Читать книгу Дерево лжи - Фрэнсис Хардинг - Страница 8

Семейство Сандерли отправилось домой переодеться. В дороге они бурно обсуждали произошедшее. Миртл, вне себя от гнева, была готова отказаться ехать к Ламбентам на послеобеденный чай. Лишь когда ей доходчиво объяснили, что ее дети не подверглись реальной опасности, она наконец уступила. Фейт молчала. Она до сих пор помнила липкий ужас, когда Говард чуть не вывалился из корзины. В тот момент опасность казалась совершенно реальной.

Миртл сомневалась, относится ли приглашение «леди семейства Сандерли» в том числе и к Фейт. Если бы их позвали на ужин, Фейт, без всяких сомнений, осталась бы с Говардом. Но послеобеденный чай – несколько иное. В конце концов Миртл позволила Фейт поехать, хотя та заподозрила, что мать просто хочет использовать ее в качестве камеристки.

Поскольку событие предстояло довольно важное, Миртл согласилась затянуть детский корсет Фейт на дюйм туже обычного, но запретила надевать ей более длинную, взрослую юбку. Фейт заметила, что в последний год подолы ее ровесниц стали длиннее. Большинство из них также перешли на взрослые корсеты, и Фейт начала стесняться своего неуклюжего, болтающегося детского корсета. Временами ей приходило в голову, что Миртл держит ее за ребенка из тщеславия, не желая признать, что ей уже немало лет.

Выходя из дома, Миртл обратила внимание, что на Фейт надеты ажурные перчатки.

– Где другие твои перчатки? – спросила она.

– Я… не знаю. – Фейт покраснела. – Уверена, что на катере я была еще в них… – Намек на то, что злосчастные перчатки могли упасть за борт.

– О, Фейт! – Миртл с упреком поджала губы.

Дом Ламбентов стоял на мысу, на самой вершине, меньше чем в миле от раскопок. Согласно старой деревянной табличке он именовался «Пейнтс». Четырехэтажный дом был построен из красного кирпича и отважно сносил порывы ветра, но окружавшие его заборы и щуплые деревца сдались под напором стихии, склонившись к высокой траве. Неподалеку виднелись большая конюшня и каретный двор. В псарне лаяли гончие.

Выбираясь из экипажа Ламбентов, Миртл, как обычно, замешкалась: ее кринолин – куполообразная клетка из металла, китового уса и льна, раздувавшая юбку сзади, – шуршал и колыхался, открывая взору изящные туфельки с бантиками. Не успело семейство Сандерли войти в вестибюль, как к ним подскочил Ламбент:

– Проходите, пожалуйста! Позвольте мне вас представить!

Он провел их в подобие трофейного зала, где повсюду на шахматных полах из красно-белой плитки валялись репьи и собачья шерсть. Из стен тут и там торчали оленьи рога, отбрасывая ветвистые тени. Помимо прочих сувениров из экзотических земель здесь также были африканские маски, китайские нефритовые статуэтки, моржовый бивень, бумеранг и много чего еще. С дюжину гостей, большинство из которых – мужчины, были заняты разговором. Среди них Фейт узнала только доктора Джеклерса и Клэя.

Когда Сандерли вошли, Фейт бросила на гостей тревожный взгляд, нет ли на их лицах презрительного выражения. Но, когда ее отца представили, она, напротив, заметила лишь восторг, уважение и любопытство. Если ее отец и оказался замешанным в каком-то скандале, никто из присутствующих об этом не знал.

Как всегда, лесть растопила сердце преподобного, а Миртл опутала всех кружевной паутиной своего очарования. Она быстро завоевала симпатии джентльменов остроумием, не проявляя при этом слишком много ума. Тем временем дядюшка Майлз извлек ископаемых моллюсков, которых хранил в табакерке, и начал демонстрировать их присутствующим, несмотря на попытки Миртл остановить его. Случайно Фейт обнаружила себя рядом с доктором Джеклерсом, который явно не знал, о чем с ней говорить.

– Вы не расскажете мне о черепах? – прошептала Фейт. Это было дерзкое предложение, вероятно, не подобающее для леди, и если бы Миртл находилась в пределах слышимости, Фейт не осмелилась бы на такое. Но готовность, с которой Крок отвечал на ее вопросы, придала ей уверенности. Что, если на Вейне другие правила? Вдруг ей позволено проявить интерес к естествознанию, не показавшись странной?

