Читать книгу Тайная книга Данте - Франческо Фьоретти - Страница 9

Рыцарь заговорил, и речь его напоминала поток, внезапно прорвавший плотину. Он даже не потрудился подняться на ноги, а остался сидеть на полу, облокотившись на кровать. Его слова полились подобно Арно, когда эта спокойная река выходит из берегов в окрестностях Пизы.

– Мое имя Бернар, как и того святого, что благословил священное воинство[12]. Сам я француз, но поскольку был рожден от греховной связи, отец, в знак искупления, отвез меня в Святую землю, и я прожил там с двух лет до двадцати одного года. Мать моя осталась во Франции, вскоре после нашего отъезда она скончалась, – это все, что мне известно о ней. Я вырос в городе Акра в доме отца, детство мое пришлось на годы перемирия. Но вскоре с востока потянуло войной, поэтому подростком меня готовили к тому, что если мне суждено погибнуть в борьбе со злом, то я непременно попаду в рай. Я был рожден рыцарем Храма и воспитан в ненависти к неверным. Сын грешника, праведной жизнью я хотел искупить грех своего рождения. Теперь все кончено: орден пал, сначала в Иерусалиме, а потом и в Европе, и вот я здесь, чтобы найти последние песни Рая, ибо в поэме Данте сокрыта карта нового Храма; эту тайну доверил в минуту смерти Великий магистр ордена Гийом де Боже Жерару Монреальскому.

– Так, значит, у вас заведено забираться тайком в чужой дом, чтобы взять то, что вам не принадлежит? И все потому, что вы привыкли ненавидеть неверных?

– Я глубоко убежден, – ответил рыцарь, – что Данте был тайным учителем ордена. Ему было известно, где именно будет воздвигнут новый Храм, и он зашифровал карту в своих стихах. Я прибыл в Равенну, чтобы увидеть Данте и поговорить с ним, но оказалось, что я опоздал. Мы познакомились, когда во время последней поездки он ночевал в аббатстве Помпоза, но у нас не было времени поговорить, мы обменялись лишь парой фраз. Тогда я спросил его насчет книги, и он заверил меня, что книга закончена и что последние тринадцать песен находятся в надежном месте. Полагаю, что он говорил об этом доме. Думаю, что такая предосторожность была вызвана тем, что поэт обещал Кангранде ди Верона[13] не обнародовать поэму без его предварительного согласия. Конечно, это было сделано лишь для виду, Кангранде все равно никогда бы не понял тайного смысла этих стихов. Но факт остается фактом: Данте хотел сделать поэму достоянием гласности лишь после того, как вернется из Венеции. Следовательно, тринадцать песен должны быть где-то здесь, в надежном месте. В тот вечер в Помпозе Данте был не один, его сопровождали люди из посольства, свита и двое францисканцев. В такой пестрой компании мы не могли обсуждать поэму, тем более вслух и у всех на глазах, – это было совершенно невозможно. Но я абсолютно уверен, что Данте являлся тайным рыцарем нового Храма, это так же верно, как и то, что человек создан по образу и подобию Господа нашего…

– Какая-то нелепица, – промолвил Джованни.

Вместо ответа, незнакомец принялся рассказывать о своей жизни. Он был словно неопытный вор, который, будучи схваченным за руку, принимается объяснять, что оказался на месте преступления по чистой случайности. Джованни сидел на кровати прямо перед ним.

– Вы не представляете, сколь важна тайна Божественного Завета! Попробуйте это представить. В Акре я уже был близок к тому, чтобы полностью искупить грех своего рождения, и уже поставил на себе крест. Я мог бы давно быть в раю, среди других мучеников Христовых… И уж конечно, вовсе не думал о том, что окажусь в этом доме и в поисках нового Храма оскверню душу воровством. Ведь я уже побывал на том свете. И то, что днем позже я очнулся в доме Ахмеда, было чистой случайностью. Мы были знакомы еще до осады, Ахмед – араб, родом из Египта. Это врач, всецело преданный науке, и очень добрый человек. Он поистине творил чудеса и даже вылечил моего отца травами и семенами восточных растений. Перед войной мы жили на Святой земле, подавляя в себе ненависть к неверным, чтобы хоть как-то существовать рядом с ними, но и они в свою очередь должны были мириться с присутствием христиан, которых считали проповедниками многобожия из-за их веры в Святую Троицу.

