Читать книгу Черное солнце эросов - Фотис Тебризи - Страница 15

Неизбывною жизнью болею,

Тщетно в мире взыскуя надежду,

Но к руинам пичужною трелью

Ты зовешь меня, Знаемый прежде.

Мы в подвалах резвились, искали

Пропитанье: кузнечиков, змей,

И было такое незнанье знанья

Сильней и смелей…

Зрачки как горчичные семена.

Нам давали призрачные имена:

«Марлен Дитрих», «Полосатый убийца»,

«Райский котик», «Плюшка», «Рыжий»,

«Серый», «Кеша», «Пряник»,

«Утешение блох», «Внезапный»,

«Змеелов преискусный Вакхишка»,

И «Прекраснохватающий мышку».

Мы порхали порфирно, острые когти впуская

В плоть рубиностеклянную мышей,

Лягушек и змей веероюрких.

Раз иной добывали кузнечиков,

Горных цикад – перламутровоглазых певуний,

А бывало, и птах быстрокрылых

В трепете низвергали в траву.

Люди в уединенной горной пустыне,

Отшельники калив бессмертных,

Мальчики-созерцатели из песка

Нам давали

Дар морской лозы, пленительно соленой,

Хотя вовсе безвкусной,

Плод пучины блистающей моря:

Октоподов, супьезок бросая,

Требуху морских дивных животных.

И вот мы, радостный клич издавая,

Заглушающий Патроклоахилловы кличи,

Наподобие дудочек иерихонских,

Бросались к исполненной миске.

Наша жизнь была мигом пред Богом,

Но Господь изменил нас, как камни, объяв:

Манна нежная пала, как египетской земли

Оранжевый прах. Бог нас в хлеб превратил,

Нежно-мягкий, будто бы пир уготовив ума.

Мы воскресли с мертвым умом,

Глубоколиким, прекрасноуханным:

Строй котов, строй мужей совершенных,

Мужей непорочных, жрецов.

– Но как было то? – Сумею ль поведать, Панкаллий?

Лучше же Каллистом я нареку тебя,

В речи искусный, прекрасный.

Десять лет ты скрывал нашу тайну.

И вот, на пороге отшествия в небо

Ты расскажи ее всем нам в ночи́ ,

Что луною объята, виннолунным сияньем.

– Слушай же, бедный, зовомый теперь Елисеем.

«Зябликом» кличут тебя, «Бутузо́м»

И «Фантомноумершим»,

Я, Панкаллий, уже окрыленный и когти

Выпустивший божественного желанья:

Мышь небесную дивной мысли о Боге

Ловким прыжком расставания с плотью

Исхитить готовый

Из житниц священных учений.

О, тучна эта мышь!

И я утучнюсь крылатой и легкой Любовью!

Вот, начинаю песнь надмирных мелодий:

«Горы охвачены тишиною: горный сумра́к

Стал их ветром, аврою мглистой,

Томящей и пробуждающей цветы,

Дабы златоуханными голосами

Возвеличили над пустынею моря

Любовнопленительный Логос.

Видели мы, как спустился к нам тот,

Кто «Скалой» наречен и полон

Бескровножреческих гимнов, крылатый,

Старец с Нектарной Планеты – Христа,

Тень Тысячесолнечного Отца.

Вот, явилась тень его, тихая тень,

Ласково к земле припадая,

Скала смотрела на нас

Очами божественного Леопарда.

О, старец, в очах сокрывающий бездну.

Как скала, источал он мирру любви,

Липкую, как мед поцелуев Льва.

Льва от колена Давида-царя,

Льва, распятого и воскресшего

Из пещеры тенистой Гефсимании…

О, шумело море под нами,

Вспыхивали падающими звезда́ми

Сумрачные горы… Он звал нас

На нашем языке… – Мяу-мяу…»

Я, толкователь жалкий, произрекаю:

«“МЯУ” – “М<ой> Я<хве> У<врат души>”»…

О, божественными улыбками просияли

Наши кошачьи уста и, о чудо,

Мы встали на задние лапы,

Все, как один, в ряд, как сыны пышнопоножных Ахейцев,

Так пожелал Бог, мы лики обрели человечьи

И обступили его, увенчанного простым Трисветлым Птеротом,

Иноки, чины ангелов новые…

И обнял он нас: «Дети мои…»

А море билось крылами голубя,

Искрилось под ветром наших восторгов…

Стали восторги объятьями тайных ущелий.

Гимн мы воспели новый и чистый

Сияющему Саваофу, Льву Саваофа

И Голубю Саваофа, милого Отца:

«Воспойте, горы! Винная гроздь солнца,

Источись в кубок ущелий, утоли

Нашей Любви страстное биенье!

Мы сошлись с отцом для таинственных

Жертв Тебе, бескровных, благоуханных.

Бескровный жрец воздел руки над чашей,

И умы наши стали чашей бескровной.

И запели небесных чинов сладкие безличья:

«Боже, Боже, Ты безбрежен.

Сыноотцова Любовь, Ты безбрежнонежен.

Отцесыновний Эрос, верен любимым своим.

Отцесынодухожеланен, безликий.

Благоуханноотцесынодухонепостижимопрекраснопленительнотиховысок.»

Ныне прошло уже сто тысяч лет с того мига.

На Планете Сладчайшей мы все.

Только ты, Елисей, задержался.

И все не обретаешь узорчатого хитона.

Десять лет я молчал, и еще десять тысяч лет…

Но вот, усладил вас беседою сладкой.

Я, Панкаллий, певец Сияющей Ночи.»

Для ума, цветущего…