Читать книгу Вторая жизнь Уве - Фредрик Бакман - Страница 5

Уве отдергивает занавески в зеленый цветочек (жена давным-давно грозилась их поменять). И видит коренастенькую чернявую смуглянку лет тридцати явно нешведского розлива. Та отчаянно машет водителю, своему погодку, дюжему белобрысому увальню, втиснутому за руль миниатюрной японской машинки, которая в этот самый момент скребет прицепом по стене таунхауса Уве.

Увалень жестами и знаками пытается деликатно намекнуть женщине: дескать, задача не так проста, как может показаться. Чернявая, отнюдь не столь деликатно, а скорее даже наоборот, семафорит ему что-то в ответ: по всей вероятности, сообщает, что видит за рулем остолопа.

– Твою мать! – ревет Уве, глядя, как прицеп одним колесом бороздит его клумбу.

Он бросает ящик с инструментами. Сжимает кулаки. Две секунды, и он уже вылетает на крыльцо. Дверь распахивается сама собой, словно опасаясь, что иначе Уве просто ее проломит.

– Вы чё творите? – напускается он на чернявую.

– Вот и я спрашиваю! – кричит она в ответ.

На какое-то мгновение Уве оторопевает. Пепелит ее взглядом. Женщина отвечает тем же.

– Написано же: проезд по территории запрещен. По-шведски читать не умеете?

Смуглянка выступает вперед, и тут только Уве замечает: она либо на большом сроке беременности, либо, по определению самого Уве, страдает точечным ожирением.

– Это я, что ли, за рулем?

Уве молча смотрит на нее несколько секунд. Потом поворачивается к белобрысому увальню: тот кое-как выкарабкался из тесной японской коробчонки и теперь стоит, виновато разведя руки. В вязаной кофте, с осанкой, свидетельствующей о застарелом дефиците кальция в организме.

– А ты кто такой? – интересуется Уве.

– Это я вел машину, – беззаботно улыбается увалень.

Ростом под два метра. Уве всегда с интуитивным скепсисом относился к людям выше метра восьмидесяти пяти. Опыт подсказывал: при эдаком росте кровь просто не добирается до мозга.

– Ага, как же! Кто еще кого вел! Может, она тебя? – Пузатая смуглянка, пониже увальня примерно на полметра, яростно наскакивает на него, пытаясь шлепнуть по руке обеими ладонями.

– А она-то кто? – интересуется Уве.

– Женушка моя, – дружелюбно кивает в ее сторону увалень.

– Ненадолго, не надейся, – энергично, аж пузо подпрыгивает, огрызается «женушка».

– Думаешь, это так прос… – начинает оправдываться муж, но она перебивает:

– Я сказала: ПРАВЕЕ! А ты едешь НАЛЕВО! Почему ты меня не слушаешь? НИКОГДА не слушаешь!

Тут она выдает тираду на полминуты, представляющую собой, как догадывается Уве, подборку изощренных арабских ругательств, которыми столь богат этот язык.

Белобрысый увалень только блаженно кивает – его улыбка неописуемо гармонирует с жениной бранью. С такой улыбкой ходят буддийские монахи, отчего любому нормальному человеку хочется двинуть им по морде, подумал Уве.

– Извиняемся, в общем. Сплоховали малость, сейчас все поправим, – бодро сообщает увалень, дождавшись, пока его половина наконец замолкнет.

И с самым беспечным видом выуживает из кармана круглую жестянку и отправляет себе под губу табачный ком величиной с гандбольный мяч. И, видимо, уже собирается дружески хлопнуть Уве по спине.

Уве одаривает увальня таким взглядом, словно тот только что навалил кучу на капот его машины.

– Поправим? Да ты же у меня на клумбе встал!

Увалень смотрит на колеса прицепа.

– Хех, это вот это, что ли, клумба? – добродушно скалится он, кончиком языка поправляя табачный ком.

– И-МЕН-НО! – отрезает Уве.

Увалень кивает. Сперва глядит на землю. Потом – на Уве, решив, что тот шутит.

– Да, брось, мужик, это же просто земля.

