Читать книгу Как стать леди - Фрэнсис Элиза Бёрнетт - Страница 2

Выходя из городского омнибуса, мисс Фокс-Ситон с присущими ей аккуратностью и изяществом приподняла ладно скроенную юбку, поскольку давно уже выработала манеру садиться в омнибус и выходить из него, не запятнав подола лондонской грязью. Женщина, чьему наряду предназначено служить два или три года, быстро овладевает искусством сохранять юбки в чистоте, а также освежать их по мере надобности. Этим утром на улицах было сыро, однако Эмили Фокс-Ситон была чрезвычайно внимательна, и теперь возвращалась к себе на Мортимер-стрит столь же незапятнанной, как и когда покидала дом. Она много размышляла о своих нарядах – особенно об этом платье, верой и правдой служившем ей уже целых двенадцать месяцев. Юбки, конечно, претерпели некоторые не совсем приятные изменения, и каждый раз, проходя по Риджент-стрит и Бонд-стрит, она останавливалась перед витринами лавок, над которыми было написано «Пошив дамских нарядов и амазонок», и разглядывала нарядно одетые манекены с неестественно тонкими талиями. В открытом чистом взоре ее больших карих глаз можно было заметить некоторое беспокойство. Она пыталась понять, где следует располагаться швам и оборкам, и носят ли вообще в этом сезоне оборки, и возможно ли так расположить модные швы и складки, чтобы решить сложную проблему – без особых затрат переделать прошлогоднюю юбку, или юбка воспротивится новшествам. «Как хорошо, что юбка обыкновенного коричневого цвета, – пробормотала она про себя, – тогда можно докупить примерно ярд похожей ткани, вставить клин сзади, где фалды, и ничего видно не будет».

Придя к такому замечательному заключению, она просияла. Она была настолько простым и здравомыслящим созданием, что для того, чтобы жизнь снова заиграла всеми красками, а на лице ее появилась милая детская улыбка, ей достаточно было совсем малого. Выказанное расположение, маленькое удовольствие, некоторое удобство – и лицо ее светилось от радости. Так что, выбираясь из омнибуса и подбирая пресловутую коричневую юбку, чтобы преодолеть топи Мортимер-стрит, она уже пребывала в отличном настроении. Не только ее улыбка сохранила детскость – лицо тоже казалось слишком юным для особы ее возраста и комплекции. Ей было уже тридцать четыре года, и фигура у нее была вполне зрелой – прямые широкие плечи, стройная талия, крепкие бедра. Она была крупной, но статной, и, решив с помощью собственной энергичности и распорядительности сложную проблему регулярной смены платьев, которых у нее появлялось всего по одному в год, она носила эти платья так изящно, а перешивала прошлогодние наряды так умело, что всегда выглядела довольно модно. Лицо у нее было круглое, щеки свежие, глаза красивые, большие и ясные, густые светло-каштановые волосы и небольшой прямой носик. Она обращала на себя взоры, и своим неподдельным интересом к людям, умением радоваться малому, ясным взглядом больших глаз скорее походила на миловидную девочку-переростка, чем на взрослую женщину, чья жизнь состояла из непрестанной борьбы с очень непростыми обстоятельствами.

Происхождения она была благородного и получила хорошее образование, в чем бы ни состояло образование для женщин ее сословия. Родственников у нее было мало, и ни у одного из них не нашлось желания взвалить на себя заботу об оставшейся без средств девушке. Все они являлись людьми достойными, но заботились главным образом о том, чтобы отправить сыновей в армию или во флот, а дочерей выдать замуж. Когда матушка Эмили скончалась, а вместе с нею кончилась и скромная ежегодная рента, никто из них не пожелал взять к себе костлявого долговязого подростка, о чем ей со всей откровенностью и сообщили. В восемнадцать лет она начала работать помощницей учительницы в маленькой школе, спустя год заняла место няни-гувернантки, затем служила чтицей и компаньонкой у некоей неприветливой пожилой особы в Нортумберленде. Пожилая дама жила в деревне, и родственники в ожидании ее кончины кружили над нею, словно стервятники. Жизнь в доме была настолько мрачной и суровой, что девушка менее здравомыслящая, чем Эмили, легко впала бы в болезненную меланхолию. Эмили Фокс-Ситон переносила все тяготы с неизменно светлым расположением духа, чем в конце концов пробудила в душе своей хозяйки огонек человечности. Когда старая дама умерла и Эмили пришлось выйти в большой мир, оказалось, что ей в наследство досталось несколько сотен фунтов и письмо, содержавшее практичный, хотя и резковато высказанный совет.

