Читать книгу Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал - Франсин Хирш - Страница 8

24 апреля, когда Красная армия замыкала кольцо вокруг Берлина, нарком иностранных дел Молотов находился в Сан-Франциско. Сотни делегатов со всех стран съехались в этот американский город подписать план создания ООН, новой организации, посвященной предотвращению войн в будущем. Прием был пышным: делегатам предлагали бесплатную еду, бесплатные фильмы и даже бесплатные прогулки на дирижаблях. Из Европы шли сообщения о близком разгроме нацистов. Казалось, что мировое сообщество уверенно нацелено на возрождение и перемены[138].

Приехав в Сан-Франциско, Молотов поселился в отеле «Сен-Фрэнсис». Его, как кинозвезду, преследовали охотники за автографами. Перед этим он останавливался в Вашингтоне для встречи с новым президентом Гарри С. Трумэном. Молотов привык общаться с Рузвельтом и ожидал дружеского приема. Но Трумэн отругал его за то, что Сталин не позволил провести в Польше свободные выборы[139]. Агрессивный тон Трумэна заставил Молотова занять оборонительную позицию и пересмотреть свой взгляд на намерения американцев. И теперь, любуясь великолепными видами Сан-Франциско и свыкаясь с ритмом жизни страны, казалось, совсем не затронутой войной, Молотов все еще пребывал в молчаливом напряжении. В частной беседе тем вечером он резко напомнил госсекретарю Эдварду Стеттиниусу – младшему, что СССР – «первостепенная держава и не позволит низвести себя до второстепенной»[140]. Молотов предупредил: если США не будут относиться к СССР как к равному партнеру, то им придется об этом пожалеть.

Ил. 5. Вячеслав Молотов (в центре) в Сан-Франциско. Весна 1945 года. Источник: Российский государственный архив кинофотодокументов, А-6831

2 мая Красная армия захватила рейсхканцелярию, последний оплот нацистского руководства. Защитники Берлина капитулировали. Советские солдаты рыскали по улицам города в поисках эсэсовцев и генералов вермахта – и вопрос о том, что делать с военными преступниками, стал не просто срочным, а безотлагательным[141]. Трумэн воспользовался моментом. В этот же день, без консультаций с советскими и британскими союзниками, он объявил прессе о создании международного военного трибунала. Представлять правительство США в подготовке и обвинении против бывших нацистских вождей должен был судья Верховного суда Роберт Х. Джексон[142].

Публичное заявление Трумэна, прозвучавшее в тот самый момент, когда советские войска торжествовали победу в Берлине, а все министры иностранных дел стран-союзников пребывали на американской земле, ускорило реализацию проекта будущего Нюрнбергского процесса. Быстрота действий Трумэна позволила Вашингтону сформировать повестку и низвести роль СССР до уровня вспомогательной, хотя именно он первым начал призывать к созданию международного трибунала. Молотов твердо вознамерился изменить это положение.

В промежутке между заявлением Трумэна от 2 мая и заключением в августе четырехстороннего соглашения о суде над главными нацистскими военными преступниками постепенно выяснилось, насколько по-разному союзные державы понимают, что такое правосудие и как оно должно вершиться. США, СССР, Великобритания и Франция в конце концов пришли к соглашению о создании международного трибунала, но дистанция между ними сохранялась, отражая разницу в мышлении, сильно влиявшую на сам ход судебного процесса.

* * *

Молотов все еще держался настороже, когда 3 мая, на другой день после заявления Трумэна, началась оживленная дискуссия с американцами и британцами о проекте будущего международного трибунала. Федеральный судья Сэмюэл Розенман представил Молотову, Стеттиниусу и британскому министру иностранных дел Энтони Идену американский план, разработанный сообща Стеттиниусом, Генри Стимсоном и Фрэнсисом Биддлом еще при жизни Рузвельта. Всего три недели назад Джеймс Бирнс показал советскому послу Николаю Новикову набросок этого плана и предложил американским, советским, британским и французским представителям встретиться и обсудить детали. Советская сторона еще не успела ответить, а Трумэн уже инициировал обсуждение.