От гнева лоб у Уве собирается в одну огромную и грозную складку.

– Сказано. Тебе. Это. Клумба.

Увалень озадаченно чешет голову: на взъерошенном чубе его остаются табачные крошки.

– Так тут вроде не растет ничего…

– А тебе не один хрен? Моя клумба: хочу – сажаю, хочу – нет!

Увалень поспешно кивает, явно не желая еще больше разозлить незнакомца. Поворачивается к жене, словно ища у нее поддержки. Та, впрочем, совсем не спешит ему на подмогу. Увалень снова обращается к Уве:

– Беременная, понимаешь. Гормоны и все такое… – пытается пошутить он.

Беременная почему-то не смеется. Уве тоже. Она складывает руки на груди. Уве упирается руками в бока. Увалень, не зная, куда девать свои кулачищи, опустил руки вдоль тела и смущенно чуть покачивает ими: кажется, будто они тряпичные и сами собой мотаются на ветру.

– Щас сяду и еще раз попробую, – снова примирительно улыбается парень.

Но во взгляде Уве нет и намека на мир.

– Проезд по территории запрещен. Знаки читать надо.

Увалень пятится и энергично кивает. Затем рысцой подбегает к японской машинке и втискивает свое крупногабаритное тело в малогабаритный салон. «Боже!» – в один голос бормочут Уве и женщина. После чего та уже раздражает Уве как будто чуть поменьше.

Увалень проезжает несколько метров вперед. Уве четко видит: этот недотепа так и не выкрутил толком руль. Машина сдает назад. Боком прицепа задевает почтовый ящик Уве, сминая его пополам.

– Ну это уже… – шипит Уве, кидается к машине и рывком открывает дверь.

Увалень виновато всплескивает руками:

– Маху дал! Извини! Сорри! Ящика-то в зеркало не видно! С этими прицепами вечно фигня – никогда не знаешь, куда вывернут.

Бум! Кулак Уве грохает о крышу машины – увалень аж подпрыгивает, ударяясь головой о раму.

Уве наклоняется так низко, что крик, не успев вылететь у него изо рта, уже оказывается непосредственно в слуховом проходе увальня:

– Вылазь из машины!

– А?

– Вылазь, тебе говорят!

Увалень с опаской смотрит на Уве, не решаясь поинтересоваться причиной этой просьбы. Просто выбирается из машины и становится рядом, точно провинившийся школьник. Уве указывает ему на проход между домами, туда, где виднеются велосипедный сарай и парковка:

– Отойди, не путайся под колесами!

Увалень кивает в легком замешательстве.

– Елы-палы, любой безрукий с глаукомой на обоих глазах управится с прицепом скорей тебя, – досадует Уве, залезая в машину.

Не управиться с прицепом, это ж надо, недоумевает Уве. Где ж такое видано? Неужто трудно усвоить, что в зеркале право – это лево? Как они вообще на свете живут, такие балбесы?

Автоматическая коробка, ну, само собой, констатирует он. Можно было догадаться. Этим пижонам хоть какую машину, лишь бы самим не водить, сердится Уве, подавая вперед. Лишь бы сама их катала. Будто робот. Дожили: даже выучиться парковаться не сподобились. Разве можно таким права давать? А? Уве не согласен. Категорически. Таким не то что права, таких на выборы пускать не след, которые с собственным прицепом управиться не могут.

Машина едет вперед, Уве потихоньку выкручивает руль (как делают все более-менее цивилизованные граждане перед тем, как сдать назад на машине с прицепом) и дает задний ход. Японец возмущенно пищит. Уве недовольно осматривается.

– Какого хрена выеживаешься? – напускается он на приборную доску, барабаня по рулю. – Прекрати, говорят тебе! – грозно кричит он красной лампочке, мигающей особенно настойчиво.

Тут сбоку появляется увалень и вкрадчиво стучит по стеклу. Уве опускает стекло и с кислой миной смотрит на увальня.

– Это сигнал заднего хода орет, – поясняет тот.

– Не учи ученого! – ворчит Уве.

– У этой машины не совсем обычное устройство, я мог бы показать, где тут что крутить, – кашлянув, говорит увалень.