На рынке арабы предлагали тебе понюхать волшебное снадобье, якобы восстанавливающее силы, которое готовили из розовой воды, масла мирта и сандала, а про себя шептали: «Язычник, ублюдок, почитатель троицы». Я давно привык к подобному обращению и не задавался лишними вопросами. Я ненавидел неверных, но среди них у меня были и друзья, такие как Ахмед. Это была смесь ненависти и уважения, вот что творилось в те годы в Святой земле. Но вскоре прибыли крестоносцы, и все пошло наперекосяк. Среди них были генуэзцы, пизанцы и венецианцы, готовые на все ради наживы. Затем-то они и отправились в поход. А пока они рыскали в поисках, чем поживиться, вести войну приходилось французам. За ними в Палестину прибыли безумные фанатики, ищущие мученичества и приключений, они продавали египтянам пленных турок, которые затем убивали своих хозяев. Для них война была лишь способом заработать, поэтому они страстно хотели, чтобы она продолжалась, но я был еще слишком молод, чтобы понимать суть происходящего.

За два года до падения Акры турки окружили Триполи, и тогда я увидел, как итальянцы погрузили на корабли все богатства, что могли увезти из погибающего города, и бросили французов на лютую смерть в сражении с мамлюками. После того как город пал, жить в нем нельзя было еще несколько месяцев из-за запаха разлагающихся тел. Затем настала очередь Акры.

Среди прибывших в Святую землю были ломбардцы и жители Умбрии, среди них затесались шарлатаны и каторжники. Богатые итальянские города мечтали избавиться от них и поспешили отправить всех бандитов в Крестовый поход. Наш город оставался последним оплотом христианства в Святой земле; султан Египта ждал лишь предлога, чтобы избавиться от нас, а так как он был в десять раз сильнее, мы затаились, надеясь, что из Европы придет подкрепление. Но, увы, оттуда нам прислали лишь нищий сброд да безумцев, мечтавших о том, как, захватив Иерусалим, они впишут в страницы истории свои имена. Пока же Иерусалим был далеко, они рыскали по Акре в поисках врагов, чтобы вершить расправу. Они убивали любого, кто вызывал у них подозрение: торговцев, купцов, крестьян из дальних районов и даже тех горожан, что уже обратились в христианство, но не понимали итальянского и носили бороды, подобно арабам. Какая разница, кого убивать: Бог все равно распознает своих на том свете!

И тогда Господь покарал христиан за такие бесчинства: султан аль-Ашраф прибыл к городу с многотысячным войском и сотнями катапульт, самые мощные из которых носили имена Победоносная, Грозная и Катапульта Черных Быков.

Нас же было всего восемьсот рыцарей и четырнадцать тысяч пехотинцев. Казалось, пришло время той самой войны, ради которой мы жили, которой так ждали с верой и воодушевлением. Но эта война обернулась адской мясорубкой. Месяц не прекращался огонь катапульт, камни и греческий огонь крушили стены и поджигали дома. Дважды наша конница предпринимала ночные вылазки, чтобы разрушить катапульты, но неудачно. В конце концов триста наших рыцарей вынуждены были спасаться бегством от десяти тысяч турецких всадников. Наша единственная катапульта находилась на корабле. Сначала корабль вел обстрел врага с моря, но в бурю он пошел ко дну. Финальный штурм аль-Ашрафа пришелся на пятницу, это было в начале мая. Мамлюки мгновенно взяли первые стены, захватили несколько башен, в том числе Королевскую и Проклятую, они хотели пробиться к воротам Святого Антония и Святого Романа.

