Читать книгу Маленький лорд Фаунтлерой - Фрэнсис-Элиза Ходжсон Бёрнетт - Страница 3

Никогда еще ни один маленький мальчик не пребывал в таком изумлении, как Седрик в ту неделю, что последовала за визитом незнакомца. Никогда еще не случалось ни у кого на свете такой странной, такой диковинной недели. Во-первых, мама рассказала ему очень любопытную историю. Пришлось выслушать ее два или даже три раза, прежде чем он все хорошенько понял. Седрик не мог даже представить, что подумал бы обо всем этом мистер Хоббс. Начиналась она с графов: его дедушка, которого он никогда не видел, оказался графом. И старший брат его папы тоже в свой черед стал бы графом, если б не разбился, упав с лошади, а после его смерти графом стал бы другой дядя Седрика, вот только он внезапно скончался в Риме от лихорадки. Тогда графом сделали бы его собственного папу, если бы только он был жив; но, раз они все умерли и остался один только Седрик, получалось, что после смерти дедушки графом должен будет стать он – а пока его станут величать лордом Фаунтлероем.

Когда ему об этом сказали, мальчик изрядно побледнел.

– Ой! Душенька, – признался он, – мне бы не хотелось быть графом. Другие мальчики ведь не графы. Можно я тоже не буду?

Но оказалось, что уклониться невозможно. Тем вечером, сидя у открытого окна и глядя на свою убогую улочку, они с матушкой долго беседовали об этом. Седрик сидел на низком стульчике, по привычке обхватив руками коленку, с лицом озадаченным и необычайно раскрасневшимся от упорных размышлений. Дед послал за ним, чтобы его привезли в Англию, и мама считала, что он должен поехать.

– Потому что, – сказала она, окидывая улицу печальным взглядом, – я знаю, что твой папа этого хотел бы. Он очень любил свой дом. И есть еще много причин, которых маленькому мальчику не понять до конца. Было бы мелочно и гадко с моей стороны не пустить тебя туда. Когда ты станешь взрослым, то поймешь почему.

Седрик с грустью покачал головой.

– Мне будет очень жаль расстаться с мистером Хоббсом, – сказал он. – Боюсь, он будет скучать по мне, а я – по нему. Я по всем буду скучать.

Когда на следующий день снова явился мистер Хэвишем – поверенный графа Доринкорта, приехавший по его приказу забрать лорда Фаунтлероя в Англию, – Седрик узнал от него множество всяких вещей. Но почему-то его совсем не утешило, что он будет очень богатым, когда вырастет, что у него повсюду будут замки, роскошные парки и глубокие шахты, величественные поместья и земельные владения. Он думал о своем друге мистере Хоббсе и вскоре после завтрака отправился в лавку повидать его, объятый тревогой.

Он застал бакалейщика за чтением утренней газеты и подошел с весьма серьезным видом. Ему искренне казалось, что мистер Хоббс будет потрясен тем, какая судьба его постигла, и всю дорогу до лавки он размышлял, как наилучшим образом сообщить эту новость.

– Здравствуй-здравствуй! – сказал мистер Хоббс. – Утречко!

– Доброе утро, – ответил Седрик.

Он не стал, как обычно, забираться на высокий табурет, а присел на ящик с крекерами, обхватив рукой коленку, и несколько мгновений сидел так тихо, что мистер Хоббс наконец вопросительно посмотрел на него поверх газеты.

– Здравствуй! – повторил он.

Седрик собрал в кулак все свои душевные силы.

– Мистер Хоббс, – сказал он, – помните, про что мы с вами разговаривали вчера утром?

– Хм, – ответил мистер Хоббс, – по-моему, про Англию.

– Да, – сказал Седрик, – но вот в ту самую минутку, когда за мной пришла Мэри, – помните?

Мистер Хоббс потер ладонью затылок.

–Как будто про королеву Викторию и ристакратов.

– Да, – с некоторым колебанием подтвердил Седрик, – и про… про графов, помните?

– Было дело, – отозвался мистер Хоббс, – и их помянули добрым словцом, а как же!

Седрик залился краской до самой кудрявой челки. С ним никогда в жизни еще не происходило ничего настолько неловкого. Он даже слегка побаивался, что и мистеру Хоббсу тоже станет немножечко неловко.

– Вы сказали, – продолжил он, – что не пустили бы никаких графов сидеть на ваших бочках.

– Сказал! – горячо подтвердил мистер Хоббс. – И верно! Пускай только попробуют – я им покажу!

– Мистер Хоббс, – сказал Седрик, – один из них сидит сейчас на этом ящике!

Бакалейщик едва не подскочил со стула.

– Что? – воскликнул он.

–Да,– заявил Седрик с приличествующей случаю скромностью,– я – один из них… или стану, когда вырасту. Не хочу вас обманывать.

У мистера Хоббса сделался встревоженный вид. Он резко встал и пошел посмотреть на градусник.

– Да это ртуть тебе в голову дала! – воскликнул он и, обернувшись, вгляделся в лицо своего юного друга. – День и вправду жаркий! Не дурно ли тебе? Не болит ли чего? Когда у тебя это началось?

Он положил широкую ладонь мальчику на голову, отчего тому стало еще стыднее.

– Спасибо, – сказал Седрик, – но мне не дурно. И с головой тоже все хорошо. Мне очень жаль, но это правда, мистер Хоббс. Вот зачем Мэри вчера позвала меня домой. Маме все рассказал мистер Хэвишем, а он адвокат.

Мистер Хоббс упал обратно на стул и промокнул лоб носовым платком.

–У кого-то из нас двоих точно солнечный удар! – воскликнул он.

– Вовсе нет, – возразил Седрик. – Придется нам с этим смириться, мистер Хоббс. Мистер Хэвишем приехал из самой Англии, чтобы нам рассказать. Его послал мой дедушка.

Мистер Хоббс ошеломленно уставился в искреннее, серьезное личико своего собеседника.

– Кто же он, твой дед?

