Читать книгу Как стать леди - Фрэнсис-Элиза Ходжсон Бёрнетт - Страница 4

Мисс Фокс-Ситон испытала настоящий восторг, проснувшись в чудесной удобной комнате, куда робко заглядывало сквозь зеленую листву утреннее солнце. Она привыкла, открыв глаза, видеть четыре стены, покрытые дешевыми обоями, и слышать, как на улице стучат молотки и дребезжат тележные колеса – в соседнем здании проживал мужчина, который по роду занятий с самого утра постоянно что-то колотил.

Эмили с наслаждением потянулась и просияла детской улыбкой, поблагодарив в душе мягкую, благоухающую лавандой постель и ощутив ликование от свежести комнаты и от тканевых обоев с рисунком из цветов и птиц. Откинувшись на подушку, она видела ветви деревьев и слышала пение снующих туда-сюда скворцов. Принесли утренний чай – истинный нектар. Совершенно здоровая женщина, с неискушенностью шестилетнего ребенка, Эмили всему радовалась и воспринимала мир как есть; в наше время подобное считается признаком ненормальности.

Она быстро оделась, страстно желая насладиться солнцем и воздухом, и вышла на прогулку первой – если не считать русской борзой, которая лежала под деревом. Собака встала и неторопливой походкой двинулась навстречу Эмили. Воздух был чудесен, просторные поля нежились под теплым солнцем, на клумбах покачивались цветы, украшенные сверкающими каплями росы. Эмили брела мимо аккуратно подстриженных газонов и с упоением рассматривала открывшийся внизу ландшафт. Она готова была расцеловать даже маленьких овечек, которые белыми пятнышками усеивали поля или жались друг к дружке под деревьями.

– Милые мои! – с восхищением выдохнула она.

Она заговорила с собакой и погладила ее. Та, очевидно, учуяла настроение молодой женщины и прижалась к ее коленям. Так они и шли вместе через сад; чуть позже к ним присоединился роскошный ретривер, который сначала прыгал и ластился, а затем послушно засеменил рядом. Эмили с благоговением рассматривала растения на клумбах и время от времени останавливалась, чтобы зарыться лицом в душистые соцветия. Она была так счастлива, что испытывала настоящую эйфорию.

Свернув в узкий проход между кустами роз, она вздрогнула, увидев идущего навстречу лорда Уолдерхерста. Мужчина выглядел как с иголочки в модных легких бриджах, которые чрезвычайно ему шли. Позади маячил садовник; он срезал и складывал в неглубокую корзинку розы – очевидно, для гостя. Эмили Фокс-Ситон принялась обдумывать уместную реплику, на случай если маркиз остановится и заговорит, и утешилась мыслью, что непременно найдет слова, действительно достойные красоты сада, и в частности небесно-голубых колокольчиков – они являлись визитной карточкой цветочных бордюров. Как приятно, когда ты не обязана измышлять всякие сентенции! Однако его светлость не остановился. Маркиза интересовали исключительно розы (которые, как узнала Эмили позднее, предназначались для отправки в город заболевшему другу). Когда девушка приблизилась, маркиз отвернулся и заговорил с садовником. Эмили уже почти поравнялась с ним, и тут он развернулся снова, а поскольку проход был очень узок, мужчина неожиданно для себя оказался с ней лицом к лицу.

Они были почти одного роста и стояли так близко друг к другу, что ощутили некоторую неловкость.

– Прошу прощения. – Маркиз отступил на шаг и приподнял соломенную шляпу.

Он не сказал: «Прошу прощения, мисс Фокс-Ситон», и Эмили догадалась, что он не узнал ее, а скорее всего, и вообще не имел ни малейшего представления, кто она и откуда взялась.

Она прошла мимо него с подобающей моменту любезной улыбкой, и в мозгу всплыли вчерашние замечания леди Марии.

«Подумать только, если он возьмет в жены бедняжку леди Агату, она станет хозяйкой трех поместий, почти столь же прекрасных, как Маллоу, трех чудесных старинных особняков, и трех садов, где ежегодно цветут тысячи цветов! Это было бы чудесно! Девушка так мила, что он просто обязан в нее влюбиться! А потом, сделавшись маркизой Уолдерхерст, леди Агата сумеет помочь и своим сестрам».

После завтрака Эмили занималась поручениями леди Марии: писала записки и помогала составить планы мероприятий по развлечению гостей; проще говоря, вся была в делах и счастлива. Во второй половине дня, выполняя задание хозяйки поместья, она отправилась через вересковые пустоши в деревню Монделл. Поскольку Эмили любила управлять повозкой, да и бурый жеребец был хорош, она с удовольствием правила экипажем, а ее стройная крепкая фигура выгодно смотрелась на высоком сиденье.

