Читать книгу Сновидение - Франк Тилье - Страница 9

Странные фотоколлажи, подписанные Абигэль Дюрнан, – вот что видел в первую очередь тот, кто входил в ее кабинет, маленькую комнатку в мансарде, смежную с ее спальней. Каждая из них была результатом десятков часов работы, цифровой обработки снимков из банков данных, монтажа, вырезания, склеивания. Они висели на стенах, заключенные в рамки. Безумные, кошмарные фрески. Женщина без рук, с собачьей мордой, с ногами, изломанными на манер пазла, горела в грозе, точно огненная птица. Близнецы-альбиносы с перламутровыми лицами и гладкими белыми волосами, усеянные шрамами от гвоздей, от бритвы, парили над поверхностью воды, черной, как отработанное масло. Чуть дальше, в углу, гигантская тень здания, исхлестанного дождем, то ли усадьбы, то ли старой психиатрической больницы, пронзенная огромными мечами и молниями.

Вода, огонь, разломы, шрамы – всякий раз. Жизнь и смерть, слившиеся в пылком поцелуе. С игрой света и теней эти безумные творения леденили кровь и, казалось, были созданы психопатом. А между тем они являлись плодом работы мозга тридцатитрехлетней женщины, дипломированного криминолога и психолога, специалиста по уголовному праву, эксперта при судах Лилля и Дуэ. Страдающей водобоязнью – в море и бассейне – и нарколепсией.

В глубине этого логова, прикрепленные кнопками к прямоугольной доске над тиковым столом, висели фотографии детей. И это уже были не монтажи. Лоскутное одеяло из открытых улыбок, хрупких фигурок, детских поз. Вот девочка – Алиса – сидит у подножия маяка в Плуманаке, белые зубки и невинный вид под ярким солнцем. Вот мальчик – Артур, – в футбольной форме, под мышкой мяч с подписью Зинетдина Зидана. Срезы жизни, интимные моменты, которые в нормальном мире навсегда остались бы в семейном кругу. Но в этом декабре 2014 года никто не жил в нормальном мире уже давно, и Абигэль знала это лучше, чем кто бы то ни было. Этот кабинет, эти лица, книги о худших преступниках планеты, запертые на ключ шкафы, ломящиеся от дел одно другого страшнее, были тому вопиющими свидетелями.

– Уже три часа утра, Аби, пора. Леа нас ждет.

Абигэль сидела, уставившись на детские лица, которые знала наизусть, – Артур, с его белокурой прядкой и вздернутым, точно стружка, носиком, Виктор, с веснушками на высоких скулах и покатым лбом, Алиса, красавица Алиса, похожая на героиню сказки, – когда голос ее отца раздался гулко, словно из мегафона. Вот и доказательство, что она задремала, на грани сна и яви. Поворот головы. Ив стоял в дверях святилища, не смея войти. Он смотрел на сюрреалистические фотоколлажи, которые его дочь делала терпеливо – и не без таланта – вот уже несколько лет, воспроизводя жуткие сцены своих кошмаров.

– Бери свой чемодан, – сказал он, потирая плечи, словно желая согреться. – Поехали. Шале в Сентер-Парк забронировано с девяти часов.

За два года отец Абигэль изменился до неузнаваемости. Минус десять килограммов, впалые щеки, лысая голова, ни следа короткого ежика, который он носил в годы службы во французской таможне. В пятьдесят шесть лет он выглядел на все десять старше.

– Я не уверена, что это хорошая идея, папа. Ты свалился вчера как снег на голову, втемяшив себе, что мы должны поехать в этот Сентер-Парк или уж не знаю куда. Я работаю над важным делом и…

– С этим важным делом, насколько я понял, жандармы копаются уже годы.

– Не годы, папа. Девять месяцев. Ровно девять месяцев с первого похищения, малышки Алисы. Вот она на фото.

Ив посмотрел на портрет девочки и отвел глаза.

– Я прошу у тебя только уик-энд. Всего два денька. В понедельник утром ты будешь на работе, а я уеду. Хоть в этом ты не можешь мне отказать, верно? Немного времени с дочерью и внучкой, вдали от… всех этих лиц. Боже мой, Аби, как ты можешь работать в таком месте?

– Речь сейчас не о месте, где я работаю. Речь вот о чем: ты являешься, предлагаешь нам уик-энд, а потом опять пропадаешь на много месяцев. Когда ты служил в таможне, было то же самое. Ты просто исчезал, никогда ничего не объясняя.

