Читать книгу Дело Мотапана - Фортуне де Буагобей - Страница 2

Завтрак выдумали во времена Директории. До первой французской революции обедали в полдень. Во времена террора у санкюлотов не было определенного часа для трапезы, а аристократы довольствовались ужином в стиле той эпохи у Плутона. Теперь, когда нравы смягчились, они имеют право ужинать также в «Английской кофейне», а все парижане завтракают, но по-разному.

Уличные мальчишки довольствуются мозговой колбасой, посыльные модисток жуют на улице незрелые яблоки, а рабочие закусывают в лавке за винным погребком. Девицы, дебютирующие на любовном поприще, отправляются к сливочнице, чиновники – к Дювалю, а провинциалы – в дорогой ресторан.

Есть склонные к независимости мужчины, которые никогда не едят дома, и есть благоразумные, которые приучили камердинеров готовить им по утрам котлеты и яйца. Все они, разумеется, принадлежат к породе холостяков. Люди женатые завтракают со своим семейством или с женой, если у них нет детей.

Завтрак, даже без гостей, – это церемония. Прежде чем сесть за стол, все переодеваются. За столом прислуживают лакеи, а когда уже все подано, их отсылают. Это время, когда обмениваются признаниями, строят планы, мирятся, если мимолетное облачко омрачило супружеские небеса, а иногда и ссорятся.

У Кальпренедов завтрак уже не считали пиршеством, как в те счастливые времена, когда графиня была еще жива и садилась напротив своего мужа, между дочерью и сыном. Она умерла и, казалось, унесла с собой радость. Но все же это были самые приятные минуты за весь день. Отец любил общаться с детьми, которых видел не так часто, как ему хотелось бы. Он не занимал никакой должности, но управлял состоянием – а это серьезное занятие, тем более что состояние его было значительным. К несчастью, все свои деньги граф вложил в промышленные предприятия, дела которых с недавних пор шли все хуже.

Граф де ля Кальпренед от рождения обладал двумя недостатками: страстью ко всему новому и уверенностью в том, что он создан для великих свершений. Стоило какому-нибудь изобретателю обратиться к нему, и граф тут же изъявлял желание помочь ему своими деньгами и влиянием. А узнав о каком-нибудь смелом проекте или отважной спекуляции, он вызывался участвовать в деле. К несчастью, эти спекуляции почти никогда не удавались, а проекты рушились. И все же Кальпренед сохранил часть своего состояния, потому что некоторые его финансовые начинания все же обернулись успехом, но от богатства остались одни воспоминания. Однако граф смотрел в будущее без стыда и страха и был готов принять разорение так же спокойно, как и владел богатством.

Жена его была почти бедна, когда он на ней женился, и ничего не оставила ему после своей смерти, во владение ничтожным состоянием вступил сын Жюльен. Дочери графа, Арлетт, еще не исполнилось двадцати лет, и пока не пришло время для отчета по опеке, которого девушка, конечно, не стала бы требовать. Она обожала отца и тянулась к нему, тогда как Жюльен стремился к независимости. Юноша любил надменного старика и во многом походил на него, но не мог довольствоваться скучной жизнью, которую, впрочем, граф ему и не навязывал.

Жюльен с большим удовольствием общался с сестрой. Ей одной он поверял свои горести, а она утешала его и давала советы. Брат всегда был готов защитить ее, а она – пожертвовать для него многим.

Не было его дома и на другой день после той полной приключений ночи, которая сыграла такую важную роль в жизни Альбера Дутрлеза. В то время как граф с дочерью сели завтракать, как всегда, ровно в полдень, Жюльен пил кюммель в кофейне «Лира». Кальпренед не изменял своим привычкам и, каковы бы ни были его денежные дела, содержал дом если не на широкую ногу, то по крайней мере достойно.

Господин и госпожа Бульруа тешили свое самолюбие, рассказывая друзьям, что мебель Кальпренедов описана, а серебро заложено. Их сын Анатоль злословил еще больше, но это не волновало графа и его дочь. К несчастью, у них были заботы поважнее…

Граф вошел в столовую мрачнее обычного. Арлетт была бледна, и глаза ее покраснели от слез.

– Ты выходила сегодня утром? – спросил граф, целуя дочь в лоб.

– Да, папа, я ходила в церковь, – ответила Арлетт после некоторой заминки. – Я бы предупредила вас, но вы были не одни.

– Мотапан удостоил меня своим посещением. Ты его не встретила?

– Нет, папа.

– Опять Жюльена нет, – продолжал граф, нахмурившись.

– Кажется, он пошел на урок фехтования, – робко проговорила девушка.