Седрик засунул руку в карман и осторожно вынул листок бумаги, на котором что-то было выведено его собственным округлым неровным почерком.

– Мне трудно запомнить, поэтому я тут написал, – сказал он, а потом медленно зачитал вслух: – «Джон Артур Молиньё Эррол, граф Доринкорт». Так его зовут, и живет он в замке, даже в двух или трех замках, кажется. А мой покойный папа – его младший сын. И мне не пришлось бы становиться лордом и графом, будь мой папа жив, а папе бы не пришлось, если бы были живы два его старших брата. Но они все умерли, и не осталось никого, кроме меня, – ни одного мальчика, – поэтому мне придется стать графом. И дедушка послал за мной, чтобы я приехал в Англию.

Мистеру Хоббсу с каждым словом становилось все жарче и жарче. Тяжело дыша, он утирал платком лоб и лысину. До него начало доходить, что случилось нечто необычайное, но, когда он глядел на маленького мальчика, с невинным видом сидящего на ящике из-под крекеров, и видел, что тот ничуть не изменился, а остался в точности таким же, как вчера, – просто симпатичным, веселым, храбрым малышом в голубом костюмчике с красной лентой на шее, – у него в голове никак не мог уложиться смысл всех этих речей о дворянстве. Еще больше его поразила бесхитростная простота, с которой Седрик рассказал эту новость, очевидно не понимая всего ее грандиозного значения.

– Ка… как, ты сказал, тебя зовут? – спросил мистер Хоббс.

– Седрик Эррол, лорд Фаунтлерой, – ответил Седрик. – Так меня назвал мистер Хэвишем. Когда я вошел в комнату, он сказал: «Вот он – маленький лорд Фаунтлерой!»

– Да уж, – сказал мистер Хоббс, – чтоб мне… лопнуть!

Так он выражался всякий раз, когда его что-нибудь особенно изумляло или впечатляло, и в такой ошеломительный момент ему не пришло в голову ничего другого.

Седрику это восклицание показалось весьма подходящим. Он так сильно уважал и любил мистера Хоббса, что восхищался абсолютно всем, что слетало с уст бакалейщика. У него было еще слишком мало опыта общения с другими людьми, чтобы понять, что иногда тот использует несколько необычные выражения. Он знал, конечно, что мистер Хоббс разговаривает не так, как его мама, но ведь его мама – леди, а он смутно подозревал, что леди во всем отличаются от джентльменов.

Седрик с тоской поглядел на мистера Хоббса.

– Англия ведь очень-очень далеко, да? – спросил он.

– На том краю Атлантического океана, – ответил бакалейщик.

– Это ужасней всего, – признался Седрик. – Мы с вами, наверное, еще долго не увидимся. Мне не нравится об этом думать, мистер Хоббс.

– Даже лучшим друзьям приходится разлучаться, – заметил бакалейщик.

– Что ж, – сказал Седрик, – мы с вами дружим уже долгие годы, ведь так?

– С самого твоего рожденья. Тебе, верно, двух месяцев от роду не было, когда ты первый раз на нашей улице появился.

– Эх, – вздохнул Седрик, – я тогда даже не думал, что придется становиться графом!

– Как считаешь, – спросил мистер Хоббс, – увильнуть никак не выйдет?

– Боюсь, что нет, – ответил Седрик. – Мама говорит, что этого хотел бы папа. Но если уж мне придется стать графом, одно я сделать могу – попытаюсь быть хорошим графом. Я не буду становиться тираном. И если вдруг когда-нибудь начнется новая война с Америкой, обязательно попробую ее остановить.

Беседа вышла долгой и серьезной. Оправившись от первого потрясения, мистер Хоббс повел себя вовсе не так сурово, как можно было бы ожидать, он постарался смириться с положением вещей и задал великое множество вопросов. Седрик сумел ответить лишь на малую часть, и в конце концов бакалейщик принялся разъяснять их себе сам, а поскольку к теме графов, маркизов и дворянских владений он относился с известным жаром, многие из его объяснений наверняка поразили бы мистера Хэвишема, случись этому пожилому джентльмену их услышать.

Однако мистеру Хэвишему и без того хватало причин удивляться. Всю свою жизнь он провел в Англии и не привык к американцам и американским обычаям. В деловых отношениях с графом Доринкортом он состоял почти сорок лет и знал все о его роскошных поместьях, богатстве и влиянии, а потому питал собственный холодный деловой интерес к маленькому мальчику, который в будущем должен стать наследником и владельцем всего этого – следующим графом Доринкортом. Ему было известно все о том, как разочаровали графа старшие сыновья, как прогневал его американский брак капитана Седрика и как старик до сих пор ненавидел бедную юную вдову. Он упоминал о ней лишь в самых едких и жестоких выражениях и убедил себя, что она обычная простолюдинка, которая заманила его сына в свои сети, прознав о его благородном происхождении. Сам пожилой адвокат вполне допускал, что это действительно так. За свои годы он повидал великое множество жадных, корыстных людей и об американцах придерживался нелестного мнения. Когда коляска привезла его на захудалую улочку и остановилась у порога дешевого маленького домика, он испытал искреннее потрясение. Просто-напросто страшно было представить, что будущему хозяину замков Доринкорт, Уиндхем-Тауэрс, Чорлуорт и множества других великолепных поместий выпало родиться и вырасти в столь невзрачном жилище по соседству с бакалейной лавкой. Он спросил себя, каким тот окажется ребенком и каков характер его матери. Ему, честно сказать, вовсе не хотелось с ними знакомиться. Он гордился благородным семейством, которому столь долгое время оказывал юридические услуги, и ему было бы в высшей степени досадно помогать женщине вульгарной и охочей до денег, лишенной всякого почтения к родине покойного мужа и чистоте его родового имени. Мистер Хэвишем очень уважал это древнее и влиятельное имя, пусть и был всего лишь невозмутимым, проницательным, деловитым пожилым адвокатом.

