Читать книгу 5.17 - [frank_sparral] - Страница 2

Ровно пять. Мы выходим из дома. Спешим. Я беру основную часть вещей, чтобы она шла налегке с пакетом; а у меня чемодан, рюкзак и увесистая сумка. Маленький аэропорт в километре от нас, однако мы постоянно опаздываем, и в этот раз идём также быстро.

Она что-то говорит мне. Она постоянно что-то говорит, и это так нервирует, когда мы опаздываем! Иногда, бывает, она говорит что-то, а я отдакиваюсь и киваю головой, а потом понимаю, что она говорит по телефону. Теперь же она говорит именно со мной, и ей, кажется, важен мой ответ.

Я говорю ей прямо, что не понимаю, о чём она толкует. Она злится, но ругаться пока не смеет. Я ведь тащу и её небольшую сумку, забитую под завязку и довольно тяжелую.

Теперь ей кто-то звонит – слава Богу! Я отвлекаюсь и выдыхаю весь накопившийся воздух – стресс резко уходит, и мне становится реально легко и свободно – возникает чувство, что у меня нет ни сумок, ни проблем.

Мои наручные часы вибрируют, а это значит, что времени остаётся очень мало. Я снова начинаю потеть. Кричу ей, она меня не слышит. Кричу ей снова и пытаюсь дёрнуть её за руку, цепляюсь за её кофту и чуть-чуть рву её. Моя дорогая ударяет меня в грудь и показывает кулак, типа: разберёмся позже. Идёт вперёд и болтает.

– Сколько времени? – говорит она резко и переходит дорогу.

– Пять семнадцать, – кричу я и…

Дальше всё в темноте.

Я вспоминаю отрывки из прошлого. Помню, как сижу в скорой и жду, что скажут мне… Я один, и мне жутко холодно, хотя на улице июль и жара.

– Она была беременна, – говорит врач в заключении и смотрит на меня. Я ничего ему не говорю с минуту, а потом снова сажусь и жду чего-то. – Вы можете уйти, когда вам будет удобно, – снова говорит врач и уходит.

А что он в общем говорил мне? О чём он толковал со мной? Наверное, все те же обычные и стандартные фразы, типа: мы сделали всё, что могли.

Через месяц одиночества я начинаю отвечать на звонки. «Да, я ходил к ней», – говорю я друзьям. «Да, мне ужасно плохо», – говорю я знакомым. «Да, я справлюсь, спасибо», – говорю я всем.

– А я правда справлюсь? – произношу я в пустой комнате. И хоть кто-то бы мне ответил. Но никого нет. И, очевидно, никого рядом и не нужно. Её нужно. Только её…

Проходит полгода и друзья, и те самые знакомые теряются при встрече и не знают, о чём поговорить со мной. Лично я сам говорить с ними ни о чём не собираюсь. Она была негритянкой, а я – белый парень. Я помню их шутки на грани расизма; я помню их выпады и сарказмы. Я их настолько хорошо помню, что мне кажется, будто они ехали в той машине. Все причём!

– Она тебе не пара! – вечная фраза моего лучшего друга.

Теперь он её не произносит. Теперь она, эта фраза, кстати, не имеет даже и значения. Да и он перестал быть моим лучшим другом. Я только думаю о том, а почему он не перестал быть лучшим другом ещё раньше?

Мы мечтали о трёх малышах. Мы мечтали о трёх, и один у нас мог бы появиться уже через несколько месяцев.

– Пять семнадцать, – говорю я вслух.

У кого-то число «13», у кого-то «23», а у меня сразу два числа стали проклятыми: 5 и 17.

Кстати, на похороны я позвал именно 17-ть человек. Неосознанно. Пять из них ушло, и поминки шли с 12-тью. Я сидел в центре, как и полагается. Было пять мужчин и семь женщин. Они были друзьями. Очень близкими мне людьми, однако сейчас мне так не хочется их видеть.

Раньше казалось, что их слова всегда были уместны и точны, но сейчас, когда я их слушаю я понимаю, что они говорят не то, не так и лучше бы они молчали. Иногда я начинаю кричать на них и прямо бросаю в них слова о том, что лучше бы они умерли тогда, лучше бы их вообще не было; я променяю их жизнь, на жизнь Лизы.

Она несколько дней была в коме. Я точно даже не помню количество дней, но ясно отдаю себе отчёт, что лучше бы она была в коме ещё полгода или всю жизнь, но не так… Не так, как есть. Её труп был настолько красив, что я не мог видеть, как закрывают крышку гроба и оттолкнул её один раз, долго плакал над ней, а потом… Потом пришлось его закрыть.

– Никогда не сжигай меня после смерти! Лучше оставь меня дома, где мы будем жить потом, рядом со своей постелью или запри меня на чердаке! – смеясь, говорила она, когда мы ещё не построили наш домик, где собирались жить с нашими детьми.

– Она была беременна, – сказал врач и его голос до сих пор у меня в ушах. Я даже забыл в тот момент, что она умерла и, возможно, обрадовался тому, что у нас был бы ребёнок, но… Водитель забрал у меня две жизни.