«Возвращайтесь в Лондон, – писала миссис Мэйтем своей скрюченной подагрой рукой. – Вы недостаточно умны, чтобы зарабатывать себе на жизнь чем-то примечательным, но у вас добрая натура, и вы можете стать полезной всяческим беспомощным созданиям, они станут платить вам, чтобы вы присматривали за ними и их делами, которыми они не могут управлять сами в силу лености или глупости. Вы также могли бы устроиться на работу в какой-нибудь из этих модных листков и отвечать на нелепые письма о ведении домашнего хозяйства, или об обоях, или о веснушках. Вы понимаете, что я имею в виду. Вы могли бы писать письма, или вести счета, или ходить по магазинам для какой-нибудь лентяйки. Вы практичны, честны, и у вас хорошие манеры. Я часто думала, что вы обладаете тем набором ничем не примечательных качеств, которые могут сослужить службу многим ничем не примечательным людям. На Мортимер-стрит проживает моя старая служанка, которая, вероятно, сможет предоставить вам недорогое приличное жилье и ради меня вести себя с вами пристойно. У нее есть причины относиться ко мне с любовью. Скажите ей, что это я прислала вас, и что она должна брать с вас десять шиллингов в неделю».

Эмили прослезилась и с той поры возвела старую миссис Мэйтем на пьедестал в своей душе как праведную покровительницу, хотя после того, как она положила в банк свое наследство, выяснилось, что оно приносит в год всего двадцать фунтов.

– Какая она добрая! – говаривала Эмили в порыве благодарности. – Я и представить себе не могла такой необыкновенной щедрости. У меня не было никаких прав на подобную доброту, никаких!

Такова была ее манера выражать самые искренние чувства – выделяя голосом значимые слова, полные радости и признательности.

Она вернулась в Лондон и представилась бывшей служанке. У миссис Купп действительно имелись резоны вспоминать свою хозяйку с благодарностью. В далекие времена, когда молодость и неосмотрительность довели ее до беды, миссис Мэйтем спасла ее от явного позора и позаботилась о ней.

Старая леди, которая в те времена еще была энергичной и острой на язык женщиной средних лет, заставила любовника-солдата жениться на его впавшей в отчаяние подружке, а когда он вскоре после этого допился до смерти, купила для овдовевшей служанки дом, в котором та сдавала комнаты и тем самым вполне прилично содержала себя и дочь.