Сам лорд Уолдерхерст не удержался от комментария.

– Какая красивая прямая спина у этой женщины! Как ее зовут? – спросил он у леди Марии. – Трудно запомнить имена тех, кого тебе представляют.

– Эмили Фокс-Ситон, – ответила ее светлость. – Очень милое создание.

– Я сейчас скажу жестокую для большинства мужчин вещь, однако любой законченный эгоист, хоть немного имеющий понятия о своем характере, должен понимать, что милое создание может стать прекрасной спутницей жизни.

– Ты совершенно прав. – Леди Мария поднесла к глазам лорнет и посмотрела вслед уносящейся прочь повозке. – Я сама эгоистка, и я понимаю причины, по которым Эмили Фокс-Ситон стала моим домашним гением. Как приятно, когда тебе угождает та, которая вообще не осознает, что угождает! Она даже не подозревает, что имеет право требовать благодарности.

В тот вечер миссис Ральф явилась к ужину в желтом атласном платье, которое, вероятно, давало ей возможность показать себя во всем блеске. Она была довольно остроумна и собрала вокруг себя слушателей; лорд Уолдерхерст оказался в их числе. Сегодня удача была на стороне миссис Ральф. Она тут же вцепилась в его светлость и не пожелала отпускать. Дама умела хорошо говорить, и не исключено, что лорд Уолдерхерст проводил время с удовольствием. По крайней мере собеседницу он слушал.

Леди Агата Слейд выглядела немного бледной и апатичной. Как бы девушка ни была красива, она все же не всегда собирала вокруг себя толпу почитателей. В тот вечер бедняжка страдала от головной боли. Сейчас Агата пересекла гостиную, уселась рядом с мисс Фокс-Ситон и заговорила о проекте леди Марии – заниматься вязанием и отдавать вещи на благотворительность. Эмили с радостью поддержала разговор, не подозревая, что в тот момент являлась для леди Агаты наиболее подходящей и комфортной жилеткой. Она весь сезон слушала рассказы о красоте девушки и запомнила столько мелких деталей, что леди Агата, считавшая, что к ней потеряли интерес, вновь ощутила себя популярной. Балы, где люди собирались группами, чтобы увидеть, как она танцует, льстивые речи в свой адрес, завораживающие надежды – все это порой казалось Агате несколько нереальным, словно происходило во сне. Увы, атмосферу в доме отравляли неоплаченные счета. Вот и сегодня девушка получила большое тревожное письмо от матери, где много говорилось о важности своевременной подготовки к выходу в свет Аликс, которое на самом деле отложили на год; сестре было уже почти двадцать, а не девятнадцать.

Не будь мы упомянуты в «Дебретт и Берк»[2], можно было бы и скрыть подобные обстоятельства, однако что делать, если весь мир может купить возраст девушки у книготорговцев?

Мисс Фокс-Ситон видела портрет леди Агаты в Академии художеств и видела, как люди толпились вокруг него. Ей также довелось слышать комментарии, и она согласилась с большинством людей, которые считали, что портрет уступает оригиналу.

– Когда я впервые рассматривала портрет, рядом со мной стоял сэр Брюс Норман вместе с пожилой леди, – сказала она, начиная новый ряд белого шерстяного шарфа, который хозяйка поместья предназначала для Общества моряков рыболовного флота. – Он выглядел раздосадованным. Я слышала его слова: «Посредственная работа. Девушка прекраснее, намного прекраснее. У нее чудесные васильковые глаза». И когда я увидела вас, то невольно заглянула вам в глаза. Надеюсь, я не показалась невоспитанной?

Леди Агата улыбнулась и, слегка покраснев, принялась вертеть в изящной ручке моток белой шерсти.

– Встречаются люди, которые никогда не проявляют невоспитанность, – кротко произнесла она, – и я не сомневаюсь, что вы одна из них… Качественная шерсть. Не связать ли и мне из нее кашне для какого-нибудь моряка?

– Если желаете попробовать, – предложила Эмили, – я начну для вас вязание. У леди Марии найдется еще пара спиц.

– Да, с удовольствием! Как мило с вашей стороны!

Миссис Ральф как раз сделала паузу и обвела взглядом гостиную. Эмили Фокс-Ситон в тот момент склонилась к леди Агате с вязанием и давала девушке советы.

– Какая щедрая натура! – воскликнула миссис Ральф.

Лорд Уолдерхерст достал монокль и тоже окинул взглядом помещение. Эмили была в черном вечернем платье, подчеркивающем ее широкие белые плечи и крепкую шею; от деревенского воздуха и солнца щеки немного загорели, а свет ближайшей лампы выгодно падал на копну каштановых волос и придавал ей блеск. Эмили выглядела такой нежной и домовитой и с таким увлечением сосредоточилась на обучении, что картина навевала умиротворение.

