Читать книгу Иисус. Картины жизни - Фридрих Цюндель - Страница 6

Уяснив себе, какие же надежды питали истинные израильтяне, мы избежим случавшегося нередко одностороннего понимания пророчеств Ветхого Завета. На эту стезю нас направил не кто-нибудь, а Лютер. Стряхнув в очередной раз пыль со Священного Писания и попытавшись в меру своих, тогда еще скромных, возможностей разобраться в пророчестве, он, следуя подсказкам здравого практичного ума, воспользовался методом, оказавшимся на первых порах довольно эффективным и прояснившим существо вопроса, избавив его от бесплодных толкований. Сводился же он к объяснению пророчеств, исходя из того, как они исполнились в Новом Завете, и, в частности, из самой личности Иисуса.

Это существенно облегчило задачу, как если бы ученику, которому задали задачку по арифметике, одновременно сообщили ответ. Однако такой метод таит в себе опасность: он не позволяет отнестись к пророчеству свободно и непредвзято, прочувствовать его до конца.

Но в то же время и жизнь Иисуса, и само обетование Его предстают перед нами в более ярком свете, во всей полноте их значимости, которую люди склонны умалять. Важность совершаемого Иисусом открывается нам, лишь когда мы видим его напряженную борьбу за возникновение нового порядка вещей; когда понимаем, что ошибались, считая, будто уже заранее, еще до Его прихода и без Его участия было решено, как это должно произойти. Это станет еще очевиднее, если мы поймем, как Он, зная открытые Ему пророчеством цели и задачи, тем не менее добровольно вступил в борьбу за их достижение и решение.

Но обетование именно в своей важнейшей части, в том, что еще не исполнилось, вновь обретает силу, как только мы отрешаемся от надуманного, столь же и противоестественного, предположения, будто оно «в основном» исполнилось самим приходом Иисуса и Его жизнью до Вознесения и дня Святой Троицы еще 1800 лет назад[22] (так же, к примеру, считал и Петр – 2 Пет 1:19). И мы проникаемся мыслью, что через Иисуса непременно исполнится еще нечто большее и великое, превосходящее все происшедшее прежде. История Его земной жизни еще не окончена, Он продолжает Свое дело и ждет от нас содействия верой в Него и в то, что предвещано, нашей страстной надеждой на его исполнение.

Встанем же на позицию тех надеющихся израильтян, еще ничего не знавших о «исполнившемся», которое открыло бы им глаза на происходящее! Тогда мы объективнее воспримем как пророчество, так и саму историю Иисуса (являющуюся по большей части его исполнением), отделяя одно от другого в своих рассуждениях.

Пророчество в том виде, как оно проходит через весь Ветхий Завет, чуть ли не с первой страницы берет свое начало в священном отеческом общении Бога с людьми через Его рабов. В нем все поколения всех времен – одна личность, а их история – одна история, имеющая вполне определенную великую цель. Открываемая Богом ясная перспектива вплоть до самых последних дней есть нечто грандиозное, и нас нисколько не удивляет, когда Он, к примеру, напоминает о той цели томящемуся в Вавилонском плену народу, подчеркивая при этом, что возвестить о столь далеком будущем может только Он. Так Бог поразительным образом нисходит до уровня человеческого понимания, чуть ли не доказывая, что с народом говорит именно Он, а не кто-то другой. Выражение «предсказание будущего» само по себе неточно передает смысл слова «пророчество» – как вроде бы Бог зависит от происходящего и не его первопричина, а всего лишь тот, Кому оно известно наперед. Любой предсказатель видит в происходящем веление «судьбы», заранее записанной в некой книге о будущей истории, которую он умеет читать.

Другое дело пророчество Божественное – оно свято, естественно, просто и состоит из двух частей: главной – предвещания, и побочной – предсказания, которое называют пророчеством в узком смысле.

