Читать книгу Наша внутренняя обезьяна. Двойственная природа человека - Франс де Вааль - Страница 4

Можно вытащить обезьяну из джунглей, но джунгли из обезьяны – никогда.

Это относится и к нам, двуногим обезьянам. С тех пор как наши предки жили на деревьях, перепрыгивая с ветки на ветку, нас непреодолимо тянет к существованию в небольших группах. Нам не приедаются бьющие себя в грудь политиканы, звезды мыльных опер, заводящие одну любовную интрижку за другой, нам нравятся реалити-шоу, в которых участники или вылетают из проекта, или проходят в следующий тур. Можно было бы просто посмеяться над всем этим обезьяньим поведением, если бы не тот факт, что наши родственники-обезьяны относятся к борьбе за власть и секс так же серьезно, как и мы.

Однако у нас с ними гораздо больше общего, чем стремление к власти и сексу. Чувство общности и способность к сопереживанию, то есть эмпатия, в равной степени важны, но о них редко упоминают как о части нашего биологического наследия. Мы с куда большей готовностью виним природу за те черты, которые нам в самих себе не нравятся, чем благодарим за те, которые ценим и уважаем. Вспомним известное высказывание Кэтрин Хепбёрн в фильме «Африканская королева»: «Природа, мистер Оллнат, – это то, над чем мы должны в этом мире возвыситься».

Такое представление во многом сохраняется у нас до сих пор. Среди миллионов страниц, написанных о человеческой природе за столетия, нет ничего более унылого – и ошибочного, – чем утверждения последних трех десятилетий. Мы слышим, что наши гены эгоистичны, что человеческая добродетель не более чем притворство и что мы поступаем нравственно только для того, чтобы произвести впечатление на окружающих. Но если люди заботятся лишь о собственном благе, то почему младенец, проживший на свете всего один день, плачет, слыша плач другого ребенка? С этого и начинается эмпатия. Возможно, этот пример не слишком мудреный, зато мы можем быть уверены, что новорожденный уж точно не пытается ни на кого произвести впечатление. Нам от рождения присущи побуждения, влекущие нас к другим существам и впоследствии заставляющие привязываться к ним и заботиться о них.

Свидетельством древности этих побуждений является поведение наших родственников-приматов. Поистине удивительны бонобо, малоизвестный вид обезьян, столь же близкий нам генетически, как и шимпанзе. Когда Куни, самка бонобо из зоопарка Твикросс в Великобритании, увидела, что о стеклянную стену ее вольера ударился скворец, она подошла помочь ему. Подобрав оглушенную птицу, Куни осторожно попыталась поставить ее на ноги. Скворец не пошевелился, и она легонько его подбросила, но бедняга едва трепыхал крыльями. Тогда, с птицей в руке, Куни залезла на верхушку самого высокого дерева и обхватила ствол ногами, высвобождая руки, чтобы держать скворца. Она осторожно расправила ему крылья, взявшись за их кончики обеими руками, и только потом направила птицу, словно маленький игрушечный самолетик, в сторону стенки вольера. Но бедняге не хватило пространства, и он приземлился на краю рва. Куни спустилась и долго стояла, наблюдая за скворцом и защищая его от любопытного обезьяньего детеныша. К концу дня оправившаяся птица благополучно улетела.

То, как Куни обращалась с этим скворцом, разительно отличалось от того, что она сделала бы, помогая другой обезьяне. Она не следовала какому-либо жестко запрограммированному паттерну поведения, но, оказывая помощь, подстроила свои действия к конкретной ситуации животного, совершенно не похожего на нее саму. Должно быть, птицы, пролетающие мимо вольера, навели ее на мысль, какая помощь нужна в этом случае. О такой разновидности эмпатии у животных практически нет информации, поскольку она основывается на способности представить себе жизненную ситуацию другого существа. Адам Смит, основоположник экономической теории, вероятно, имел в виду поступки, подобные действиям Куни (совершаемые, правда, не обезьяной), когда более двух веков назад предложил нам самое долгоживущее определение сопереживания как «способность переноситься воображением на место страдающего»[1].

Возможность того, что эмпатия является частью нашего обезьяньего наследия, должна была бы нас обрадовать, однако не в наших привычках признавать и принимать все стороны собственной природы. Когда люди совершают геноцид, мы называем их «животными» или «зверями». Но когда кто-то помогает бедным, мы восхваляем его за «гуманность». Нам нравится приписывать второй из этих видов поведения только самим себе. Пока однажды человекообразная обезьяна не спасла представителя нашего вида, общественное сознание не допускало возможности существования гуманности у кого-либо помимо людей. Это произошло 16 августа 1996 г.: восьмилетняя самка гориллы по имени Бинти Джуа помогла трехлетнему мальчику, упавшему с высоты более 5 м в обезьяний вольер в Чикагском зоопарке Брукфилда. Бинти среагировала моментально – подобрала малыша и отнесла его в безопасное место. Она уселась на бревно возле ручья, держа ребенка на коленях, несколько раз ласково погладила его и отдала смотрителям зоопарка. Этот простой акт сочувствия, заснятый на видео и разошедшийся по всему миру, тронул сердца многих людей, а Бинти прославили как героиню. Впервые в истории США обезьяна фигурировала в речах ведущих политиков, сделавших из нее образцовый пример сострадания.