Лорд Уолдерхерст прослыл человеком немногословным, и общительные женщины считали лорда несколько занудным. На самом деле он осознавал, что мужчине в его положении не нужно прилагать усилий. Женщины предпочтут говорить сами. Они желают говорить, потому что хотят, чтобы он слушал.

И миссис Ральф заговорила:

– Другой настолько простодушной особы я не знаю. Принимает свою судьбу без намека на обиду.

– Свою судьбу? – равнодушно переспросил лорд Уолдерхерст, не повернув головы и по-прежнему глядя в монокль.

– Родиться женщиной благородных кровей и в то же время не иметь ни пенни, подобно обычной поденщице; она и работает, как последняя поденщица. Девочка на побегушках, ради куска хлеба готова выполнять случайные поручения. Вот один из новых способов, которыми женщины зарабатывают на жизнь.

– У нее прекрасная кожа, – невпопад ответил лорд Уолдерхерст. – И прекрасные волосы. Это уже немало.

– В ее жилах течет самая благородная кровь Англии. А еще она недавно подыскала мне кухарку, – сообщила миссис Ральф.

– Надеюсь, хорошую кухарку.

– Очень хорошую. У Эмили Фокс-Ситон талант находить нужных людей. Полагаю, причина в том, что она сама – нужный человек, – усмехнулась миссис Ральф.

– Похоже, что так, – заметил лорд Уолдерхерст.

Вязание продвигалось быстрыми темпами.

– Странно, что вы видели сэра Брюса Нормана в тот день, – произнесла Агата Слейд. – Наверное, это случилось перед тем, как его отозвали в Индию.

– Именно. Он отплыл на следующий день. Я узнала случайно, потому что возле вашего портрета встретила друзей, и мы разговорились. До того мне не было известно, что сэр Норман настолько богат. Оказывается, у него есть угольная шахта в Ланкашире. О-о! – Она закатила свои большие глаза в порыве восторга. – Я бы не отказалась иметь угольную шахту! Как, должно быть, приятно быть богатой!

– Никогда не была богатой, – с горечью вздохнула леди Агата. – Зато я понимаю, как отвратительно быть бедной.

– Я тоже никогда не была богатой. И никогда не буду, – сказала Эмили и, потупившись, добавила: – Но вы – это совершенно другое.

Леди Агата вновь слегка покраснела.

Эмили Фокс-Ситон отпустила собеседнице небольшой комплимент:

– У вас васильковые глаза.

Леди Агата подняла глаза. Они действительно были василькового цвета, а еще смотрели очень печально.

– О, – воскликнула она импульсивно, – порой кажется, что не имеет значения, какие у тебя глаза!

Знакомство на почве вязания шарфа для моряка рыболовного флота переросло практически в дружбу; начатый шарф свернули и отложили в сторону, а потом вынесли на лужайку и забыли под деревьями, оставив на попечение слуг, наряду с пледами и подушками. Леди Мария ввела в моду вязать шарфы и шапки, и в Маллоу все носились с мотками пряжи белого или серого цвета. Однажды вечером Агата зашла в комнату к Эмили спросить, что делать со спущенной петлей, и создала некий прецедент; после того они начали обмениваться визитами.

Леди Агата находилась в сильном напряжении и уже едва могла с ним справляться. Дома происходили неприятные события, и Касл-Клэр маячил вдали, словно грозное предвестье. Некие деловые люди, которые, по мнению леди Клэруэй, должны были сохранять спокойствие и терпеливо ждать, пока дела пойдут на лад, вдруг стали ужасно назойливыми. С учетом того факта, что нужно было подготовить Аликс к следующему сезону, ситуация накалялась. Невозможно вывести девушку в свет и дать ей должный шанс без серьезных финансовых вложений. Для семейства Клэруэй финансовые вложения подразумевали новые долги; в письмах леди Клэруэй снова и снова повторяла, что кредиторы бесчинствуют, а на бумаге расплывались пятна от слез. Однажды она в отчаянии заявила: наверное, дело идет к тому, что ради экономии семье придется заточить себя в Касл-Клэр; но как же тогда Аликс и ее сезон? А ведь не за горами очередь Миллисент, Хильды и Евы…