Когда Мэри провела его в маленькую тесную гостиную, он огляделся весьма критически. Комната была обставлена просто, но по-домашнему уютно. На стенах он не увидел ни пошлых узорчатых обоев, ни дешевых вульгарных картин; все немногочисленные украшения отличались хорошим вкусом, и большую часть этих милых вещиц, судя по всему, создали женские руки.

«Пока что совсем неплохо,– сказал он себе,– но, возможно, в здешней обстановке верховодил вкус капитана». Однако, когда вошла хозяйка дома, он начал думать, что она и сама вполне могла обладать хорошим вкусом. Не будь он таким сдержанным и чопорным пожилым джентльменом, он бы, пожалуй, вздрогнул, увидев ее. В своем простом черном платье, ладно скроенном по стройной фигуре, миссис Эррол походила на молодую девушку, а вовсе не на мать семилетнего ребенка. Лицо у нее было красивое, юное и печальное, большие карие глаза глядели невинно и мягко, а в глубине их пряталась грусть, которая так и не исчезла до конца с тех пор, как скончался ее муж. Седрик привык к этой грусти; он видел, как она исчезает, лишь иногда – когда играл или болтал с мамой и вворачивал какое-нибудь старомодное выражение или длинное словцо, почерпнутое из газеты или разговоров с мистером Хоббсом. Он любил длинные слова и всегда радовался, когда удавалось ее рассмешить, хоть и не понимал, что в них смешного,– ему-то они казались весьма серьезными. Жизненный опыт научил адвоката моментально оценивать характер людей, и, едва увидев мать Седрика, он понял, что старый граф очень ошибался, считая ее женщиной вульгарной и алчной. Мистер Хэвишем никогда не был женат и даже ни разу не влюблялся, но у него не возникло никаких сомнений, что эта юная красавица с ласковым голосом и грустным взглядом вышла за капитана Эррола лишь потому, что любила его всем своим пылким сердцем, и ни единожды не подумала о том, как выгодно быть женой графского сына. Поняв, что она не доставит ему никаких затруднений, он начал надеяться, что, возможно, и маленький лорд Фаунтлерой в конечном итоге не станет таким уж тяжким испытанием для своего благородного семейства. Капитан был хорош собой, молодая мать оказалась очаровательна, так что и на мальчика, пожалуй, тоже будет приятно посмотреть.

Когда он рассказал миссис Эррол о причине своего визита, она ужасно побледнела.

– О, неужели вы его у меня заберете? – воскликнула она. – Мы так друг друга любим! Он приносит мне столько радости! У меня больше ничего нет. Я старалась быть ему хорошей матерью. – Ее нежный юный голосок дрогнул, на глаза навернулись слезы. – Вы не представляете, сколько он для меня значит! – добавила она.

Адвокат прочистил горло.

– Я обязан предупредить вас, – сказал он, – что граф Доринкорт не слишком… не слишком благосклонно к вам относится. Он человек пожилой, и его предрассудки весьма сильны. Он всегда особенно недолюбливал Америку и американцев и очень разгневался, узнав о женитьбе сына. Мне жаль, что я принес такие неприятные вести, но он решительно настроен с вами не видеться. Согласно плану, лорд Фаунтлерой станет получать образование под надзором деда; жить он будет с ним. Граф привязан к замку Доринкорт и проводит там больше всего времени: он страдает подагрой и воспалением суставов и не жалует Лондон. Таким образом, лорд Фаунтлерой будет, весьма вероятно, по большей части жить в Доринкорте. Граф предлагает вам поселиться в особняке Корт-Лодж – он расположен в прекрасном месте и не слишком далеко от замка. Также граф назначит вам разумное содержание. Лорду Фаунтлерою разрешается навещать вас – с тем единственным условием, что вы не будете ни навещать его сами, ни переступать черту замкового парка. Как видите, никто не разлучает вас с сыном, и поверьте, мадам, эти условия не так строги, как… как могли бы быть. Уверен, вы понимаете, сколь велики будут преимущества подобного окружения и образования для лорда Фаунтлероя.

Мистер Хэвишем слегка тревожился, что она начнет рыдать или устроит сцену, как могли бы сделать иные женщины. Это он знал по опыту, и от зрелища женских слез ему всегда бывало досадно и неловко. Но нет, она лишь отошла к окну и отвернулась на несколько мгновений, и он понял, что она пытается взять себя в руки.

– Капитан Эррол очень любил Доринкорт, – наконец заговорила она. – Он любил Англию и все английское. Разлука с домом всегда оставалась для него болезненной раной. Он гордился своим домом и своим именем и хотел бы… Я знаю, он бы хотел, чтобы его сын повидал эту прекрасную древнюю страну и получил воспитание, достойное его будущего положения. – Потом она вернулась к столу и, запрокинув голову, поглядела высокому адвокату в лицо смиренным взглядом. – Мой муж хотел бы этого, – сказала она. – И моему малышу это послужит на пользу. Я знаю… я уверена, граф не будет настолько жесток, чтобы пытаться отучить его любить меня; и я знаю – даже если бы он попытался, – что мой малыш слишком похож на своего отца, чтобы его можно было испортить. У него добрая и преданная натура, искреннее сердце. Он не разлюбит меня, даже если нам запретят свидания, а пока мы будем видеться, я не буду слишком сильно страдать.

«Она почти не думает о себе, – подумал мистер Хэвишем. – И для себя совсем ничего не просит».

– Мадам, – сказал он вслух, – ваша забота о сыне весьма похвальна. Он поблагодарит вас за нее, когда вырастет. Уверяю вас, лорда Фаунтлероя окружат заботой и вниманием, и все усилия будут приложены к тому, чтобы он рос счастливым. Граф Доринкорт радеет о его здоровье и удобстве не меньше, чем вы сами.

– Надеюсь, – каким-то надломленным голосом произнесла кроткая юная мать, – что граф полюбит своего внука. У Седди очень ласковый нрав, и он всегда был окружен любовью.

