Читать книгу Издержки хорошего воспитания (сборник) - Френсис Скотт Фицджеральд - Страница 9

И вот он опять появился. Она увидела его, едва бросив взгляд на беспокойную манхэттенскую публику, – он сидел в первом ряду, чуть подавшись вперед, не спуская с нее серых глаз. И она поняла, что для него лишь они двое существуют в мире, где ряд густо нарумяненных лиц кордебалета и дружные завывания скрипок столь же незримы, как пудра на мраморной Венере. Это вызвало у нее инстинктивный протест.

«Глупый мальчишка!» – торопливо произнесла она про себя и не стала выходить на бис.

– Чего они хотят за сотню в неделю – чтобы я крутилась без остановки? – проворчала она себе под нос за кулисами.

– Чего с тобой, Марша?

– Да сидит там в первом ряду один зануда.

По ходу последнего действия, пока она дожидалась своего выхода, на нее внезапно накатил приступ страха перед зрителями. Обещанную открытку она Хорасу так и не отправила. Накануне вечером она сделала вид, что не замечает его, – выскочила из театра сразу после своего номера и провела бессонную ночь, воскрешая в памяти – как воскрешала уже не раз за последний месяц – его бледное, сосредоточенное лицо, его худощавую мальчишескую фигуру, его безжалостную, потустороннюю отрешенность, которая ей казалась столь притягательной.

И вот он пришел опять, и она почему-то расстроилась – как будто на нее свалили совсем не нужную обязанность.

– Вундеркинд! – произнесла она вслух.

– Чего? – не понял стоявший рядом негр-комедиант.

– Так, рассуждаю о себе.

На сцене ей полегчало. Это был ее танец – и ей казалось, что танцует она его без всяческих намеков, пусть даже некоторые мужчины в любой девушке видят намек. Она же творила искусство.

Он на нее больше не смотрел. Она отчетливо ощущала это. Он старательно вглядывался в замок на заднике сцены, и на лице его было то же выражение, что и тогда в «Тафт-гриле». Ее захлестнула волна отчаяния: он ее явно не одобрял.

Тут на нее накатило необоримое отвращение. Внезапно, со страшной силой, она почувствовала на себе сотни глаз, как не чувствовала со своего первого выхода на сцену. Что было тому причиной – презрение на бледном лице в первом ряду, брезгливо искривленный рот одной из девушек? Эти ее плечи, эти трясущиеся плечи – они на деле-то ее? Они настоящие? Да не для того они созданы, честное слово!

Фагот с двумя виолончелями грохнули финальный аккорд. Она замерла, застыла на миг, стоя на носочках, – все мускулы напряжены, юное лицо обращено к зрителям с выражением, которое впоследствии одна барышня описала как «такой странный, озадаченный взгляд», – а потом, не поклонившись, вихрем умчалась со сцены. Бросилась к себе в уборную, сбросила одно платье, накинула другое и поймала на улице такси.

Квартира ей досталась очень теплая, хотя и маленькая, на стенах висели ее сценические фотографии, на полках стояли собрания сочинений Киплинга и О’Генри, которые она когда-то купила у голубоглазого уличного торговца и с тех про время от времени открывала. А еще было здесь несколько подходящих друг к другу стульев, правда, все очень неудобные, и лампа под розовым абажуром, на котором были нарисованы черные грачи, и общая, довольно душная розовая атмосфера. Да, имелись тут и симпатичные вещи, но вещи эти непримиримо враждовали друг с другом, ибо собрал их здесь нетерпеливый, порывистый вкус, нахватав под горячую руку. Худшим проявлением всего этого была величественная картина в дубовой раме – городок Пассаик, вид с железной дороги Эри, – отчаянная, до смешного экстравагантная, до смешного обреченная попытка придать комнате жизнерадостный вид. Марша и сама знала, что ничего не вышло.

В эту-то самую комнату и вступил вундеркинд и неловко взял ее сразу за обе руки.

– На этот раз я последовал за тобой, – сказал он.

– А!

– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

Руки ее сами потянулись к нему. Она поцеловала его в губы страстным и безгрешным поцелуем:

– Вот!

– Я люблю тебя, – сказал он.

Она поцеловала его еще раз, а потом, коротко вздохнув, бросилась в кресло и осталась там, сотрясаясь от глупого смеха.

– Эх ты, вундеркинд! – воскликнула она.

– Ладно, если хочешь, называй меня так. Я уже как-то сказал, что старше тебя на десять тысяч лет, – так оно и есть.

Она снова рассмеялась:

– Я не люблю, когда меня не одобряют.

– Пусть теперь кто-нибудь попробует!

– Омар, почему ты решил на мне жениться? – спросила она.

Вундеркинд встал и засунул руки в карманы:

– Потому что я тебя люблю, Марша Медоу.

И тогда она перестала называть его Омаром.

– Милый мой, – сказала она, – а знаешь, я ведь тебя тоже вроде как люблю. Есть в тебе что-то такое – не могу сказать что, – но всякий раз, как ты оказываешься рядом, по моему сердцу будто бельевой валик прокатывается. Вот только, радость моя… – Она осеклась.

– Только – что?

– Только – целая куча разных вещей. Тебе всего восемнадцать лет, а мне почти двадцать.

– Да пустяки это! – оборвал ее он. – Давай скажем так: мне девятнадцатый год, а тебе девятнадцать. Выходит, мы почти ровесники, если не считать тех десяти тысяч лет, о которых я только что упомянул.

Марша рассмеялась:

– Есть и еще всякие «только». Твоя родня…

– Моя родня! – гневно воскликнул вундеркинд. – Моя родня пыталась сделать из меня чудовище. – Лицо его побагровело – такую он собирался выговорить крамолу. – Моя родня может пойти куда подальше и там попрыгать!

– Ничего себе! – опешив, воскликнула Марша. – Прямо вот так? Да еще и на гвоздях, да?

– Вот именно, на гвоздях, – восторженно согласился он. – Или еще на чем угодно. Чем больше я думаю о том, как они превратили меня в высушенную мумию…

– А что тебя заставило так о себе думать? – негромко спросила Марша. – Я?

– Да. С тех пор как я встретил тебя, я завидовал каждому человеку, которого встречал на улице, потому что все эти люди раньше моего узнали, что такое любовь. Прежде я называл это «половыми позывами». Господи всемогущий!

– Есть и другие «только», – не унималась Марша.

– Какие еще?

– На что мы будем жить?

– Я буду зарабатывать.

– Ты же учишься.

– Велика важность, получу я степень магистра или нет!

– Хочешь быть магистром Марши, да?

– Да! Что? В смысле, нет!

Марша рассмеялась и, перебежав через комнату, уселась к нему на колени. Он судорожно обнял ее и запечатлел легчайший поцелуй где-то поблизости от ее шеи.

– Какой-то ты весь белый, – задумчиво произнесла Марша, – вот только звучит это немного нелогично.

– Да хватит тыкать мне в глаза здравым смыслом!

– Ничего не могу с этим поделать, – уперлась Марша.

– Ненавижу вот таких ходячих автоматов!

– Но мы…

– Заткнись!

Ушами Марша говорить не умела, пришлось заткнуться.