– Я был на операциях и…

– …и мы ждали тебя с мамой. Но теперь-то ты больше не на операциях. Видно, привычка – вторая натура.

Она прочла на лице отца такую боль, что прикусила язык: не стоило пререкаться с ним перед дорогой.

– Ладно, едем в Сентер-Парк. Леа рада, что ты приехал, и я, хоть и не показываю этого, тоже.

Она прошла в спальню и стала собирать чемодан. Не в пример кабинету, эта комната смахивала на интерьер морозильника. Белые стены и потолок, односпальная кровать посередине, голая лампочка, никакого убранства. В этой комнате она не спала, а уступала своей нарколепсии.

Она положила в чемодан, поверх детективного романа и рядом со своими лекарствами, тетрадь и ручку.

– Сказано же – никакой работы.

– Это не работа, это дневник. Точнее, тетрадь воспоминаний и снов. Идея моего невролога.

– Ты уже воплощаешь свои кошмары в фотографиях. Зачем еще и записывать их?

– Я тебе потом объясню…

Ив вздохнул:

– Твоя нарколепсия? Но ведь лечение дает результаты, разве нет?

– Давало десять лет. Мне еще хочется спать два-три раза в день, катаплексии случаются все реже, но… с недавних пор появились новые довольно тревожные симптомы. Наверно, придется скорректировать прием лекарств, дозы, молекулы.

Катаплексии были одним из главных симптомов ее нарколепсии. Они не имели ничего общего с желанием спать и проявлялись мгновенной потерей мышечного тонуса в любой момент дня и без потери сознания. Абигэль могла оживленно с кем-то беседовать – и в следующую секунду оказаться на полу, не в состоянии шевельнуться несколько минут. Хорошо хоть не в отключке. Это периодически возникало от любой ее сильной эмоции – радости, печали. Поэтому она избегала водить машину – особенно когда была с Леа – и пользовалась общественным транспортом, в основном автобусом и такси.

Из-за этих катаплексий детство ее было адом. В тринадцать лет она камнем пошла ко дну в море. Остановка сердца, выгибающееся под электрошоками маленькое тело, реанимация на пороге смерти. В пятнадцать в результате падения с велосипеда стальная трубка руля врезалась ей в горло, на два пальца левее гортани. В девятнадцать – перелом коленной чашечки. Необратимый. Падения, аварии, раны. Ее тело – спина, лодыжки, локти – излагало историю ее болезни в шрамах, переломах, металлических пластинах. В школьные годы к ней так и липли клички: Самоделкин, Франкенштейн, Мисс Пазл.

К счастью, с лечением и новыми исследованиями по нарколепсии ее катаплексии стали реже, падения почти прекратились, с девятнадцати лет Абигэль смогла жить более или менее нормальной жизнью, учиться в Лилле, получить дипломы и в одиночку растить дочь. Леа родилась от ночной забавы с сокурсником, который не пожелал признать ребенка. Абигэль любила дочку. Леа… Ее вызов, лекарство, плод ее битвы, ее гнева. Кукиш нарколепсии.

Отец с дочерью присоединились к Леа в кухне, где та пила молоко. Они загрузили чемоданы в багажник черного седана, дрожа от лютого холода. В последний момент Леа убежала в дом и вернулась с потрепанным плюшевым черным котенком. С этой любимой игрушкой, подаренной ей матерью, когда она родилась, девочка никогда не расставалась, хотя теперь, на пороге отрочества, почти стыдилась ее. В такие моменты Абигэль успокаивала себя: дочь – ее большая Леа, стремившаяся поскорее вырасти, – оставалась ребенком.

Леа открыла замок своего розового в цветочках чемодана, сунула игрушку внутрь и заперла. Ключик она спрятала в карман.

– Ох уж эти подростки с их культом тайн, – улыбнулась Абигэль. – Думаешь, у тебя что-нибудь украдут?

Леа скорчила гримаску, поддразнивая ее, и села в машину. Абигэль надеялась, что этот уик-энд сблизит их с дочерью. Этот мерзавец Фредди хуже любовника. Она села рядом с отцом, который уже включил зажигание.

– У тебя левая передняя фара не работает.

– Ты скажешь своим коллегам-жандармам, чтобы арестовали меня за это?

Ив пытался шутить, но юмор таможенника сводился к анекдотам, над которыми смеялись только другие таможенники. Абигэль повернулась к дочери:

– Пристегни ремень, Жемчужинка Любви, милая.

