Читать книгу Страсти по-губернаторски - Фридрих Незнанский - Страница 2

1

Председатель суда Заводского района Иван Данилович Самохвалов был высокого роста, широк в плечах и производил впечатление борца-тяжеловеса. А надевая к заседаниям судебную мантию, внешне смотрелся как само определение глубинного значения слова Закон – этакий жесткий предел для свободы воли и действий. Но только это выглядело чисто внешне. А сугубо внутренняя сущность личности Ивана Даниловича была безалаберной и противоречивой.

Начать с того, что о его разнузданности шепотом давно уже говорили сослуживцы в кулуарах суда. Этот громила, оказывается, очень любил молоденьких девушек, а его знакомства с ними далеко не всегда заканчивались благополучно для последних. Но это уж как получалось.

Еще будучи молодым человеком, выпускником юридического института, он считал себя неотразимой личностью, поскольку его спортивные успехи всегда были много выше профессиональных и за победы на соревнованиях – он действительно состоял в борцовской команде города – ему прощали некоторые грешки в институте. Но шло время, борьба как способ самоутверждения закончилась, а основная, денежная профессия требовала все большей отдачи, к чему бывший чемпион не привык. Вот праздник, девушки, хорошее застолье, где он был во главе, но не пил, как все остальные, свято блюдя режим, – это жизнь!

Когда Иван Данилович стал судьей или, точнее, когда его сделали судьей, что не одно и то же, он уже сумел поставить себя в один ряд с другими верными сторонниками губернатора Алексея Петровича Рыжакова. Кто-то из откровенных завистников поговаривал за глаза, что этим назначением новый губернатор отметил заслугу преданного человека. Клевета, конечно, но отвечать на всякое злое слово Иван Данилович не привык, он уже давно усвоил, что жизнь – это не борцовский ковер, а куда более худшее место для сведения счетов. Но ни с кем их он пока сводить не собирался, ну разве что иной раз, при вынесении приговора, прислушивался к умным речам, сказанным ему сверху. Но какое же это преступление против Закона? Именно это и есть осмысление его в самом лучшем виде. Закон не должен по большому счету расходиться с требованиями законной власти, иначе какой же он после этого Закон? Да еще с большой буквы! Абсурд.

Итак, в один из вечеров, когда уже давно закончилось судебное заседание, а служащие, в большинстве своем завершившие рабочий день, разошлись по домам, оставив в кабинетах разве что самых бестолковых или слишком усердных – для завершения дел, – Иван Данилович вспомнил, что в райсуде появилась новенькая девица – смазливая и смелая, если судить по ее коротким юбкам и весьма независимому поведению. Однажды он даже был вынужден сделать замечание этой Людмиле, что на судебные заседания ей лучше все-таки надевать платья поскромнее и подлиннее. Здесь правосудие вершится, а не рассказывают фривольные анекдоты. Ох как тогда сверкнула на судью своими зелеными глазищами эта блондиночка! Но на следующее заседание явилась как монашка, только что не в платочке. А потом и на службу стала приходить такой же скромницей. И снова судья обратил внимание этой бойкой девицы на то, что его замечания касаются лишь публичности, а так-то она вполне может, являясь, например, к нему в кабинет с документами, по-прежнему доставлять удовольствие лицезреть ее юную и одновременно вполне созревшую красоту, до коей он, которого теперь звали «ваша честь», был большой охотник в молодые годы.

Иван Данилович был даже готов поделиться на этот счет своими воспоминаниями и был не то чтобы смущен, но несколько озадачен той реакцией, которая последовала. Эта Людмила, откровенно глядя в глаза судье, заявила, что гораздо больше всяких разговоров, тем более – воспоминаний, предпочитает жизнь живую и сиюминутную.

– И если ваша честь, – так она поддразнила его, показав при этом кончик язычка, – не против, я готова на деле доказать, что новое поколение ни в чем не уступает старшему. А во многом наверняка и превосходит его.

Заход был, надо сказать, смелый. И судья Самохвалов, зачарованно наблюдая за движением ее полных губ, сладко облизываемых кончиком языка, и наконец совершенно уже утопая в зеленом омуте ее призывающих к явному распутству глаз, не устоял перед давно желаемым соблазном.

Зная, что в здании никого, кроме сторожа, к тому времени не осталось, они, не сговариваясь, пришли в зал заседаний, где еще днем страж законности и порядка лично вершил правосудие, и прямо на зеленом сукне председательского стола предались самому восхитительному разврату.

Иван Данилович всласть окунулся снова в свою юность, в те годы, когда его многочисленные и довольно беспринципные в любовных делах подружки, из тех же спортсменок, обожали в нем неуемную мужскую силу и выносливость.

Судейский стол едва не развалился от той бури и бешеной качки, которые обрушились на его широкое зеленое поле. Черно-белый фотографический портрет президента в золоченой рамке, висевший на стене зала судебных заседаний, должен был бы покраснеть если не от гнева, то определенно от стыда. Но этим двоим было не до условностей. Они не сомневались, что в суде никого нет. Но оказались неправы. За фантастическим зрелищем наблюдала молодая, но решительная практикантка, увидевшая в данном акте блестящую возможность сделать себе карьеру. Эта Леночка Нестерова просмотрела до самого конца увлекательное и возбуждающее зрелище и ушла никем не замеченной. Но через несколько дней, выбрав удобный, возможно, для себя момент, она зашла к судье и попросила его внимательно выслушать ее.

Ни о чем не подозревая, Иван Данилович не возражал. Он даже не протестовал, когда девушка, видимо для каких-то своих целей, завела его в пустующий зал судебных заседаний и подвела поближе к председательскому столу. И даже когда села на стол и начала демонстрировать ему некоторые позы, он все еще воспринимал это как проявление ее взбалмошного характера. Но когда она назвала ему точную дату и время действия развернувшегося на зеленом сукне, Самохвалов не сразу понял, что от него хочет эта девица, и решил попросту присоединить и ее к общему числу своих побед.