Мы были там и героически сражались…

Бернар рассказал, как участвовал в сражении, как видел смерть отца и друга, как неверные ворвались в город и забавы ради убили юную девушку. И как потом, когда было ясно, что все кончено, он в надежде на спасение бросился в порт, расталкивал всех подряд, пока наконец не упал, сраженный ударом другого несчастного.

На следующий день он очнулся в доме Ахмеда и понял, что каким-то чудом остался жив.

– Вот такие вещи случались в Святой земле, – продолжал он, – ты мог остаться в живых после яростной схватки с полчищами неверных под предводительством египетского султана, чуть не погибнуть от руки христианина, всадившего тебе меч в спину, и выжить только благодаря арабу-мусульманину! Как видно, мир куда сложнее, чем мы себе представляем. И война слишком уж простая схема, чтобы что-то в нем изменить.

Добрый Ахмед ходил за мной, как за собственным сыном, его дом был окружен садом, который он сам насадил когда-то посреди поля. Он рассказал мне, как после битвы отправился в порт, чтобы предложить помощь нуждающимся в ней, и нашел меня. Он подозвал знакомого, и они погрузили меня на телегу. Я потерял очень много крови и выжил каким-то чудом. Я оставался в доме Ахмеда около года, пока окончательно не оправился от ран. Все это время мы делали вид, что я его раб, чтобы у людей не возникало лишних вопросов. Ахмед был мудрый человек, он говорил, что на этой земле, где Азия выходит к Средиземному морю, покоя не было, нет и не будет, ведь это не просто территория – здесь проходит граница трех царств. Сюда стремятся многие народы: из Константинополя сюда доходили греки, из-за моря – франки, из степей – турки, из пустыни – арабы, из египетских земель – мамлюки, и даже монголы добирались сюда из самого Китая. Но земля эта была не только местом постоянных сражений, но и точкой пересечения разных культур, перекрестком цивилизаций. Он показал мне свою библиотеку, в которой хранилось много известных рукописей. «Оказавшись на этой заброшенной земле, арабы обнаружили здесь забытые искусства, они заново открыли греческую философию и геометрию, индийскую математику и астрономию древних египтян и вавилонян, а также многие другие бесценные науки, стекавшиеся сюда с разных концов света вместе с людьми. Они принялись развивать эти знания и приумножать их с поистине религиозным рвением, – рассказывал Ахмед. – Но теперь, с пришествием мамлюков, культура, науки и искусства постепенно вырождаются, ведь мамлюки – это бывшие рабы, способные только к войне. Еще немного – и арабская культура окончательно падет, даже варвары-франки, прибывшие из-за моря, скоро станут умнее нас». Он говорил, что встреча великих культур оставляет глубокий след, гораздо глубже, чем война. «Бросай воевать, Бернар, займись наукой, учись! – часто повторял мне Ахмед. – Наука – вот что вечно, у нее нет ни родины, ни вероисповедания, она принадлежит лишь тем, кто посвящает ей всю свою жизнь. Христиане пробыли на нашей земле более двухсот лет, но какую пользу извлекли вы из учиненных вами побоищ? Что вы оставили после себя, кроме руин? Но если бы вы, уходя, взяли с собою книги наших математиков, врачей и философов, Абу Али Хусейна или Мухаммеда ибн Хорезми, изучили бы их хорошенько, добавили бы к их наблюдениям свои собственные; если бы вы приумножили те знания, что накопили арабы за долгое время, собирая их по крупицам из копилок разных народов, – это принесло бы великую пользу, куда большую, нежели реки крови, пролитые в этой пустыне. Если землю поливать кровью, плодородней она не станет. И если ты любишь свой народ, послушай меня! Учись, познавай науки, это великое наследие, дающее людям связь с Богом, наука – это и есть истинная любовь к Господу, забудь ты о мученичестве и крови!»

Останься я у него, Ахмед выучил бы меня арабскому письму и показал, как читать ученые книги. Но я родился рыцарем и не знал даже латыни. Даже если бы я научился читать по-арабски, все равно не смог бы перевести ни строчки из этих ценнейших книг – да и на какой язык их следовало переводить? Кроме того, оставаться на Святой земле становилось слишком опасно. Я немного говорил по-гречески и был знаком с одним капитаном, поэтому я попрощался с Ахмедом и сел на византийский корабль. В порту мы расстались, обещая друг другу, что встретимся в раю, и не важно, каким он будет, мусульманским или христианским.

