Читать книгу Миссия в Ташкент - Фредерик Маршман Бейли - Страница 9

20 октября я обедал с Тредуэлом в его доме с Ноевыми, когда зазвонил звонок входной двери. Младшая дочь Ноевых открыла дверь и взяла маленькую записку у незнакомой седоволосой пожилой леди. Записка была написана по-английски красными чернилами, в ней сообщалось, что мы все будем снова арестованы, а в конце была малоприятная приписка «Положение Бейли особенно опасно, не исключается и расстрел». Это было не самое лучшее блюдо, поданное к нашему столу. Сообщение было датировано 18 октября, то есть за день до моей беседы с Колесовым в его автомобиле. Я был уверен, что получи Колесов это сообщение в момент нашей беседы с ним, он, конечно, отдал бы приказ о моем аресте, но такого рода вещи в Туркестанском правительстве делались очень медленно, требовалась пара дней, чтобы сообщение расшифровали и передали для исполнения. Уже было 20 октября, и можно было ожидать стремительного развития событий в любой момент.

Поскольку в советской истории это был период публичной, несекретной дипломатии, то Советским правительством было принято публиковать переписку, которая в других странах считалась конфиденциальной. И 1 ноября 1918 года в ташкентской «Нашей газете» появилось такое сообщение

Радиограмма из Москвы

В ответ на вашу телеграмму относительно продвижения британских солдат и принятых вами репрессивных мер предлагаем вам принять следующие меры

(1) Интернировать всех представителей Антанты в возрасте от семнадцати до сорока восьми лет, за исключением женщин, детей и рабочих, которые поддерживают большевиков, также делая исключения для других групп, если этого требует политическая обстановка.

(2) Прекратить любые оплаты британским подданным и их союзникам.

(3) Арестовать всех официальных представителей, конфисковать их корреспонденцию и выслать ее в наш адрес.

(4) Принять строгие меры против всех, кто сотрудничает с британскими подданными или их союзниками.

Во-вторых, предлагаем объявить всех англичан заложниками, не подходящими и полностью подпадающими под пункт номер один. Не должно быть никаких исключений для официальных представителей Союзников, так как их лживая тенденциозность по отношению к Советским руководителям является хорошо нам известной уловкой для введения в заблуждение местных руководителей.

Считать данные инструкции распоряжением центрального правительства и докладывать нам об их выполнении.

Что с полковником Бейли? Ваша дальнейшая предупредительность сейчас вредна. Он должен быть арестован немедленно.

Народный комиссар (подпись) Карахан.

В своей злобной передовице газета «Советский Туркестан» заявила несколькими днями позже, что все британские подданные были задержаны в качестве заложников и будут оставаться таковыми до тех пор, пока британские солдаты не покинут Туркестан.

Я очень старался, чтобы никто не знал о моих планах. Программа приготовлений к моему исчезновению была известна только Петрову, который должен был выехать и подобрать меня по дороге, и человеку, который помог мне переодеться в форму австрийского военнопленного. Пока мы обедали, Ноев сказал мне «Я не хочу вмешиваться или интересоваться вашими делами, но, как мне кажется, ваше положение критическое, и я думаю, вам следует позаботиться о том, чтобы укрыться сегодня».

«Я уже все именно так и сделал», – сказал я.

«Это очень предусмотрительно с вашей стороны. Возможно, с моим знанием ситуации я мог бы вам быть полезен».

Тогда я изложил ему свой план, конечно, не упоминая Петрова.

«Я думаю», – он сказал, – вас, конечно, постараются поймать на саларском мосту». Это был мост через реку С ал ар на границе города. Там всегда дежурит патруль, и вечерами они часто задерживают подозрительных людей для допросов их следующим утром. Если бы дело касалось меня, то я бы вам настоятельно рекомендовал самому укрыться в Ташкенте

дней на десять, пока не улягутся страсти, потом вы сможете выбраться более безопасно».

Мне было очень отрадно услышать этот совет. Я не знал, конечно, страну, и поэтому был вынужден двигаться вдоль главной дороги. Впоследствии я обнаружил, что в селе Никольском[31] в четырех верстах (поскольку верста немного больше чем километр – на расстоянии порядка двух-трех миль) от Ташкента находился пост, который был обязан проверять всех людей, проходящих через село ночью. Даже если бы я перебрался через саларский мост, я был бы задержан там.