– Ах, ты шутишь над пожилым человеком! – рассмеялся здоровяк доктор, обнажив сильные белые зубы. Он решил обернуть ее предложение в шутку. – Я коллекционирую черепа не для того, чтобы пугать милых юных особ вроде тебя, но потому, что пишу статью о человеческом мозге и об источниках сознания. Также я измеряю головы пациентов. Даже если они приходят с жалобами на кашель, я всегда найду повод подступиться к ним с сантиметром.

– Значит, вы краниометрист?[6] – Едва это слово вырвалось из уст Фейт, она увидела увядшую улыбку доктора и поняла, что сделала ошибку. Объясняя, он получал удовольствие от процесса, а она все испортила своей излишней осведомленностью. – Я… правильно употребила слово? – Она знала, что да, но сглотнула и добавила с ноткой нерешительности в голосе: – Я… мне кажется, я его где-то слышала.

– Да. – Трюк сработал: к доктору постепенно возвращалась уверенность. – Совершенно правильно, дорогая. Молодец! – И он продолжил описывать свою коллекцию черепов.

Фейт слушала, ощущая кислый комок в желудке. Она злилась на себя за то, что использовала слишком умное слово. Наконец-то с ней говорили о науке, и если она покажет себя слишком образованной, беседа может прерваться. Да, он рассказывает о вещах, которые она знала, когда была в два раза младше, но она благодарна и за это.

Давным-давно, когда ей было девять лет и она начала кое-что понимать в отцовских книгах, Фейт использовала любую возможность блеснуть знаниями. Каждый раз, когда к ним приходили гости, она была готова завалить их свежими фактами и новыми словами, поразившими ее. Она хотела произвести впечатление – доказать отцу и всем вокруг, что она умная. Но каждый раз реакцией гостей был удивленный смех, сменявшийся неловким молчанием. Не то чтобы ее грубо обрывали, но спустя какое-то время начинали ее просто игнорировать, как грязное пятно на скатерти. Потом она долго плакала, пока не засыпала с мыслью, что она показала себя не умной, а глупой, глупой, глупой. Она всех смутила и все испортила.

Фейт смирилась с тем, что ее все отвергают. Она перестала стараться, чтобы ее похвалили или просто приняли всерьез. Теперь она вела себя скромно, отчаянно надеясь, что ей позволят хотя бы присутствовать при мало-мальски интересной беседе. Но даже так каждый раз, когда она притворялась невеждой, она ненавидела себя и свое безвыходное положение.

– Чем больше череп, тем больше мозг и, соответственно, тем мощнее ум, – продолжал доктор, все больше погружаясь в тему. – Только взгляни на разницу в размерах мужского и женского черепов. Мужской больше, и это доказывает, что он занимает высшую ступень интеллектуального развития. – Доктор вдруг поймал себя на мысли, что он не очень тактичен. – Женский мозг – совсем другое дело, – быстро добавил он, – и в своем роде он весьма очарователен! Но избыток ума сделает женщин плоскими, испортит их. Это как камни в суфле.

Фейт вспыхнула. Она чувствовала себя совершенно раздавленной и преданной. Наука предала ее. В глубине души она всегда верила, что наука, в отличие от людей, не станет порицать ее. Отцовские книги легко открывали ей свои тайны. Его журналы не вздрагивали от ее «слишком женского» взгляда. Но сейчас ей показалось, будто наука все взвесила, наклеила на Фейт ярлык и пришла к выводу, что Фейт не выдержит испытания. Наука решила, что Фейт не может быть умной… а если каким-то чудом она все-таки умна, значит, с ней что-то категорически не так.

– Ах, слышу старую песню! – пропел женский голос за спиной Фейт. – Доктор Джеклерс снова ругает нас за небольшой размер черепа!

Это была дама, которую представили как «мисс Хантер, начальница почтового отделения и оператор телеграфа». Невысокого роста опрятная брюнетка проворностью движений и повадками напомнила Фейт куропатку. Пухлыми пальчиками в перчатках мисс Хантер все время поправляла и разглаживала одежду, но взгляд ее был острым и оценивающим.

– Прошу прощения, доктор, не позволяйте мне укорачивать вашу речь. – Мисс Хантер любезно улыбнулась. Фейт показалось, что она сделала легкий акцент на слове «укорачивать».