На втором этаже этого респектабельного, но закопченного дома располагалась небольшая комната, которую она меблировала специально для друга покойной хозяйки. Днем спальня становилась гостиной, и маленькая кушетка, которую Эмили купила сама, превращалась в диванчик с помощью наброшенного на нее красно-синего пледа из «Комо». Единственное окно выходило на темный задний дворик, окруженный покрытой сажей стеной, местом встречи тощих кошек – они то куда-то по ней крались, то сидели неподвижно, мрачно таращась на уготованную им судьбу. В декоре апартаментов пригодились коврики из «Комо». К одному из них Эмили пришила тесьму, и теперь он висел на двери, исполняя функции портьеры. Другой коврик прикрывал тот угол комнаты, который служил мисс Фокс-Ситон гардеробной. Начав работать, это радостное создание купило себе квадратный кенсингтонский ковер самого насыщенного по меркам кенсингтонских ковров красного цвета и покрыло стулья самостоятельно сшитыми ярко-красными ситцевыми чехлами, присборив их вокруг сидений. Занавески были из дешевого белого муслина (по восемь фунтов и одиннадцать пенсов за пару в «Робсонс»), поверх которых она повесила ярко-красные драпри. На распродаже в «Либерти» она приобрела диванную подушку и несколько недорогих фарфоровых фигурок, украшавших теперь узкую каминную полку. Лакированный чайный поднос и чайный сервиз, состоявший из чашки, молочника, тарелки и заварочного чайника, казались ей признаками истинного богатства. После дня, проведенного на мокрых и холодных улицах, которые она исхаживала вдоль и поперек, выполняя поручения своих патронесс – делая покупки, разыскивая новых портних или домашнюю обслугу, – она с радостью предвкушала возвращение в спальню-гостиную. К этому времени миссис Купп разводила огонь в крохотном камине, и это пламя, а также веселый свет лампы под самодельным абажуром из красного японского пергамента, пение стоявшего на каминной решетке маленького пузатого черного чайника представлялись уставшей и продрогшей девушке настоящей роскошью.

Миссис Купп и ее дочь Джейн Купп были к ней весьма добры и внимательны. Она пришлась по душе всем обитателям дома. Она не создавала никаких неудобств и была настолько рада любым проявлениям внимания, что Куппы – а, надо заметить, остальные их постояльцы, именующие себя «представителями свободной профессии», порою вели себя с хозяйками надменно и хамовато, – ее просто обожали. Случалось, что «представители свободной профессии», чрезвычайно изящные дамы и господа, которые исправно посещали балы или играли небольшие роли в театрах, задерживали плату за жилье или внезапно съезжали, не заплатив, но плата от мисс Фокс-Ситон поступала столь же регулярно, как регулярно наступали субботние вечера. Хотя, правду сказать, бывали времена, когда стесненные обстоятельства заставляли Эмили всю неделю почти голодать, поскольку она ни за что бы не потратила предназначенные на оплату жилья деньги на обед в чайной для дам.

Для благочестивых матери и дочери Куппов она была чем-то вроде предмета гордости. Казалось, она принесла в их мрачный дом дух большого мира – мира, обитатели которого жили в Мэйфере или в загородных имениях, где устраивались приемы для любителей пострелять по тарелочкам или поохотиться, где существовали горничные, хозяйки которых, окутанные волнами шелка, тюля и кружев, дрожали на утреннем весеннем холодке в украшенных плюмажами экипажах, ожидая своей очереди быть допущенными в приемную Букингемского дворца. Миссис Купп знала, что мисс Фокс-Ситон была «со связями», и что у нее имелась титулованная тетушка, хотя эта высокородная особа никогда не проявляла к племяннице ни малейшего интереса. Джейн Купп покупала «Современное общество» и время от времени с удовольствием зачитывала своему молодому человеку заметки о замках или особняках, которые леди Молфрай, тетушка мисс Фокс-Ситон, посещала в обществе графов и фаворитов самого принца. Джейн также знала, что время от времени мисс Фокс-Ситон отсылала письма, адресованные «достопочтенной графине Такой-то», и получала ответы, печати на которых были украшены короной пэров. Однажды она даже получила письмо с листьями земляники[1] – этот инцидент стал для миссис Купп и Джейн темой приятного обсуждения за чаем с тостами с маслом.

Однако сама Эмили Фокс-Ситон была далека от того, чтобы извлекать какую-либо выгоду из подобных знакомств. Со временем она до такой степени прониклась любовью к Куппам, что откровенно поведала им о том, что связывало ее с сильными мира сего. Кто-то из друзей графини Такой-то рассказал ей о мисс Фокс-Ситон, благодаря которой удалось отыскать превосходную гувернантку, и графиня поручила ей найти горничную, подходящую юным леди. Что же касается герцогини, то Эмили выполняла кое-какую секретарскую работу в патронируемом высокочтимой особой благотворительном обществе. На самом деле эти великосветские дамы знали ее как хорошо воспитанную молодую женщину, которая за скромное вознаграждение могла выполнить бесчисленное множество разнообразных поручений. Она же знала о них гораздо больше и со свойственным ей искренним восхищением теми, кто проявлял к ней доброту, иногда рассказывала миссис Купп и Джейн об их красоте и благородстве. Естественно, некоторые из патронесс проникались к ней симпатией, а поскольку она была приятной особой с безупречным воспитанием, щедро оказывали ей мелкие знаки внимания – приглашали ее на чай или ленч или вывозили с собой в театр.