Только оказавшись во Франции, я понял, как глубоко заблуждались жившие в Святой земле, наивно полагая, что являются передовым отрядом той самой Европы, которая двести лет назад посылала в Крестовые походы Готфрида, Боэмунда и Балдуина[14]. Все давно изменилось: принадлежность к ордену давала возможность заработать, поэтому штаб ордена превратился в машину для производства денег, а рыцари, которые когда-то и грали важную роль, оказались всего лишь второстепенными фигурами. Теперь оруженосец, который умел считать проценты, значил куда больше, чем воин, готовый отдать жизнь за Святую землю. Я увидел, что богатствам ордена нет числа: подарки знати, земельная рента и ростовщичество давали немалые доходы, которые должны были идти на Крестовые походы, однако крестоносцы уже никого не интересовали. Тогда я покинул воинство Храма, и вскоре после этого предводителей его арестовали. Когда тамплиеров стали преследовать, я направился сюда. Италия – надежное место для бывших рыцарей: здесь нет короля, в каждой деревушке свои законы, при этом пять жителей из шести и не думают их соблюдать. Суд здесь вершится церковниками, при этом почти всегда тамплиеров готовы оправдать, в Равенне именно так и было. Поначалу я поступил в войско императора Генриха Седьмого, в гарнизон Угуччоне делла Фаджуола. Но пробыл с ними недолго, ведь я все-таки рыцарь-монах, и мне было тяжело общаться с солдатами, которые только и делают, что богохульствуют, грабят деревни да насилуют золотушных крестьянок. Я не привык убивать христиан, меня приучили верить в то, что попасть в рай можно, только погибнув в бою с неверными, поэтому я стал бояться смерти. Для меня этот мир оказался слишком сложным. Когда орден распался, рыцари, кто хотел, могли обзавестись хозяйством или получить от ордена госпитальеров[15] небольшую пенсию. Так что теперь я тамплиер на пенсии.

Джованни с неподдельным интересом слушал рассказ об Акре. Сначала он было подумал, что ему удалось поймать убийцу Данте, который зачем-то вернулся на место преступления, однако, слушая рассказ Бернара, он все больше убеждался в том, что этот человек не имеет ни малейшего отношения к смерти поэта.

– Так это не вы отравили Данте, – сказал он.

Бернар поднял голову и удивленно посмотрел на собеседника:

– С чего вы взяли? Что побудило вас… – Он даже не смог закончить фразу – так искренне было его удивление.

Тогда Джованни рассказал ему о своих подозрениях.

– Жалкие псы! – воскликнул Бернар. – Это были францисканцы!

Джованни не подозревал францисканцев, и прежде всего потому, что Данте глубоко уважал представителей этого ордена, однако присутствие среди свиты посольства двух представителей братства святого Франциска его несколько насторожило. Он попросил Бернара подробнее рассказать о них. Тогда рыцарь поведал ему об обеде в монастыре, на котором присутствовал аббат, трое из миссии Данте и двое францисканцев, которые присоединились к посольству и сопровождали его до города Кьоджа. Сам Бернар сидел за соседним столом со стражниками, которые громко обсуждали выпивку и знакомых шлюх. Но он не участвовал в беседе сотрапезников, а смотрел в другую сторону. За соседним столом велись разговоры о Церкви, о политике и империи. Двое меньших братьев вызвали у него кое-какие подозрения, они были не похожи на монахов: не участвовали в разговоре и часто перебивали беседующих, предлагая очередной тост, так что к концу трапезы совсем охмелели. Один из них был высок и худощав и, судя по выговору, вырос в Тоскане. На правой щеке у него виднелся шрам в виде перевернутой буквы «L», – по правде сказать, ему подходила роль скорее солдата, нежели монаха. Его товарищ был невысок, довольно плотного сложения. Сильный акцент с подчеркнутым «ю» выдавал в нем южанина, скорее всего жителя Апулии, так как в речи его проскальзывали и другие особенности, характерные для этой местности. Больше Бернару было нечего добавить, так как сразу после обеда он отправился в Равенну, где собирался дожидаться возвращения Данте. Ученик поэта позволил ему за небольшую плату переписать первые двадцать песен Рая. Ад и Чистилище он раздобыл, когда находился в Вероне.