Мистер Хэвишем вновь кашлянул, прочищая горло. Он с трудом мог представить, чтобы разбитый подагрой вспыльчивый старик хоть кого-нибудь полюбил. Но адвокат понимал, что самому же графу будет выгоднее пусть и в своей вздорной манере, но проявить доброту к ребенку, который однажды станет его наследником. А еще он знал, что если Седрик хоть немного оправдает ожидания и послужит к чести семьи, то дед будет им гордиться.

– Уверяю вас, лорду Фаунтлерою понравится жизнь в Англии, – ответил он. – Граф распорядился поселить вас достаточно близко для частых свиданий именно потому, что заботится о его счастье.

Он постыдился повторить те слова, что использовал граф, – в них не было ни доброты, ни вежливости – и предпочел облечь предложение своего покровителя в более мягкую и деликатную форму.

Еще одно небольшое потрясение ожидало мистера Хэвишема, когда миссис Эррол попросила Мэри найти и привести мальчика, и та объяснила, где он.

– Да отыскать-то его легче легкого, мэм, – сказала она, – он с мистером Хоббсом, верней всего, в лавке евоной на тубарете сидит да про политику толкует – а то играется тихонечко в углу с мыльцами, свечками да картофелинами, лапочка.

– Мистер Хоббс знает его с самого рождения, – сказала миссис Эррол адвокату. – Он очень добр к Седди, они большие друзья.

Вспомнив, как, проезжая мимо, мельком заглянул в бакалейную лавку и увидел бочки картофеля и яблок и множество всякой иной всячины, мистер Хэвишем почувствовал, что в нем снова поднимается беспокойство. В Англии сыновья джентльменов не водили дружбы с бакалейщиками, и это показалось ему весьма примечательным обстоятельством. Будет очень жаль, если ребенок обнаружит дурные манеры и тягу к компании простолюдинов. Одним из самых горьких унижений, которые старый граф испытал в своей жизни, было то, что его старшие сыновья предпочитали общество людей неблагородных. «Неужели, – подумал адвокат, – мальчик унаследовал их печальные наклонности вместо доблестных качеств собственного отца?»

Эта тревожная мысль крутилась у него в голове все время, пока он беседовал с миссис Эррол, дожидаясь появления Седрика. Когда открылась дверь, он даже помедлил мгновение, прежде чем взглянуть на него. Многие из знакомых мистера Хэвишема, пожалуй, весьма удивились бы, узнай они, какие любопытные ощущения он испытал, когда поднял взгляд на мальчика, кинувшегося в объятия матери. Его окатило волной будоражащих чувств. Он сразу же понял, что перед ним совершенно очаровательное дитя. Мальчик отличался необычайной красотой: крепкий, стройный, изящный, с мужественным личиком, высоко поднятой головой и храброй прямой осанкой. Он удивительно походил на отца, от которого унаследовал золотистые волосы, а вот карие глаза напоминали материнские, только в них не было и тени ее печали и робости. Он глядел на мир с невинной отвагой – так, будто вовсе не ведал страха и неуверенности.

«Никогда еще не встречал такого красивого и породистого ребенка», – подумал адвокат. А вслух сказал лишь:

– Итак, вот он – маленький лорд Фаунтлерой.

После этого чем больше он видел маленького лорда Фаунтлероя, тем больше тот его удивлял. Мистер Хэвишем почти ничего не знал о детях, хоть и немало нагляделся их в Англии – хорошеньких девочек и румяных мальчиков, которые воспитывались под строгим надзором учителей и гувернанток. Порой они бывали застенчивы, а порой – слегка шумливы, но никогда не вызывали у церемонного, чопорного старого адвоката особенных эмоций. Возможно, личная заинтересованность в судьбе маленького наследника заставила его присмотреться к Седрику тщательнее, чем к другим детям; так или иначе, он заметил, что наблюдает за ним с большим любопытством.

Седрик не знал, что за ним наблюдают, и вел себя в своей обычной манере. Когда их представили друг другу, он дружелюбно пожал мистеру Хэвишему руку и ответил на все его вопросы с той же приветливой готовностью, с какой отвечал мистеру Хоббсу. Он не проявлял ни особой застенчивости, ни излишней настырности и, словно взрослый, с интересом прислушивался к беседе, когда мистер Хэвишем разговаривал с его матерью.

– Мальчик как будто очень зрелый для своих лет, – заметил адвокат.

– В чем-то так и есть, мне кажется, – сказала миссис Эррол. – Он всегда все схватывает на лету и немало времени проводит со взрослыми. Есть у него забавная привычка использовать длинные слова и выражения, которые он где-нибудь прочел или услышал, но и играть он тоже любит. По-моему, он довольно умен, впрочем, иногда ведет себя очень по-мальчишески.

При следующем визите мистер Хэвишем убедился в том, что она права. Когда его коляска завернула за угол, он увидел стайку ребят, объятую заметным волнением. Двое мальчиков готовились бежать наперегонки, причем одним из них был маленький лорд, и шумел он при этом не хуже любого из своих товарищей. Они со вторым мальчишкой стояли плечом к плечу, выставив вперед одну ножку.

– Раз, приготовиться! – закричал судья. – Два, внимание! Три… марш!

Мистер Хэвишем обнаружил, что высовывается из окна коляски с любопытством, удивившим его самого. Ему не припоминалось, чтобы он в своей жизни видел что-то подобное: красные чулочки его милости лорда Фаунтлероя так и замелькали над землей, когда он бросился вперед по сигналу; ладошки его были стиснуты в кулаки, лицо поднято навстречу ветру, а светлые кудри развевались за спиной.

– Давай, Сед Эррол! – вопили мальчишки, приплясывая на месте и повизгивая от азарта. – Давай, Билли Уильямс! Давай, Седди! Давай, Билли! Давай! Давай! Давай!

– Кажется, он победит, – произнес мистер Хэвишем. Вид мелькающих красных чулок, вскрики мальчишек, отчаянные усилия Билли Уильямса, коричневые чулочки которого не следовало сбрасывать со счетов, ибо они по пятам следовали за красными, – все это его несколько разволновало. – Честное слово, я… я даже надеюсь, что победит! – добавил он, как-то смущенно кашлянув.

