Читать книгу Да будет свет. Четверть века в экстренной медицине - Фрэнк Хайлер - Страница 4

Звуки монитора для наблюдения за состоянием плода похожи на шум прибоя. С момента прикрепления к телу женщины он без конца трещит и шипит, улавливая каждое ее движение. Стоит женщине пошевелиться, вы услышите рев волны, а когда начинает сползать простынь, будьте готовы к звукам огромного водопада.

Но все это – лишь фоновый шум, из которого надо выделить едва уловимый стук сердца ребенка. Едва его поймаешь, как женщина пошевелится, и надо заново располагать датчик.

Сердце матери тоже бьется. Но этот звук глубже и медленнее, и разница колоссальна.

Сердце матери тоже шумит, ее руки сжимаются, она нервничает, тяжело дышит и потеет – эти звуки можно сравнить с шумом ветра в кроне деревьев. Вы положили ей на живот свою ладонь. Мышцы под вашей рукой рефлекторно превращаются в камень.

Такие ассоциации возникают после часов наблюдения. Сердце ребенка не должно слишком сильно или слишком надолго замедляться. Ему следует биться спокойно и равномерно. Тогда можно расслабиться: будущий человек готов к появлению на свет.

Я не покидал свой пост ни на минуту до самой ночи.

Свет фонарей проник через окно. В темноте монитор звучит музыкально и ритмично, как будто вы едете один ночью куда-то далеко: устали и слушаете авторадио, периодически поглядывая на эквалайзер. Эти звуки не усыпляют. Наоборот, они держат вас в сознании. Вы думаете о своей собственной жизни, о своем пути и о пути женщины рядом с вами, о каких-то фундаментальных вещах, которые непонятным образом всплыли в голове именно сейчас, дав понять, что они были с вами все это время.

Роды пугают мужчин. Ослепляющая боль немного отодвигает страх грядущего неизвестного. Однако он не исчезает полностью, и вы терпите, думая о надеждах и мечтах, о подготовленной детской в доме, о лице на экране УЗИ-аппарата, живом и призрачном одновременно, о руке, скользнувшей вверх и сжавшемся кулачке.

Той ночью они снизили громкость, чтобы все было слышно. Звуки отошли на задний план, бесконечные и монотонные. Я лежал рядом с ней на кушетке, смотрел в потолок и не спал. Мне подумалось, что я не привык быть частью этого мира.

Она то дремала, то лежала без сна и тяжело дышала. Иногда приходила медсестра, порой в холле закрывались и открывались двери. Вот кто-то засмеялся – мы были не одни.

Я был рядом и практически ощущал ее боль, которая вместе с ритмом дыхания то усиливалась, то утихала. Она не плакала и не искала у меня утешения. Я был частью комнаты. Лишь какая-то часть меня помнит, что происходило.

Затем вошла анестезиолог, и включился свет. Время для маленькой волны облегчения.

– Как дела, милая? Болит? – спросила она.

– Да, – тихо ответила моя жена.

Я наблюдал, как ее посадили, положив руки на подушку на столе. Свет направили на ее спину. Мне хорошо был виден ее позвоночник, пространство между позвонками, которое увеличилось, когда она наклонилась.

Анестезиолог нарисовала йодом идеальный коричневый круг в центре спины моей жены. Врач была спокойна и уверена. Ее движения были ловкими, неторопливыми и точными, и я видел в них годы ее опыта, что не могло не успокаивать. Она ввела иглу и начала что-то говорить жене.

Затем я увидел, как в шприц начала поступать спинномозговая жидкость, прозрачная, как стекло, как самое чистое и легкое из существующих масел. Это не совсем вода, и вы можете почувствовать разницу, когда она капает с иглы на палец в перчатке.

Дальнейшие подробности ускользают сейчас из моей памяти. Все, что осталось, – это вспышки света, иглы, белый лоток на столе, синяя простынь, катетер в эпидуральном пространстве. Я помню момент, когда началась очередная схватка и жене ввели лидокаин.

Лидокаин – это облегчение. Он позволяет мыслям вернуться и приглушает непрерывный поток яркого белого света.

Я поблагодарил анестезиолога. Она улыбнулась и вышла из комнаты.

– Я хочу колы, – попросила жена рано утром.

Я обратился к медсестре.

– Конечно, – сказала она, – у вас есть еще пара часов.

Я попал из палаты в яркий свет коридора, чувствуя себя странно. Конечно, я знал, что мне не следует так бояться, что все будет хорошо, нас ждет дом, детская готова, у нас есть деньги, работа, будущее настало, и все идет своим чередом.

Я спустился на лифте в вестибюль больницы и вышел через главный вход на открытый воздух. В автомате красным пятном блестела холодная кола, ведь ночью было холодно, и шел дождь. Я оставил свою куртку наверху, дрожал, но мне было все равно. Я был один, когда запихивал в автомат банкноты и слышал грохот падающей банки, а потом понял, что тоже хочу пить, и запихнул еще одну бумажку.

Именно тогда начался град, как это иногда случается в Нью-Мексико в это время года. Он пришел ниоткуда, совершенно белый, отскакивая от моих рук, от брусчатки и перил. На мгновение я укрылся возле автомата, стоя рядом с колой, чувствуя ее прохладное красное присутствие, слушая, как падает град. Это было похоже на благовестие, как будто небеса говорили что-то хорошее. Именно так вам хочется думать в подобной ситуации. Ваша борьба – это борьба всего мира, ваши судьбы значительны, жизнь ваших сына и жены, мужа и дочери – все это важно для Творца. Мы видим и осязаем иррациональное.

Все прояснилось, но я не переставал наблюдать за градом, в его красоте и трансцендентности, и опять мне подумалось, это для нас.

Через некоторое время град просто закончился, в один момент, как это часто бывает. Я покинул свое прибежище, дрожа, с ледяными банками колы в каждой руке. Мои волосы намокли, ветер обжигал сквозь рубашку, и я почувствовал себя невероятно живым, изумленным и незначимым. Я зашел внутрь, поднялся на лифте и вернулся в палату, где меня встретил привычный уже звук монитора.

Некоторое время мы просто пили колу в темноте. Я завернулся в одно из тонких белых одеял. Укол помог жене заснуть.

Он родился утром.