– Чтобы прийти в себя, – ответил Кальпренед с горечью. – Я слышал, как он всю ночь приходил и уходил, и думаю, что он вообще не ложился. Впрочем, я очень рад, что он не завтракает с нами, потому что должен с тобой серьезно поговорить. Оставьте нас, Жюли, – велел он горничной.

Наступило молчание. Граф, налив себе чая, смотрел на Арлетт, потупившую глаза. Она предчувствовала близкую беду.

– Знаешь, зачем ко мне приходил Мотапан? – вдруг спросил граф де ля Кальпренед.

– Нет, папа, – ответила девушка.

Прежде она нечасто слышала о Мотапане от отца.

– Ты не догадываешься, чего он у меня просил? – продолжал граф.

– Я полагаю, он говорил с вами о делах.

– О делах? Он просил у меня твоей руки.

Арлетт вздрогнула, и слезы выступили у нее на глазах.

– Дерзость этого человека переходит все границы! – воскликнул граф. – Его предложение оскорбительно. Я полагаю, ты тоже так думаешь?

– Оно так странно, что я не могу его объяснить, – прошептала Арлетт.

– А я объясняю его очень просто. Он богат, а я уже нет. Он думает, что его миллионы помогут ему преодолеть разделяющее нас расстояние.

– Он очень плохо знает вас, папа.

– А тебя еще хуже. Ты не была бы моей дочерью, если бы не презирала деньги… Знаешь, что я ему ответил? – продолжал граф.

– Знаю.

– Я сказал этому выскочке, что моя дочь не может носить его смешную фамилию, которую он откопал в каком-нибудь географическом словаре, и даже не старался смягчить отказ. Поверишь ли, у него хватило наглости настаивать и глупости напомнить мне, что он барон! Я посмеялся над этим и пресек его дерзкие речи. Он вышел в бешенстве, хотя, конечно, этого не показал. Мы расстались без ссоры, но я приобрел непримиримого врага.

– К счастью, вам нечего его опасаться.

– Нечего? Да – в том смысле, что он не посмеет открыто объявить мне войну. Те отношения, которые я с ним поневоле поддерживал, скоро закончатся, потому что я решил через полгода освободить квартиру.

– Вы хотите оставить этот дом? – порывисто спросила Арлетт.

– Да, конечно. А тебе разве жаль?

– Вы всегда поступаете правильно, папа. Только… Я привыкла к этому дому… он напоминает мне о многом… Здесь умерла моя бедная мама.

– В той квартире, из которой мне пришлось переехать и которую теперь занимает этот человек, – сказал граф мрачно. – Я часто жалею, что не купил этот дом, когда Мотапан хотел его продать. Я сберег бы часть состояния… и мог бы оставить что-нибудь тебе.

– Бедность меня не пугает, – прошептала девушка.

– Да, я знаю, что у тебя благородная душа и ты стойко вынесешь нищету, но я еще надеюсь избавить тебя от этого. Довольно и того, что ты подверглась унижению, получив предложение от Мотапана! Наше настоящее печально, но я рассчитываю, что будущее вернет нам больше, чем я потерял.

– Ах! Я каждый день горячо молюсь за вас. И за моего брата.

– Молись, особенно за Жюльена. Пусть бог вразумит этого несчастного!

– Папа, он может увлечься, но он не изменит чести.

– Он ведет беспутную жизнь и промотал наследство матери. Мне даже приходила в голову мысль, что он упал еще ниже и занял денег у Мотапана.

– Нет! Этого не может быть!

– И я так думаю. Если бы Жюльен был ему должен, Мотапан сказал бы мне об этом, чтобы отомстить за мой прием. Но поговорим о тебе, милая Арлетт. Я не мог помешать этому тщеславному выскочке оскорбить тебя предложением и вижу только один способ оградить тебя от женихов такого рода.

– Какой? Я очень хочу знать!

– Этот способ состоит в том… чтобы выйти замуж, милая.

– Выйти замуж? – в сильном волнении повторила Арлетт.

– Не за миллионы авантюриста, не за богатства такого буржуа, как Бульруа, нет! За человека, который тебе понравится, – молодого, умного и обеспеченного. Я не требую, чтобы он был богат, достаточно и скромного состояния. Таковы мои планы. Что ты о них думаешь?

– Я думаю… никогда с вами не расставаться, папа, – в замешательстве сказала Арлетт.

– Прекрасно! – весело воскликнул граф. – А что, если я все-таки найду тебе мужа, о котором мечтаю… милое дитя, как ты его примешь?

– Как вам будет угодно, папа, – смиренно произнесла Арлетт.

– Нет, пора кончать с увертками! Примешь ты жениха или нет?

– По совести, милый папа, я ничего не могу сказать, пока его не увижу.