Она его раздразнила, но оказалась не готова к решительным действиям. И когда поняла, что их уже не избежать, стала рваться и кричать. Но кто услышит ее в пустом здании? Разъяренный отчаянным и, главное, совершенно непонятным, идиотским сопротивлением, Иван Данилович только на миг дал волю рукам. Но лучше бы он этого не делал. Его удар смахнул девицу со стола, как ненужную вещь, и она, падая на пол, со всего маху ударилась виском о грань того возвышения, на котором стоял судейский стол.

Самохвалов сам вызвал «скорую помощь», которая приехала и немедленно увезла девушку в больницу, где та, не приходя в сознание, и скончалась от черепно-мозговой травмы.

Дело тогда замяли, списав на несчастный случай – поскользнулась, упала, ударилась. Кто же станет подозревать известного в городе судью? Бывшего к тому же в свое время известным чемпионом…

Но если по правде, то и тогда не обошлось без помощи Роберта Олеговича Васильчикова и его сердечного приятеля, губернатора Рыжакова. Но об этом знали очень немногие. В том числе и Людмила Лякина, секретарь суда. Ее свидания с господином судьей продолжались, но не носили постоянного характера и уж, во всяком случае, без прежнего фрондерства на судейском столе, которое они с блеском продемонстрировали оба в первое свое любовное свидание.

2

Роберта Васильчикова защищали четыре наиболее известных в городе адвоката. Сам обвиняемый сидел не в металлической клетке, где обычно содержат во время судебного заседания уголовных преступников, а на скамейке перед ней, вместе со своими адвокатами.

Дело в том, что буквально накануне по их представлению судья Самохвалов счел возможным изменить меру пресечения для обвиняемого, поскольку уголовное дело по обвинению его в убийстве Архипа Кураева было уже передано в судебное производство и сам Зотов не стал возражать против того, что Васильчиков больше не представляет опасности во время проведения следственных мероприятий. Теперь это была уже чистая формальность. Но сам факт замены содержания под стражей на обычную подписку о невыезде как бы давал теперь право Роберту Олеговичу лично руководить действиями своих адвокатов.

Михаил Юрьевич Зотов позже понял и оценил свой невольный промах. Искренне полагая, что дело это предельно ясное, он посоветовал отцу погибшего, Борису Анатольевичу Кураеву, не тратить деньги на защитника. Этим обстоятельством и воспользовалась адвокатская «орда» во главе с Робертом Олеговичем.

Со стороны потерпевшего было выставлено двенадцать свидетелей. И как ни старались адвокаты сбить их каверзными вопросами, поначалу ответы свидетелей оставались четкими и недвусмысленными, из которых выходило, что Васильчиков не оборонялся от нападения, а именно стрелял в человека, который как бы покусился на его право беспрепятственно выгуливать своего пса на детской площадке и натравливать его на прохожих. Другими словами, перед обвиняемым четко маячила сто пятая статья Уголовного кодекса – убийство при отягчающих обстоятельствах. И смягчающих обстоятельств – при собранных материалах обвинительного заключения – никак не предполагалось.

Особенно сильное впечатление на всех присутствующих в зале – а он был набит под завязку – произвели выступления друзей Архипа Кураева – Павла Соловьева и Льва Рогова, которые, вопреки возражениям адвокатов, что данными фактами оказывается якобы давление на суд, рассказали о славной боевой биографии погибшего друга, о его орденах и ранениях. Казалось бы, все симпатии были уже на их стороне.

Но… поторопился следователь Зотов, а вот адвокаты оказались не лыком шиты. Устроив по-своему упертым, но неопытным в юридических тонкостях свидетелям перекрестные допросы, они довольно быстро доказали суду, что большинство других свидетелей не видели лично, а всего лишь слышали о том, что на площадке произошло. И в подтверждение своих показаний не смогли ответить на самые простые вопросы, типа: где стоял преступник, где был пострадавший, как произошла собачья схватка и так далее. То есть адвокаты сбивали свидетельские показания мелкими вопросами и придирками, заставляя людей злиться или смущаться. И вскоре стало видно, как совершенно ясное и конкретное дело, построенное на подобных нечетких показаниях, стало понемногу разваливаться.

А тут еще у защитников Васильчикова неожиданно нашелся собственный свидетель. Откуда он взялся, не знал никто. Зотов его вообще видел впервые. Не присутствовал он и в тот вечер, когда произошло убийство, в скверике и на детской площадке – в этом следователь мог бы поклясться. Однако кто же ему поверил бы, когда свидетель Виктор Степанович Тёртов, оказывается проживавший в том же доме, что и Васильчиков, твердо настаивал на том, что присутствовал при ссоре Васильчикова с Кураевым и видел своими глазами, как все произошло. И сидел он немного в сторонке, потому его и не видели, и на глаза он не лез. А вот в свидетелях у Зотова он тогда не оказался по той причине, что просто сам того не захотел. Он, мол, вообще терпеть не может милицию с ее вечными придирками, им только палец протяни, так они у тебя всю руку оттяпают.

Судья оборвал его резкие высказывания в адрес милиции и потребовал быть ближе к делу. И вот тогда этот свидетель изобразил совершенно новую картину, перевернувшую все, что говорилось в суде до него, с ног на голову.

По его показаниям, именно Архип Кураев, и никто другой, явился зачинщиком ссоры. Да, он не спускал с поводка своего кобеля, но угрожал это сделать. А сцепились собаки из-за того, что пес Кураева злобно рычал и сам провоцировал драку. Способствовали этому и пьяные дружки погибшего, которые, вместо того чтобы попытаться разнять дерущихся собак, стали избивать камнями собаку Васильчикова, чем вызвали новый взрыв эмоций, который и привел к такому печальному концу. Архип Кураев кинулся на Васильчикова, а тот, желая выстрелить в воздух, сделать так называемый предупредительный выстрел, чтобы образумить нападавшего, немного раньше времени нажал на скобу курка.