Розенман, конечно, участвовал в прежних дискуссиях о послевоенной юстиции и хорошо знал, что Молотов призывал к публичному процессу над нацистскими вождями, имея в виду в первую очередь репарации. Теперь Розенман познакомил министров иностранных дел с основными пунктами американского плана и объяснил, что судить нацистских вождей и организации (такие, как гестапо и СС) предлагается за «участие в преступном заговоре». После того как организации будут признаны виновными, их члены также «ipso facto (в силу самого этого факта) окажутся виновными» в военных преступлениях. Он добавил, что США не требуют обязательно смертных приговоров, а намерены приговорить осужденных к тяжкому труду – «восстанавливать страны, разоренные немцами». Розенман наверняка знал, что предложение усладит слух Молотова и просигнализирует о согласии американцев с советскими требованиями трудовых репараций. Розенман предложил, чтобы США, Великобритания, СССР и Франция назначили по одному представителю в трибунал и по одному в Следственный комитет, который подготовит уголовные дела и выступит с обвинением[143].

Молотов и Иден ответили быстро и чистосердечно. Иден объяснил, что британцы после самоубийства Гитлера 30 апреля уже не так настойчиво возражают против международного трибунала. Британский военный кабинет все еще с оговорками воспринимает идею суда над «самыми видными нацистами», но если СССР и США намерены их судить, то его правительство, скорее всего, согласится. Молотов заявил, что американский план касается «важнейшего вопроса», но только посмеивался над предположением, что министры иностранных дел могут о чем-то серьезно договориться прямо здесь, в Сан-Франциско. Иден, Молотов и Стеттиниус договорились подключить к обсуждению французского министра иностранных дел Жоржа Бидо; на следующий день ему вручили копию черновика соглашения[144].

По поручению Молотова два советских эксперта из НКИД, сопровождавшие его в Сан-Франциско, – юрист Сергей Голунский и дипломат Амазасп Арутюнян – изучили все двадцать шесть статей американского плана. Они доложили Молотову, что главные пункты обвинения перечислены в статье 6 и включают нарушение законов и обычаев войны, вторжение в другие страны, развязывание агрессивной войны и использование войны как инструмента внешней политики. Статья 8, по их словам, гласила, что организациям можно будет предъявлять обвинения в преступлениях или в соучастии в преступлениях и, если их вина будет доказана, это повлечет за собой суды над членами этих организаций[145]. Голунский также обсудил эти пункты с британскими и французскими юристами-международниками, которые выразили сомнения: не придается ли здесь закону обратная сила? Уильям Малкин, юрисконсульт британского МИД, понадеялся, что суд продекларирует, что агрессивная война уже расценивалась как нелегитимная с точки зрения юридических норм, существовавших на момент, когда нацисты приступили к завоеванию Европы, и это не позволит обвинить суд в предвзятости и превратить подсудимых в мучеников[146]. К 6 мая французские, британские, советские и американские представители в Сан-Франциско в общем и целом поддержали идею международного военного трибунала – но на этом обсуждение застопорилось. Иден должен был отчитаться перед британским правительством, а Молотову необходимо было посоветоваться со Сталиным, прежде чем ставить подпись под каким-либо планом[147]. Сталин в тот момент был поглощен вопросами капитуляции Германии. 7 мая генерал Альфред Йодль подписал безоговорочную капитуляцию германской армии в штаб-квартире союзников во французском Реймсе. Рано утром 9 мая по требованию советской стороны фельдмаршал Вильгельм Кейтель подписал второй документ о капитуляции в присутствии маршала Георгия Жукова в советском штабе в Берлине[148]. Днем 10 мая Молотов покинул красоты Сан-Франциско и сел на самолет в Москву, увозя с собой американский план[149].

* * *

В последние дни апреля Джексон в Вашингтоне готовился ускорить реализацию американского плана, который был, на его взгляд, «слишком эмоциональным» и «слишком подробным». Он предупредил Розенмана и Трумэна, что предстоящий процесс не должен создавать впечатление «суда, организованного ради обвинительного приговора». Он также призвал добавить гибкости формулировкам документа ввиду новизны сложившейся ситуации и предостерег: «Трудно поверить, сколько судебной волокиты может повлечь за собой одно-единственное ограничивающее слово»[150].