Мать была против этого брака. Я полгода держался, чтобы ей не сообщить, но потом позвонил. Она зарыдала вместе со мной. Она ничего не сказала плохого. Быть может, её слёзы были самой лучшей поддержкой для меня в тот момент. А когда я сказал ей о ребёнке… Она и вовсе повесила трубку. Теперь я боюсь звонить ей.

Незадолго до этого отец мой умер. Он был только рад, что я нашёл прекрасную девушку несмотря на то, что у нас были бы чёрненькие детки. Отец говорил, что цвет детей не важен, а важно то, как ты их воспитаешь. А потом мы везли её на то же кладбище. Там мои дедушка и бабушка лежат; мне тогда было меньше пятнадцати лет. Там лежат и её дедушка, и бабушка. Ей тогда было около 19-ти. Почему-то они слегли одновременно. Такая любовь… А я даже не умер!

Она очень похожа на маму свою. Она так похожа, что я долго не могу смотреть её матери в глаза. Да и она, её мама, тоже не может подолгу со мной разговаривать – её чувства настолько сильны по утрате, что она начинает рыдать уже после приветствия. Отец держится её, но мать… Один раз и я расплакался перед нею.

Что было в первый месяц после её смерти я вообще не помню. Кажется, я постоянно был у друзей, которые наконец-то смогли, как они говорили, побухать нормально, ведь был повод. Однако один из них сказал, что теперь мне можно найти нормальную белую девушку. Я вдарил ему. Ушёл. Мы больше не виделись. Он избегает меня. Ему неприятно, что для меня важнее труп, чем оставшаяся жизнь.

– Живи для живых людей! – говорит он.

Через полгода я копался дома и нашёл её дневники. Я нашёл их в её столе, где она любила красить волосы неудавшимся куклам, часть которых шла всё-таки потом на продажу, а часть мы переделывали заново. Куклы Вуду. В них была её энергия. Теперь их было шесть. Они лежали смотрели на меня. Она их делала, и я заплакал.

Я читал эти дневники. Она писала о наших отношениях, о сексе, о наших разговорах, о книгах, которые она читала, о фильмах, которые любила; о друзьях писала и о родителях. Много ли я узнал нового? Да, очень много. Она писала так интересно, и мне было любопытно это читать. Не было того, что могло бы меня обидеть или укусить так, что рана бы даже не зажила. Но меня всё это сделало более несчастным, ведь я только сейчас начал понимать, с каким человеком я находился бок о бок. Она стала великой для меня. Честно. До этого она была клёвой девчонкой, с которой не стыдно провести жизнь, но эти дневники чуть не убили меня; они свели меня с ума. Там была она, живая она, живая Лиза.

Около месяца я провёл с друзьями, которые не стеснялись снимать проституток при мне. Я хотел уйти от них, но у меня не получалось. Однажды я заблудился в лесу, но меня нашли. Потом я уехал жить к её родителям и провёл там ещё месяц. У них было гораздо лучше. Отец её часто со мной говорил. Он рассказал мне о том, какой она была в детстве. Я записывал это на диктофон, чтобы потом слушать дома. Когда её мама узнала, что я записываю, она тоже присоединилась к разговорам. Было очень трепетно слушать это.

Они ухаживали за мной, хотя ухаживать нужно было за ними. Они пугались того, что иногда не находили меня в её комнате. Я страдал бессонницей и, бывало, каждое утро просыпался в сарае, где теснилась корова и пара ягнят.

Прошло два месяца, и я вроде бы уже пришёл в себя. Я им сказал, что мне нужно снова заниматься работой. Я им соврал, но больше не мог находится там, в её детской спальне: они её не переделывали с тех самых времён, когда она стала жить у меня, после пятнадцати. Мы были знакомы с 10-ти лет, а сейчас нам уже 27. Мы долго не могли завести детей. Мы долго не могли пожениться. Но она и я уже носили кольца. Но не пальцах, а на шее словно кулоны. Мы хотели, чтобы они впитали нашу энергию, а потом хотели, чтобы эти кольца вечно были на наших мизинцах.

– Вечно…

Через два месяца я попал домой и увидел на холодильнике: «Купи хлеба для бутербродов!» её подчерком. Я обрадовался, взял бумажник и пошёл за хлебом, но у двери остановился. Упал на колени и начал рыдать.

Мы построили свой домик, где сделали всё так, как нам мечталось. А теперь я смотрю на это всё и думаю: а ведь где-то были её мечты, а где-то были мечты мои, и мы их так здорово соединили… Знали ли мы, что строим это уютное гнёздышко для меня одного?

Я утром просыпаюсь, и иногда ощущаю, что рядом её нет. Думаю сразу, где она? А потом… Снова это всё наваливается на меня, а её нет нигде уже. И я понимаю: да брось, Виктор, это лишь сон; сейчас ты проснёшься, а Лиза будет своей улыбкой ласкать тебя и соблазнять так игриво.

Даже суда не было, потому что водитель скрылся. Да и нужно ли это «даже», если её всё равно не вернуть! Лишь бы ещё не задавил кого, но… Какое мне до этого дело?! Есть дело. Кто-то будет переживать смерть, как и я. Ещё, быть может, хуже.