Вопрос же о том, зачем Васильчиков выходил выгуливать пса с заряженным ружьем, судья Самохвалов снял как уводящий следствие в сторону.

Васильчиков победоносным взглядом окидывал тесное помещение зала суда. Он, похоже, чувствовал сейчас себя полководцем, руководящим отменной и послушной ратью. А возмущенные крики в зале, которые тщетно пытался погасить ударами своего судейского молотка Самохвалов, казалось, только взбадривали Роберта Олеговича и придавали ему пущей решительности.

Дело по обвинению Васильчикова в умышленном убийстве явно шло к провалу.

Зотов беспомощными глазами смотрел на своего приятеля, помощника районного прокурора Сережу Моисеенкова, который поддерживал обвинение по этому уголовному делу, но тот только многозначительно хмыкал, пожимал плечами и… прятал глаза. И Зотов подумал даже, что Сережа, вполне возможно, сегодня снова выпил перед заседанием. А эти выпивки у него в последнее время участились, и к добру они его точно не приведут.

И тут Михаил Юрьевич сообразил, почему сам районный прокурор отказался поддерживать обвинение, а послал своего помощника. Они ведь уже все это предвидели заранее! Они знали о скрытом свидетеле! Они все были в сговоре, вот что! И тогда, действительно, зачем же самому прокурору с треском проигрывать процесс, когда можно сослаться на собственного нерадивого помощника?..

В общем, Зотов теперь видел, как обвинение катилось к своему блистательному провалу. Моисеенков молчал, хмуро обводя глазами ряды, где сидели свидетели, уже давшие свои показания. А к свидетелю Тёртову у него вообще не нашлось никаких вопросов. Зато все большее торжество слышалось в речах адвокатов, ухитрявшихся, как бы между делом, вставлять в свои выступления хвалебные спичи в адрес господина председателя палаты адвокатов Васильчикова – честного, искреннего, неподкупного – недаром же и областные законодатели избрали его одним из своих руководителей. Васильчиков с трудом уже сдерживал свое торжество. И что ему возмущенные крики! Судья Самохвалов без конца предупреждал, что прикажет судебным приставам вывести крикунов из зала, и стучал своим судейским молотком. При этом он, уже не слушая говоривших, что-то заинтересованно рассматривал перед собой на зеленом сукне стола.

Проигрыш был, что называется, по всем статьям. Это стало особенно ясно, когда вернувшийся в зал заседаний судья стал оглашать вынесенный им приговор.

Дело, естественно, было переквалифицировано со статьи сто пятой на сто восьмую Уголовного кодекса. Подсудимый совершил убийство при превышении пределов необходимой обороны. И наказание ему за это преступление – все-таки преступление! – два года условно.

Уже освобожденный из-под стражи, Васильчиков обрел окончательную свободу в зале суда.

Но в дополнение к приговору судья Самохвалов вынес частное определение в адрес прокуратуры Заводского района. Следователь Зотов Михаил Юрьевич в этом определении был уличен в «обвинительном уклоне», а также злостных нарушениях Уголовно-процессуального кодекса. Здесь, надо было понимать, речь шла и о предварительном заключении подозреваемого в убийстве под стражу, и в отказе принять показания свидетеля Тёртова, противоречащие общей концепции происшествия, выстроенной молодым и неопытным следователем в угоду собственным амбициям – как это ярко продемонстрировал судебный процесс.

Словом, ожидай теперь, Михаил Юрьевич, порядочных шишек со стороны своего начальства…

Сережа Моисеенков ушел, не прощаясь. Зотов задумчиво посмотрел ему вслед и догонять, чтобы потребовать объяснений по поводу его отвратительной пассивности, не стал. Все было понятно и разыграно, словно по нотам.

Родители покойного, потеряв всякую надежду, уходили понурые. Неудавшиеся свидетели, выслушавшие отповедь судьи в адрес нерадивого следователя, сочли, видимо, его виновником общего провала и тоже ушли, даже не попрощавшись.

Зато адвокаты шумно поздравляли Васильчикова с победой, громко выражая свой восторг по поводу законного наконец торжества справедливости. И это показное, демонстративное празднование откровенной несправедливости очень больно задело Зотова. Он догнал родителей и попытался объяснить им, что произошло. Но те его почти не слушали и шли домой молча.

– Я сделал ошибку, – сказал Михаил Юрьевич. – Я не посоветовал вам пригласить хорошего адвоката.

– Теперь уже поздно говорить об этом, – хмуро ответил Борис Анатольевич.

– Нет, не поздно! – воскликнул Зотов. – У вас есть возможность обжаловать решение несправедливого постановления суда.

– Кто этим будет теперь заниматься, молодой человек? – горько сказала Варвара Сергеевна. – Вы же сами присутствовали и знаете, что единственный их свидетель, которого никто до сих пор и в глаза не видел, разбил все наши доводы в пух и прах. Где уж теперь искать справедливость-то?

– Только не здесь. У вас, как у потерпевшей стороны, есть десять дней на подачу жалобы в кассационном порядке. Надо найти толкового адвоката, который и стал бы вашим представителем. Но искать его надо не в нашем городе, где все, как вы сами убедились, уже продано и куплено. Да и кто из местных адвокатов согласится выступать с жалобой по поводу вынесения приговора председателю своей же палаты? Только сумасшедший.

– И что же нам прикажете делать? Да и деньги, наверное, потребуются немалые?

– Ну о деньгах еще можно договориться. Важнее найти адвоката, который не испугается местной мафии. А где такого искать? В соседней области? Там наверняка такое же положение, если не хуже. Значит, в Москве. Я тут подумаю, сделаю парочку звонков и потом перезвоню, если пожелаете, вам и скажу, где искать защиты.

– Десять дней… – пробормотала Варвара Сергеевна. – Это ж времени вовсе нет… И денег тоже…

– Я советую вам, что могу, извините. Но при выигрыше этого дела можно будет добиться того, чтобы вам была выплачена определенная денежная компенсация со стороны обвиняемого.