Бернар закончил рассказ, и они простились как старые друзья, пообещав помогать друг другу: Джованни сделает все, чтобы поскорее найти последние песни поэмы, а Бернар поможет ему расследовать странную смерть поэта. Бернар считал, что нужно любой ценой разыскать двух францисканцев, которые, возможно, лишь притворялись монахами. Совершенно очевидно, что кто-то хотел завладеть тайной нового Храма. После того как Святой город вновь оказался в руках султана, крестоносцы перенесли великую тайну из Иерусалима в новое место. Теперь она надежно спрятана, а где – можно узнать, внимательно прочитав поэму. Данте знал секрет крестоносцев, он был одним из хранителей древнего знания. Его послание спрятано в девятисложных стихах, это о нем Бернар слышал тогда в Акре! Гийом де Боже, отец Бернара и сам Данте умерли ради великого дела, он в этом убежден…

Бернар ушел тем же путем, что и проник в дом: просунулся в окно, уцепился руками за стену, подтянулся и спрыгнул вниз. Джованни восхитился его силой и ловкостью, но разговоры о новом Храме показались ему совершенно бессмысленными. Как видно, этот рыцарь не мог смириться с тем, что все оказалось напрасно, что тысячи людей погибли лишь ради наживы, которую король Франции и жадные венецианцы получили ценою их жизней, ведь он и сам сражался и видел, как в бою погиб его отец!

Вот какие дела творились в Святой земле.

После ухода Бернара Джованни вновь принялся за чтение Рая, надеясь найти в поэме хоть какой-то намек на то, куда мог Данте спрятать последние песни. Восемнадцатая песнь с самого начала показалась ему удивительной: в ней Данте попадает на небо Марса и смотрит на Беатриче, а от нее исходит такое яркое Божественное сияние, что при виде его поэт освобождается от всех земных желаний. Если судить по этим строчкам, то отношения Данте и Беатриче сводились лишь к обмену несколькими взглядами на улицах города. Джованни представил, как все это было: они смотрят друг на друга лишь пару мгновений и тут же отводят глаза. В Раю Данте даже забывает о Боге, ему хватает лишь малой части Божественного – земной любви. А Беатриче упрекает его за это: Не у меня в очах лишь сущность рая.

Наконец Данте поднимается на небо Юпитера и присутствует при удивительном зрелище. Души кружатся в воздухе, словно солнечные зайчики, и поют – такой прекрасный танец света и музыки. Время от времени они останавливаются, образуя на лету разные фигуры, точно морские птицы, что носятся над морем недалеко от берега, и выстраиваются в буквы алфавита, сначала «D», потом «I» и, наконец, «L». Когда они составляют одну из букв, то останавливаются и замолкают, а потом возобновляют свой танец, и так продолжается снова и снова. Танцуют и останавливаются, танцуют и останавливаются, пока не покажут все буквы первого стиха Книги премудрости Соломона: «Любите справедливость, судьи земли»[16]. Когда они заканчивают эту строку и изображают последнюю букву, на смену им прибывают другие светящиеся души, которые объединяются и изображают голову орла, а последняя буква тоже становится его частью.

Этот орел описывается в двадцатой песне Рая: голова его повернута в профиль, единственный глаз состоит из шести светящихся душ, из которых одна являет собою зрачок орла, а пять других – ресницы, при этом два огонька горят чуть ярче, чем остальные. Джованни подумал, что где-то уже видел такого же орла, но где именно?

И вдруг он вспомнил и, обернувшись, увидел голову орла всего в нескольких шагах от стола, за которым сидел.