Читать книгу Последнее объятие Мамы - Франс де Вааль - Страница 5

Эта встреча – событие во всех смыслах исключительное. Хотя за время своего знакомства Яну и Маме не раз доводилось устраивать «сеансы взаимного вычесывания» через прутья решетки, ни один человек в здравом уме не войдет в клетку взрослого шимпанзе. С виду шимпанзе кажутся не очень крупными, но мышечная сила у них намного больше нашей, и рассказов о нападениях со страшными последствиями существует предостаточно. Даже у самого крупного профессионального борца-тяжеловеса нет шансов в схватке со взрослым шимпанзе. На мой вопрос, стал бы он вторгаться в клетку к какому-нибудь другому шимпанзе в этом же зоопарке, пусть даже из числа таких же давних его знакомых, как Мама, Ян ответил, что жизнь ему еще дорога. Шимпанзе настолько непредсказуемы и вспыльчивы, что считать себя в абсолютной безопасности рядом с ними может лишь тот, кто их вырастил, а у Яна такой страховки не имелось. Но слабость Мамы меняла дело. Кроме того, за прошедшие годы она неоднократно выражала доброжелательные чувства к Яну, так что оба научились доверять друг другу. Только поэтому Ян отважился в первый и последний раз вторгнуться в личные покои долго царствовавшей королевы колонии шимпанзе зоопарка Бюргерса в Арнеме (Нидерланды).

У меня с Мамой за долгие годы тоже сложились похожие отношения – собственно, это я когда-то назвал ее Мамой за ее положение матриарха колонии. Но, поскольку теперь я живу по другую сторону Атлантики, поучаствовать в прощании я не мог. С Мамой я в последний раз виделся за несколько месяцев до того. Еще издалека разглядев меня среди посетителей, она тут же поковыляла здороваться, превозмогая артритную боль в ногах. Пофыркивая и ухая, она подошла к разделяющему нас рву с водой и приветливо протянула мне руку. Шимпанзе живут на лесистом острове (самой обширной из всех подобных зоопарковых территорий в мире), где я еще молодым ученым провел за наблюдениями 10 000 часов. Мама знала: когда все удалятся на ночь в закрытое помещение, я приду к ее спальной клетке, чтобы пообщаться наедине.

Этой предсказуемостью наших встреч часто пользовались съемочные группы. К моему прибытию они уже стояли наготове, включив камеры и держа в фокусе Маму, которую кто-нибудь выискивал для них среди ничего не подозревающих шимпанзе. Она же неизменно занималась своими делами – вычесывалась или спала, а потом, едва заметив меня или услышав, как я ее зову, вскакивала и мчалась навстречу, громко и часто похрюкивая. Съемочная группа все это запечатлевала – и мою реакцию, и реакцию других шимпанзе из числа тех, кто тоже меня помнил. И каждый раз все поражались тому, как безошибочно Мама меня узнает и как бурно радуется.

У меня же эти съемки вызывают двойственные чувства. Во-первых, они лишают встречу старых друзей непринужденности. А во-вторых, я не понимаю, что здесь такого поразительного. Любой знакомый с шимпанзе прекрасно знает об их цепкой памяти и отличной способности к узнаванию лиц – почему же радость Мамы при моем появлении кажется нам чем-то особенным? Потому что мы не ожидаем ничего подобного от экзотического животного? Или потому что эта радость говорит о дружбе между представителями разных видов приматов? Давайте представим, что я год пробыл за границей, а потом вернулся и решил навестить соседей. За спиной у меня целая съемочная команда, готовая запечатлеть встречу, я звоню в дверь, и та распахивается под радостные возгласы: «Смотрите, кто пришел! Сколько лет, сколько зим!»

Кто-нибудь этому удивится?

Изумление, которое вызывает у нас прием, оказываемый мне Мамой, свидетельствует о невысоком мнении человека об эмоциональных и умственных способностях животных. Исследователям умственных способностей у животных с крупным мозгом не привыкать к потокам скепсиса от коллег-ученых, особенно работающих с обладателями небольшого мозга, например крысами или голубями. Такие ученые зачастую видят в животных механизмы, построенные по типу «стимул – реакция», движимые инстинктами и простым научением, и все эти разговоры о мыслях, чувствах и долговременной памяти им ненавистны. О том, насколько устарели эти взгляды, я рассказываю в своей предыдущей книге «Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?» (Are We Smart Enough to Know How Smart Animals Are, 2016)[5].