Обетование, обещание – способ говорить о чем-то, что произойдет в будущем. Нередко пользуемся им и мы, обычные люди, и тем самым небезуспешно через будущее влияем на настоящее и создаем предпосылки для воплощения в жизнь того, что в нашем понимании случится позже. Обетование – рука Божья, протянутая человечеству, которое может ее принять, а может и отвергнуть. Также нередко оно называется Словом Божьим (см., например, Ис 40:8). Вспомним по аналогии – «он человек слова» (здесь «слово» имеет смысл «обещания»). Слово Божье – достояние человечества, и тем, насколько люди доверяют ему, определяется его ценность.

Это «слово» вовсе не претендует на роль неумолимой судьбы, определяющей поступки и поведение людей. Оно им просто дается, незаметно подталкивая, но никогда не принуждая к исполнению предвещанного. Например, в пророческом Слове о Соломоне царь изображается «спящим», которого Бог «разбудит», но только если тот выдержит испытание.

А поскольку исполнение невозможно без участия и другой стороны, человека, существа весьма ненадежного, то здесь уместна и необходима другая составляющая пророчества – предсказание, которое особым образом касается тех препятствий, которые сам человек воздвигнет на пути к его воплощению. Оно должно показать, чем может обернуться промедление с исполнением или вовсе неисполнение.

Что же говорилось в том предвещании? На что надеялся Израиль?

А говорилось в нем о двух вещах:

1. О великой победе дела Божьего на Земле.

2. О Победителе, через Которого та победа наступит.

По существу дела, на передний план выдвигается победа, а она и есть намеченная цель; второе же, Победитель, есть средство, с помощью которого она будет достигнута.

Уже в первом обетовании, содержащемся в Библии, в словах Божьих Змею (Быт 3:15), говорится о великой победе, она будет полная и окончательная, завоеванная ценой страданий и смерти. А поскольку Змей перехитрил и победил человека, склонив его к отпадению от Бога и приковав к себе, породил вражду между ним и женой, то Бог хочет помочь человеку и, в противовес яду той вражды, попавшему в его плоть, вкладывает в его сознание сильную ненависть к Змею. «И вражду положу между тобою и между женою». Предстоит борьба, которая закончится полной победой рода человеческого, уничтожением власти обольщений, вербовщицы царства смерти. Здесь еще не говорится, но и не исключается, что эту победу одержит кто-то один.

Искупление грехопадения, полное примирение с Богом, восстановление Творения в его естественном состоянии, когда все было «очень хорошо», и есть та великая задача, которую поставил перед Собой Бог и которую Он – как обещание грядущего – поставил во главу Библии, по сути утвердив ее в первом стихе: «В начале сотворил Бог небо и землю». Божественный порядок вещей, где нет места греху и смерти, а человечество живет в полном единении с Богом, – вот цель, к которой стремится Бог, причем не как к чему-то возникающему за пределами мировой истории, а завершающему ее. Более того, это дело Бога и есть единственное плодоносное содержание мировой истории. Оно же и содержание Библии, повествующей об истории Израиля именно потому, что в нем и заключен единственно подлинный прогресс человечества – поступательное движение к той цели. Эта цель и дело Божье для ее достижения и есть христианство, если под христианством понимать не просто определенное качественное состояние отдельных людей, но и великое делание Божье.

Первое обетование явно сулит куда больше, чем то, что исполнилось до нынешних дней.

Так же обстоит дело и с обещанием Бога Аврааму (Быт 12:1 и далее): «И благословятся в тебе (позже – «через твое семя». – Ф. Ц.) все племена земные». Конечная цель та же самая – благословение для всех родов, а инструментом для ее достижения называется некий народ, некий великий род, но, по сути, еще не личность[23].

Отныне об этой цели заговорили и пророки, в особенности Исаия (главы 2, 40, 66), но одновременно в предречениях все яснее, величественнее и полнее возвещается некое чудесное последнее время, переход к чисто божественному состоянию вещей, эпоха, которая наступит не по мановению волшебной палочки, а по законам человеческой истории, хотя и на удивление быстро, дав людям самое великое, что только может быть. Эту цель Спаситель назвал Царством, Царством Божьим.