Реакция доктора Джеклерса не оставляла сомнений. Его румяное лицо приобрело свекольный оттенок. Он с горечью посмотрел на мисс Хантер. И хотя это был высокий мужчина, Фейт подумала, что замечание мисс Хантер могло быть завуалированной шпилькой по поводу его роста. Возникло ощущение, что у этих слов есть скрытый смысл.

– Я просто говорю, – настойчиво продолжил доктор, – что Всемогущий предусмотрел для каждого из нас свое место в этом мире…

Его слова оказались роковыми: разразился спор по поводу эволюции. Естествоиспытатели любили дискутировать. Дома Фейт привыкла к тому, что гости ее отца, улыбаясь и добродушно подшучивая друг над другом за чашкой чаю, развивали свои теории, подхлестывая их, словно лошадей на скачках. Разногласия по поводу теории эволюции были совсем другое дело. Щепки летели в разные стороны!

Этот спор тоже получился не из приятных. К удивлению Фейт, всегда мягкий и обходительный Клэй оказался самым громким и непримиримым спорщиком.

– Ламарк и Дарвин глубоко заблуждаются! – заявил он. – Предположив, что виды меняются, мы допускаем, что они изначально были созданы несовершенными! Мы критикуем самого Бога!

– Но, Клэй, а как же останки вымерших животных? – возразил Ламбент. – Мастодонт! Огромный пещерный медведь! Туры! Динозавры!

– Все погибли во время Всемирного потопа, – тотчас без колебаний ответил Клэй, – или во время других подобных катаклизмов. Господь много раз находил целесообразным очистить мир, населяя его всё новыми видами.

– Но ископаемые… большинству из них как минимум десятки тысяч лет, то есть они существовали задолго до Потопа…

– Это невозможно. – Клэй был непреклонен. – Благодаря Священному Писанию мы знаем, сколько лет миру. Ему не больше шести тысяч лет.

Самый пожилой джентльмен одобрительно кивнул при этих словах. Другие мужчины притихли и пришли в замешательство. Клэй обратил внимание на повисшую тишину.

– Доктор Джеклерс, – воззвал он, – вы же утверждали то же самое! Я помню, как вы беседовали на эти темы с моим отцом…

– Возможно, беседовал лет десять назад. – Доктор Джеклерс тоже выглядел смущенным. – Клэй… в последние десять лет все изменилось.

Фейт, будучи дочерью естествоиспытателя, знала, о чем речь. Мир изменился. Его прошлое изменилось, а вместе с ним и все остальное. Когда-то давным-давно все знали, что земля была сотворена за неделю и человек – венец вселенной, а миру не больше нескольких тысяч лет. Но потом ученые выяснили, сколько времени требуется камню, чтобы стать слоеным, как тесто. Были найдены ископаемые и странные человеческие черепа неправильной формы с покатыми лбами. А когда Фейт стукнуло пять лет, миру явилась книга под названием «Происхождение видов»[7], и он сотрясся до основания, словно лодка, наткнувшаяся на мель. Так начало разворачиваться неведомое прошлое. Десятки тысяч, сотни тысяч, даже миллионы лет… и чем глубже уходили темные века, тем более жалким выглядело человечество. Оно не было сотворено в самом начале, и весь мир отнюдь не был преподнесен ему в дар. Нет, оно явилось последним, а его предки выбрались из ила и ползали по грязи.

Библия не лгала. Каждый добропорядочный набожный ученый это знал. Но камни, ископаемые и кости тоже не лгали, и, судя по всему, они собирались рассказать совсем другую историю.

– Истина не изменилась! – воскликнул седовласый тощий старичок. – Изменилось лишь мнение о ней сомневающихся! Среди нас находится преподобный Эразмус Сандерли, чье величайшее открытие является неоспоримым доказательством правдивости Евангелия!

Все взгляды обратились на отца Фейт, который не осмеливался поднять глаз.

– Я был одним из первых, кого пригласили проверить его нью-фолтонскую находку, – продолжил пожилой джентльмен. – Когда я взглянул на нее и увидел человеческое плечо и следы растущего из него крыла, я испытал… благоговейный трепет. Я сразу же понял, что это. «Это, – воскликнул я, – древний нефилим, и он не менее настоящий, чем я сам. Клянусь своей репутацией!»

Щеки преподобного дернулись при слове «репутация». Фейт искренне ему посочувствовала. Сначала она обрадовалась, что у ее отца есть такой пылкий сторонник, но заявление пожилого джентльмена было слишком эмоциональным, и она занервничала.

