Налога? – закричал тот не своим голосом.

– М-мм, – сказал дедушка. – На виски.

Тут профессор покраснел и задергался, и меня осенило, что в истории с налогом на виски, пожалуй, без него самого не обошлось.

– Э-ээ, – сказал он, – вы имеете в виду генерала Джорджа Вашингтона?

– А разве их было много? – удивился дедушка. Я тоже удивился.

– Э-ээ… нет, так сказать, нет, – ответил профессор. – Но я, видите ли, ничего об этом не знаю…

Что показалось мне немного подозрительным, и видно было, что дедушка тоже не удовлетворен ответом. Профессор же смотрел прямо перед собой, и, как мне казалось, машина ехала быстрее и быстрее. Дедушка изучал дорогу за ветровым стеклом. Вдруг я понял, почему он принял приглашение.

Дедушка заговорил снова, теперь почти без надежды в голосе:

– А не знаете вы случайно, Джорджу Вашингтону никогда не ушибало голову? В бою, может быть? Осколком, к примеру… в затылок?

Профессор не смотрел на дедушку и с каждой минутой нервничал все больше.

– Я, так сказать, э-ээ… – бормотал он. – Я, понимаете ли, преподаю английский язык. Я ничего, ни-че-го не знаю о Джордже Вашингтоне.

Мы уже подъезжали к поселку, и хотя мы были совсем не там, где нужно, дедушка сказал, что мы приехали. Мы вышли, и дедушка снял было шляпу, собираясь поблагодарить профессора, но тот едва дождался, пока мы ступим на землю, как рванул с места и исчез в клубах пыли. Дедушка сказал, что только таких манер и можно ждать от подобных типов. Он согласился, что профессор вел себя подозрительно и все-таки может быть политиком, а профессором только прикидываться. Дедушка сказал, что политики часто затираются меж честных людей, делая вид, будто они не политики. Однако, сказал дедушка, как он слышал, среди профессоров больше сумасшедших, чем нормальных, так что, вполне может быть, он и правда профессор.

Так или иначе, сказал дедушка, он пришел к выводу, что Джорджу Вашингтону однажды на войне ушибло голову, чем и объясняется такой его поступок, как введение налога на виски. Дедушка пояснил, что у него, дедушки, был дядя, которого лягнул в затылок мул, после чего дядя всю жизнь был с приветом; хотя дедушка и держался частного мнения (никогда, впрочем, не высказываемого на людях), что дядя не упускал случая употребить это себе на пользу, – как в тот раз, когда один добрый человек пришел домой и застал дядю в постели со своей женой. Дедушка сказал, что тогда дядя выбежал во двор на четвереньках, захрюкал как боров и принялся есть землю. Но, сказал дедушка, притворялся он или нет, определить было никак нельзя… тот, другой, по крайней мере, не смог. Дедушка добавил, что дядя его умер «спокойственно, в своей постели и в зрелых летах», и сказал еще, что он, дедушка, в этом деле не судья. Дедушкина догадка о состоянии Вашингтона показалась мне верной, тем более что давала объяснение и некоторым другим вашингтоновским странностям.