Встречу Яна с Мамой сняли на сотовый телефон[6]. Когда этот ролик показали по голландскому телевидению с закадровыми пояснениями самого Яна (голос у которого прерывался от эмоций), зрители популярного ток-шоу были тронуты до глубины души. Они оставляли пространные комментарии на сайте канала, писали Яну лично, рассказывая, как обливались слезами перед телеэкраном. Зрителей потрясла не только сама печальная ситуация – перед показом ролика было объявлено, что Мамы уже нет, – но и совершенно человеческий жест, с которым шимпанзе обнимала Яна, успокаивающе похлопывая пальцами по затылку. Эта сцена стала откровением для многих, узнавших в ней свои собственные повадки. Они впервые увидели, что жест, который кажется исключительно человеческим, на самом деле общий для всех приматов. Именно в таких мелочах эволюционные связи подчас проступают наиболее отчетливо. Кстати, эти связи присутствуют в 90 % проявлений эмоций у человека, начиная с встающей дыбом скудной растительности на нашем теле, когда мы напуганы (мурашки, гусиная кожа), и заканчивая привычкой мужчин (и самцов шимпанзе) хлопать друг друга по спине от избытка чувств. Мы наблюдаем этот экспрессивный физический контакт каждую весну, когда шимпанзе выбираются из помещения после долгой зимы. Радуясь траве и солнцу, они восторженно ухают, обнимаются и раздают дружеские шлепки.

В других случаях мы реагируем на очевидные свидетельства нашей эволюционной связи с человекообразными обезьянами либо насмешкой над ними (посетители зоопарка то и дело пытаются, как они думают, изобразить обезьяну, которая якобы чешет подмышки), либо бурным весельем. Мы любим посмеяться над собратьями-приматами. Когда на лекциях я показываю видеозаписи с обезьянами, аудитория встречает хохотом любые, даже самые обычные их действия. Этот смех говорит не только об узнавании, но и о неловкости, которую испытывают зрители при виде смущающего их сходства. В одном из моих самых популярных роликов, собравшем миллионы просмотров в интернете, самка капуцина обижается на то, что за выполнение задания она в награду получила менее лакомый кусочек, чем достался ее партнеру. И когда она принимается яростно трясти прутья клетки и молотить ладонью по полу, мы видим так хорошо нам знакомую реакцию досады на замеченную ею несправедливость.

Гораздо хуже смеха – отвращение, которое обычно вызывали у людей другие приматы в прошлом. К счастью, теперь такая реакция встречается реже, хотя люди по-прежнему часто называют приматов уродливыми и изумляются, когда я говорю про самку – «хорошенькая», а про самца – «красавец». В прежние времена жители Запада никогда не видели живых обезьян – только их кости да шкуру или изображения наших ближайших сородичей на гравюрах. И когда обезьяны наконец предстали перед публикой, та не поверила своим глазам. Появившийся в 1835 г. в Лондонском зоопарке самец шимпанзе щеголял в матросском костюме. Привезенную следом самку орангутана нарядили в платье. Королева Виктория, посетив зоопарк, пришла в ужас: ее покоробил сам облик обезьян и их невыносимое и непозволительное сходство с человеком. Отвращение к обезьянам испытывали многие, но откуда оно бралось, если не из нежелания принять неприятную правду о нас самих, которую они нам сообщали? Посмотрев на обезьян в Лондонском зоопарке, молодой Чарльз Дарвин пришел к тому же выводу (за вычетом неприязни), что и королева. Он счел, что на этих созданий стоило бы взглянуть всем, кто считает человека венцом творения.