Пятидесятитрехлетний Джексон обучался праву по большей части самостоятельно. В прошлом практикующий адвокат и многолетний политический союзник Рузвельта, он некоторое время служил генеральным прокурором, а в 1941 году получил назначение в Верховный суд. Один из немногих демократов в традиционно республиканской северной части штата Нью-Йорк, он прославился своей непреклонной независимостью. В его умных глазах часто сверкали озорные искры. Во время службы в Верховном суде он высказал несколько резонансных особых мнений – в частности, раскритиковал американское правительство за интернирование американцев японского происхождения[151]. Джексон был человеком действия и не любил терять время. Он уже занимался сбором доказательств нацистских военных преступлений в Управлении стратегических служб (УСС) – разведывательном агентстве американского правительства, работавшем в военное время, – и в Отделе по военным преступлениям Военно-юридической службы армии США (ВЮС). В своем дневнике он отметил, что эти свидетельства «подтверждают все ужасы», о которых писала пресса, и даже многие сверх того[152].

Джексон был глубоко взволнован информацией, поступавшей из Европы, но его тревожили и планы США в отношении послевоенной Германии. В пятницу 4 мая юрист Военного министерства Мюррей Бернайс рассказал ему о секретном документе Союзной комиссии по репарациям, который между делом ссылался на ялтинскую договоренность о взыскании с Германии трудовых репараций. Похоже, никто не знал, существует ли подписанное соглашение и оговорены ли условия подобных репараций. Как бы то ни было, Джексон воспринял это известие как «бомбу» – оно противоречило всему, за что США боролись в этой войне. Правительство США действительно намерено санкционировать использование принудительного труда? Бернайс признался Джексону, что в Военном министерстве тоже были в шоке от этого документа, якобы написанного министром финансов Моргентау. Тем вечером Джексон предположил в дневниковой записи, что все это было сделано по требованию русских, потому что СССР – единственная союзная страна, которая могла бы использовать «рабский труд в крупных масштабах»[153].

Ил. 6. Роберт Х. Джексон. 1945 год. Источник: Американский мемориальный музей Холокоста. Предоставлено Джоном У. Мозенталем

Тем же вечером Джексон поговорил по телефону с Розенманом, который сопровождал Рузвельта в Ялте. Тот заверил, что касательно репараций все пункты соглашения были сформулированы «крайне расплывчато»[154]. (Разумеется, эти слова полностью противоречили тому, что он внушал Молотову днем ранее.) Но 6 мая Джексон получил от Бернайса другой секретный документ, который вновь пробудил его беспокойство. Этот документ был выпущен американским правительственным Неофициальным политическим комитетом по Германии (который координировал планы Госдепартамента, Военного и Финансового министерств для американской зоны оккупации). В нем уточнялось, что с Германии будут взяты «репарации в натуральной форме», отчасти в форме труда, направленного на послевоенную реконструкцию. Далее в документе отмечалось, что будет использован «только труд осужденных военных преступников» или тех, для кого «в надлежащем порядке» установят принадлежность к гестапо (тайной полиции), СС (охранным отрядам) или СА (штурмовым батальонам)[155]. Джексон думал, что это лишь вызывает еще больше вопросов. Что значит «в надлежащем порядке»? Будут ли процессы над членами этих организаций открытыми или закрытыми? Если гестапо, СС и СА уже сочтены виновными, зачем вообще тратить время на суды?

Джонсон из первых уст услышал, что смерть Рузвельта оставила американских политиков в затруднительном положении. Похоже, никто не знал, что конкретно Рузвельт пообещал Сталину в Ялте. В субботу 12 мая Джексон был на завтраке с участием нефтяного магната Эдвина Поли (Трумэн назначил его представителем США в Союзной комиссии по репарациям) и американского посла в СССР Аверелла Гарримана. Оба они были в Ялте. Джексон спросил их о намерениях Рузвельта. Гарриман уверял, что Рузвельт согласился только на формулировку «использование труда немцев», что можно истолковать как оплачиваемый труд. Он также сказал Джексону, что не только СССР хочет использовать труд немцев: он нуждается в пяти миллионах немецких рабочих, да и Франция потребовала два миллиона и англичане сказали, что возьмут «немного на короткое время». Разгневанный Джексон объявил, что не будет участвовать в «судебном спектакле»[156].

Немедленно после завтрака Джексон написал для Поли меморандум с возражениями против записи немцев в трудовые бригады только за то, что они были членами нацистских организаций. Он предупредил, что даже хорошо контролируемая программа трудовых репараций «подорвет моральную позицию Соединенных Штатов». Он предсказывал, что скоро «из России просочатся» рассказы о жестоком обращении с подневольными работниками и в них будет «слишком много правды»[157]. 15 мая Джексон поделился своим мнением с Трумэном. Тот ответил благосклонно, но уклончиво. Затем он поговорил с главой УСС Уильямом Дж. Донованом («Диким Биллом»). Тот согласился, что весь этот проект репараций создаст впечатление, будто судебные процессы имеют целью лишь обеспечить победителей принудительным трудом. Джексон признал Донована (своего бывшего политического соперника в штате Нью-Йорк) ценным союзником и привлек консультантом в свою команду[158].