Не раз во время очередного визита к Эмили васильковые глаза леди Агаты застилали слезы. Доверие двух женщин друг к другу росло благодаря процессу замысловатому и одновременно простому. Эмили Фокс-Ситон не могла припомнить, когда впервые услышала о проблемах красавицы; леди Агата не отдавала себе отчета, когда с ее губ впервые сорвались откровенные признания; однако же секреты выплыли наружу. Агата нашла своего рода утешение в общении с бесхитростной собеседницей, и после разговоров ее печаль сменялась душевным подъемом. Эмили Фокс-Ситон постоянно отдавала дань восхищения ее очарованию и помогала поверить в себя. Рядом с Эмили Агата чувствовала, что она в самом деле привлекательна и что внешние данные – ее главный капитал. Эмили восхищалась Агатой, и ей даже в голову не приходило оспаривать абсолютную власть красоты. Она часто говорила, что любая красивая девушка – потенциальная герцогиня, и искренне этому верила. Она жила в мире, где супружество не имеет никакого отношения к романтическим чувствам; впрочем, Агата тоже. Чудесно, когда девушка любит своего будущего мужа, однако если он приятный, воспитанный человек и вдобавок состоятельный, то она в конце концов непременно начнет испытывать к нему симпатию; а провести жизнь в достатке и роскоши, вместо того чтобы полагаться на собственные силы или существовать за счет родителей, – в любом случае благо. Люди обычно выдыхали с облегчением – наконец-то девушка «пристроена»! – а более всего была довольна сама девушка. Даже романы и пьесы уже не являлись волшебными сказками о неотразимых молодых мужчинах и прелестных молодых женщинах, которые влюбляются друг в друга в первой главе, а в последней, после многочисленных и красочно описанных приключений, вступают в брак в абсолютной уверенности, что будут счастливы вечно. Ни леди Агату, ни Эмили не воспитывали на подобного рода литературе; они росли в обстановке, не позволявшей безоговорочно принимать сказки на веру.

Обеим в жизни пришлось несладко, и обе знали, что их ждет. Агата понимала, что она или выйдет замуж, или будет увядать, влача жалкое и однообразное существование. Эмили сознавала, что у нее вообще нет шансов на желанное замужество. Она слишком бедна, не имеет близких людей, которые посодействовали бы ей, и к тому же недостаточна красива, чтобы привлечь мужские взгляды. Быть способной содержать себя на приемлемом уровне, время от времени пользоваться покровительством более удачливых друзей и получать шанс появляться в обществе, не выглядя при этом нищенкой, – вот все, чего она могла ожидать. Однако Эмили чувствовала, что леди Агата имеет право на большее. Она не выдвигала аргументов и не задавалась вопросом, почему именно, а приняла свое предположение как факт. Эмили искренне интересовалась судьбой девушки и симпатизировала ей от всего сердца. Когда лорд Уолдерхерст начинал говорить с Агатой, Эмили посматривала на него с некоторой тревогой. Ни одна озабоченная мать не следила бы за маркизом с большим рвением, чтобы подвергнуть анализу его чувства. Маркиз станет отличным супругом. К тому же он владеет тремя поместьями, а бриллианты поражают воображение! Леди Мария однажды упомянула диадему, и Эмили часто рисовала в своем воображении, как она сверкает над изящным лбом Агаты. Драгоценность ей куда больше к лицу, чем мисс Брук или миссис Ральф, хотя ослепительность миссис Ральф и беспечное очарование мисс Брук нельзя сбрасывать со счетов в этой гонке. Впрочем, леди Агата казалась намного более достойной кандидатурой. Когда Эмили узнавала, что Агата расстроена по поводу писем, и видела ее бледной и поникшей, то пыталась приободрить.

– Не совершить ли нам небольшую прогулку? – предлагала она. – А потом можно и вздремнуть. Вы выглядите немного усталой.

– О, – ответила Агата однажды, – вы так добры! Вас по-настоящему заботит мой цвет лица и внешний вид в целом.

– Лорд Уолдерхерст на днях говорил мне о вас, – с достойной ангела тактичностью продолжила Эмили, – что он не встречал другой женщины, которая всегда выглядит такой привлекательной.

– Неужели? – Леди Агата смущенно покраснела. – Однажды сэр Брюс Норман и правда говорил мне такие слова. И я ответила, что лучшего комплимента для дамы не найти. А все потому, – вздохнула она, – что на самом деле это не так.

– Не сомневаюсь, лорд Уолдерхерст говорил искренне. Он не из тех, кто бросает слова на ветер. Очень серьезный и достойный человек.

Сама она относилась к лорду Уолдерхерсту с уважением и восхищением, граничащими с благоговейным страхом. И в самом деле, он слыл человеком благовоспитанным, а также пользовался авторитетом у своих арендаторов и являлся патроном нескольких крупных благотворительных организаций. Его качества производили глубокое впечатление на невзыскательный и неискушенный ум Эмили Фокс-Ситон и в то же время располагали к нему. Она была знакома, хотя и не близко, со многими аристократами, совершенно не похожими на маркиза. Воспитанная в духе ранневикторианской эпохи, она ценила прежде всего порядочность.