– А если не выиграем? – спросил Борис Анатольевич?

– Ну… тогда…

– Вы не убивайтесь, молодой человек, – сказала Варвара Сергеевна, – вам тоже досталось на орехи, мы понимаем. Где ж ее, правду-то, искать? Позвоните, так и быть, если найдете, может, и мы с Борей чего придумаем…

Зотов отправился в прокуратуру, полный решимости добить все-таки это дело. Особенно его заинтересовал этот неожиданный свидетель Тёртов, появившийся неизвестно откуда. Зотов подозревал, что это обыкновенная туфта – адвокаты нашли человека, договорились с ним за определенную сумму, что и как он скажет, а тот спел все, будто по нотам. И, главное, успешно развалил всю стройную систему доказательств.

Зотов даже решил, что если родители погибшего подадут-таки жалобу и дело вернут на новое доследование, то он, как следователь, занимавшийся этим убийством, лично и в первую очередь займется именно этим Тёртовым, черт бы его побрал!

Но его намерениям не суждено было сбыться. Он еще не знал о решении, принятом в областной прокуратуре.

Коллеги снисходительно похлопывали по плечу, будучи уже наслышаны о его проигрыше в суде, уверяли, что это – не стоящие пристального внимания мелочи жизни, у каждого время от времени случается нечто подобное, что надо просто работать, и все утрясется.

Иное мнение было у районного прокурора.

Игорь Васильевич Вахметьев сидел с непроницаемым лицом, словно каменный Будда. Его вообще за глаза так и звали.

Тоном, не предвещавшим ничего приятного, он сообщил, что уже в курсе частного определения суда в адрес следователя, уличенного в обвинительном уклоне при расследовании дела, касающегося одного из известнейших людей Новограда, да к тому же еще и депутата. Известно также и о поверхностном расследовании обстоятельств гибели бывшего сержанта, приведшем, естественно, к полному конфузу. Вахметьев имел также по этому поводу телефонный разговор с областным прокурором, и тот объявил, что в ближайшие день-два к провинившемуся следователю прокуратуры будут в обязательном порядке применены определенные санкции. В лучшем случае он отделается строгим выговором, а возможно, что его в виде наказания переведут из прокуратуры центрального района города в самый захудалый район области.

Да, неудачников у нас очень не любят. Тем более таких, которые при этом еще что-то мнят о себе. Это Михаил Юрьевич Зотов уже понял по брезгливому взгляду Будды.

Однако, чувствуя свою вину за то, что зло на этот раз осталось не только безнаказанным, но еще и торжествующим, молодой следователь решил для себя самого уже, больше даже для собственного самоутверждения, ну опять же и во имя попранной справедливости, довести до конца дело хотя бы с защитником.

Он вспомнил пример, приведенный на лекции в юридическом институте одним из преподавателей, причем пример, основанный на известном в городе случае, когда приезжий московский адвокат – это было еще при прежнем губернаторе – сумел так составить жалобу потерпевшего, что в ответчиках оказалась чуть ли не вся губернская власть. И не только выиграл затем процесс, но и заставил тот же суд вынести частное определение в адрес властей предержащих. В самом деле, известный пример, но только Зотов уже забыл фамилию того адвоката, а напомнить ему ее мог бы разве что старый преподаватель. Не лезть же действительно в судебные архивы! Да и кто его туда пустит, особенно после сегодняшнего провала.

Профессор оказался дома. Как и многие в городе, он был в курсе обвинений, выдвинутых против Васильчикова, которого знал в свое время не понаслышке. И торжество несправедливости больно ударило старика по самолюбию. Но он вспомнил фамилию того, московского адвоката, который произвел в городе своеобразную сенсацию. Звали его Юрием Петровичем Гордеевым. И работал он тогда в десятой юридической консультации, в Москве, на Таганке. Где, возможно, трудится и сейчас, если не сменил места работы.

Вот эти сведения и передал Зотов по телефону родителям Архипа Кураева. А заодно выдал, со слов своего бывшего преподавателя, и самую лестную характеристику московскому адвокату, которого не знал лично, но о ком слышал даже на лекциях в свое время. Это было то немногое, что он мог еще сделать со своей стороны. Остальное теперь зависело от решения родителей Архипа и, в еще большей степени, от времени. Десять суток всего, а время – пошло.

3

Юрий Петрович Гордеев сидел в одиночестве в своей маленькой комнате-кабинетике, где помещались кроме него самого еще два стула для посетителей, стол и небольшой сейф, и сладко предавался мечтаниям.

Ему ничего особенно не хотелось. Точнее, хотелось несбыточного. Чтобы вот сейчас заглянула в кабинет роскошно-седая голова мэтра Генриха Афанасьевича Розанова, и бархатный голос произнес с глубоким чувством:

– Послушайте, любезный Юрочка, а не хотели бы вы отдохнуть недельку-другую где-нибудь на курортах южных морей? На фирме предвидится летний застой, и лично мне будет приятно увидеть вас загорелым и отдохнувшим для новых замечательных свершений этак к концу месяца! Надеюсь, у вас нет серьезных возражений? И если туговато со средствами, то вы вполне можете рассчитывать на некоторый… хм, аванс…

Красивые слова! Еще более красивые, благородные мысли…

Дверь отворилась, и в проеме возникло улыбающееся лицо Генриха Афанасьевича. Его темные, выразительные глаза мигом окинули кабинет, остановились на замершем в ожидании лице Гордеева, и взгляд как-то сам собой потеплел.

– Послушайте, любезный Юрочка!..

Сердце у Гордеева екнуло и замерло в томительном ожидании. Неужели?!

– Вы ведь, если мне не изменяет память, уже бывали в Новограде, не так ли? И, кажется, с блеском выиграли какой-то важный процесс, я не ошибаюсь?

– Господи, когда это было… – Юрий Петрович поскучнел. Опять удача – мимо.

– Это совсем неважно. Значит, если предложить вам туда командировку, вы не окажетесь там новичком, которого придется водить за ручку?