Она – центральная тема всей Библии, другая ее центральная тема – Спаситель, Тот, с помощью Кого Бог сделает эту цель конечной для всего человечества.

Не столь выпукло, как мысль о цели, но все отчетливее проступает в пророчестве образ чудо-ребенка, дарованного нам Самим Богом, сына Давидова, который по-царски учредит на Земле то новое время и будет им управлять.

Когда Спаситель ценой невыразимых страданий со словами «как же иначе исполниться писанию» упорно идет к Своей цели, Им руководит скорее обетование Божье, нежели пророчество. Он меньше всего думал о том, чтобы однажды люди сказали: «Как точно все сбылось!» Ему было необходимо создать все те условия, от которых зависело окончательное свершение обещанного Богом. Они-то и открылись в пророчестве. Как уже отмечалось, пророчество редко дается в форме прямой речи Бога, оно – проблески Святого Духа, открывающегося пророкам, чаще следствие или выводы из предшествующего хода вещей, иногда – итог собственных переживаний пророка.

В этом смысле пророческой, хотя в повествовании об этом и не сказано, является вся Священная история как таковая, поскольку в ней отражаются особенности борьбы за царство, несущей на себе отпечаток человеческих качеств – далеко не идеальных и подчас Богу неугодных. Что было с Авелем, Ноем (которого никто и слушать не хотел), Иосифом, Моисеем и т. д., то же будет и с Тем, Кто доведет эту борьбу до победного конца. Что выстрадал Давид (псалмы 21 и 40), через то же придется пройти и Ему, хотя на это, как принято считать, в тех псалмах нет ни малейшего намека. Более того, поскольку последний Победитель – фигура главная, к которой все и сводится, а ее предшественники – лишь робкие наброски к портрету этого великого образа, то, по сути, все получается наоборот: не их страдания отражаются в Его страданиях, а, напротив, Его – в их, и тогда, к примеру, псалмы приобретают явно пророческий смысл. Стало быть, пророчество в известной степени противопоставляется обетованию, указывая на препятствия, которые возникнут на пути к его исполнению.

Это объясняется тем, что пророчество, в отличие от обетования, для Бога или пред Богом, если можно так выразиться, не имеет обязательной силы, отчего и провозглашается Им не столь громко и не во всеуслышание, как второе. Оно, напротив, звучит неконкретно, окутано тайной и как бы запечатано. И та отчетливая связь с обетованием, которую нам удалось проследить с академической скрупулезностью после его исполнения, до этого никому не представлялась очевидной. Трудно даже себе представить, чтобы Бог Свои чудесные обещания дополнял условием: «А вы теперь делайте то-то и то-то», будто задавая программу действий. Бог не хочет насильно выстраивать человеческую историю и управлять ею. В самом деле, если люди будут знать все наперед и этим знанием руководствоваться, то подлинная история человечества невозможна. Если в отношении обетования можно сказать «оно непременно исполнится», то в отношении пророчества, когда оно уже исполнилось, правильнее говорить «это должно было наступить», но никак не «именно так тому и следовало произойти». Даже когда пророчество звучит как угроза, безоговорочного исполнения оно не требует, и к нему нередко применимы прекрасные слова Иеронима[24]: Рraedicit, non ut veniat, sed ne vaniat (Бог возвещает не для того, чтобы это наступило, а чтобы это не наступило). О том же говорит и Амос (гл. 7).