– Я плакала, – призналась леди Агата.

– Я заметила, – кивнула Эмили.

– На Керзон-стрит царит отчаяние. Утром я получила письмо от Миллисент. Она следующая после Аликс, и она пишет… о, она много чего пишет! Когда девушки понимают, что упускают свои возможности, они становятся болезненно раздражительны. Миллисент семнадцать, и она так красива! Роскошные золотисто-медные волосы, ресницы вдвое длиннее моих… – Агата снова вздохнула; ее губы, похожие на изящные розовые лепестки, задрожали. – Все просто в ужасе оттого, что сэр Брюс Норман отплыл в Индию.

– Он вернется, – попыталась обнадежить ее Эмили. – Хотя вполне может опоздать. А он знаком с Аликс?

Странно – на сей раз Агата покраснела. Ее нежная кожа отражала все эмоции.

– Он видел ее однажды, хотя в тот момент она была в классной комнате, и… и я не думаю…

Она внезапно замолчала и с несчастным видом уставилась в окно, выходящее в парк.

Эпизод с сэром Брюсом Норманом был кратким, практически мимолетным. Начало получилось неплохим. Они познакомились на балу и танцевали вместе, причем не один раз. У сэра Брюса имелись другие преимущества, кроме титула баронета и угольных шахт. Он был импозантным мужчиной с улыбчивыми карими глазами и живым умом, превосходно танцевал и раздавал изысканные комплименты. Ему прочили большое будущее. И он нравился Агате. Эмили порой думала, очень сильно нравился. А еще он нравился матери Агаты. Она находила его обаятельным. Однако после некоторого количества случайных и приятных встреч они неожиданно столкнулись на лужайке в Гудвуде, и он объявил, что уезжает в Индию. Эмили сделала вывод, что леди Агата по какой-то причине винила в его скоропалительном отъезде себя. Ее родители были не настолько вульгарны, чтобы открыто высказать это дочери, однако девушка поняла все без слов. И младшие сестры лишь укрепили ее подозрения. И она сообразила, что если бы Аликс, или Миллисент с ее копной золотисто-медных волос, или даже Ева, похожая на цыганку, получили такой сезон и такие наряды от Жака Дусе, любая из сестер со своим свежим лицом, точеным подбородком и изящным носиком не позволила бы ни одному интересному мужчине сесть на пароход до Бомбея.

В утреннем письме крутой нрав Миллисент взял верх над ее чувством меры и воспитанием, и милая Агата плакала горькими слезами. Так что для нее послужил утешением любезный комплимент лорда Уолдерхерста. Пусть он немолод, однако действительно очень хорош собой, а вокруг увиваются экзальтированные поклонницы, для которых он, возможно, лишь преходящее увлечение.

Они совершили прогулку; после быстрой ходьбы леди Агата буквально расцвела. За обедом она была восхитительна и вечером собрала вокруг себя толпу почитателей. Высокая и стройная, одетая во все розовое и вдобавок с венком из диких роз на голове – нимфа Боттичелли, да и только! Эмили видела, как лорд Уолдерхерст то и дело поглядывает на Агату. Он занял чрезвычайно выгодную позицию в уголке и поднес к глазам монокль.

Леди Мария не давала Эмили сидеть без дела – та обладала хорошим флористическим вкусом и почти сразу после приезда получила задание «взять на себя компоновку букетов».

На следующее утро Эмили вышла в сад пораньше, собрать букеты, пока не высохла роса, и как раз была в процессе срезания восхитительных соцветий сорта «Миссис Шерман Кроуфорд», когда обнаружила, что ей надлежит одернуть аккуратно подобранную нижнюю юбку, потому что в ее сторону направился маркиз Уолдерхерст. Инстинкт подсказывал, что он желает поговорить о леди Агате Слейд.

– А вы встаете раньше, чем леди Агата, – заметил маркиз, после того как пожелал ей доброго утра.

– Ее чаще приглашают погостить в деревню, чем меня, – ответила Эмили. – Когда мне случается отдыхать в сельской местности, я хочу каждое мгновение проводить на свежем воздухе. Утром здесь так чудесно! Не то что на Мортимер-стрит.

– Вы живете на Мортимер-стрит?

– Да.

– И вам там нравится?

– Там очень комфортно. Мне повезло. Хозяйка пансиона – прекрасная женщина. Она и ее дочь очень добры ко мне.

Утро выдалось божественным. Цветы были покрыты росой; солнце уже начало припекать и извлекало из них ароматы, наполняя нагретый воздух благоуханием. Маркиз поднес к глазам неизменный монокль и посмотрел в кобальтово-синее небо, а затем на заросли деревьев, где мелодично ворковала лесная горлица – а может быть, и целых две горлицы.