Мы обсудили ситуацию с Тредуэлом и решили, как мне лучше поступить. Это было, конечно, связано с проектом немедленного превращения в австрийца. План зависел от наличия подходящего укромного места в городе на очень короткое время. Ноев сказал, что он может это устроить. Это должен был быть неприметный дом, один из тех, с которым я никак не был связан. Все дома, которые я когда-либо посещал, конечно, будут обыскивать. Затем я пошел на мою собственную квартиру, чтобы сделать окончательные приготовления. Я достал мой австрийский китель и фуражку и отнес их в определенный дом, в котором я их и оставил. Дом был один из ряда домов на улице.

Мой план состоял в том, чтобы войти в этот дом обычным, не вызывающим подозрения образом, очень быстро переодеться, пробежать через сад, находящийся позади дома, и выйти на улицу намного дальше от этого дома. И сделать это так быстро, чтобы даже шесть шпионов, находившихся достаточно далеко друг от друга и следивших за мной, не заподозрили, что австриец, вышедший из дома вдалеке на улице, и есть тот самый человек, за которым они следят, и который, как они только что видели, вошел в другой дом и был одет совершенно другим образом.

В Лондоне и в большинстве городов Великобритании маленькие садики позади домов отделены друг от друга солидной кирпичной стеной, но в Ташкенте они отделялись деревянными перегородками, в которых обычно были калитки. Заранее было устроено так, что все калитки были открыты, а в дружеском доме, выходящем на улицу, меня ждал человек, который помог мне выйти на улицу. Сущностью этого плана была скорость. После того как я оставил свою форму в этом доме, я вернулся домой и уничтожил некоторые свои бумаги. В момент моего ареста полицией был составлен список принадлежащих мне вещей. Я понимал, что человек, у которого будут обнаружены мои вещи, будет подвергаться смертельному риску, и я подумал, что власти могут даже устроить специальные поиски утерянных вещей из этого списка. Однако я рискнул спрятать некоторые особо ценные и полезные вещи, такие как свой бинокль, телескоп, фотокамеру и т. д. Много позже мой телескоп был найден спрятанным у людей в сумке с мукой и конфискован, но он не был признан моим. А вот человек, у которого был спрятан мой бинокль, был расстрелян большевиками во время случившихся позже «январских событий», и таким образом я потерял и свой телескоп, и свой бинокль.

Большинство моих вещей по вышеназванным причинам осталось в доме, и я никогда их так больше и не увидел. Свои фотокамеры я позже получил назад, и они даже хорошо использовались, хотя, я боюсь, вначале довольно нервозно, но позже, когда я укрепил свое положение, с большей уверенностью.

Мои частные письма были сожжены, но копия дневника была сохранена одним моим другом. Он впоследствии был сожжен, когда его дом подвергался опасности обыска. Как только я узнал об этом, я восстановил его по памяти, насколько это было возможно.

Я также велел исчезнуть Хан Сахиб Ифтекар Ахмаду. Ему это было нетрудно сделать. Он говорил по-тюркски, и он мог выдавать себя за сарта. Покинув Ташкент и путешествуя по стране, он был схвачен и задержан на короткое время людьми Иргаша, но, в конце концов, благополучно достиг Кашгара 7 декабря.

У меня было двое слуг, Хайдер, типичный пенджабец, и Ибрагим – мальчик-турок, которого я получил от Шахзода Абдул Рахим Бека. Этот последний был боязливый, и я не доверял ему, боясь, что он помешает мне уйти в случае опасности, поэтому я не сказал ему ничего. С другой стороны, на Хайдера я полагался.

Я предварительно дал каждому из них значительную сумму денег на случай моего внезапного и неожиданного ареста. Она была вшита в их одежду. Я сказал Хайдеру, что после моего исчезновения он будет арестован и допрошен. Он должен был сказать, что я сказал ему за несколько дней до этого, что мы собираемся вернуться в Кашгар; что позже я был очень сердит из-за задержки с нашим возвращением, и что он предполагает, что я бросил его и уехал сам. Он был рабочий, и его единственным желанием было вернуться домой в Пенджаб. Я сказал ему, что если он сделает это, у него не будет никаких неприятностей кроме некоторых угроз и допросов. Конечно, он не знал, где находился я. Я сказал ему, чтобы он находился дома, насколько это будет возможным, во всяком случае, держался невдалеке от дома миссис Гелодо, так, чтобы я мог найти его и дать ему дальнейшие указания. Я сказал, что ему необходимо найти какую-нибудь работу и зарабатывать деньги. Если он не будет это делать, власти могут заинтересоваться, откуда он берет средства к существованию, и заподозрить его в связи со мной и создать ему дальнейшие неприятности.