– Мои дорогие друзья, – произнес Ламбент, – не думаю, что всем гостям интересна эта тема.

Вскоре общество разделилось. На какое-то время в воздухе повисла натянутость, гости вели себя нарочито вежливо. Общество дам было, безусловно, приятным, но теперь джентльменам не терпелось, чтобы леди ушли пить чай и они могли спокойно и без стеснения обсудить научные вопросы.

С упавшим сердцем Фейт пришлось уйти вместе с остальными дамами. «Это твое будущее, – произнес жестокий голос в ее голове. – Уходить с интересных разговоров, потому что тебе не позволено на них присутствовать».

В коридоре ее внимание привлекла открытая дверь. За ней виднелась крошечная комнатка, пропахшая пылью и формальдегидом. Дневной свет из высоких окон отражался на застекленных шкафчиках и в глазах чучел. Кунсткамера, обитель натуралиста. Фейт бросила взгляд на Миртл и других дам, никто из них не обращал на нее ни малейшего внимания. Ощутив укол возмущения, она услышала знакомый мотив в ушах: «Если мне нельзя есть за столом, я могу подобрать объедки». Девочка скользнула в маленькую комнату, беззвучно прикрыв за собой дверь.

Фейт обошла помещение, с восхищением разглядывая полку за полкой. Птичьи яйца. Бабочки. Сушеные шкуры ящериц и крошечных крокодильчиков, растянутые на булавках. Похожие на бумагу остатки плотоядных растений с острыми зубами-шипами или тычинками-языками. Каждый образец был аккуратно подписан крошечными буквами. Чучело мангуста навеки застыло в объятиях черно-желтой змеи. Цвет и узор чешуек напомнил Фейт об отцовской змее.

Рассматривая экспонаты в самом большом шкафу, она почувствовала странное ощущение в животе. Чучело барсука-альбиноса стояло между куском янтаря с застывшей в нем мухой и жутковатым корнем, напоминающим человека. В огромной банке, погруженные в вечный сон, плавали сросшиеся близнецы-поросята. «Курьезы природы», – гласила табличка. «Вот что я такое, – подумала Фейт, и ее затошнило. – Маленький женский мозг, в который слишком много всего втиснуто. Может, в этом и моя проблема. Может, именно поэтому я не могу перестать выслеживать и подслушивать».

Едва Фейт украдкой вышла из комнаты в коридор, как появилась Миртл с нетерпеливо поджатыми губами.

– Что тебя задержало?

– Прости, мама, я заблудилась… – Фейт умолкла и удовлетворенно подметила, что раздражение матери сменилось усталым смирением.

– Нет времени бродить попусту и витать в облаках. – Миртл поправила жесткий воротничок Фейт. – Эти «леди» будут оценивать нашу семью, так что очень важно произвести правильное впечатление. Мы не должны выглядеть заискивающе. Если мы позволим им вести себя с нами покровительственно, к завтрашнему дню весь остров будет вести себя с нами так же.

Фейт вслед за Миртл вошла в гостиную с зелеными обоями, где сидело около полудюжины леди. Перед ними стоял серебряный чайный сервиз. В камине жарко пылал огонь. В сравнении с трофейным залом здесь было душно, воздух казался спертым. В плетеном кресле у камина сидела дама, которую Фейт раньше не видела. По-королевски высокий лоб, пышные светлые волосы, собранные в узел. Она зябко куталась в плед.

– Пожалуйста, прошу вас, входите, чтобы слуга мог закрыть дверь. Теплее всего у камина. Меня зовут Агата Ламбент. – У нее был глубокий приятный голос, но интонация каждого предложения трагически падала вниз, словно под собственной тяжестью.

Оставшиеся в трофейной комнате сейчас наверняка отпустили поводья беседы. Здесь, в гостиной, дамы тоже почувствовали свободу и стали более раскованными, заполнив не занятое мужчинами пространство. Хоть и незаметно для глаз, но они раскрылись, как цветы… или как складные ножи. Фейт почувствовала, как мать лихорадочно пытается оценить присутствующих. Каждая занимает свое место на невидимой иерархической лестнице. Легко понять, что герцоги значительно выше тебя, а горничные намного ниже. Но были тысячи других ступенек, некоторые едва отличались по высоте, и Миртл всегда стремилась определить место каждого с ювелирной точностью.