– За ручку водить, – с иронией ответил Гордеев, – меня не надо. Но при чем здесь Новоград? Скверный город. Скверное начальство. Если с тех пор что-то и могло измениться, то наверняка в худшую сторону. Белому человеку там делать нечего. Запад есть Запад, Восток есть Восток…

– Ну-ну, не будьте таким пессимистом. Сейчас к вам подойдут двое пожилых людей, они сидят у меня в кабинете, и расскажут вам суть дела, которое их привело к нам в поисках защиты.

– Что, мне ехать туда? – чуть не возмутился Гордеев. – Да у меня тут невпроворот… – соврал он, но этот номер не прошел.

– Я знаю, знаю, – поспешно попытался остановить протест в самом зародыше мэтр Розанов. – Однако там есть одно обстоятельство. Город, как рассказали мне посетители, до сих пор вспоминает о том вашем процессе, где вы выступили с необыкновенным блеском, чем и завоевали сердца новоградцев. Вот это, я полагаю, и есть наша главная цель – оставить о себе память добрыми делами. Мне кажется, вам будет интересно выслушать посетителей. А я, со своей стороны, обещаю не чинить вам препятствий, если вы захотите взять на себя это дело.

– Спасибо, шеф, – с чувством произнес Гордеев, окончательно освобождаясь от последних иллюзий по поводу двухнедельного отпуска.

– Не надо меня благодарить, – сладко улыбнулся Розанов и кивнул. – Мне, не скрою, и без того приятно ваше согласие…

Посетители оказались мужем и женой, специально приехавшими сегодня утром из Новограда по совету следователя, который вел дело по поводу убийства их сына. Ну и, естественно, ни о какой справедливости там речь не идет. Дело проиграно. Сын похоронен, а убийца разгуливает на свободе. Два года условно – это для него ничто.

Рассказ о происшествии не занял и получаса – со всеми отступлениями, личными впечатлениями, жалобами и слезами матери, потерявшей сына.

Юрий Петрович в свое время – это случилось пять или шесть лет назад – уже бывал в Новограде. Тогда власти засадили в тюрьму видного местного бизнесмена за то, что тот отказался делиться с губернаторским окружением своими доходами. Дело было выиграно, а губернатор чудом усидел в своем кресле, однако ему пришлось расстаться со многими членами своей команды. Да и само сидение его оказалось тоже недолгим – на ближайших выборах население его с треском прокатило, как ни старались местные, прикормленные СМИ и московские пиарщики. И вот, значит, снова – возвращение к пройденному.

Времени, как понял Гордеев, у него и в самом деле оставалось в обрез. Из отпущенных законом на подготовку жалобы десяти дней два уже прошли, а надо было еще успеть ознакомиться хотя бы предварительно с материалами уголовного дела и составить безукоризненный в юридическом аспекте документ. С провинциальными буквоедами иначе нельзя. К запятой, поставленной не в том месте, придерутся, а на все необходимо время, которое уже бежит вскачь.

Правда, и Новоград – не так уж и далеко, четыре часа хорошей езды на машине. А поездом еще скорее. Но это – не самое главное. Вопрос с гонораром тоже уже, видимо, возникал в кабинете Розанова, и посетители Кураевы заметили как бы вскользь, что с той суммой, которую назвал им Генрих Афанасьевич, они согласились, готовы и аванс выплатить. Что за сумма и какой будет аванс, Юрий Петрович пока уточнять не стал, оставив этот вопрос до собственного разговора с Розановым. Тот ведь не только его «женил», но уже и «приданое невесты» успел обсудить. Это нехорошо. Получалось, что Розанов уже сам все решил за него.

А если Юрий Петрович возьмет и передумает, тогда что? И вообще, кто его может заставить?

С другой стороны, и этих людей понять можно – видно, привезли все, что смогли. Сказали, что друзья и знакомые убитого сына помогли. Есть тут определенная этическая сторона, когда и торговаться вроде бы не следовало, но опять же если Розанов официально поручает ему защиту интересов Кураевых, то пусть хотя бы следует при этом общепринятым нормам оплаты. И записывает как обязательную акцию по обслуживанию населения. А тут – черт знает что такое. И спрашивать неловко, можно ведь так и подвести «любезного Генриха Афанасьевича». Словом, вопрос о гонораре пока отложили.

После этого, приняв для себя определенное решение, Гордеев оставил посетителей в своем кабинете, продиктовав им, как надо писать заявление адвокату – пока без фамилии – с просьбой взять на себя защиту их интересов и так далее, а сам отправился к Розанову.

У шефа сидела секретарша, но тот, увидев Гордеева, тотчас отложил дела с ней и попросил ее выйти, а Юрию Петровичу показал на стул.

– Я вижу, вы сумели договориться? Вероятно, обсудили все, кроме гонорара, да?

– Вот именно, – сухо подтвердил Гордеев.

– Ну что ж, Юрочка, – задумчиво вздохнул Розанов. – Две тысячи долларов – это огромные деньги для них.

– Я-то понимаю, но почему дыры должен закрывать собой я?

– А кого бы вы предложили?

– Почему, к примеру, не Райский? Или Сеня Воскобойников? У них что, работы больше? Если мы открываем сезон благотворительности, то, я думаю…

– Нет, о сезоне не может быть и речи, – прервал Гордеева Розанов. – Но я подумал, что никто другой, кроме вас, Юрочка, не справится с этим делом.

– Оно вам представляется слишком сложным?

– Нет, опасным.

– Вот как? И значит, меня бросаем закрывать амбразуру?

– Вы это умеете отлично делать, – улыбнулся Розанов. – И потом, я вам верю. В конце концов, вы всегда можете обратиться за помощью и к своим друзьям, не так ли? Не убедил? – Розанов улыбался уже так, что шире некуда.

– Увы, – вздохнул Гордеев.

– Увы, да или увы, нет? – не отставал Розанов, продолжая улыбаться.