В это самое мгновение стайка пляшущих и подпрыгивающих мальчишек подняла совершенно дикий вой. Одним последним лихорадочным прыжком будущий граф Доринкорт добрался до фонарного столба на углу улицы и коснулся его, а всего лишь через какие-нибудь две секунды на столбе повис, обхватив его руками, запыхавшийся Билли Уильямс.

– Трижды ура Седди Эрролу! – кричали ребята. – Ура Седди Эрролу!

Мистер Хэвишем откинулся на спинку сиденья и лукаво улыбнулся.

– Браво, лорд Фаунтлерой! – сказал он.

Когда его экипаж остановился перед дверью дома миссис Эррол, победитель и побежденный как раз подходили туда в сопровождении галдящих друзей. Седрик шел рядом с Билли Уильямсом, что-то ему втолковывая. Его радостное лицо густо зарумянилось, кудри прилипли к разгоряченному влажному лбу, руки были засунуты в кармашки.

–Знаешь,– говорил он, очевидно желая облегчить неудачливому сопернику тяжесть поражения,– я выиграл, должно быть, потому что у меня ноги немножко длиннее твоих. Наверное, в этом все дело. Я ведь на три дня старше тебя, и от этого у меня примущество. Потому что я на три дня старше.

Такое объяснение, казалось, утешило Билли Уильямса, и он снова заулыбался; даже походка его стала более уверенной, словно в этом соревновании он победил, а не проиграл. Было в Седрике Эрроле что-то такое, отчего людям становилось легче на душе. Даже в разгар триумфа он помнил, что побежденному совсем не так весело, как ему самому, и его соперник тоже хотел бы думать, что при иных обстоятельствах мог бы одержать верх.

Тем утром мистер Хэвишем имел с победителем гонки довольно долгую беседу, которая заставила его еще не один раз улыбнуться и потереть подбородок костлявой рукой.

Служанка зачем-то вызвала миссис Эррол из гостиной, и адвокат с Седриком остались наедине. Поначалу мистер Хэвишем не знал, что сказать своему маленькому собеседнику. Следовало, пожалуй, упомянуть несколько вещей, которые могли бы подготовить его к встрече с дедом и к предстоящим грандиозным переменам. Он видел, что Седрик не имеет ни малейшего понятия, с чем столкнется, оказавшись в Англии, и какая жизнь его там ожидает. Ему пока даже не объяснили, что его мать будет жить отдельно. Казалось, что будет лучше подождать с этой новостью, чтобы дать ему оправиться от первого потрясения.

Мистер Хэвишем расположился в кресле по одну сторону от открытого окна, с другой стороны стояло кресло побольше – в нем-то и сидел теперь Седрик, глядя на адвоката. Он устроился в самой глубине большого мягкого сиденья, откинув кудрявую голову на спинку, скрестив ноги и засунув руки глубоко в карманы по привычке, заимствованной у мистера Хоббса. Пока мама была в комнате, он очень внимательно наблюдал за мистером Хэвишемом и, когда она вышла, продолжил глядеть на него с вежливым участием. После ухода миссис Эррол наступила недолгая тишина; казалось, Седрик изучает мистера Хэвишема взглядом – а уж мистер Хэвишем определенно изучал Седрика. Он никак не мог решить, о чем пожилому джентльмену говорить с маленьким мальчиком, который бегает наперегонки, носит никербокеры[4] и красные чулки и ножки которого еще не достают до пола, когда он сидит в кресле, – если только он не усядется на самый краешек.

К его облегчению, Седрик внезапно начал разговор сам.

– А вы знаете, – спросил он, – что я не знаю, что такое граф?

– Не знаешь?

– Нет, – признался Седрик. – И мне кажется, если кто-то собирается стать графом, ему следует знать, что это такое. Правда ведь?

– Что ж… да, – согласился мистер Хэвишем.

–Вы не могли бы…– вежливо попросил Седрик,– не могли бы мне разыснить? – Иногда, используя взрослые слова, он не совсем правильно их произносил. – Как человек становится графом?

– Изначально его делают графом король или королева, – сказал мистер Хэвишем. – В общем и целом графом становится тот, кто хорошо послужил своему суверену или совершил какое-нибудь великое деяние.

– Ой! Прямо как президент!

– В самом деле? Разве так у вас избирают президентов?

– Да, – радостно ответил Седрик. – Если человек очень хороший и много всего знает, его выбирают президентом. И ходят процессии с факелами, и оркестры играют, и все произносят речи. Я раньше думал, что, может быть, стану президентом, но вот стать графом не думал никогда. Я ведь не знал про графов, – добавил он торопливо, чтобы мистеру Хэвишему не пришло в голову, что Седрик проявляет невежливость, не желая становиться графом. – Если б я про них знал, то уж наверно подумал бы, что хорошо бы им стать.

– И все-таки граф очень во многом отличается от президента, – сказал мистер Хэвишем.

–Правда?– спросил Седрик.– А чем? Для них не делают процессиев с факелами?

Мистер Хэвишем тоже положил ногу на ногу и неторопливо свел кончики пальцев, решив, что и в самом деле настало время дать мальчику кое-какие разъяснения.

– Граф – это очень важная персона, – начал он.

– И президент тоже! – откликнулся Седрик. – Процессии с факелами тянутся на целых пять миль, и там ракеты пускают, и играет оркестр! Мистер Хоббс водил меня смотреть.

– Граф, – продолжал мистер Хэвишем, чувствуя, что почва почему-то ускользает у него из-под ног, – часто имеет впечатляющую родословную…

– А что это такое? – спросил Седрик.

– Он происходит из очень старой семьи – чрезвычайно старой.