– Конечно, – заключил он, окинув взглядом местность, – здесь все не так, как на Мортимер-стрит. Значит, вы любите деревню?

– О да! – вздохнула Эмили. – Еще бы!

Она была не из тех, кто намеренно изъясняется высокопарным слогом, и не вкладывала в свое «О да!» ничего большего, чем простую любовь к сельским пейзажам, звукам и запахам. Однако когда Эмили подняла к Уолдерхерсту свои большие карие глаза, то подлинность ее эмоций придала этому восклицанию патетичность – так часто случалось, когда она не могла выразить чувства словами.

Лорд Уолдерхерст посмотрел на нее через монокль с тем же выражением лица, что и обычно, – оценивающе, но без какой-либо недоброжелательности или особого интереса.

– А леди Агата любит деревню? – осведомился он.

– Леди Агата любит все прекрасное, – ответила Эмили. – Потому что ее душа так же прекрасна, как и лицо.

– Вы полагаете?

Эмили отступила на шаг или два к розовому кусту, который карабкался вверх по стене из тускло-красного кирпича, и начала срезать цветы.

– Я полагаю, она прекрасна во всем. Характер, манеры… Она никого не разочарует и не совершит ошибок.

– Она вам нравится?

– Она очень добра ко мне!

– Вы часто говорите, что люди к вам добры.

Эмили замерла в некотором смущении. Она не нашлась с ответом и в силу своей скромности начала подозревать, что повторяет одно и то же и выглядит глупо. Растерявшись, она покраснела до корней волос и повторила неуверенно:

– Да, люди ко мне добры. Я… вы же знаете, мне нечего дать взамен, зато я всегда получаю от других очень много.

– Везет же вам! – проговорил его светлость, невозмутимо глядя ей в глаза.

Слова маркиза смутили ее, и Эмили испытала облегчение и в то же время сожаление, когда он, извинившись, оставил ее и двинулся навстречу другой ранней пташке, вышедшей на прогулку. По некоей загадочной причине Эмили Фокс-Ситон нравился маркиз. Возможно, воображение подогревали его харизма, а также неутихающие пересуды о нем. Он ни разу не сказал ничего особенного в адрес Эмили, хотя у нее почему-то сложилось впечатление, что это не так. Молчаливый, он никогда не выглядел скучным; произнес несколько хороших речей в палате лордов – не то чтобы блестящих, однако разумных и исполненных благородства. А еще написал два памфлета. Эмили чрезвычайно восхищал любой интеллект и, надо признать, те качества, которые могли сойти за ум. Она была невзыскательна.

Каждое лето леди Мария устраивала в Маллоу праздник для жителей деревни. Традиция насчитывала сорок лет, и церемония была яркой. Несколько сотен безумно счастливых деревенских ребятишек объедались булочками и пирожными и получали по чашке чаю, а затем для них организовывали соревнования с призами и другие развлекательные мероприятия – при содействии гостей вечеринки, которые добровольно выразили готовность помогать.

Задействован был далеко не каждый, хотя гости обычно находили мероприятия занятными. Никто не возражал против того, чтобы наблюдать процесс со стороны, к тому же многих приятно возбуждала праздничная атмосфера. Эмили Фокс-Ситон стала для леди Марии бесценной находкой. Оказалось, что можно очень легко, без малейших возражений, переложить на нее всю рутину! А организационной работы было много, хотя Эмили воспринимала все в другом свете. Она не отдавала себе отчета как в том, что выполняла для леди Марии огромную работу за свое, образно говоря, «жалованье», так и в том, что ее светлость, забавная и приятная дама, в сущности была абсолютной эгоисткой, не считающейся с другими. Пока Эмили Фокс-Ситон явно не показывала признаки усталости, леди Марии и в голову не приходило, что она может уставать; что она тоже состоит из плоти и крови и что ее крепкие ноги подвержены усталости от нескончаемой беготни туда-сюда. Ее светлость просто наслаждалась – приготовления идут полным ходом, всегда можно дать задание Эмили, и та все выполнит. Эмили составляла списки и делала расчеты, разрабатывала планы и занималась закупками. Она нанимала в деревне кухарок, чтобы испечь булочки и пирожные и вскипятить чай в медном котле; подыскивала женщин, которые помогут резать выпечку на порции, делать бутерброды и накрывать на стол; руководила установкой навесов, столов и скамеек; держала в голове другие бесчисленные вещи, которые нельзя упустить.