На какое-то время летом Хайдер получил работу, он должен был поливать с помощью емкостей из-под керосина водой из арыков пыльные дороги. В остальное время он продавал газированную воду и лимонад на улице. Моим последним указанием ему, когда я покидал дом, было прийти ко мне на следующее утро, позвонить мне как обычно и тут же доложить миссис Гелодо, что меня нет и что в постели я не спал. Затем он должен предоставить событиям идти своим чередом.

Я надел пару австрийских сапог, а затем поверх сапог надел свои серые брюки, не заправляя их в сапоги, как это обычно делали военнопленные. Мои шпионы, как всегда, следовали за мной, но, может быть, благодаря моим протестам Дамагацкому, на значительном расстоянии от меня и не заметили одетых мною сапог. Я снял свой пиджак, который я оставил в доме, и надел легкое пальто и шляпу. Я прогулялся в сумерках к Ноевым, где мне дали еды и маленькую бутылку бренди. Пока я был там, Ноев, который был юристом, получил телефонное сообщение «Я займусь этим судебным делом завтра». Это означало, что приготовления в моем укромном месте сделаны. Затем я пошел в дом, в котором все было приготовлено для моего перевоплощения. Я позвонил в дверной звонок, мне ответили, и я спросил нормальным образом, есть ли кто-нибудь. Затем я вошел, и уличную дверь за мною закрыли. Тут же все завертелось очень быстро. Я сбросил свое пальто, надел австрийский китель и фуражку, которые лежали наготове на обеденном столе, заправил брюки в сапоги, завернул свою шляпу в пальто и вынес быстро их с собой в сад, затем через открытую калитку прошел в следующий сад и так далее. Одна из калиток на моем пути была закрыта и заперта уже после того, как мои друзья открыли ее для меня. Пара добрых ударов сломала палисад, и я продолжил свой бег. Через несколько домов меня встретил Петров, который был посвящен в мой первоначальный план исчезновения. Он быстро провел меня через дом, и я вышел на улицу. План сработал хорошо. Я проделал все это за невероятно короткое время, и когда я вышел на улицу, то в другом конце улицы увидел шестерых шпионов, наблюдавших за домом, в который я вошел.

Я испытывал странное чувство, идя по улице в чужой военной форме. Я все время осознавал, что на моей фуражке красуются буквы F.J.I. Я знал, что около тридцати тысяч австрийских военнопленных находились вместе около четырех лет, и не знал, обратят ли они внимание на чужое лицо, и хотя я встречал некоторых австрийских военнопленных на улице, я даже не взглянул на них.

Позднее, когда я получил доступ к секретным отчетам полиции, я обнаружил, что мои шесть шпионов доложили в рапорте, что я вернулся домой незадолго до наступления комендантского часа, и я мог только догадываться, что же на самом деле произошло. Я уверен, что как только они увидели меня входящим в дом, в котором я бывал до этого несколько раз, они решили, что я пробуду там некоторое время, возможно, я собираюсь пить чай или даже ужинать там, и они могут спокойно оставить меня на несколько минут, а сами могут побаловаться чайком в чайхане за углом. Я могу наверняка сказать только то, что через несколько секунд, прошедших до того момента, когда я снова вышел на улицу, они продолжали стоять там же, и что позже они неправильно написали в своем отчете в полицию, что я вернулся домой.

Было, конечно, крайне важно для моих друзей, чтобы не оставалось никаких следов их помощи мне, поэтому я предпринял следующие меры предосторожности. Я подошел к определенному дому, где у открытой двери курил сигарету мужчина. Я встречался только однажды с этим мужчиной и не узнал его. Я должен был прямо войти в дом, а он проследовать за мной. Это было сделано, и там я оставил свое гражданское пальто и шляпу, которые нес с собой. Будь они найдены в доме, через который я просочился, стало бы известно, что я там поменял свою одежду. Этот человек провел меня через свой сад, мы перелезли через стену в другой сад, и женщина провела нас через свой дом на другую улицу – так много было сделано вначале, но теперь не было необходимости торопиться. (Людей часто просили таким образом помочь незнакомым беглецам, и незнакомая женщина устроила это все за день). Этот человек и я затем прошли по довольно густонаселенной части города. Некоторое время спустя по мере приближения комендантского часа улицы становились все более и более безлюдными, пока, наконец, мы не остались только вдвоем. Мы затем зашли за угол и через несколько ярдов развернулись и вернулись назад; улица, с которой мы свернули, оставалась безлюдной. Мы вполне убедились в том, что наш план удался, и что за нами не было слежки. Возможно, все эти чрезвычайные меры предосторожности были на самом деле излишними; но последствия для тех, кто помогал мне и для меня были бы фатальными, если бы мы недооценили проницательность тех, кто следил за мной. В те дни выживали только те, кто проявлял чрезвычайную предосторожность.