–А!– Седрик еще глубже засунул руки в карманы.– Наверное, как та женщина, что продает яблоки возле входа в парк. Осмелюсь сказать, у нее впечатляющая рыдословная. Она такая старая, что вы бы удивились, как она может стоять на ногах. Мне кажется, ей сто лет, но она все равно продает яблоки, даже когда дождь. Мне ее очень жалко – и остальным мальчикам тоже. Как-то раз Билли Уильямсу подарили почти целый доллар, и я попросил его покупать у нее яблоки на пять центов каждый день, пока не кончатся деньги. Получилось двадцать дней, хотя яблоки ему уже через неделю надоели. Но потом мне повезло – какой-то джентльмен дал мне пятьдесят центов, и тогда я стал сам покупать у нее яблоки. Всегда жалко, когда человек очень бедный, да еще и с рыдословной. Она у нее такая впечатляющая, что сидит аж в костях – она сама говорила – и от дождя ныть начинает.

Мистер Хэвишем несколько растерялся, глядя в невинное и серьезное личико своего собеседника.

– Боюсь, ты не до конца меня понял, – объяснил он. – Говоря «впечатляющая родословная», я имею в виду не пожилой возраст, а то, что имя этого человека очень давно известно миру; его обладатели упоминаются в истории своей страны на протяжении нескольких сотен лет.

– Прямо как Джордж Вашингтон, – сказал Седрик. – Я всю жизнь про него слышу, но он жил даже еще до моего рождения, его очень-очень давно все знают! Мистер Хоббс говорит, он останется в веках – из-за Декларации независимости и из-за Четвертого июля. Видите ли, он был очень храбрый человек.

– Первый граф Доринкорт, – торжественно объявил мистер Хэвишем, – получил графский титул четыреста лет назад.

–Ну и ну!– воскликнул Седрик.– Как давно! А Душеньке вы про это сказали? Ей это будет крайно интересно. Мы ей расскажем, когда вернется. Она любит слушать интересности. А что делают графы после того, как им дают титул?

– Многие из них помогали монархам править Англией. Некоторые были очень храбрыми и сражались в великих битвах в стародавние времена.

–Вот это я бы хотел попробовать,– признался Седрик.– Мой папа был солдат и очень храбрый, такой же храбрый, как Джордж Вашингтон. Может, это оттого, что он стал бы графом, если б не умер. Как славно, что графы храбрые. Храбрость – это большое примущество. Раньше я немножко боялся – знаете, как в темноте, – но потом стал думать про солдат революции и про Джорджа Вашингтона, и это меня вылечило.

– Быть графом иногда полезно еще и по другой причине, – медленно проговорил мистер Хэвишем, не отрывая от мальчика внимательного взгляда. – У некоторых графов много денег.

Ему было любопытно узнать, понимает ли его маленький друг ту огромную власть, которой обладает богатство.

– Это очень хорошо, – невинно сказал Седрик. – Хотелось бы мне, чтобы у меня было много денег.

– Вот как? – спросил мистер Хэвишем. – Для чего же?

– Ну, – начал Седрик, – с деньгами можно столько всего сделать. К примеру, та же торговка яблоками. Будь я очень богат, я бы купил ей палаточку, чтобы поставить над прилавком, и маленькую печку и давал бы ей доллар каждый раз, как идет дождь, чтобы она могла в этот день оставаться дома. А еще… о, я бы купил ей теплый платок. Чтобы у нее кости так не ныли. Ее кости не такие, как наши, – они болят всякий раз, когда она двигается. Это очень неприятно, когда кости болят. Если бы мне хватило денег на все это, наверное, кости у нее поправились бы.

– Кхм! – сказал мистер Хэвишем. – А что еще ты сделал бы, если бы разбогател?

– Ой! Очень много всего. Конечно, купил бы Душеньке всяких красивых вещей, игольниц, и вееров, и золотых наперстков, и колец, и энциклопедию, и карету, чтобы ей не приходилось ждать трамваев. Если бы ей нравились розовые шелковые платья, то и их бы купил, но она любит черный цвет. Но я бы привел ее в большой магазин, чтобы она все посмотрела и выбрала, что ей захочется. А еще Дик…

– Что за Дик? – спросил мистер Хэвишем.

– Дик чистит обувь, – объяснил его милость, заметно оживившийся от разговоров обо всех этих заманчивых возможностях. – Он такой добрый, самый добрый на свете. Он работает на углу улицы в центре города. Я его уже много лет знаю. Один раз, когда я был очень маленький, мы гуляли с Душенькой, и она купила мне красивый прыгучий мячик, а я его уронил, и он отскочил на самую середину улицы, где кареты и лошади. Я расстроился и заплакал, потому что был очень маленький – я тогда еще в шотландской юбочке ходил. А Дик чистил сапоги какому-то господину и вдруг крикнул: «Эй, привет!» – и как кинулся за мячом прямо между лошадей! Поймал его, вытер своей курткой, отдал мне и сказал: «Не горюй, малец!» Душеньке он этим очень понравился, и мне тоже, и с тех пор каждый раз, когда ходим в центр, мы его навещаем. Он говорит: «Эй, привет!» – и я говорю: «Эй, привет!» – и мы немножко болтаем, и он рассказывает, как идут дела. В последнее время они идут плохо.

– И что бы ты хотел для него сделать? – спросил адвокат, потирая подбородок и улыбаясь загадочной улыбкой.

– Ну… – задумался юный лорд Фаунтлерой и с деловым видом выпрямился в кресле, – я бы выкупил долю Джейка.

– А Джейк кто такой?

– Компаньон Дика, но хуже компаньона на всем свете не сыскать! Это Дик так говорит. Он портит репутацию предприятия, а еще он шильничает. Он обманщик, и от этого Дик сердится. Вы бы тоже сердились, если бы чистили обувь что есть силы и никогда не шильничали, а ваш компаньон все время шильничал. Людям нравится Дик, а Джейк не нравится, поэтому иногда они не приходят второй раз. Так что, будь я богат, я бы выкупил долю Джейка и заказал Дику мировую вывеску. Он говорит, что с мировой вывеской далеко можно пойти. А еще я бы купил ему новой одежды и новых щеток, чтобы он мог начать с чистого листа. Он говорит, что просто хочет начать с чистого листа.