– Согласен! А пока я расскажу тебе, каков он. Ему тридцать лет, он хорош собой, с прекрасными манерами и возвышенными чувствами. Я не знаю точно размер его доходов, но знаю, что он превышает ту сумму, которую я назначил для тебя. Упрекнуть его можно только в одном – в праздности, а также в том, что он не отличается примерным поведением. Но ты призовешь его к благоразумию, а я берусь найти ему занятие… которое обогатит нас всех. Не догадываешься, о ком речь?

– Нет, – растерялась девушка.

– Я помогу тебе. Ты знаешь нашего соседа Дутрлеза?

– Дутрлеза?! – воскликнула Арлетт, прижав руку к сердцу, биение которого чуть не оглушило ее. – Вы хотите выдать меня за него?

– Что? – спросил граф, нахмурившись. – Как тебе могла прийти в голову такая нелепая мысль? Дутрлез! – презрительно повторил граф де ля Кальпренед. – Прекрасное имя! Надеюсь, ты никогда не думала об этом?

– Нет, – прошептала бедная Арлетт, – извините меня, но…

– Не могла же ты подумать, что я хочу выдать тебя за человека, которого мы принимаем, но который не принадлежит к нашему обществу! И если бы ты дала мне закончить, а не перебивала бы своими восклицаниями, то узнала бы, какой зять мне по вкусу. Я не случайно сказал тебе о Дутрлезе. Он знаком с моим избранником и даже дружен с ним. Помнишь, как нынешним летом… вечером, когда не было дождя… мы поехали в концерт на Елисейские Поля?

– О! Очень хорошо помню! – оживилась Арлетт.

– Мы встретили там нашего соседа. Он был, как всегда, очень вежлив. Он прекрасно воспитан, и я понимаю, почему его принимают в свете.

– Вы его нередко видели прошлой зимой у месье Фуриля, у мадам Сенвилье…

– Именно. Ты ничего не забываешь. Я знаю, что он бывает только в тех домах, где не принимают первых встречных. Ну, если у тебя такая хорошая память, ты должна помнить, что вы с этим молодым человеком вели оживленный разговор о Моцарте и о Глюке.

– Месье Дутрлез – превосходный музыкант и так же, как и я, страстно любит старинных композиторов.

– Вы прекрасно понимали друг друга! Я же не способен говорить о столь высоких предметах, но, к счастью, Дутрлез был не один.

– Да? Разве?..

– Как! Ты забыла! Я удивлен, что ты не заметила этого молодого человека, потому что он не из тех, кого можно не заметить. Он очень изящен… и я с величайшим удовольствием разговаривал с ним, пока ты беседовала о музыке. Если тебя не привлекла его наружность, то имя должно было произвести на тебя впечатление – это одно из самых родовитых имен нормандского дворянства.

– Я не запомнила.

– Его зовут Жак де Куртомер.

– А, знаю, – пролепетала Арлетт, – он, кажется, родственник маркизы де Вервен.

– Он ее племянник. У нее я разузнал обо всех его достоинствах. Она много рассказывала о нем, а мнение добрейшей маркизы имеет вес.

– И она сказала вам, что Куртомер хочет на мне жениться?

– Нет, но…

– Я думаю, он не намерен жениться.

– Наверно, его приятель Дутрлез сказал, что он поклялся остаться холостым, но это клятва кутилы. Дело в том, что Куртомер двенадцать лет служил во флоте, и служил очень хорошо. В прошлом году он подал в отставку, и его тетка призналась, что племянник мечтал пожить в Париже в свое удовольствие. Но маркиза де Вервен уверяет, что ему уже надоело прожигать свою жизнь и девушка, которая ему понравится, может его образумить. Она думает, что ты ему нравишься.

– Я не могла ему понравиться! Он меня почти не знает! Он никогда со мной не говорил.

– Он очень сдержан. Но он говорил о тебе с маркизой, и мы знаем, что ты ему нравишься. Если ты не питаешь к нему отвращения, стоит попробовать с ним сблизиться.

– Я сделаю, как вы прикажете, папа, но…

– Значит, ты не хочешь видеться с Куртомером?

– Я хочу никогда не расставаться с вами, – ответила Арлетт, потупив взгляд.

– Ты ведешь себя как ребенок! – воскликнул граф после минутного молчания. – Однако тебе пора уже стать рассудительнее. Хочу кое-что объяснить. Прежде всего скажу, что ты сама себе хозяйка. Но ты знаешь так же хорошо, как и я, что мадемуазель Кальпренед может выйти только за ровню. Может быть, я и не стал бы сейчас говорить тебе о своих планах, если бы дерзкое предложение Мотапана не напомнило мне, что я могу умереть и оставить тебя одну, без опоры… и без денег.