Мой компаньон и я зашли затем в скромный неприметный домик на одной улице. Небольшое семейство (мы называли их Матвеевы) очень радушно приветствовали и накормили меня ужином.

Первое, что я сделал на следующее утро – прошелся по всей моей голове мелкой машинкой для стрижки волос и сбрил усы. Я позже все отрастил снова – волосы, бороду и усы.

У Матвеевых была маленькая девочка, которой каждое утро давала уроки ее мама. Отец читал ей по вечерам. Ребенок увлекался карточной игрой «Старая дева», которая по-русски называлась «Трубочист», и мы много играли в эту игру. Всякий раз, когда она выигрывала, что обычно и бывало, она, преодолевая отвращение, указывала на меня и говорила «Мерзкий, черный, грязный трубочист!»

Я нашел, что эта домашняя жизнь была очень полезна для изучения русского языка. Первую пару дней я вообще не выходил из дома. Позже я немного гулял в крошечном садике, когда становилось темно. Мне приготовили место в подполе, где хранилась еда и вода, но оно ни разу не использовалось.

Я теперь должен был усваивать любыми способами, какие только мог придумать, манеры и привычки австрийских военнопленных. Я думал о совете старого Питера Пайнаара, данном

Давиду Ханни в «Тридцати девяти ступенях»[32], и как он внедрялся в окружение, и я пытался влиться в массу австрийских военнопленных, одетых в полевую серую форму. Среди других мелочей я заметил, что у русских особый способ надевания своего мундира. Его поднимали над левым плечом, прежде чем продевали в него руку. Я подумал, что я не знаю, как это делают австрийцы, но будет менее заметно, если я буду это делать как русские. В конце концов, если я заметил эту разницу, вполне возможно, что они заметят тоже.

Позже я вполне преуспел в способе щелканья каблуками и кивания, когда я встречал кого-то кроме крестьян, хотя большую часть своего времени я проводил среди простых людей.

Был в городе французский археолог Кастанье[33], с которым я встречался несколько раз случайно. За некоторое время до моего ареста я слышал от Мандича, что Кастанье собираются арестовать и предупредил его, но не имел понятия, принял ли он какие-то меры предосторожности. Он был знакомым моей доброй хозяйки, и я встретил его здесь в доме, должен признаться отчасти, к своему ужасу. Выяснилось, что он также скрылся. Я читал «Раймонду» Оливера Лоджа и не мог помочь сравнению его опыта после смерти с моим после исчезновения. Тогда образовался социальный круг людей, «находящихся в бегах», и я встретил некоторых других беженцев, как мы назывались по-русски. Мы даже не представлялись друг другу по именам. Я так опасался в этом своем секретном укрытии быть узнанным Кастанье, что, когда он пришел снова пару дней спустя, ему сказали, что я покинул Ташкент. Я надеюсь, что он простил меня за обман.

Однажды меня пришла навестить мисс Хьюстон. Она побывала в моем доме и спасла пару ботинок и пару моих бриджей для верховой еды и несколько других вещей из одежды.

Я подумал, что это все может пригодиться позже, и оказалось, что эти вещи были бесценны, особенно ботинки, которые невозможно было достать. Я получил несколько писем от Тредуэла. Они были переданы через двух людей, которые не знали, кому они были посланы. Это делало трудным установить какую-либо связь между ним и мною.

Тредуэл сообщал мне, что через день после моего исчезновения ко мне пришло запечатанное печатью письмо от Солкина – председателя Исполкома или Исполнительного комитета. Написанное частично читалось через конверт, который был очень тонким. Это было, вероятно, приглашение мне прийти на прием к нему в Белый дом к одиннадцати утра следующего дня по поводу моего отъезда из Ташкента. У меня были все основания считать, что это была попытка большевиков выманить меня из моего тайного укрытия. Солкин был в высшей степени настроен антибритански, и я никогда не встречался с ним.