Он также обсудил с Донованом советский подход к послевоенной юстиции. Они отметили, что советские газеты, ничего не публикующие без одобрения Сталина, недавно критиковали американцев за то, что они не расстреляли Геринга сразу после его сдачи в плен Седьмой армии. Джексон предположил, что советское руководство побаивается поднимать тему «агрессивной войны». Он сказал Доновану, что недавно услышал о существовании «многих свидетельств» тому, что Россия до 1941 года вела масштабную подготовку к войне, и попросил его выведать у Геринга и других заключенных нацистских вождей, что они думают о причинах, побудивших Германию объявить войну России[159].

Джексон не знал, что инициатива судить нацистских вождей за развязывание «агрессивной войны» исходила в основном от СССР. Донован познакомил его с этой темой, дав почитать только что составленный УСС доклад «Советские намерения наказать военных преступников». Этот документ на шестидесяти одной странице объяснял, что в СССР проводят различие между традиционными военными преступлениями и действиями, разрушающими мирные отношения между странами. В докладе отмечалось, что советская сторона ранее предложила определить «агрессивную войну» как международное преступление и объявила о своих намерениях уголовно преследовать за это руководителей Германии, в том числе высших военачальников. Авторы описывали и работу Чрезвычайной государственной комиссии, и Харьковский процесс, отмечая, что СССР – первая среди союзников страна, публично судившая военных преступников. Большая часть работы была посвящена анализу книги Арона Трайнина «Уголовная ответственность гитлеровцев». Авторы писали, что его взгляды заслуживают пристального внимания, потому что редактором книги выступил Андрей Вышинский. Деление военных преступлений на «обычные» и «преступления против мира» (ведение агрессивной войны) у Трайнина, как и его критика защиты, основанной на отсылке к исполнению приказа, по мнению авторов доклада, определяли остальные высказывания советской стороны по этим вопросам[160].

После первого обмена мнениями с Донованом Джексон принялся глубже изучать советский подход к правосудию. 17 мая Джексон и его сотрудники, в числе которых были теперь Бернайс, офицер армейской разведки Джон Харлан Эймен, вашингтонский адвокат Сидни С. Олдерман и другие, посмотрели советский фильм о Харьковском процессе. После просмотра Джексон в шоке открыл для себя советский метод «возложения бремени доказательств защиты на самих подсудимых»[161]. Он также взял себе экземпляр книги Трайнина. И хотя Джексон продолжал относиться к СССР с крайним недоверием, которое в будущем пронес через весь процесс, он усвоил некоторые идеи своего советского коллеги: в его собственные доклады вскоре проникла фразеология Трайнина.

Вопрос о трудовых репарациях оставался незаживающей раной. Для Джексона это был принципиальный момент. 18 мая он встретился с Поли в офисе Моргентау. Последний раздраженно заявил, что Союзная комиссия по репарациям заседала четыре или пять дней и он впервые слышит, чтобы Рузвельт или Трумэн не соглашались с планом «использовать трудовые репарации независимо от приговора суда». Он назвал идею судебного процесса глупой и непрактичной и высказал предположение, что суд над нацистскими организациями затянется слишком надолго и вряд ли обеспечит Европу рабочей силой, необходимой в ближайшие месяцы для посева, сбора урожая и добычи угля. В ответ на протест Джексона, заявившего, что американский народ не потерпит рабского труда, Поли допустил уступку в виде какой-нибудь формы «добровольной мобилизации»: Германия, к примеру, могла бы оплачивать труд в счет репараций[162].

Сведения о разговоре у Моргентау просочились в прессу, и 23 мая колумнист «Вашингтон пост» Дрю Пирсон опубликовал о нем статью. Пирсон писал, что план использовать «каторжный труд немцев для восстановления России и Франции» встретил «секретное возражение» со стороны судьи Верховного суда Джексона, будущего главы американских обвинителей на процессе немецких военных преступников. После этого вопрос «повис в воздухе»[163]. В тот же день ТАСС резко напомнил немцам, что они могут искупить вину за нацизм только «честным трудом» для возмещения материального ущерба, нанесенного ими другим странам[164]