В таких случаях ее радость и благодарность были настолько искренними, что Куппы не могли не радоваться вместе с ней. Кое-что смыслившая в портновском искусстве Джейн Купп почитала за счастье оказывать ей помощь в переделке старого наряда или сооружении нового. Между собой Куппы называли свою высокую, хорошо сложенную постоялицу красавицей и помогали ей облачаться в вечернее платье, обнажавшее стройную шею и белые плечи, втыкали в уложенные в сложную прическу волосы украшения и усаживали ее в кэб. После чего удалялись в кухню и продолжали говорить о ней, недоумевая, почему до сих пор ни один достойный джентльмен, которому требовалась восседавшая во главе его стола красивая, элегантная женщина, до сих пор не сложил свою жизнь и достояние к ее ногам.

– В фотоателье на Риджент-стрит выставлены портреты дам, украшенные фамильными гербами, так они и вполовину не столь хороши, как наша мисс, – часто повторяла миссис Купп. – У нее прекрасный цвет лица, чудесные волосы и, как по мне, самый ясный и чистый взор, какой надлежит иметь настоящей леди. А посмотрите, как она сложена – какая шея, какая талия! Такая шея прямо создана для жемчугов да бриллиантов! Она прирожденная леди, она так проста, так естественна, так невероятно мила. Я не знаю никого, кто был бы равен ей по доброте и приветливости!

Среди клиенток мисс Фокс-Ситон имелись не только аристократки, но и дамы из буржуазного сословия; по правде говоря, их было куда больше, чем герцогинь, и потому у нее была возможность оказывать семейству Куппов некоторую поддержку. Джейн Купп не раз обшивала обитательниц Мэйда Вейл и Блумсбери, а у миссис Купп уже несколько лет столовался некий отрекомендованный Эмили молодой человек. Она настолько высоко ценила оказываемые ей благодеяния, что не упускала возможности оказывать их другим и по мере возможностей помогать всем и каждому.

Именно доброта, проявленная одной из симпатизировавших ей клиенток, заставила мисс Фокс-Ситон улыбаться, пока она этим утром пробиралась по уличной грязи. Она очень любила загородную жизнь, но, пережив то, что сама называла «неудачной зимой», не видела ни малейшей возможности этим летом выбраться из города. Погода становилась на редкость жаркой, в ее маленькую красную комнату, казавшуюся такой уютной в зимние месяцы, не проникало ни ветерка из-за высокой стены на заднем дворе. Порою она лежала, задыхаясь от жары, на своей кушетке и думала о том, что когда все частные омнибусы, набитые сундуками и слугами, доставят свой груз к загородным станциям, пребывание в городе станет довольно тоскливым. Все разъехались кто куда, и на Мортимер-стрит в августе царила меланхолия.

И вдруг леди Мария пригласила ее в Моллоуи. Какая невероятная удача – и какая невероятная доброта!

Она не знала, каким источником удовольствия служила она для леди Марии и до какой степени пришлась по душе этой искушенной пожилой даме. Леди Мария Бейн была самой умной и злоязыкой особой в Лондоне. Она знала всех и в молодости перепробовала все, причем многое из перепробованного вряд ли можно было счесть пристойным. Некий герцог наслаждался ее обществом, и в связи с этим люди поговаривали о ней всякое. Но леди Марию это не смущало. Она сама умела говорить всякое, а поскольку была женщиной остроумной, то к ее высказываниям прислушивались и затем передавали их из уст в уста.