– Право же, Эмили, – говорила леди Мария, – я не знаю, как обходилась без тебя в предыдущие сорок лет. Нужно всегда приглашать тебя в Маллоу на время праздника.

Эмили относилась к тем общительным натурам, которые бурно радуются по любому поводу и неизменно получают удовольствие, наблюдая, как люди веселятся. Наслаждаясь атмосферой праздника, она носилась по деревне, видела по пути возбужденные лица детей, и ее глаза горели, а губы расплывались в улыбке. Когда она заходила в дом, где пеклись булочки, дети вертелись рядом, толкали друг друга и хихикали. Они собирались группами вокруг нее, отчасти от предвкушения, отчасти от живого интереса, побуждавшего их проявлять учтивость к Эмили, а когда она уходила, кланялись, – наверное, поклон еще сильнее отождествлял их с грядущим праздником. Они открывали рты и задорно хохотали, а Эмили кивала и улыбалась в ответ, испытывая почти такой же ребяческий восторг. Она радовалась так искренне, что не осознавала, как упорно трудилась весь день. Она была изобретательна и придумала много новых развлечений. Именно она, при участии садовников, с помощью зеленых ветвей преобразовала площадки под навесами в беседки и декорировала столы и ворота парка.

– Вы все ходите! – заметил лорд Уолдерхерст, когда Эмили спешила мимо. – Не считали, сколько часов провели сегодня на ногах?

– Мне нравится ходить, – на бегу ответила она, не упустив из виду, что маркиз пересел чуть ближе к леди Агате и что Агата, в большой шляпе с белыми газовыми воланчиками, похожа на серафима – глаза блестят, лицо сияет необычным светом. Девушка выглядела по-настоящему счастливой.

«Наверное, маркиз говорит ей нежности, – подумала Эмили. – Как будет счастлива Агата! У него хорошие глаза. Он может любую женщину сделать счастливой». С ее губ сорвался легкий вздох. Она начала уставать физически, хотя еще не вполне понимала это. Однако если бы не физическая усталость, в тот момент она даже не подумала бы, что сама она не из тех женщин, которым говорят всякие «нежности» и с которыми после этого случаются «приятные события».

– Эмили Фокс-Ситон, – заметила леди Мария, обмахиваясь веером, поскольку стояла ужасная жара, – производит на меня крайне интересный эффект. Она заставляет меня почувствовать себя щедрой. Мне хочется презентовать ей самые красивые вещи из гардероба родственников.

– Ты отдаешь мисс Фокс-Ситон одежду? – спросил Уолдерхерст.

– Ну не выбрасывать же. Я знаю, что вещи пригодятся Эмили. То, что она носит… это просто умиляет. Она проявляет немалую изобретательность, чтобы выглядеть достойно с минимальными затратами.

Лорд Уолдерхерст поднес к глазам монокль и посмотрел вслед удаляющейся от них мисс Фокс-Ситон, обратив внимание на ее прямую крепкую спину.

– Она и в самом деле хороша собой, – ненавязчиво вставила слово леди Агата.

– Что верно, то верно, – признал Уолдерхерст, – она довольно привлекательная женщина.

Вечером леди Агата пересказала Эмили комплимент и тем самым вогнала ее в краску.

– Лорд Уолдерхерст знаком с сэром Брюсом Норманом, – сообщила Агата. – Разве не удивительно? Маркиз говорил со мной о нем. Называл даровитым человеком.

– Вы приятно побеседовали, я не ошибаюсь? – спросила Эмили. – Когда я проходила мимо, вы оба выглядели так… так, словно рады обществу друг друга.

– Неужели? Маркиз выглядел радостным? Он был очень мил. Я не знала, что он может быть таким.

– Я никогда не видела его в столь хорошем настроении, – ответила Эмили. – Впрочем, по-моему, общение с вами всегда доставляет ему удовольствие, леди Агата. Та легкая белая шляпка, – задумчиво добавила она, – вам очень к лицу.

– Очень дорогая, – вздохнула Агата. – И очень недолговечная. Мама сказала, покупать такие вещи равносильно преступлению.

– Представьте, как будет чудесно, – поторопилась утешить ее Эмили, – когда… когда вам не придется беспокоиться о таких вещах!

– О-о! – вновь вздохнула Агата. – Такая жизнь показалось бы мне раем! Людям не понять; они полагают, что когда девушки переживают, это не всерьез, это лишь ради кокетства. Если бы они только знали, что некоторые вещи не менее насущны, чем хлеб! Они бы ужаснулись!

– И в самом деле очень важно, что на нас надето. – Эмили прилагала все усилия, чтобы не менять тему разговора, и озабоченно продолжила: – Каждое платье – как будто новый портрет. В вашем гардеробе найдется, – задумчиво проговорила она, – что-нибудь совершенно нестандартное, чтобы надеть сегодня вечером и завтра?