– Кажется, увы, да.

– Ну вот и отлично! Ступайте, Юрочка, подписывайте договор. А деньги вам переведут через «Юнистрим».

– Зачем, я на месте сам получить могу. Мало ли что?

– Живешь по старым меркам. Сейчас переводов бояться нечего. Через «Юнистрим» деньги к тебе прискачут за десять минут и без всякой канители с открытием счета. А без золотого запаса в нашем деле никак нельзя, – заметил Розанов.

– Ты прав, – вздохнул Гордеев. – Но лучше бы золотой запас понадобился не в нашем деле, а для отпуска.

– А отпуск я вам гарантирую после окончания дела. Полетите куда-нибудь на Канарские острова. Или на Багамские – там ничуть, говорят, не хуже…

– Опять обманете? – с сомнением произнес Юрий Петрович.

– Я? Вас?! Да никогда! – с жаром ответил Розанов и нажал на клавишу интеркома, вызывая секретаршу.

«Обманет, – сокрушенно подумал Гордеев и отправился к себе, – уж слишком горячо он пообещал…»

4

Нехорошие, недобрые предчувствия появились у него с первых же минут пребывания в городе, куда он добрался автобусом «экспресс» из Москвы за четыре часа.

Администратор в гостинице, пожилая и сухая, как вобла, тетка с крашенными хной оранжевыми волосами, не преминула поинтересоваться целью приезда. Ну прямо как в добрые старые времена, когда, если у человека не было определенной цели, его просто не селили в номера – «мест» не было.

Гордеев кратко ответил, будто вопрос был для него не нов:

– Бизнес.

– Не секрет, какой? – с определенной насмешкой глядя на него, спросила эта огненно-рыжая «прелесть».

– Разумеется, это коммерческая тайна.

– Ах вон как? – загадочно улыбнулась она. – Московский адвокат прибыл в Новоград по своим коммерческим делам? Приятно слышать, приятно…

Что конкретно ей было приятно, Юрий не понял, но вдумываться поначалу не стал, а решил, что о нем здесь уже знают. Нет, не по той, давней уже командировке сюда, а теперь. Словно ждали московского адвоката, и вот он, нате вам.

– Приятно, говорите? И чем же я вам доставил такое, извините, удовольствие?

– Ну как же! Известный адвокат, в телевизоре нередко показывают. И – к нам, в нашу гостиницу. Наверное, и номер потребуете себе из дорогих, люксовый, да?

Все оказалось проще, чем он думал. Дорогой номер ему хотят предоставить. Но не выйдет. На аванс в одну тысячу долларов, что уже получил Гордеев, особо шиковать не приходилось, хоть здесь все-таки и провинция. И он поспешил охладить администраторшу:

– Нет, мне бы чего попроще. Одноместный и скромный. Я у вас собираюсь исключительно ночевать. Так что запросы у меня, сами видите, простые.

– Жаль, жаль, а у нас есть свободные апартаменты. С прекрасным видом на город. С отдельным обслуживанием. – Она многозначительно и как-то уж больно недвусмысленно поглядела ему в глаза. Гордеев едва сдержался, чтобы не расхохотаться.

Номер ему выделили на четвертом этаже, единственное окно выходило во двор – гостиница была выстроена в форме каре. Это с верхних этажей, где располагались дорогие номера, можно было наблюдать окрестности. Но наблюдать Юрий ничего пока не собирался, так что для него не имел значения вид из окна.

Горничная, довольно молодая, но упитанная женщина лет тридцати, не глядя в бумажку, которую протянул ей Гордеев, достала из ящика стола ключ от его номера и, развязно виляя бедрами, пошла впереди, чтобы открыть номер и показать, где что лежит. А вот ее оценивающий взгляд, которым она бегло окинула нового постояльца, ему совсем уже не понравился. Он наконец сообразил, что они все тут знали о его приезде и, возможно, ждали. Значит, и провокаций не избежать. Не исключено, что и со стороны обслуги, с которой надо быть вдвойне осторожным.

Странно, что супруги Кураевы посоветовали ему разместиться именно в этой гостинице – тут, мол, спокойно, ресторанчик небольшой и гульбы здесь обычно не наблюдается. Наверняка в городе имеются и другие, пусть менее значительные, гостиницы, но такие, где на тебя не будут пялиться чужие, заинтересованные глаза. Но – что сделано, то сделано.

В прошлый свой приезд Гордеев останавливался в лучшем отеле города, который располагался на центральной городской площади. Но там сейчас, сообщили ему еще в Москве, идет ремонт, и, значит, жизни никакой. А эта, мол, вроде как дублер того отеля и располагается хотя и не в центре, но, самое главное, отсюда до всех основных учреждений, которые понадобятся адвокату, недалеко. Можно подумать, они заранее знали, какие учреждения ему предстоит посетить. Он сам еще этого не знал, а они, видишь ли, уже заранее все обдумали за него. Странно…

Горничная заглянула в туалетную комнату, где был душ, открыла-закрыла краны. Поправила полотенца на вешалке у зеркала. Потом так же непринужденно проверила мягкость матраса на кровати и с ожиданием в глазах обернулась к Гордееву.

«Она что, может, уже на чаевые рассчитывает? А за какие коврижки?»

Юрий кивнул ей этак непринужденно и, подойдя к окну, стал разглядывать квадрат двора и окна соседних номеров. Горничная же постояла, потом, многозначительно хмыкнув, положила на стол ключ и вышла. «Вот так-то», – сказал себе Юрий.

В номере стоял телефонный аппарат – черный, старинный, с диском для набора. Но если номер был готов заранее, то наверняка он уже был и нашпигован всякой подслушивающей, а возможно, и подсматривающей техникой. Или это еще предстоит? Они же тут не могли знать, где он поселится? Или и это предусмотрели?