Голубые глаза Миртл порхали по комнате и ее обитательницам. Миссис Ламбент говорила на таком же чистом английском языке, как и сами Сандерли, но в приветствиях остальных леди слышался легкий акцент. Платья местных дам были хорошего качества, но фасоны безнадежно устарели. Большинство из них носили кринолины в форме колокола, которые были в моде несколько лет назад. Миртл же была одета в наимоднейший кринолин, плоский спереди.

С внутренним содроганием Фейт наблюдала, как Миртл уверенно плывет по комнате, делая книксены вежливо, но чуть свысока. Она поняла, что ее мать претендует на позицию пониже, чем у миссис Ламбент, но повыше, чем у остальных дам. Может быть, все эти дамы и являются важными персонами на Вейне, но все они провинциалки.

– Как мило было с вашей стороны пригласить нас! – сладкоголосо произнесла она, подойдя к миссис Ламбент. «И как любезно было с нашей стороны принять ваше приглашение», – продолжили ее манеры.

Фейт присела, пытаясь не ерзать. Тугой корсет делал ее намного взрослее, но сидеть ровно было трудно – лямки врезались в плечи. Миртл была моложе большинства присутствующих, но едва ли считалась с их мнением. Напротив, она все время возражала: «Но в Лондоне я всегда…» или «Что ж, припоминаю, как один лондонский джентльмен сказал мне…» Она выросла в Лондоне, где и прожила до свадьбы, и это была ее козырная карта. «Пожалуйста, прекрати, – мысленно взмолилась Фейт. – Ты правда хочешь, чтобы все нас возненавидели? Что, если нам предстоит провести на этом острове несколько лет?» И лишь черноволосая мисс Хантер казалась невозмутимой, наблюдая за Миртл с приятным предвкушением, будто пришла на забавную пьесу.

«Я здесь чужая, – с отчаянием подумала Фейт. – Я чужая в этой комнате с ее чаем, шляпками и сплетнями…» Фейт пыталась не прислушиваться к словам матери и к колючему шепоту вокруг. Вместо этого она принялась рассматривать комнату и заметила, что в ней полно религиозных предметов: молитвенников, сборников псалмов и памятных вещиц вроде фарфоровых черепов и черных поминальных венков. Наверно, болезнь миссис Ламбент заставила ее сосредоточить мысли на том свете. Что ж, ей явно не грозит попасть в ад за недостаток религиозной символики в доме.

– Фейт! – прошипела Миртл.

Фейт вздрогнула от неожиданности и обнаружила, что ее внимательно рассматривает миссис Ламбент. Девочка покраснела, догадавшись, что прослушала вопрос.

– Прошу простить Фейт, она еще не пришла в себя после вчерашнего путешествия. – Миртл бросила на Фейт взгляд, в котором едва ли была хоть капля прощения.

– Должно быть, то еще испытание, – согласилась мисс Хантер. – Особенно с учетом того, что вы не взяли с собой слуг. – Ее улыбка стала приторной.

– В доме, который мы арендовали, есть вся необходимая прислуга, – быстро ответила Миртл.

– О, мы вовсе не виним вас! – Мисс Хантер развела руками. – К чему перемешивать два комплекта слуг! Всем известно, как они любят посплетничать…

Чашка Фейт звякнула о блюдце. Слова мисс Хантер совпадали один в один с ее собственными подозрениями. Сандерли не взяли с собой слуг, чтобы избежать сплетен.

– Надеюсь, вы найдете все необходимое на Вейне, – любезно продолжила мисс Хантер. – Мы здесь не отрезаны от жизни, и рано или поздно сюда приходят все лондонские моды. Мы даже… получаем лондонские газеты. Обычно на день позже, да новости не молоко, не прокиснут. – Теперь ее тон стал колючим. – Больше всего я люблю «Информер». Вы читали его когда-нибудь, миссис Сандерли?

– Предпочитаю «Таймс», – с вызовом заявила Миртл, суетливо помешивая ложечкой чай.

Фейт наклонила голову пониже, опасаясь выдать свои чувства. Она начала было надеяться, что мрачные слухи об отце еще не достигли Вейна, но только глухой не уловил бы намек в словах мисс Хантер. Фейт взглянула на мать и увидела, что щеки той побледнели.

«Мама знает про обвинения в адрес отца. Она наверняка знала о них все это время. Значит, мы не опередили «Информер». Он следовал за нами на остров. Мисс Хантер, наверно, уже в курсе скандала… и вскоре узнают все остальные».