– Умереть! Вы собрались умирать! – Девушка готова была броситься отцу на шею.

Он остановил ее движением руки и продолжил с улыбкой:

– Не имею никакого желания, уверяю тебя, надеюсь, что еще поживу и увижу тебя счастливой. Но я должен все предусмотреть. Тебе надо знать правду о состоянии моих дел. Я бы сказал, что они хоть и не в отчаянном положении, но в довольно шатком. Большая часть моего состояния потеряна из-за неудачных спекуляций, остальное вложено в предприятие, которое может восполнить потери, но оно поглощает все мои ресурсы. Нам придется ограничиться самым необходимым. Я сменил квартиру, чтобы меньше платить, перестал принимать гостей, не вывожу тебя в свет – словом, вынужден сократить все свои издержки.

– Клянусь, папа, я ни о чем не жалею. Я даже счастлива, что не вижу никого, кроме вас.

– Я знаю, что ты смирилась с нашим положением. Но оно все же очень тягостно, и не скрою, милая, что муж, которого я для тебя нашел, должен способствовать ускорению счастливой развязки. Месье Куртомер – превосходный моряк, он обладает знаниями, которые могут принести нам огромную пользу. Я не говорил тебе, куда вложил свои последние деньги?

– Нет, папа!

– Пора тебе узнать: я купил потерпевшее крушение судно.

Арлетт с изумлением воззрилась на отца. Она ничего не смыслила в спекуляциях, но эта показалась ей до того странной, что она не могла понять, серьезно ли говорит отец.

– Спешу добавить, – продолжал граф, улыбаясь, – что этот корабль вез бочки с золотом, и драгоценный груз принадлежит мне. Нужно только вытащить его со дна моря, и ты станешь богатой, гораздо богаче миллионера Мотапана. Понимаешь теперь, как мне может помочь Куртомер?

– Признаюсь, не совсем, – печально ответила Арлетт.

– Как это не понимаешь! Куртомер, знающий свое ремесло и, конечно, то место, где корабль пошел ко дну, непременно добьется успеха, если будет участвовать в моем предприятии! – воскликнул Кальпренед.

– Может быть, но…

– Ты сомневаешься, что он захочет? А я в этом не сомневаюсь. Молодому человеку надоело шататься по парижским мостовым. Праздность тяготит его.

– Я думала, что он подал в отставку, чтобы…

– Чтобы жить без забот? Не совсем так. Он жаждет употребить свой ум и свои способности на дело, в котором его ждут успех и богатство. Я разделю с ним деньги, а за это он возьмется вести трудное дело, которое по силам лишь немногим. Наш любезный сосед Дутрлез, так хорошо знающий Глюка и Моцарта, не смог бы достать сокровище со дна моря.

Эти слова заметно смутили Арлетт де ля Кальпренед. Она покраснела, потупила глаза и промолчала.

– Теперь, когда я доверил тебе свою тайну – а это тайна, – ты знаешь одну из причин, заставляющих меня желать твоего брака с Куртомером.

На этот раз у девушки достало мужества сказать, что она думает.

– Папа, – начала она довольно твердо, – мне кажется, что месье Куртомер мог бы взяться за это дело и без женитьбы на мне. Я не понимаю, какое отношение имеет мой брак…

– К подводным работам? Ты права.

– Потому что это похоже на сделку, – кротко сказала молодая девушка, – а вы пришли в негодование, когда Мотапан осмелился предложить свои миллионы взамен…

– Это не одно и то же, – перебил ее Кальпренед. – Мотапан тебе не подходит, а мой любимец… Но повторяю, и речи нет о том, чтобы принуждать Куртомера. Не бойся, доченька, я не стану никому тебя навязывать: я намерен выдать тебя за человека, который будет этого достоин.

– О месье Куртомере этого не скажешь.

– Откуда ты знаешь? Он сказал маркизе де Вервен, что находит тебя очаровательной. Пока этого достаточно. Вы, молодые девушки, воображаете, что любовь должна разразиться подобно грому. Но такое случается только в романах. В том мире, где мы живем, все происходит более прозаически. Сначала думают о приличиях, а остальное делает время.