– У меня есть два платья, которые я здесь еще не надевала. – Агата помедлила. – Я… я решила их приберечь. Одно газовое, черное с серебром. Серебристая бабочка приколота на плечо, и вторая такая же для прически.

– О-о, наденьте его сегодня! – пылко воскликнула Эмили. – Когда спуститесь к ужину, будете выглядеть такой… такой новой! Всегда считала, что блондинка, впервые вдруг представшая в черном, – это в своем роде новое рождение. Хотя рождение – не совсем подходящее слово. Просто наденьте это платье!

И леди Агата послушалась. Эмили Фокс-Ситон зашла к ней в комнату перед ужином, чтобы помочь добавить последний штрих к образу. Она предложила зачесать светлые пряди повыше и более небрежно, чтобы казалось, будто серебристая бабочка распростерла трепещущие крылышки над головой и парит в воздухе. Напоследок Эмили сама приколола вторую бабочку на плечо, отступила на шаг, чтобы окинуть девушку взглядом, и воскликнула:

– О-о! Чудесно! Позвольте мне спуститься на минуту раньше, чтобы видеть, как вы входите в зал!

Эмили сидела в кресле поблизости от лорда Уолдерхерста, когда появилась ее подопечная, и заметила, как глаза маркиза вспыхнули. Вот оно, «новое рождение»! Уолдерхерст даже монокль уронил – пришлось подхватить его за шнурок и водрузить на место.

– Психея![3] – воскликнул маркиз сдавленным голосом. Это прозвучало больше как утверждение, чем как оценочное суждение. – Психея!

Маркиз не обращался ни к Эмили, ни конкретно к кому-либо другому. Просто реплика знающего и проницательного ценителя, без намека на восторг, что было любопытно. Лорд Уолдерхерст почти весь вечер разговаривал с Агатой.

Перед сном Эмили зашла к подруге.

– Что вы собираетесь надеть завтра на праздник?

– Белое муслиновое платье с кружевными вставками, шляпку из марлевки, белые туфли и белый зонтик от солнца.

Леди Агата немного нервничала; даже щеки порозовели.

– А завтра вечером? – спросила Эмили.

– Палево-голубое. Не желаете присесть, мисс Фокс-Ситон?

– Нам обеим пора в постель. Вам необходим отдых.

И все же Эмили присела на пару минут, потому что Агата взглядом умоляла ее задержаться.

С вечерней почтой пришли вести с Керзон-стрит – более удручающие, чем обычно. Леди Клэруэй не знала, что предпринять, и ее душевное состояние граничило с истерикой. Портниха подала иск. Этот факт, несомненно, попадет в газеты.

Если не случится чудо, которое предотвратит скандал и спасет нас, все отправимся в Касл-Клэр. А значит, все будет кончено. Невозможно вывести девушку в свет, когда распространятся подобные слухи. Они не любят такие слухи.

Под «ними» подразумевались люди, мнение в Лондоне которых было равносильно закону.

– Отправиться в Касл-Клэр, – запинаясь, проговорила Агата, – все равно что быть приговоренными к голодной смерти. Аликс, Хильда, Миллисент, Ева и я будем постепенно умирать из-за недостатка всего того, что делает жизнь девушек приемлемой – девушек, принадлежащих к определенному общественному классу. И даже если в последующие три-четыре года произойдет что-либо неординарное, будет слишком поздно для нас четверых, да и для Евы, скорее всего, тоже. Стоит только покинуть Лондон, и тебя забудут. Люди забывчивы; это свойство человеческой натуры. Да и как тут не стать забывчивыми, если каждый год в свет выводят толпы новых девушек?

Желая подбодрить Агату, Эмили Фокс-Ситон принялась заверять, что никому не придется ехать в Касл-Клэр, – она умела вселять надежду. Эмили сделала комплимент черному газовому платью и волшебному эффекту серебристых бабочек.

– Полагаю, именно бабочки заставили лорда Уолдерхерста воскликнуть: «Психея! Психея!» – при вашем появлении, – заметила она как бы невзначай.

– Он это сказал? – Леди Агата немедленно сделала вид, будто слова вырвались у нее сами собой.

– Да. – Эмили поспешно замяла тему; тут требовалось много такта. – А черный цвет очень украшает вас и делает образ воздушным. Вы кажетесь почти эфемерной в черном; словно можете улететь в любой момент. И все же вам пора спать.

Леди Агата проводила Эмили до дверей комнаты и пожелала ей спокойной ночи. Она выглядела как ребенок, который в любой момент может заплакать.

– О, мисс Фокс-Ситон, – пропищала она детским голоском, – вы так добры!