Леа пристроила подушку между своей головой и дверью и поморщилась.

– Что это за «Жемчужинка Любви»?

– Это только наше имечко… Она терпеть не может, когда я называю ее так, и обижается. Влюбленный подросток, да и только.

Ив обернулся:

– Это правда?

– Чушь, – буркнула Леа. – Она сама не знает, что несет, как всегда.

Ив включил обогрев на полную мощность и тронулся. По дороге он открыл термос с горячим кофе, налил в пластиковый стаканчик и протянул его дочери:

– На, выпей капельку, согреешься. Ну и холодина…

Абигэль взяла стаканчик и посмотрела на отца:

– Что происходит, папа? С ума сойти, до чего ты изменился. Похудел, выглядишь усталым.

– Все в порядке.

– Почему ты ушел в отставку?

– А почему ты спрашиваешь меня об этом сейчас?

– Потому что раньше не было возможности.

– Мне было пятьдесят четыре года. Мне осточертела таможня, все эти операции, засады. Бороться с наркоторговлей – это пытаться вычерпать океан ложкой. И однажды это тебе… – Он не договорил, проглотив обиду. – Короче, из-за этой проклятой работы я не видел, как ты росла, а теперь… не могу пробиться сквозь твою скорлупу. У меня не получается с тобой сблизиться.

Абигэль заметила, что его руки на руле слегка дрожат.

– Мне хорошо в моем рыбацком домике. Море рядом, я отдыхаю, живу, как живется. Меня это, знаешь ли, устраивает.

– И ты все бросил всего за несколько лет до пенсии?

– Посмотрим, сможешь ли ты продолжать работать психологом, когда доживешь до моих лет. Во всяком случае, надеюсь, ты поймешь раньше меня, что в жизни есть дела поинтереснее, чем выслушивать жалобы людей и воевать с ветряными мельницами. Работай не работай, а преступления и наркотрафик будут всегда.

– Но я, по крайней мере, заложу свой камешек в постройку. Я буду полезна и, может быть, спасу несколько жизней.

Взгляд Ива скользнул к зеркалу заднего вида, в направлении внучки.

– Она так на тебя похожа. Мне кажется, я вижу тебя, когда ты была маленькой. Та же внешность, тот же характер.

Глаза Абигэль погрустнели. Отец это заметил.

– В чем дело?

– В последние несколько месяцев я прошла уйму тестов, обследований. Я не хотела тебе говорить, пока ни в чем не уверена, но… происходит что-то серьезное…

– Объясни.

– Время идет, и мои самые давние воспоминания стираются целыми кусками. В воспоминаниях детства уже масса пробелов. Я еще хорошо помню себя в тринадцать-четырнадцать лет. Но раньше – все размыто.

– Боже мой…

– Мой невролог считает, что это может быть побочным действием пропидола при долгом приеме, но она в этом не уверена, подобных случаев не наблюдалось. Как будто каждая капля этого снадобья разрушает частицу моего мозга, разъедает нейроны, как кислота, и бесповоротно отключает воспоминания. Мы ищем выход. Но пока мне нужно это лекарство, иначе у меня случается десяток катаплексий на дню, а я не могу так жить. Это одна из причин, по которым я записываю мои воспоминания и сны. Так я веду дневник своей жизни. Заношу на бумагу уходящие дни. На потом, если станет хуже, понимаешь?

Печаль отразилась на лице отца. Он предпочитал держать все в себе и избегал слов. Поэтому она тоже замолчала и уставилась на дорогу, с таким страхом перед будущим, перед этой непредсказуемой болезнью, угнездившейся в ее мозгу. Что мы без памяти, без воспоминаний, без всех этих лиц и голосов, которые были в нашей жизни? Лишь точка на кривой времени? Цветок, который расцвел, но без запаха и цвета? Неужели в пятьдесят лет она не будет помнить себя прежнюю? Забудет всю юность Леа? Беременность, роды, первые дни рождения? Она смотрела на свет фар, сравнивая себя с этой дорогой, освещенной на тридцать метров. Темный асфальт, где след стирался в темноте, по мере того как машина двигалась вперед.

Сев за руль, отец закатал рукава, – несмотря ни на что, Абигэль помнила, что он делал так всегда, зимой и летом, и она заметила множество следов от уколов на его руках. Это не вязалось с его наружностью воителя. Она предпочла промолчать, но пообещала себе все выяснить попозже, уверенная, что этот уик-энд был лишь предлогом и он тоже намеревался сообщить им что-то важное.