Противоречие между обетованием и предсказанием, возникающее нередко из-за различия в их божественном предназначении, отражено в Евангелии от Матфея. Иисус мог и должен был вырасти как сын Давидов. Он, родившийся в Вифлееме и в нем же засвидетельствованный Небесами, был уготован Божьему городу Иерусалиму. Но произошло иначе, как тому следовало произойти; как о Нем пророчествовалось, Он стал «Назареем», то есть «презренным», с первых же дней несущим на Себе клеймо ничтожного человека. Он мог и «должен был» быть признан Иерусалимом как Мессия, поэтому и вступал в Иерусалим так, чтобы как можно явственнее напомнить людям об обетовании Божьем (Зах 9:9). Но произошло все иначе, как тому (согласно пророчеству) следовало произойти: дочь Сиона[25], вместо того чтобы встретить Спасителя с ликованием, распяла Его.

Ярким примером наших рассуждений служит 53-я глава Книги Пророка Исаии[26].

Сегодня нам доподлинно известно, что речь идет о Спасителе. Но в самом тексте нет и намека (а как был бы он здесь уместен!) на то, что личность, о которой говорится, полностью идентична обещанному Исаией царскому сыну (Ис 7:12). Правда, в тех главах пророк настолько свободно обращается с понятиями «раб Мой», «раб Божий», что вопрос «хранителя всех сокровищ царицы Эфиопской» (Деян 8:26–40), обращенный к Филиппу: «прошу тебя сказать: о ком пророк говорит это?», представляется не таким уж неуместным и по сей день занимает умы богословов. В тех главах пророку открывается Божественный смысл пророческого служения, а в главе 53-й – сокровенный смысл страданий тех, кто его исполняет. В таком свете Исаии все отчетливее видится образ Великого Пророка, благодаря которому отвращается проклятие от Израиля и от мира. Исаия, по-видимому, и сам догадывался, что тот пророк – чудо-младенец и сын царя (Ис 7–12), но свести оба этих образа в один он не мог, поскольку Бог не осенил его знанием этого, а более, чем поведал Бог, знать, и уж тем более говорить, он не осмеливался. Сейчас, когда мы знаем, что обетование исполнилось, стало известно, что чудо-царь полностью воплотится лишь в Воскресшем, но прежде Он как пророк в облике раба Божьего, как распятый на кресте, исполнит пророчество Исаии (гл. 53), и так тому было суждено произойти, но тогда этого знать не могли. Еще одно обстоятельство способствовало сокрытию пророческого характера 53-й главы до тех пор, пока сказанное в ней не будет исполнено. Если судить по форме изложения, то в ней описывается не то, что произойдет, а что уже произошло. Нам, для кого исполнение пророчества уже в прошлом, это в глаза не бросается. Но от дохристианских читателей было скрыто, что здесь речь идет о чем-то отнесенном к будущему, которому и было суждено произойти.

Великие надежды на то, что это произойдет, жили обычно в сердцах немногих, прежде всего в пророках, которым озарения давались не для удовлетворения их любопытства, а в утешение их печали о бедственном положении соотечественников, в ответ на мольбу о Великом, на нежелание смириться со всеобщим падением. Надеющиеся беспрерывно взывают к Богу, жалуясь на осмеяние, которому они подвергаются за свою надежду, и вопрошая: «Где Господь Бог твой?» (Пс 42, Мих 7, Хабакук 2 и пр.). И пророки принялись записывать свои толкования, адресуя их потомкам, поскольку современников они почти не интересовали и были им малопонятны.

Но к тому времени, когда родился Иисус, ситуация изменилась и, на первый взгляд, в лучшую сторону. Люди все знали и всему верили. О том, насколько больше разумом, чем сердцем, Матфей говорит всего одной фразой: «Услышав это (весть о рождении Мессии. – Прим. перев.), царь Ирод встревожился, и весь Иерусалим с ним» (Мф 2:3).