Невозможно было представить себе ничего более искреннего и невинного, чем эта милая история, в которую мальчик то и дело с самой простодушной серьезностью вставлял словечки и выражения своего друга Дика. Казалось, у него не возникает и тени сомнения, что его пожилому собеседнику она будет столь же интересна, как ему самому. Вообще-то мистеру Хэвишему и вправду становилось все любопытней и любопытней, но его интересовали главным образом не Дик и торговка яблоками, а этот добрый маленький лорд, голова которого под гнездом золотых локонов так полнилась добросердечными планами помощи своим друзьям, что он, казалось, совершенно забыл о себе.

– Но что же… – попытался адвокат еще раз, – что бы ты купил себе самому, если бы разбогател?

– Ой, много всего! – торопливо ответил лорд Фаунтлерой. – Но сначала я бы дал Мэри денег для Бриджет – это ее сестра; у нее двенадцать детей, а муж без работы. Она приходит к нам и плачет, а Душенька дает ей всякие вещи в корзинке, и тогда она опять начинает плакать и говорит: «Благослови вас Господь, моя красавица!» А еще, я думаю, было бы славно подарить мистеру Хоббсу золотые часы на память обо мне, а еще пенковую трубку. А еще я бы хотел собрать отряд.

– Отряд? – изумился мистер Хэвишем.

– Как на марше республиканцев, – пояснил Седрик, все больше воодушевляясь. – Я бы раздал всем нашим мальчикам факелы и мундиры и себе тоже взял. И мы бы маршировали и выполняли разные команды. Вот что я хотел бы для себя, если бы разбогател.

Тут открылась дверь, и в гостиную вошла миссис Эррол.

– Простите, что была вынуждена так надолго вас оставить, – сказала она мистеру Хэвишему, – но ко мне пришла одна бедная женщина, у которой случилось большое горе.

– Этот юный джентльмен, – сказал мистер Хэвишем, – рассказывал мне о своих друзьях и о том, что сделал бы для них, будь он богат.

– Бриджет тоже его подруга. Это с ней я разговаривала на кухне. У нее ужасное несчастье – муж болен ревматической лихорадкой.

Седрик соскользнул со своего большого кресла.

– Пойду повидаюсь с ней, – сказал он, – спрошу, как он себя чувствует. Он очень хороший, когда не болеет. Я ему обязан – как-то раз он вырезал мне из дерева сабельку. У него талант.

Мальчик выбежал из комнаты, и мистер Хэвишем тоже поднялся на ноги. Было видно, что у него что-то на уме. Мгновение он колебался, но наконец заговорил, сверху вниз глядя на миссис Эррол:

– Перед тем как покинуть замок Доринкорт, я побеседовал с графом, и он дал мне кое-какие указания. Он желает, чтобы его внук радовался перспективе своей жизни в Англии и будущему знакомству с ним. Мне поручено внушить его милости, что эта жизненная перемена принесет ему богатство и удовольствия, приятные любому ребенку; если он выскажет какие-то пожелания, я должен их исполнить и сказать, что это сделал для него дед. Я понимаю, что граф ожидал вовсе не этого, но, коль скоро лорд Фаунтлерой хочет помочь этой бедной женщине, уверен, граф будет недоволен, если его желание останется неисполненным.

Снова, как в прошлый раз, он не стал повторять в точности слов самого графа. На самом деле его сиятельство сказал:

– Втолкуйте мальчишке, что я подарю ему все, чего он захочет. Пусть он поймет, каково быть внуком графа Доринкорта. Покупайте все подряд – что бы ему ни понравилось; набейте его карманы деньгами и скажите, что это сделал его дед.

Графом двигало далеко не бескорыстие, и, имей он дело с натурой менее чуткой и добросердечной, чем маленький лорд Фаунтлерой, такое обращение могло бы нанести непоправимый вред. Мать же Седрика была слишком добра, чтобы заподозрить подвох. Она подумала, что одинокий и несчастный старик, все дети которого погибли, всего лишь хочет проявить доброту к ее малышу, завоевать его любовь и доверие. Ее весьма порадовала возможность помочь Бриджет, и еще большую радость принесла мысль о том, что удивительное богатство, которое свалилось на ее мальчика, подарило ему шанс делать добро тем, кто острее всего в этом нуждается. На очаровательном юном лице миссис Эррол вспыхнул горячий румянец.

– О! – воскликнула она. – Граф так добр! Седрик очень обрадуется. Он всегда любил Бриджет и Майкла. Они весьма достойные люди. Я часто сожалею, что так мало могу для них сделать. Майкл очень трудолюбив, когда здоров, но он болеет уже очень давно – ему нужны дорогие лекарства, теплая одежда и хорошее питание. Они с Бриджет не потратят зря ни цента из того, что вы им пожалуете.

Мистер Хэвишем сунул худую ладонь в карман сюртука и вытащил оттуда объемистый бумажник. На его обычно сосредоточенном лице застыло загадочное выражение. По правде говоря, он задумался о том, что сказал бы граф Доринкорт, узнай он, какой стала первая исполненная просьба его внука. Ему трудно было представить, что подумал бы об этом сварливый, избалованный, эгоистичный старый дворянин.

– Не знаю, вполне ли вы осознаете, – сказал он, – что граф Доринкорт чрезвычайно богат. Он может позволить себе абсолютно любой каприз. Думаю, ему было бы приятно знать, что мы не откажем лорду Фаунтлерою в его прихоти. Если вы позовете мальчика, я дам ему пять фунтов для этих людей – разумеется, с вашего разрешения.

– Это же двадцать пять долларов! Они им покажутся целым состоянием. Я едва верю, что все это наяву.

– Еще как наяву, – подтвердил мистер Хэвишем со своей суховатой улыбкой. – Жизнь вашего сына коренным образом переменилась, и в его руках оказалась теперь огромная власть.