Во всяком случае, решил он, вести в номере серьезные разговоры или звонить по этому телефону не следует. Есть мобильная связь, в Москве на свой номер он положил пару сотен долларов дополнительно – мало ли какие разговоры придется вести, правда, лучше бы обошлось все-таки без помощи телефона. Но один звонок он должен был сделать сразу по приезде, и, если его слушают, пусть об этом знают.

Гордеев позвонил по номеру, полученному еще в Москве, председателю районного суда Самохвалову и представился.

Тот, вероятно, сделал вид, что удивился. Поинтересовался, какие проблемы завели в Новоград московского адвоката и чем вызван этот его звонок?

Юрий Петрович терпеливо и вежливо объяснил, что держит в руках договор, согласно которому он принимает участие в известном уголовном деле на стороне потерпевшего и желает поскорее встретиться с господином судьей, чтобы получить в канцелярии материалы дела и изучить его, прежде чем подать жалобу от имени Бориса Анатольевича Кураева в областной суд.

– Значит, получается, истец недоволен решением суда первой инстанции? – задал совершенно глупый вопрос Самохвалов.

Гордеев даже удивился такой наивности.

– Представьте себе, дело обстоит именно так, как вы и предположили.

– Ну что ж, подъезжайте. Вы знаете наш адрес?

– Да, конечно.

Гордеев положил трубку и тут же, словно обжегшись, отдернул руку – телефон громко затрезвонил. «Надо убавить звук, – подумал Юрий, – а то, если так будет продолжаться, это ж они мне ту еще жизнь устроят…» Он поднял трубку.

– Слышь, болтун, – голос был грубый и явно блатной – на их языке болтун – это адвокат, – мы тебя предупреждаем: будешь совать свой нос куда не надо, оторвем его тебе, ха-ха!

– А вам какое дело до того, чем я буду заниматься? Вы кто? Уголовники? Вот и занимайтесь своим бизнесом, пока.

– Что значит «пока»? – Голос явно нарывался на скандал.

– А то и значит. У меня свои дела, у вас – свои, и пересекаться с вами, устраивать какие-то базары и «стрелки», я не намерен.

– Смотри, болтун, мы тебя предупредили. – Голос поскучнел. – А лучше всего, чтоб ты отвалил обратно в Москву.

– Это тоже мое дело.

– Заладил… – Абонент не очень разборчиво помянул «мать» и оборвал разговор.

– А вот и первый звонок, – громко сказал Юрий и, перевернув аппарат, уменьшил звук до минимума.

Если бы Гордеев не знал, что думает о нем Иван Данилович, он назвал бы прием, который устроил ему судья, вполне любезным.

Самохвалов предложил сесть, поинтересовался, не желает ли гость минеральной водички, и, не дожидаясь ответа, сам поднялся, подошел к двери и попросил секретаршу принести бутылочку воды похолоднее – на улице было уже жарко. Затем таким же любезным тоном он посетовал, что решениями суда редко кто в наше время бывает удовлетворен полностью, всегда остаются какие-то нерешенные с правовой точки зрения вопросы. В общем, он как бы излучал радушие, но в глазах этого здоровенного мужика, поднаторевшего в словесных баталиях, стояла настороженность.

И снова ощутил Гордеев, что о его приезде здесь если не знали твердо, то, во всяком случае, догадывались. А это, в свою очередь, означало, что за супругами Кураевыми, отправившимися в Москву, было установлено наблюдение. И где они побывали, с кем и о чем договорились, заинтересованной стороне было уже ясно.

Затем судья заметил, что объективности ради, возможно, господину адвокату было бы уместно встретиться, скажем, с кем-то из представителей администрации.

– Это у меня запланировано, – вскользь, словно бы отмахнулся, сказал Гордеев. – И с ними, и, разумеется, с правоохранительными органами. А как же, в этом – суть нашей работы. Но, видимо, не все, подобно вам, рады моему приезду, Иван Данилович.

– Вы считаете, что я испытываю радость? – с иронией спросил судья.

– Но… ваше радушие… На лицемерие оно никак не похоже, и это меня, искренне признаюсь, радует. Полагаю, вы не будете на меня в обиде, если следующая инстанция разрешит наш судебный спор в пользу истца, а не ответчика, верно?

– Вы так считаете? – Любезность как-то исчезла с лица судьи.

– Это – моя работа. Ваша – это сугубо ваша, а моя – это моя, и этим все сказано.

– Мне приятно было с вами познакомиться, – уже без улыбки сказал Самохвалов. – Копию дела вам выдадут в канцелярии, я уже распорядился.

– Благодарю. Приятно сотрудничать с понимающими людьми. А то мне уже звонили в гостиницу, предложили убраться из города ко всем чертям, а не то, мол… Ну сами оцените чьи-то старания. Неужели это дело так переплелось с уголовщиной, что иного выхода не предвидится, как вы считаете, Иван Данилович? Вам понятен мой интерес.

– Не знаю, кто вам звонил и зачем. Впрочем, может быть, здесь кто-то помнит еще о ваших прошлых подвигах?

Очень неосторожно сказал это судья. Вероятно, подумал Гордеев, Самохвалову, как бывшему спортсмену, все-таки недоставало в его должности обыкновенного ума. Ну кто ж так сразу выдает себя? Или это сделано нарочно? Чтобы адвокат не шибко задирал нос?

– Но если этот ваш «кто-то» действительно что-то помнит, то, возможно, он помнит также, чем пять или шесть лет назад, не помню, все закончилось? Вам-то память ничего не подсказывает?

– Подсказывает, господин адвокат, но священного трепета не вызывает, увы.

– Эка вы меня обескуражили! – засмеялся Гордеев. – А я-то думал… Ну благодарю за откровенность. Так у кого я могу получить дело?

– У секретаря, у Людмилы Петровны… Люся! – крикнул Самохвалов. – Ты приготовила то, о чем я говорил?

– У меня все готово, Иван Данилович, – заглянув в кабинет, сказала Люся и вдруг озорно подмигнула Гордееву.

«Они здесь все, похоже, с ума посходили», – подумал Юрий Петрович, покидая кабинет районного судьи.