– О приличиях, папа! Вы ведь сказали, что я бедна! Как ни мало состояние Куртомера…

– Оно все-таки больше твоего – это правда. Поэтому о браке речь пока не идет. Нет, мадемуазель, – весело продолжал Кальпренед, – не таким образом я поступлю с выбранным мною зятем. Я просто предложу Куртомеру поучаствовать в моем предприятии. Мы с ним будем часто видеться. Он станет приезжать сюда, я – ездить туда… на берег. Ты сможешь сопровождать меня, если захочешь, и узнаешь его поближе. Если он тебе не понравится, на этом все и закончится. Если дело с бочками не выгорит, опять-таки все закончится, потому что ты будешь слишком бедна, чтобы претендовать на богатого мужа. А если же все удастся, то у тебя будет столько же денег, сколько и у моего партнера, потому что я разделю с ним прибыль. Ну, не совсем так, потому что у него уже есть состояние, а у меня есть сын, которого я по закону не могу лишить наследства. Но по крайней мере разница будет не столь велика, и все закончится, как в волшебной сказке… «Они были счастливы, жили долго и имели много детей». Что ты думаешь об этом, дочка?

Арлетт вздохнула с облегчением. Ей казалось бессмысленным противоречить отцу, заранее отказывая в том, на что, вероятно, и не придется соглашаться.

– Я сделаю все, что вы хотите, папа, – сказала девушка кротко, – но думаю, что Куртомер никогда не заинтересуется мною.

– Увидим. Ты согласилась, и мне нечего больше добавить. Может быть, мне следовало бы скрыть свои намерения. Если бы я не сказал тебе об этом молодом человеке, ты нашла бы его очаровательным, а теперь я не удивлюсь, если ты его возненавидишь только потому, что я его рекомендовал.

– Вы очень плохо думаете обо мне, – улыбнулась Арлетт.

– Совсем нет, но какая женщина не любит противоречить? Мне надо было бы сказать тебе о нем что-нибудь дурное, а я наговорил много хорошего и не собираюсь брать свои слова назад. Теперь он должен преодолеть твои предубеждения, и я думаю, что это ему удастся.

– От всей души ему этого желаю, – сказала Арлетт вполголоса. – Налить вам еще чаю, папа?

– Выпью очень охотно. Это нравоучение вызвало у меня жажду. Понимаешь, нет к этому привычки… Я читал нотации только твоему беспутному брату… Что там, Жюли? Я не звонил.

– Господин Мотапан спрашивает, угодно ли вашему сиятельству принять его, – ответила вошедшая горничная.

– Нет, это уже чересчур! – пробормотал граф сквозь зубы. – Вы ответили, надеюсь, что я не принимаю? – продолжал он громко.

– Я ответила, что ваше сиятельство изволит завтракать, но господин Мотапан сказал, что желает сообщить вам нечто важное.

– Хорошо! – воскликнул Кальпренед нетерпеливо. – Проводите его в мой кабинет.

– Боже мой! – прошептала Арлетт. – Если он пришел рассказать вам о брате…

– О Жюльене? – воскликнул Кальпренед. – Почему ты так думаешь? И что он может сказать мне о твоем брате?

– Но, папа, – прошептала девушка, – вы сами сейчас говорили… не мог ли Жюльен занять…

– Деньги у этого человека? Если мой сын сделал это, я больше не хочу его видеть. Я могу простить ему все, кроме низости. Но нет! Если бы Мотапан был кредитором Жюльена, этот невежа сказал бы мне прямо. Впрочем, мы сейчас узнаем, в чем дело. Через десять минут я сообщу тебе, чего хотел от меня этот дикарь.

Домовладелец ждал графа в кабинете с вежливым и спокойным видом. Кальпренед холодно ответил на его поклон и не предложил сесть.

– Я думал, что все объяснил вам утром, – сказал он сухо.

– Я по другому поводу, – ответил незваный гость, нисколько не сконфузившись этому более чем презрительному приему.

– О чем же речь теперь?

– Мне нужно кое-что узнать.

– Узнать? Вы пришли узнать у меня? О чем, позвольте спросить?

– Об одном обстоятельстве, которое касается вас как жильца моего дома и гораздо в большей степени касается меня.

– Денежные вопросы можно решить письменно.

– Переписка между нами заняла бы время, а я не могу его терять. Тем более что дело весьма серьезное. Если вы меня выслушаете, то поймете, что лучше решить это на словах.

Кальпренед задрожал: он подумал о своем сыне, и это странное предисловие встревожило его. Он вопросительно взглянул на Мотапана.

– Я должен предупредить вас, что вынужден начать с вопроса, – продолжал барон.

– Посмотрим, захочу ли я вам отвечать. Говорите!

– Во-первых, я желал бы знать, правда ли, что вы уволили камердинера…

– Какое вам дело?! Вы насмехаетесь надо мной? – закричал граф, покраснев от гнева.

– Нисколько. Уверяю вас, что имею серьезные причины спрашивать об этом. Сегодня ночью произошло кое-что, в чем я подозреваю одного из ваших слуг.

– У меня служат только женщины.

– Мне так и сказали. Но не мог ли камердинер, которого вы уволили, унести с собой ключ от вашей квартиры?