Наверное, телепередача, в которой Ян объяснял, как дорога была ему Мама и зачем понадобилось навещать ее на смертном одре, пробудила у зрителей все эти разнообразные эмоции. Сам же он ничего поразительного, странного и неожиданного в этой встрече не находил. Ему просто нужно было попрощаться. При этом он сохранял паритет, который нечасто увидишь, когда человек заводит «дружбу» с медведем, слоном, китом и утверждает, что животное стало ему как родное. Человек в такой ситуации чувствует глубокую привязанность, но вряд ли эти чувства взаимны. Подобные отношения – это, по сути, потенциальное парное самоубийство, поскольку человек в них играет с огнем, и животному, которое в случае гибели человека окажется крайним, тоже несдобровать.

Один журналист, очарованный самцом шимпанзе в заповеднике, говорил, что разглядел в глубине его глаз свое неизвестное эволюционное прошлое и невольно задумался о собственном месте в мире. Однако желая польстить обезьянам этим признанием, журналист, сам того не осознавая, продемонстрировал высокомерие. Ныне живущие человекообразные обезьяны – это не машина времени, призванная возвращать нас к эволюционным истокам! Хоть мы и в самом деле происходим от обезьяноподобного предка, тот древний вид давным-давно вымер. Его представители жили на нашей планете около 6 млн лет назад, а их потомки претерпели множество изменений и, постепенно исчезая с лица земли, дали начало современным видам – шимпанзе, бонобо и человеку. Поскольку у всех трех гоминид одинаково давняя эволюционная история, они одинаково «развиты». Поэтому не только мы, глядя на человекообразную обезьяну, видим в ней отражение нашего общего прошлого, но и обезьяна может видеть его в нас. Если обезьяны служат для нас машиной времени, то и мы служим машиной времени для них.

У Яна с Мамой ничего подобного не наблюдалось. То, что они принадлежали к разным видам, отступало у них на второй план. Это была встреча между двумя давними знакомыми из родственных видов, уважающими друг друга как личность. Если рядом с кроликом или собакой нам легко ощущать умственное превосходство, то на человекообразную обезьяну, мне кажется, долго смотреть свысока невозможно. Их социальная и эмоциональная жизнь настолько схожи с нашими, что непонятно, где проводить границу.

Канадский ученый Дональд Хебб, известный как основоположник нейропсихологии, заметил размытость этих границ, когда работал с шимпанзе в Национальном центре изучения приматов Йеркса (сейчас находится под Атлантой, но в 1940-е гг. располагался во Флориде). Хебб пришел к выводу, что поведение шимпанзе нельзя втиснуть в узкие рамки категорий, на которые мы дробим поведение других животных, – поиски пищи, груминг, спаривание, драки, звуковые сигналы, жесты и так далее. Мы фиксируем отдельные действия в мельчайших подробностях, но что стоит за поведением в целом, нам определить трудно. По мнению Хебба, было бы гораздо продуктивнее классифицировать поведение человекообразных обезьян в эмоциональной плоскости, поскольку эмоции мы схватываем интуитивно:

Объективная категоризация упускает то, что удается ухватить более расплывчатым эмоциональным и тому подобным категориям – некую систему, взаимосвязь между отдельными поступками, без учета которой невозможно понять поведение[7].

Хебб намекал на господствующее в биологии представление о том, что эмоции управляют поведением, но в отрыве от него довольно бесполезны: испуг сам по себе никакой выгоды живому существу не дает. Вот если испуг побуждает бежать, прятаться, атаковать – тогда он может спасти жизнь. То есть, если в двух словах, эволюционное развитие эмоций шло за счет способности вызывать адаптивные реакции на опасность, соперничество, возможность спаривания и так далее. Эмоции завязаны на действии. У нашего вида так много общего в эмоциональной сфере с другими приматами, потому что поведенческий репертуар у нас примерно одинаков. Это сходство, выраженное также и в строении организма, дает нам основу для теснейшей невербальной связи с другими приматами. Поскольку наши тела идеально проецируются друг на друга, до взаимопонимания нам буквально рукой подать. Именно поэтому Ян и Мама общались на равных, а не как человек и животное.