Поначалу Эмили Фокс-Ситон являлась к леди Марии на час каждый вечер и служила ей всего лишь писцом. От ее имени она отсылала, отклоняла и принимала приглашения, избегая просьб о пожертвованиях и наводивших тоску людей. Эмили обладала твердым и разборчивым почерком, практическим умом и необходимыми знаниями. Со временем леди Мария стала полагаться на нее все больше и чаще посылала ее с различными поручениями. Как следствие, она стала чаще бывать на Саут-Одли-стрит, и однажды, когда леди Мария заболела и ужасно за себя испугалась, Эмили так хорошо за ней ухаживала, что леди Мария продержала ее подле себя целых три недели.

– Эта особа настолько мила и настолько лишена дурных наклонностей, что находиться с нею рядом даже приятно, – говорила потом ее светлость своему племяннику. – Большинство женщин похожи на раздраженных кошек. А ей ничего не стоит сходить за пилюлями или пластырем, при этом она обладает достоинством принцессы, поскольку делает все просто и легко, без дурных мыслей и зависти.

Вот так и получилось, что время от времени Эмили надевала лучшее платье и самую изящную шляпку и отправлялась на Саут-Одли-стрит на чаепитие. (Иногда перед этим она ездила с пересадками в одно местечко в Сити, где можно было приобрести особый чай, о котором много говорили.) Здесь она встречала интересных людей, среди которых редко попадались глупцы, ибо леди Мария была заключена в чудесную броню сдобренного юмором эгоизма, который на корню уничтожал всякие поползновения на скуку.

– Терпеть не могу скучных людей, – любила повторять она. – Я сама скучная.

В то утро, с которого начинается наш рассказ, Эмили Фокс-Ситон застала леди Марию за изучением книги посетителей и составлением списка.

– Составляю списки для приемов в Моллоуи, – сердито пояснила она. – До чего же утомительное занятие! Те, кого хочешь видеть, в это время находятся на другом краю земли. А о ком хочешь посплетничать, так о них, оказывается, уже сплетничают! Эти забавные Декстеры! Чудесная пара – оба приятные на вид, и оба готовы флиртовать с кем угодно. Но, боюсь, слишком уж готовы! Господи! Если у меня в доме не случится скандала, которым можно втихую позабавиться, то лучше вообще обойтись без скандала. Помогите мне, Эмили.

Эмили присела подле нее.

– Видите, это список для приема в начале августа, – сказала ее светлость, почесывая тупым концом карандаша изящный носик. – Ко мне приедет Уолдерхерст. Мне нравится принимать Уолдерхерста. Стоит ему войти в комнату, как дамы начинают манерничать и принимают томный вид, кроме тех, кто затевает интересные разговоры, чтобы привлечь его внимание. И все это в надежде женить его на себе. Если б он был мормоном, то мог бы завести себе целую толпу маркиз Уолдерхерст всех возможных фасонов и размеров.

– Полагаю, – сказала Эмили, – он очень любил первую жену и не намерен жениться снова.

– Да не любил он ее вовсе, не больше, чем какую-нибудь горничную! Просто надо было жениться, что его весьма раздражало. Поскольку бедняжка умерла, он считает своим долгом жениться снова, но ненавидит саму мысль об этом. Это довольно вялый тип, он не выносит, когда вокруг него суетятся жаждущие любви женщины.

Они продолжали листать книгу посетителей и обсуждать людей и даты. Наконец список был составлен, приглашения написаны, и Эмили собралась уходить. Но только когда она встала и принялась застегивать накидку, леди Мария высказала свое пожелание.

– Эмили, я намерена попросить вас прибыть в Моллоуи второго числа. Хочу, чтобы вы помогли мне позаботиться о гостях и о том, чтобы они не наскучили мне и друг другу, хотя то, что они могут наскучить друг другу, заботит меня и вполовину меньше того, что они могут наскучить мне. Мне нужна возможность уйти и передохнуть немного в любое удобное для меня время. Не собираюсь их развлекать. А вы могли бы куда-нибудь их отвести – например, пособирать что-нибудь, посмотреть на колокольни. Надеюсь, вы приедете.