– Конечно, нет.

– И не остался ли у него ключ от моей квартиры, которую вы прежде занимали?

– Нет, тысячу раз нет! К чему вы ведете?

– К тому, что сегодня ночью кто-то входил к вам в дом.

– Кто?

– Не знаю, но хотел бы знать.

– Зачем? Вы думаете, что имеете право контролировать моих гостей?

– Нет, но я имею право знать, что происходит в моей квартире. Этот человек входил ко мне, когда я спал. Он отпер мою дверь, стало быть, у него был ключ.

– Вероятно, но я здесь ни при чем.

– У него также был ключ от вашей квартиры, потому что, выйдя от меня, он зашел к вам.

– И вы полагаете, что это мой бывший камердинер?

– Я не полагаю, я лишь пытаюсь разузнать.

– Узнавайте в другом месте! Я не обязан надзирать за вашим домом. К тому же это какая-то нелепая история.

– Это правда. На лестнице ночью встретили какого-то человека.

– Те, кто его встретил, должны были его узнать.

– Лестница не была освещена. Но этот человек входил в вашу квартиру – слышали, как он отпер и опять запер вашу дверь.

– Кто слышал?

– Дутрлез.

– С какой стати он суется в наши дела? И что в этом необыкновенного? Я вчера вечером не выходил, но мой сын имеет привычку ложиться поздно. Это, наверно, был он.

– Не могу и не хочу так думать.

– По какой причине, позвольте спросить? – воскликнул граф, все больше и больше раздражаясь.

– Потому что, как я уже имел честь вам говорить, человек, входивший к вам, сначала побывал у меня.

– Очень вам обязан, что вы не обвиняете в подобном поступке моего сына.

– Разумеется, тем более что меня обокрали.

– Ах, вот к чему вы вели! И вы воображаете, что я укрываю вора?

– Вовсе нет! Я убежден, что вы ничего не знали о том, кто прятался в вашей квартире. Тем не менее он прятался там. Об этом мне сообщил Дутрлез.

– Мне все равно, можете дать делу ход. Но, полагаю, вы не ждете, что я помогу вам с расследованием?

– Нет, я буду действовать один… если меня вынудят действовать. Этой ночью у меня украли ожерелье, которым я очень дорожил. Во-первых, из-за его ценности, а также потому, что это фамильная вещь.

Кальпренед презрительно улыбнулся: он не очень верил в знатность барона.

– Вор знал, где лежало ожерелье, потому что сразу залез в ящик, куда я положил его вчера вечером. Он должен был знать и расположение комнат, потому что прошел в ту, где я держу драгоценности, в ту самую комнату, что находится под вашим кабинетом. Вор не шумел и не зажигал огня, потому я и не проснулся. Мой слуга тоже ничего не слышал.

– И вы считаете, что виноват кто-то из моей семьи? На это мне нечего сказать. Подавайте жалобу, если хотите. Пора закончить этот разговор.

Наступило молчание. Граф ждал, что Мотапан покинет кабинет, но тот и не думал уходить. Он собирался с мыслями и явно намеревался возобновить допрос.

– Итак, – сказал он медленно, – вы советуете мне подать жалобу? Подумали ли вы о результатах подобного поступка? Он будет иметь очень неприятные последствия… не для меня, а для вашей семьи.

– Позвольте, – возразил граф, – я не давал вам никакого совета. Подадите вы жалобу или не подадите – мне все равно, это касается только вас. Что же до вашей угрозы, то я не знаю, что вы хотите сказать, и не желаю знать. Поступайте как хотите.

– Я прекрасно понимаю, – хладнокровно ответил незваный гость, – что вы в вежливой форме указываете мне на дверь, и при других обстоятельствах я не заставил бы вас повторять дважды. И я отвечал бы вам в других выражениях, потому что никому не позволяю себя оскорблять.

– А я не позволяю говорить со мной в таком тоне! Итак, повторяю, прекратим этот разговор.

– Прежде вы должны выслушать меня до конца. Вам надо взглянуть на обстоятельства в истинном свете. Именно поэтому я и продолжаю разговор, не обращая внимания на ваше пренебрежительное обращение.

– Ну, хорошо…

– Я уже сообщил вам, что у меня украли очень ценное ожерелье. Никто не усомнится в моих словах: все мои знакомые видели его у меня. Оно пропало нынешней ночью. Следовательно, у меня его украли. Если я подам жалобу, полиция, конечно же, станет искать виновного. Меня спросят, что я думаю об окружающих меня людях, и захотят узнать, подозреваю ли я кого-нибудь.

– И что же вы думаете? – воскликнул Кальпренед, готовый вспылить.