Я начал любить день, но когда вечереет, я начинаю понимать, что скоро то самое время настанет, пять семнадцать. И мне становится худо. Мне становится не по себе. Я начинаю дрожать. Я нервничаю. Я валюсь на постель и засыпаю. Иногда у меня случается обморок. Я перестал ездить на машине.

Первое время меня постоянно тошнило. Я почти не ел и похудел на десять килограмм за два месяца. Когда я вновь поправился, прошло уже около года после её смерти, её и мои родичи обрадовались, что я начал думать немного о себе.

Как-то мне позвонил друг и сказал, что прошло уже много времени и пора бы найти хорошенькую девушку. Я разнёс телефон о пол. Я бегал по комнате как заведённый, чтобы ещё что-нибудь разбил. Добрался до посуды и начал громить её, а потом увидел ту, на которой было написано: «Для двух любящих друг друга деток неба». И снова плакал.

Я чувствую себя потерянным и разбитым. Я сам не в своей тарелке. Я покалечен и не могу вылечиться. Я уродлив сам для себя. Я уже не человек, а какое-то животное, которое только и страдает, ходит взад-вперёд, кругами… Сколько раз за год я хотел закончить всё, убить себя, исчезнуть, спрятаться, убежать от этого всего?! Но куда?.. Где мне скрываться!

Я опустошён и таким пустым я ложусь спать каждый день: то днём, то рано утром, то вечером, то ночью, – каждый раз в разное время и встаю в разное время. Я перестал ходить на работу, потому что люди были для меня далёкими и непонятными: их разговоры, их юмор, их отношения. Мы откладывали деньги на ребёнка, на случай, если он наконец-то появится… Теперь я трачу те деньги, которые мы откладывали на ребёнка. Теперь я стал этим ребёнком.

Моя грудь болела сильно – внутри всё давило. Я не мог дышать нормально. Я не мог ничего делать. А иногда прилив энергии был настолько огромным, что я обо всём забывал. Я иногда смеялся над шутками по телику. Я жутко ржал над ними, а когда вдруг понимал, что я один не потому, что она задержалась на работе, а потому что умерла, и начинал грустить сильно; меня подташнивало от этих шуток уже – я понимал, что это выглядит ужасно. Не только по отношению к ней. Но и по отношению ко мне и нашим чувствам. Её чувства не прошли. Быть может, она умерла, но она теперь вечно будет любить меня.

Я повесил огромный плакат с её фото на стену. Она выглядела как рок-звезда. Я купил гитару и учился иногда на ней играть. Я купил микрофон и пел в караоке, она мне подпевала своим низким бархатистым голосом. И знаете, некоторое время я действительно слышал её голос, но потом понимал, что кроме меня в комнате никого не было.

То я начинал много есть, то голодал. То, бывало, начну говорить с незнакомцами на улице, то избегаю людей, прячусь от них или просто замыкаюсь и ухожу в себя. Однажды я говорил со своим знакомым, а потом понял, что уже не могу его слушать… Я просто отключился, а когда вспомнил, что говорил с кем-то, уже никого не было рядом. Он потом сказал, что сильно разозлился на меня и раздосадованный ушёл. Меня уволили из-за подобного. Я просто уходил в себя и мечтал. О ней. Только о ней. О нас. Только о нас. Мой босс не выдержал. Она сказал, что мне нужно отдохнуть. Я с ним согласился.

Внутри была только боль. Была иногда агрессия, но она пропадала – её съедала депрессия. Да, я дрался несколько раз после её смерти. И меня несколько раз избивали. Как я попадал домой потом, я не помнил. Я забыл о том, кто я есть. На нас бывали нападки со стороны расистов, но мы мирно всё решали, а тут я сорвался на парня, потому что он меня задел курткой. Мне это почему-то не понравилось. Я кричал на него и бил его ногами со словами: «Верни мне её!» А потом ушёл. Я потом спокойно ушёл, а он истекал кровью. Жив ли он?

Дома я всё переломал. Я смотрел телик, но мне что-то опять не понравилось. Я готовил кушать, но духовка не так звучала. Теперь я готовлю одну лапшу заварную, да и то боюсь, что сломаю этот долбанный чайник! Прошёл год, и я стал буйным. Я уже думаю о том, чтобы обратиться к психиатру.

Недавно я купил нейронную сеть, которую можно обучать диалогу. Я много с ней общался, иногда срывался, поэтому разбил компьютер. Позже я купил ноутбук, который прячу от самого себя. Она тупая. Я называю её Сарой. А иногда Джерри. Когда я называю её Сарой, она говорит со мной женским голосом. Когда называю Джерри – мужским. Но она жутко тупая. Пока что.

Несколько раз я пытался повеситься. А потом думал, что нужно жить дальше. С этими мыслями я упал и чуть не сломал себе шею, но здоровенный штырь отвалился от стены и упал вместе со мной. Я порезал себя, а потом проснулся и увидел её портрет. Я быстро взял мази и обмазался, обвязался бинтами. Пришлось зашивать руку.

Меня отправили к психотерапевту.