И лишь немногие в стране глубоко тосковали по новым свидетельствам Бога Живого, отчего сжимались их сердца и возрастала надежда. Вскоре их надежды отчасти оправдались, иначе и быть не могло, ибо это заложено в самой сути Священной истории, в ее правде. Ведь Бог по-прежнему был готов свидетельствовать о Себе Своему народу. И тут следует в первую очередь вспомнить Симеона, человека, скорее всего, незнатного. Но «Дух Святой был на нем». Бог отметил Симеона, и Дух сошел на него. Занималась заря новой эпохи. Иной фарисей, возможно, сказал бы: «Ну что ж, в любом благочестивом праведнике присутствует в какой-то мере Дух Божий». Но с Симеоном было другое, и все дальнейшее только подтвердило это. Он ждал «утешения для Израиля»[27], стало быть, прежде всего не чего-то конкретного, а того, к чему взывала его душа, – возвращения милости Божьей. Но он пошел дальше и этим уподобился Даниилу. Когда Иерусалим уже 70 лет лежал в развалинах и, казалось, священный город навсегда исчез с лица земли, когда по прошествии долгого времени надежду на его восстановление вселяло «лишь» обещание Божье, данное Иеремии, число иудеев, все еще желавших вернуться на родину из Вавилона (ведь Иерусалим и иудей будто созданы друг для друга), заметно сократилось. Тогда Даниил вступился перед Богом за свой народ и принес покаяние. Симеон тоже видел, как исчезает в народе желание обрести обещанное спасение, и чем отчетливее он это видел, тем сильнее жаждал он того, что превзойдет все ожидания, – обещанного Спасителя. Он оставался на своем служении не по собственной воле, таково было повеление Бога. «Ныне, – говорит Симеон, дождавшись наконец обещанного ему, – отпускаешь Ты раба Твоего, Владыко», явно с таким чувством, будто его освободили от тяжкой повинности. Это внутреннее удовлетворение, дарованное ему Святым Духом, позволяет увидеть мир его мыслей в совершенно необычном свете. В нем – смерть и Помазанник Божий. Смерть – враг надеющихся, якобы вечно одерживающий верх: «Неужели она унесет меня, прежде чем я увижу ее Победителя?» – «Нет, прежде ты увидишь не смерть, а Помазанника Божьего». Сколь духовной была надежда Симеона, свидетельствуют его слова, которыми он встречает Того, на Кого надеялся: «…видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал перед лицом всех народов, свет к просвещению язычников и славу народа Твоего, Израиль».

Возможно, он, как и Анна, собрал вокруг себя тех немногих в Иерусалиме, что ждали «искупления». Анна, вдова преклонных лет, тоже была частичкой нового времени. Она ведь была пророчица, хотя распознали в ней этот дар лишь немногие. И то, что за молитвой (а молиться надо было о многом) она забывала о еде и сне, свидетельствует о ее богатой, напряженной духовной жизни.

Принадлежал ли к этому кругу и Захария, стоявший как священник на более высокой ступени общественной иерархии, мы не знаем. Его надежды имели политико-патриотическую окраску (Лк 1:74). Об их глубине и духовности, свидетельствует, к примеру, понимание им того, чего не достает народу, а именно – прощения грехов и видения того, что в этом его спасение. Если мы пристальнее всмотримся в сердца и жизнь Захарии и его жены, то, очевидно, заметим, что с ними произошло то же, что когда-то с матерью Самуила. Бог им долго отказывал в родительском счастье, но они умели молиться и всей душой болели за Израиль, отчего вся духовная нищета Израиля, если так можно выразиться, повисла на их жизни, тем самым помогая ей выбраться «из страшного рва» (Пс 39:2).

И когда настал черед Захарии служить в храме, представляя Израиль перед Богом, ему торжественно, через небесного посланника, была сообщена весть, что наступает великое время, и начало этому времени суждено положить его сыну, которого он вскоре получит чудесным образом как дар Божий.

Теперь мы покидаем надеющихся, которым суждено томиться в долгом ожидании еще 30 долгих лет, прежде чем они собственными глазами увидят осуществление своих надежд, и обращаемся к сыну Захарии, Иоанну Крестителю, олицетворяющему собой начало исполнения Божьего обетования.