– Позвольте мне оставить свои мысли при себе, – невозмутимо проговорил Мотапан. – Возвращаюсь к тому комиссару полиции, который примет мою жалобу. Он попросит рассказать об обстоятельствах, предшествовавших краже, и о том, что последовало за ней, и я буду вынужден изложить все, что мне известно. Я должен буду, например, сообщить, что человек, укравший мое ожерелье, заходил к вам.

– Вам нужно будет это доказать.

– Начнут спрашивать Дутрлеза, и его показания решат все.

– Что решат? Он слышал, как мою дверь отпирал какой-то человек, которого он встретил на лестнице. Это не доказательство.

– Следователь решит иначе, когда Дутрлез сообщит, что человек, входивший в вашу квартиру, держал в руках украденное у меня ожерелье. Если же следователь станет сомневаться, Дутрлез покажет ему камень из ожерелья – опал, который он оторвал во время стычки с вором.

– Вы видели этот камень?

– Видел час назад на столе в ресторане, где Дутрлез завтракал с одним из друзей. Я сразу узнал камень, потому что у него необычная оправа. Мои опалы оправляли восточные ювелиры, а их работа отличается от французской. Дутрлез рассказал о своем ночном приключении. Я не сообщил ему, что эта вещь принадлежит мне, и только попросил сохранить ее, что он мне и пообещал. Дома я убедился, что мое ожерелье исчезло. Когда я приходил к вам сегодня утром, я еще не знал о краже. Но теперь я все выяснил и подумал, что должен вас предупредить.

Мотапан произнес эту тираду с холодным, полным достоинства видом, поразившим Кальпренеда.

– Месье, – произнес он после недолгого раздумья, – я ценю намерение, которое привело вас сюда, но все же не понимаю, чего вы от меня хотите. Вы желаете найти вора – это я понимаю и хочу, чтобы ваши вещи были вам возвращены. Что может случиться из-за жалобы, которую вы подадите?.. Станут допрашивать моих слуг… моих детей… меня самого. Подавать жалобу в суд неприятно, но это необходимость, и ничего страшного в этом нет.

– Итак, – продолжил барон, взвешивая каждое слово, – вас не пугают последствия… Например, то, что полицейский комиссар придет с обыском в вашу квартиру…

– Как вы смеете такое говорить?

– Это очевидно, потому что вор зашел сюда. Предположат, что он спрятал ожерелье у вас, и если, к несчастью, его найдут…

– Не найдут, и вы это знаете. Даже если ожерелье украл мой бывший камердинер, что мне кажется невероятным, он бы наверняка сбыл его с рук и уж точно не оставил бы здесь. Согласитесь, что это глупо.

– В этом отношении я с вами совершенно согласен… По всей вероятности, вашего камердинера в воровстве не обвинят.

– А кого же обвинят? – спросил граф, пристально глядя на Мотапана.

Тот не ответил, но и не опустил глаз.

– Говорите же! – гневно продолжал Кальпренед. – Объяснитесь! Горничную моей дочери, что ли?

– Нет, кража совершена мужчиной.

– Значит, это я или мой сын?

– Вы выше подозрений!

– Но будут подозревать моего сына? На это вы намекаете?!

Наступило молчание. Взволнованный граф ждал ответа, но Мотапан был бесстрастен и безмолвен.

– Следователи, – заговорил он наконец, – всегда начинают с того, что наводят справки, какую жизнь ведут люди, так или иначе имеющие отношение к преступлению. Чтобы вызвать подозрения, достаточно быть игроком или иметь долги.

– А у моего сына есть долги, и мой сын играет! – быстро сказал Кальпренед. – Если он вам должен, я…

– Должен он мне или нет – это не важно. Всем известно, что у него есть кредиторы и что его расходы превышают его возможности.

– Это не причина, чтобы приписывать ему постыдный поступок. Подавайте вашу жалобу, милостивый государь! Все разъяснится, я ничего не боюсь!

– Очень хорошо! Искренне желаю, чтобы вам не пришлось пожалеть о своем решении. И позвольте сказать, прежде чем я вас оставлю: я не подал бы жалобу, если бы вы приняли предложение, которое я сделал вам сегодня утром.

– Ах! – воскликнул граф, побледнев от гнева. – Вот куда вы клоните! Какая дерзость! Вы надеетесь запугать меня нелепой историей, которую, вероятно, выдумали, и полагаете, что я поддамся на этот низкий шантаж! Но вы меня плохо знаете, милостивый государь! Я предпочту увидеть моего сына на скамье подсудимых, чем позволить моей дочери носить ваше имя!