Эмили Фокс-Ситон залилась краской, глаза ее загорелись.

– О, леди Мария, вы так добры! – воскликнула она. – Я была бы счастлива! Я так много слышала о Моллоуи. Все говорят, что он прекрасен, и что таких садов во всей Англии не найти!

– Действительно, сады хороши. Мой муж был помешан на розах. Вы можете воспользоваться поездом в 2.30 от Паддингтона, приедете как раз к чаю на лужайке.

Эмили расцеловала бы леди Марию, если б они были в тех отношениях, которые дозволяют проявлять привязанность. С таким же успехом она могла бы расцеловать дворецкого, когда он как-то за ужином склонился к ней и сдержанно-доверительно прошептал: «Портвейн или шерри, мисс?» Бибсуорт был бы поражен не менее леди Марии и наверняка бы удалился в ужасе и негодовании.

Садясь в омнибус, она сияла от восторга, который красит любую женщину. Только подумать, как ей повезло! Она выберется из своей душной комнатушки и станет гостьей в одном из самых прекрасных старых домов Англии! До чего же восхитительно пожить хоть сколько-нибудь так, как живут те, кому улыбнулась Фортуна, прикоснуться к их замечательному порядку, живописной жизни, полной достоинства! Отдыхать в прелестной спальне, да чтобы по утрам тебя будила вышколенная горничная, пить утренний чай из изящной чашки и слушать пение птиц в парке! Она искренне ценила простые радости, и мысль о том, что она каждый день будет надевать свои самые красивые платья и каждый вечер переодеваться к ужину, наполняла ее несказанной радостью. Она умела брать от жизни гораздо больше, чем многие другие, пусть даже и не осознавала этого.

Открыв своим ключом дверь дома на Мортимер-стрит, она поспешила наверх, даже не вспоминая о тяжелой влажной жаре. Джейн Купп как раз спускалась по лестнице, и Эмили расплылась в счастливой улыбке.

– Джейн, если вы не очень заняты, я бы хотела с вами поговорить. Вы не зайдете ко мне?

– Да, мисс, – ответила Джейн с привычным видом горничной из хорошего дома. Джейн мечтала когда-нибудь стать горничной у знатной леди и в глубине души считала, что общение с мисс Фокс-Ситон послужит ей хорошей школой. Она просила разрешения помочь ей одеться, когда та собиралась на выход, и считала особой привилегией позволение «убрать» ей волосы.

Джейн помогла Эмили снять уличный костюм и аккуратно сложила ее перчатки и вуалетку. А заметив, что Эмили присела, чтобы стащить грязные ботинки, ловко опустилась перед ней на колени.

– О, благодарю, Джейн, – воскликнула Эмили, по обыкновению выделяя слова. – Вы так добры, а я так устала, правда! Но произошло нечто замечательное! Я получила восхитительное приглашение на первую неделю августа.

– Уверена, что это вас обрадовало, мисс! В августе так жарко.

– Леди Мария Бейн была так добра, что пригласила меня в Моллоуи-корт, – пояснила Эмили, с улыбкой глядя, как Джейн надевает дешевый шлепанец на ее крупную, но хорошей формы стопу. Она была скроена по большой мерке, и ножки у нее были отнюдь не как у Золушки.

– О, мисс! Это чудесно! Как раз на днях я читала в «Современном обществе» о Моллоуи, и там говорилось, какие изысканные приемы дает ее светлость. И еще рассказывалось о маркизе Уолдерхерсте.

– Он приходится кузеном леди Марии и тоже приглашен.

Эмили была общительной, но жила вдали от подходящих собеседников, так что даже болтовня с Джейн и миссис Купп доставляла ей удовольствие. Они не распускали сплетен и не совали нос в чужие дела, и Эмили считала их своими подругами. Как-то раз она заболела, пролежала в постели целую неделю и вдруг поняла, что у нее нет никого из близких, и что если ей придется умирать, то напоследок ей суждено лицезреть лишь миссис Купп и Джейн. В ту ночь она даже немного поплакала, но потом сказала себе, что в таких печальных мыслях следует винить высокую температуру и общую слабость.