Вы можете возразить, что ни о каком равенстве между свободным человеком и содержащейся в неволе обезьяной говорить не приходится. Справедливое замечание. Но Мама, появившаяся на свет в Лейпцигском зоопарке в 1957 г., не имела ни малейшего представления о жизни в дикой природе. Зато ей повезло попасть в крупнейшую в мире колонию шимпанзе. Почти полтора века с той поры, как первые живые представители обезьяньего племени так возмутили британскую королеву, шимпанзе в зоопарках селили порознь или небольшими группами. Считалось, что шимпанзе слишком агрессивны, поэтому в группе может быть лишь один взрослый самец, хотя в естественной среде в стаде порой насчитывается более десятка половозрелых мужских особей. В студенчестве Ян немало времени провел на одной американской базе в Нью-Мексико, где НАСА готовило молодых шимпанзе к полету в космос. Там он своими глазами увидел все преимущества и недостатки содержания обезьян в большой группе. Недостатки и проблемы проистекали из способа раздачи корма: служители сваливали все овощи и фрукты в одну кучу, провоцируя тем самым нешуточные битвы, рвущие все социальные связи в колонии. Примерно в то же время аналогичный урок получила Джейн Гудолл в своем танзанийском «банановом клубе» – после этого она диких обезьян уже не подкармливала.

Вдохновленный американским опытом, Ян вместе со своим братом Антоном – директором зоопарка Бюргерса – решил устроить там общежитие для шимпанзе, но кормить всех отдельно или в мелких семейных группах. Так в начале 1970-х гг. и была основана колония в Арнеме – около двадцати пяти шимпанзе, живущих на открытом воздухе на острове площадью примерно в гектар. Вопреки мрачным прогнозам специалистов, предрекавших предприятию провал, колония процветает, и за время существования в ней родилось больше здоровых детенышей, чем в любой другой. Популяции человекообразных обезьян в лесах Африки и Азии сейчас резко сокращаются, поэтому колонии приматов в зоопарках приобретают особенную ценность. Колония в Арнеме была (и остается) примером успеха и образцом для зоопарков по всему миру.

Так что Мама прожила – хоть и не на свободе – долгую насыщенную жизнь в собственной социальной вселенной, где хватало и рождений, и смертей, и совокуплений, и драматической борьбы за власть, и дружбы, и семейных уз, и все прочего, из чего складывается социум у приматов. Может быть, Мама и связывала приход Яна со своей болезнью и слабостью, но догадывалась ли она, что дни ее сочтены? Осознают ли обезьяны свою смертность?

Судя по шимпанзе Рео из японского Института изучения приматов при Киотском университете, осознание смерти у них отсутствует. Из-за воспаления спинного мозга у молодого и сильного самца парализовало все тело ниже шеи – есть и пить он мог, но конечности и торс утратили подвижность. Несмотря на круглосуточную заботу ветеринарных врачей и студентов в течение полугода Рео неуклонно терял в весе. В конце концов болезнь отступила, однако нам этот случай интересен не столько победой, сколько тем, как Рео воспринимал паралич, приковавший его к постели. Его отношение к жизни нисколько не изменилось. Даже когда состояние его казалось безнадежным – всем, кроме него самого, – он как ни в чем не бывало по-прежнему дразнил студентов, плюясь в них водой. Превратившийся в живой скелет шимпанзе явно ни о чем не беспокоился и в уныние не впадал[8].

Иногда нам кажется, что другие животные чувствуют приближение смерти – например, корова, которую ведут на бойню, или домашний питомец, пропадающий из вида за несколько дней до кончины. Однако во многом это наша проекция, основанная на нашем осознании происходящего. Имеется ли такое же осознание у животных? Кто скажет наверняка, что кошка, прячась перед смертью в подвале, понимает, как мало ей осталось? Может быть, она просто обессилена, измучена болью и хочет скрыться от всех. Точно так же и с Мамой: мы прекрасно видели, что физически она уже на пороге смерти, но никогда не узнаем, ощущала ли она это.

К тому времени Маму изолировали в ее «спальне», потому что самцы шимпанзе, особенно подростки, нередко глумятся над слабыми, видя в них легкую добычу. Сотрудники зоопарка хотели оградить умирающую Маму от подобной участи. Сообщество шимпанзе не жалует слабых и робких, и именно поэтому так впечатляет главенство, которое Мама удерживала всю свою жизнь.