– Мое имя стоит всякого другого, – холодно ответил Мотапан, – это имя честного человека. Вы не хотите видеть меня зятем и имеете на это право. Я пришел сюда не для того, чтобы предложить вам торг, но, желая замять это неприятное дело, я надеялся, что вы согласитесь при мне расспросить вашего сына. Если он не виноват, он смог бы оправдаться, если виноват, то вернул бы вещь. Все прошло бы без огласки. Но вы не захотели прислушаться к голосу разума и, вместо того чтобы поблагодарить меня, позволили себе такой тон, который дает мне право никого не щадить. Мне остается только подать жалобу.

– Ступайте! – сказал граф, указывая барону на дверь.

Тот сказал напоследок:

– Если с вами случится несчастье, помните: вы сами тому виной.

Кальпренед не удостоил его ответом. Он был скорее рассержен, чем испуган и не сожалел, что отказал Мотапану, потому что не придал никакого значения его намекам. Он не допускал мысли, что Жюльен мог что-то украсть, но проклинал беспорядочную жизнь сына, которая дала повод для таких обвинений.

– Я буду защищать его от клеветы этого человека, – бормотал он, меряя комнату большими шагами, – а если он не захочет исправиться, заставлю уехать из Парижа. Иначе он кончит тем, что опозорит себя, и его дурная слава коснется нас.

Кальпренед не задавался вопросом, сделал ли он для своего сына все, что должен сделать благоразумный отец. Он не сознавал, что сын вместе с достоинствами унаследовал и его недостатки и что поиск золота на дне моря – занятие не менее сомнительное, чем игра в карты. В эту минуту дверь кабинета тихо отворилась, и вошла Арлетт.

– Я просил тебя подождать, – сказал граф, нахмурившись.

– Да, но вы так долго говорили с Мотапаном… Я беспокоилась… – ответила любящая дочь.

– Ты была права, – перебил ее Кальпренед. – Речь шла о твоем брате.

– Ах! Боже мой! Неужели он занял деньги у этого человека?

– Хуже – он обокрал его!

– Этого не может быть! Он лжет! Вы же не могли этому поверить!

– Я не поверил. Но достаточно и того, что Мотапан обвиняет моего сына.

– С чего он это взял? Что случилось?

– Кто-то проник в его квартиру и украл опаловое ожерелье. Не знаю, откуда у этого старого негодяя такая вещь, но этой ночью ее похитили.

– Жюльен вернулся гораздо раньше обычного… в первом часу. Вы спали, но я еще не ложилась. Я все слышала. Он даже входил в этот кабинет.

– Странно… Я думал… Я надеялся, что он, как всегда, провел ночь вне дома, – прошептал граф, задумавшись.

– Вы надеялись?

– Да, потому что ночью на лестнице встретили человека, который отпер дверь нашей квартиры. У него был ключ… Этот человек держал в руках то самое ожерелье, и тот, кто с ним столкнулся, оторвал от него один камень.

– И вы думаете…

– Пока не будет доказательств, я думаю, что все это чепуха. А знаешь, кто рассказал об этом Мотапану? Дутрлез, наш милый сосед!

– Он! – прошептала девушка, потупившись и стараясь скрыть румянец.

– Да, он. Он, кажется, в хороших отношениях с Мотапаном. И этот поклонник Моцарта уверял, что вор прятался здесь. Поэтому Мотапан подозревает Жюльена.

– Это низкое подозрение, и я уверена, что Дутрлез его не разделяет. Я уверена, что в случае необходимости он защитил бы Жюльена, он его друг.

– Мне это неизвестно, но Мотапан скоро предоставит ему возможность доказать свою дружбу: он пошел в полицию. Выходит, нам всем, начиная с твоего брата, грозит допрос. И обыск. Сюда придут полицейские и станут везде шарить в поисках фамильной драгоценности Мотапана.

– И вы это допустите?

– Я вынужден. Если я воспротивлюсь, то поставлю себя в весьма неприятное положение. Да, милое дитя, вот он – результат мести Мотапана и болтовни любезного Дутрлеза. Твой и мой письменные столы отопрут… Если понадобится, даже взломают… Недавно взломали дверь покрепче этой, – сказал граф, взявшись за ключ, который торчал из замка маленького шкафчика с медными и черепаховыми инкрустациями, стоявшего у окна.

Позолоченный ключик легко повернулся в его руке, и шкафчик отворился. На полке, ярко освещенной зимним солнцем, граф де ля Кальпренед с изумлением увидел сверкающие бриллианты. Это было украденное ожерелье с опалами. Ошибиться было невозможно: на порванной цепочке недоставало одного камня.

Арлетт вскрикнула и упала без чувств на руки отцу.

– Жюльен!.. Это был он!.. Я сам расправлюсь с этим негодяем… Я убью его! – сказал прерывающимся голосом несчастный отец.