– Но ведь он такой маленький… – ахнула миссис Эррол. – Он совсем еще ребенок. Как же мне научить его верно ею распоряжаться? Мне даже страшно. Милый мой Седрик!

Адвокат тихо кашлянул, прочищая горло. Его искушенное, черствое старое сердце дрогнуло при виде робости и испуга в ее нежных карих глазах.

– Мадам, – сказал он, – насколько я могу судить по своей сегодняшней беседе с лордом Фаунтлероем, будущий граф Доринкорт будет думать о других не меньше, чем о собственной благородной персоне. Пусть он пока еще ребенок, но мне кажется, что ему можно доверять.

Мать вышла за Седриком и привела его обратно в гостиную. Уже из коридора до мистера Хэвишема донесся его голос.

–У него воспилительный ревматизм,– объяснял он.– Это самый ужасный ревматизм, какой только бывает. И он все думает про то, что ренту платить нечем, и Бриджет говорит, что от этого у него еще больше воспиление. А Пат мог бы наняться работать в магазин, будь у него приличная одежда.

Когда Седрик вошел, на лице его читалась искренняя тревога. Было очевидно, что ему очень жаль Бриджет.

– Душенька сказала, вы хотели меня видеть, – сказал он адвокату. – Я разговаривал с Бриджет.

Мгновение мистер Хэвишем в нерешительности глядел на него с высоты своего роста. Его одолело странное смущение. Все-таки, как сказала мать Седрика, он и вправду был очень мал.

– Граф Доринкорт… – начал он, а потом невольно перевел взгляд на миссис Эррол.

Тут мама маленького лорда Фаунтлероя вдруг опустилась на колени подле сына и нежно обняла его за плечи.

– Седди, – сказала она, – граф – твой дедушка, папа твоего папы. Он очень-очень добрый, он любит тебя и хочет, чтобы ты тоже его любил, потому что все его сыновья, три его маленьких мальчика, умерли. Он хочет, чтобы ты рос счастливым и других делал счастливыми. Он очень богатый, и ему хочется, чтобы у тебя было все, чего ты пожелаешь. Так он сказал мистеру Хэвишему и передал ему для тебя много денег. Теперь ты можешь дать денег Бриджет, чтобы она заплатила ренту и купила Майклу все, что нужно. Разве не замечательно, Седди? Правда, он добрый? – И она поцеловала сына в круглую щечку, тотчас загоревшуюся румянцем радостного изумления.

Седрик перевел взгляд с матери на мистера Хэвишема.

– А можно сейчас? – воскликнул он. – Можно я сейчас же их ей отдам? Она уже уходит!

Мистер Хэвишем вручил ему деньги – свежие, новенькие зеленые банкноты, скрученные в аккуратную трубочку.

Седди стрелой метнулся из комнаты.

– Бриджет! – услышали они его оклик, когда он влетел в кухню. – Бриджет, погоди минутку! Вот тебе деньги. Это чтобы ты заплатила ренту. Мне их дедушка дал. Для тебя и Майкла!

– Ох, мастер Седди! – ошеломленно воскликнула Бриджет. – Да ведь тут два с половиною десятка долларов! Где же хозяйка?

– Думаю, мне следует пойти и все ей объяснить, – сказала миссис Эррол.

Она тоже вышла из комнаты, и мистер Хэвишем на какое-то время остался один. Подойдя к окну, он задумчиво посмотрел на улицу. Ему представлялось, как старый граф Доринкорт сидит в огромной, величественной, мрачной библиотеке своего замка – одинокий, разбитый подагрой, окруженный великолепием и роскошью, но никем не любимый, потому что за всю свою долгую жизнь он сам никого по-настоящему не любил, кроме себя; он был эгоистичен, капризен, высокомерен и гневлив; ничто не интересовало его, кроме него самого и его удовольствий; все его богатство и власть, все преимущества благородного имени и высокого ранга казались ему лишь средством развлечь и ублажить себя; а теперь, когда он стал стариком, все эти радости и наслаждения принесли ему лишь болезнь, раздражительность и неприязнь к миру, который и сам его решительно недолюбливал. Несмотря на величие его титула, не бывало еще на свете более непопулярного старого дворянина, чем граф Доринкорт, да и более одинокого пришлось бы поискать. Он мог бы заполнить дом гостями, если бы пожелал, мог бы давать роскошные обеды и устраивать грандиозную охоту; но он знал, что люди, которые примут его приглашение, будут втайне бояться его хмурого стариковского лица и саркастических язвительных речей. Он обладал острым языком и желчным характером, и ему нравилось глумиться над людьми и выводить их из себя, когда они оказывались в его власти, высмеивать их чувствительность, гордыню или робость.

Резкий, суровый нрав старого графа был отлично знаком мистеру Хэвишему, и, глядя в окно на тихую узенькую улочку, адвокат невольно вспомнил о нем. Ярким контрастом встал перед его мысленным взором образ веселого, симпатичного малыша, который сидит в слишком большом для него кресле и невинно, по-доброму и без прикрас рассказывает о своих друзьях – Дике и торговке яблоками. Мистер Хэвишем подумал о колоссальном доходе, прекрасных, величественных поместьях, о власти вершить добро и зло, которые со временем окажутся в маленьких пухлых ладошках лорда Фаунтлероя, по обыкновению засунутых глубоко в карманы.

– Все очень изменится, – сказал он себе. – Все очень сильно изменится.

Вскоре Седрик и миссис Эррол вернулись в гостиную. Настроение у мальчика было самое приподнятое. Он уселся в кресло между матерью и адвокатом и завел свой обычный чудной разговор, сложив руки на коленях и сияя от удовольствия, которое доставила ему восторженная реакция Бриджет.

–Она расплакалась!– объявил он.– И сказала, что плачет от радости! Я никогда не видел, чтобы от радости плакали. Мой дедушка, наверное, очень добрый. Я и не знал, что он такой добрый. Мне теперь даже… даже конфортнее становиться графом. Я почти рад… почти совсем рад, что им буду.