– Из-за этого приглашения я и хотела с вами, Джейн, поговорить. Видите ли, пора бы нам побеспокоиться о платьях.

– И в самом деле, мисс. Хорошо, что сейчас летние распродажи, не так ли? Вчера я видела хлопок чудесных расцветок. И такой дешевый! Для загородного отдыха будет в самый раз. И потом, ведь у вас есть новое чесучовое платье с голубым воротником и кушаком, оно вам так идет!

– Я думаю, чесуча всегда выглядит свежо, – заметила Эмили. – А еще я видела действительно симпатичный маленький бежевый ток из соломки, мягкой такой, за три фунта одиннадцать пенсов. Если его украсить голубым шифоном и декоративной строчкой, будет смотреться замечательно.

Руки у нее были ловкие, и она часто мастерила чудесные вещички с помощью пресловутых шифона и декоративной строчки, а еще из льна, муслина да обрезков купленного на распродаже кружева. Они с Джейн довольно весело провели весь день в совместных размышлениях о том, как еще разнообразить ее скудный гардероб, и пришли к выводу, что коричневую юбку вполне можно перелицевать, а если к жакету сделать новые лацканы и воротник, а еще соорудить жабо из светло-бежевого кружева, костюм будет выглядеть как новенький! Еще можно переделать черное вечернее платье, которое в прошлом году ей подарила одна из дам. У Эмили свежий цвет лица, белые плечи, черное ей пойдет как нельзя лучше. Есть еще белое платье, которое надо отправить в чистку, и старое розовое – оно очень широкое, но если его дополнить кружевом, получится чудесно.

– Что ж, полагаю, с платьями к ужину у меня все в порядке, – сказала Эмили. – В конце концов, никто и не ждет, что я буду каждый день надевать новое. Если вообще кто-либо обратит на меня внимание.

Она не осознавала ни степени своего смирения, ни ангельского простодушия. На самом деле она никогда и не размышляла о качествах, присущих ей самой, предпочитая рассуждать о восхищавших ее качествах других людей. Эмили Фокс-Ситон не голодала, у нее была крыша над головой, замечательный гардероб, и она полагала, что этого ей вполне хватает, как хватает всего остального ее более удачливым знакомым. Всего, что у нее имелось, она достигла тяжелым трудом, и была удовлетворена своим скромным достатком. На летних распродажах она приобрела пару ситцевых платьев, в которых, благодаря своему росту и тонкой талии, выглядела вполне элегантно. Матросская шляпка с изящной лентой и изысканно расположенным перышком, несколько свежих воротничков, бант, смело повязанный шелковый платок, несколько пар свежих перчаток – о да, она считала, что экипирована вполне прилично.

Во время своей последней экспедиции по распродажам она наткнулась на симпатичный белый парусиновый жакет и юбку и купила их в подарок Джейн. Да, после этого у нее не осталось денег на покупку зонтика, о котором ей мечталось, но она нисколько не жалела. Если бы у нее были средства, она бы делала подарки всем-всем, кого знала, но особенно приятно было ей дарить что-то Куппам, которые, как она всегда считала, делали для нее гораздо больше, чем обычные хозяева для своих обычных жильцов. Порядок, который они наводили в ее маленькой комнате, всегда поджидавший ее свежезаваренный чай, букетик нарциссов, время от времени появлявшийся у нее на столе – все это было проявлениями доброты, и она была им за это благодарна.

– Я так обязана вам, Джейн! – сказала она, усаживаясь в четырехколесный экипаж, который должен был доставить ее на вокзал. – Не представляю, что бы я делала без вас! Вот этот наряд, вы так замечательно его обновили, я чувствую себя в нем превосходно. Если вдруг горничная леди Марии вздумает уйти, я непременно буду рекомендовать вас на ее место!