– Небось не дурак, сам разберусь, – хмыкает Уве.

– Да, да, конечно, – с готовностью поддакивает увалень.

Уве сердито косится на приборы:

– А теперь чего она кобенится?

Увалень охотно объясняет:

– Теперь она определяет, не сел ли аккумулятор. Если сел, с электропитания она перейдет на бензин. Это гибрид, типа…

Уве не удостаивает его ответом. Поднимает стекло. Увалень остается стоять с разинутым ртом. Уве смотрит в левое зеркало. Потом – в правое. Потом дает задний ход, иномарка истошно пищит, прицеп со снайперской точностью проходит между домом Уве и домом увальня с его беременной супружницей.

Выйдя из машины, Уве небрежно бросает ключи увальню.

– Сигнал заднего хода, автопарковщик, видеорегистратор… Если тебе столько всякой хрени нужно, чтоб парковаться с прицепом, на кой ты вообще брал себе прицеп?

Но увалень только довольно кивает.

– Вот спасибочки – выручили! – радуется он так, словно это не Уве распекал его последние десять минут.

– Да я бы тебе даже магнитофон перематывать назад не доверил, – отвечает Уве, гордо удаляясь.

Беременная приезжая стоит все так же, скрестив руки на груди. Глядит, правда, уж не так сердито.

– Спасибо! – звонко благодарит она и криво улыбается – сдерживая хохот, догадывается Уве.

Карие глазища – огромные, Уве прежде таких и не видал.

– У нас во дворе проезд запрещен. Хочете не хочете, а выполняйте.

Она смотрит на него с таким видом, словно заметила, что он сказал «хочете» вместо «хотите». Хмыкнув, Уве обходит ее и направляется домой.

На полпути он останавливается на мощеной дорожке, ведущей от дома к его сараю. Морщится так, как умеют морщиться только мужчины его поколения – не только нос, но и все туловище словно собирается гармошкой. Опустившись на колени, он припадает лицом к плитке, которую аккуратно и неукоснительно перекладывает заново каждые два года, даже если оно и не требуется. Принюхивается. Утвердительно кивает. Встает.

Беременная смуглянка и увалень наблюдают.

– Обоссали. Все как есть обоссали! – в сердцах бормочет Уве.

Потрясает рукой, указывая на плитку.

– Ну и ладно… – отвечает смуглянка.

– Да ни хрена не ладно! – ругается Уве.

И с этими словами входит в дом и затворяет дверь.

Уве усаживается на табурет в прихожей, долго сидит, не в силах думать о чем-то другом. «Чертова бабенция», – вертится в голове. Ну что она тут забыла со своей семейкой, когда даже знак нормально прочитать не может? Нельзя по двору на машинах разъезжать. Это ж ежу понятно.

Наконец Уве встает, вешает синюю куртку на свой крючок, одиноким утесом торчащий в океане жениных пальто. Бормочет что-то про «недоумков», для верности оборачиваясь к закрытому окошку. Потом становится посреди гостиной и принимается рассматривать потолок. Долго ли, коротко ли Уве так простоял – он не знает. Он растворяется в мыслях. Блуждает в них, как в тумане. Вообще-то он не из этой породы: никогда не был мечтателем, просто в последнее время в голове точно помутилось. Ему все труднее сосредоточиться. Ничего хорошего.

Звонок в дверь выдергивает Уве из теплой дремы. Он отчаянно трет глаза и озирается, словно опасаясь, не подсматривает ли кто за ним.

В дверь снова звонят. Уве поворачивается и смотрит на нее с упреком. Делает несколько шагов в сторону прихожей, но тут чувствует, что тело его закаменело, как застывший гипс. Стук – то ли от половиц, то ли из сердца – откуда доносится он, Уве не знает.

– Ну, какого еще рожна? – вопрошает он дверь, еще не открыв ее, как будто она должна ответить ему. – Какого рожна? – повторяет он, распахивая дверь с такой силой, что образовавшийся сквозняк сдувает с крыльца трехлетнюю девчушку. Отлетев, та в изумлении плюхается на попу.