После моего исчезновения в городе меня искали. На улицах города, и в каждом селе, и на железнодорожном вокзале были расклеены объявления, в которых не только предлагалась награда за мой арест (я подумал, что оскорбительно маленькая), но также угрожали смертью и конфискацией имущества (если собственность еще не была конфискована до этого), любому, кто помогал мне или предоставлял мне убежище любым образом. Тщательно обыскали весь квартал, в котором жили Тредуэл и Ноев, так, что никто не мог ускользнуть. Квартал, через который я просочился, тоже обыскали, а жители были допрошены. Мисс Хьюстон вызывали в суд для допроса; моих слуг арестовали и угрожали смертью, если они не скажут, где я, но потом испытания сочли достаточными, и, продержав несколько дней в тюрьме, их выпустили. Одна газета сообщала, что меня обнаружили в Самарканде и доставили в Ташкент. Я думаю, что это был человек, похожий на меня, но я не знаю ничего о нем, ни что с ним стало.

Я исчез 20 октября. 24-го телеграмма Карахана от 18-го, смысл которой был доведен до меня 20-го, преодолела рутину и достигла правительства Туркестанской Республики, приказ предписывал арестовать в течение семи дней всех представителей союзников в качестве репрессалии[34] на британские зверства при захвате Мерва. В приказе утверждалось «Империалисты используют разрывные пули, уничтожают санитарные поезда, безжалостно истребляют гражданское население, как европейское, так и местное, не щадя ни женщин, ни детей». Увидев это, Эдвардс и его жена спрятались. Французский артиллерийский офицер Капдевиль сделал то же самое. Он, как ни удивительно, пришел в дом, в котором я находился, и попросил моих хозяев спрятать его. Матвеев сказал, что он не может этого сделать, но может предложить другие удовлетворительные меры. Я видел Капдевиля в этот визит, но он меня не видел. Я подумал, что будет жалко, если миссис Эдвардс исчезнет. Большевики, как правило, не досаждали женщинам, сверх обычных угроз и допросов.

Тредуэл был арестован 26 октября и претерпел пятимесячное интернирование на своей квартире с двумя визитами в местную тюрьму, где его жизнь находилась в очень большой опасности.

Произошел один очень забавный случай. Как-то Дамагацкий, комиссар иностранных дел, сам обратился к Матвеевым через третьих лиц, спрашивая, не смогут ли они при определенных обстоятельствах помочь ему исчезнуть!

Укрывание Цирюля во время прохождения криминального Жлобинского полка, и эта странная просьба Дамагацкого показывали, каким неуверенным было положение правительства в то время. Вот еще один характерный пример. Однажды председатель правительства и главные функционеры правительства Республики сели в свои автомобили и скрылись. Никто не знал, почему. Ходили слухи, что какой-то остряк послал телеграмму Колесову – председателю правительства «Все раскрылось. Спасайтесь немедленно». Однако вскоре тревога улеглась, и они, доехав до конца автомобильной дороги в нескольких милях от Ташкента, развернули свои автомобили и вернулись назад, а затем, придя в себя после пережитого страха, продолжили свою деятельность, как ни в чем не бывало.

Румынский офицер, капитан Болтерно, с которым мы были приятелями, однажды пришел в дом, в котором я прятался, и узнал меня.

Я получил паспорт австрийского военнопленного, по которому я был Андре Кекеши, поваром по профессии. Я ходил с этим документом около четырех месяцев.

Где-то в это время до меня дошли слухи, что от индийского правительства была получена радиограмма, и сэр Джордж Макартни просил большевиков отослать меня назад, уверяя, что прискорбный «конфликт» между нашими и их солдатами около Ашхабада случился уже после того, как я был отправлен из Индии. Также говорили, что было получено сообщение из британской миссии из Мешхеда в Персию, в котором извещалось, что советская миссия Бабушкина, который брал у меня рекомендательное письмо, арестована и была задержана в качестве заложников для обеспечения безопасности Тредуэла и меня. Я никогда не видел этих сообщений, только слышал о них.

Большевики сами были озадачены моим исчезновением. Конечно, они и не предполагали, что все их телеграммы, приходившие из Москвы от Карахана, были известны мне, и оказывались в моих руках на самом деле за несколько дней до того, как они дешифровывались и передавались правительственным служащим, которым они и были адресованы.

Переводчик Тредуэла, хорошо знавший английский, был приглашен на мою квартиру читать бумаги и книги, оставшиеся после меня. Он рассказывал моим друзьям, что в момент моего исчезновения большевики думали, что я был похищен немцами, которые естественно противодействовали моим настойчивым просьбам к Дамагацкому держать их под жестким контролем.