Рядом с ней девчушка постарше, лет семи, на лице ее написан ужас. Обе – черненькие. Обе – с огромными карими глазищами, каких Уве отродясь не видывал.

– Ну? – требует Уве.

Старшая выжидающе смотрит. Потом подает ему пластиковую коробку. Уве нехотя берет ее. Коробка теплая.

– Рис! – радостно кричит меньшая, вскакивая на ноги.

– С шафраном. И цупленкой, – добавляет старшая, далеко не так доверчиво.

Уве скептически разглядывает их:

– Торгуете, что ли?

– Вообще-то мы тут ЖИВЕМ! – обижается старшая.

Уве задумывается на миг. Потом кивает. Словно допуская возможность принять это обстоятельство в качестве резонного аргумента.

– Вот как?

Младшая девчушка довольно кивает и всплескивает рукавами комбинезончика, несколько длинноватыми:

– Мама сказая, ты гоёдный.

Уве в полном недоумении глядит на этот ходячий дефект дикции.

– Чего?

– Мама сказала, что ты, наверное, голодный. Мы принесли тебе ужин, – с досадой поясняет старшая. – Пойдем, Назанин. – Она хватает младшую за руку и, глянув на Уве глазами полными укора, удаляется.

Высунувшись из дверей, Уве смотрит им вслед. Видит в дверях соседнего дома давешнюю беременную соседку. Впуская девчушек, та улыбается ему. Младшенькая, оглянувшись, весело машет Уве. Соседка машет тоже. Уве закрывает дверь.

И стоит посреди прихожей. Таращится на теплую коробку с рисом, шафраном и цыпленком так, словно там внутри взрывчатка. Затем идет на кухню и убирает коробку в холодильник. Не то чтобы он вдруг завел моду есть все, что ни нанесет ему на крыльцо понаехавшая мелюзга. Просто в доме Уве еду не выкидывают. Принципиально.

Он идет в гостиную. Сунув руки в карманы, глядит на потолок. Стоит, прикидывая, который из дюбелей лучше подойдет для намеченной цели. Щурится, вглядываясь до боли в веках. Опустив наконец взгляд, чуть растерянно косится на видавшие виды пузатые часы у себя на руке. Потом смотрит в окно и вдруг понимает, что уже стемнело. Обреченно качает головой. Сверлить в темное время суток не годится, это каждому ясно. Придется зажигать все лампы в доме, а когда и кто их в таком случае выключит? Нет уж, такого подарка коммунальщикам Уве делать не станет. Чтобы ему тут счетчик потом наматывал тыщу за тыщей? Нет уж, дудки.

Уве складывает свой малый ящик с полезными мелочами. Уносит в просторный холл на втором этаже. Идет за ключом от чердака, лежащим на своем месте, за батареей в прихожей. Снова поднимается наверх и открывает люк на чердак. Раскладывает лестницу. Взбирается на чердак и ставит ящик с полезными мелочами на место, позади кухонных стульев, которые жена заставила его затащить наверх, потому что они слишком скрипучие. Ни капельки они не скрипучие. Уве знал, что это только отговорка, просто жена решила купить новые. Можно подумать, жизнь только в этом и состоит. Чтобы без конца покупать на кухню новые стулья и ужинать в ресторанах.

Он опять спускается на первый этаж. Убирает чердачный ключ на место за батарею. «На заслуженный отдых», так ему, значит, сказали. Эти тридцатиоднолетние пижоны, что сидят за своими компьютерами и не пьют нормального кофе. Это нынешнее общество, где никто не в состоянии управиться с собственным прицепом. А Уве им, стало быть, больше не нужен. Где тут логика, спрашивается?

Уве возвращается в гостиную. Включает телевизор. Не то чтобы передача какая шла интересная – ну да не сидеть же вечер напролет в одиночестве и таращиться на стенку, как псих. И вот уже Уве достал из холодильника иноземного курчонка и ест вилкой прямо из коробки.

Уве пятьдесят девять лет. Вечер вторника. Нынче он отказался от подписки на газету. Выключил все лампочки.

А завтра вкрутит крюк.