Для ознакомления с материалами дела и приговором ему выделили пустующую комнатку в помещении суда. Люся сама принесла сюда все материалы, наполнила графин свежей водой и вообще всячески демонстрировала свое подчеркнутое почтение к московскому адвокату, который, так сказать, удостоил своим посещением их провинцию и по этой причине вызывает живейший интерес у окружающих. Или же здесь был какой-то умысел, в сути которого Гордеев еще не успел разобраться. Но размышлять он не хотел, поскольку мысли были заняты исключительно делом, которое лежало в пухлых папках перед его носом на столе, притом что времени на его изучение и составление жалобы оставалось с каждой минутой все меньше. Из десяти отпущенных законом дней три уже канули в пустоту.

Возможно, это понимала и секретарь суда. Но, будучи женщиной молодой, весьма привлекательной и, похоже, сексуально озабоченной, она сразу проявила повышенный интерес к приезжему москвичу, что ему же забавно и откровенно демонстрировала. Может быть, даже слишком откровенно.

С другой стороны, и Юрий Петрович, холостяк на четвертом-то десятке лет, тоже испытывал определенный интерес в отношении женского пола, особенно провинциального.

Во время командировок подобного рода он нередко встречался с разными женщинами, а витавший над ним ореол успешного адвоката придавал его мимолетным знакомствам на местной почве дополнительный градус. Причем, как показала практика, лишь очень немногие женщины, с которыми он встречался, уже после пытались рассчитывать на более серьезное продолжение отношений. Люся, или Людмила Петровна, как уважительно назвал ее Гордеев, явно рассчитывала на мимолетное удовольствие и не помышляла ни о каком продолжении. Вообще-то говоря, с точки зрения Юрия, это был наиболее удобный, да и целесообразный, вариант. Нет, конечно, не здесь, в этой тесной комнатенке, где районные судьи работают с материалами, и, разумеется, не в гостинице, где за ним и так уже смотрят все, кому не лень, а в каком-нибудь укромном и удобном для девушки месте, которое она сама наверняка выберет, – она здесь живет, ей виднее.

Она и в самом деле ему понравилась. Ну, во-первых, она была натуральная блондинка, это успел рассмотреть Юрий Петрович. Во вторых, как у образцовых блондинок, у нее была высокая и не скованная лифчиком грудь. Это он успел оценить, когда, сидя за столом, принялся раскладывать документы, а Люся, словно желая помочь ему, подошла сзади, наклонилась над его плечом и, словно невзначай, ненавязчиво этак, прижала свою полную грудь к его щеке. И тут же отыграла неловкость, даже слегка покраснела, что ей, кстати, очень шло.

Гордеев посмотрел на смеющуюся девушку, заманчиво прищурившую глаза, взглянул на закрытую дверь и, сочтя случайное касание шуткой, сам, демонстрируя шутливое свое расположение, протянул к девушке руку и легонько похлопал ее дружески чуть-чуть ниже талии, где спина ее была обнажена и бархатная, кремового цвета кожа золотилась искорками невидимых волосков.

Надо сказать, что он сразу обратил внимание на достаточно крупные для такой молодой девушки бедра, в свою очередь тесно скованные короткой зеленой, под цвет глаз, юбкой, которая, казалось, трещала от сдерживаемых усилий. И вот этот его как бы непроизвольный жест неожиданно подействовал на нее, будто рывок катапульты. Какая-то неведомая сила, будто удар током высокого напряжения, кинула ее прямо на колени к нему. Он и понять ничего не успел, как почувствовал, что и его рот уже оказался в полной власти ее губ, а перед глазами разлилось зеленое сияние…

Это был, разумеется, захватывающий момент. Стоило войти в данную минуту в кабинет кому-нибудь постороннему, не исключая и судью Самохвалова, и карьера Гордеева в этом городе была бы низвергнута в пыль и прах. Но эскапада Люськи была столь стремительна и недолга, что никаких серьезных осложнений для Юрия Петровича вызвать не успела.

Он сумел оценить и весомую тяжесть ее тела, и естественный жар, исходивший от нее, наконец, ее изначальное, природное, необузданное желание иметь в руках то, чего хочется. Пока он аккуратно отрывал ее губы от своих и руками сжимал, приподнимая со своих колен, ее тело, неудобно стиснутое между ним и столом, она ухитрилась ловкими своими пальчиками пробежать и по его телу, остановиться в одном, другом месте и, поднимаясь уже, тихо заметить прямо на ухо и не без искреннего удовольствия:

– Ого, какие мы! Какие быстрые да горячие!

– Ты всех гостей так встречаешь? – переходя на «ты», так же шепотом спросил Юрий.

– Только тех, которые мне сильно нравятся.

– Значит, я сильно понравился, дорогая? – ухмыльнулся он, чувствуя во всем теле нарастающее возбуждение.

– А чтоб полностью удостовериться в этом, нужно время, дорогой, – передразнила она. – Тише, а то услышат.

– Да, я так и подумал, – прошептал он и сказал уже нормальным голосом: – Вот только времени-то как раз у меня совсем и нет. Видишь, сколько прочитать надо? – Он показал на тома на столе.

– Ну с этим-то ты, – она с бесстыдной улыбкой посмотрела ему прямо в глаза, при этом ее «зелень» тоже словно разлилась на лице, – думаю, управишься быстро. А если чего не поймешь, обращайся прямо ко мне, я объясню, охотно покажу… Но вот на меня ты так сладко не гляди, со мной не всякому удается…

– Такая ты недоступная? – серьезно спросил Гордеев.

– Нет, такая неутомимая.

– Не врешь?

– Сам сможешь убедиться. Если захочешь.

Она облокотилась сбоку на стол, отчего ее белые груди напряглись и полезли из такого же тесного, как ее юбка, выреза кофточки, а сама юбка непроизвольно задралась, обнажив уже до полной, что называется, потери пульса ее сильные, словно у спортсменки, ляжки. Да еще эта модная нынче у молодых девиц обнаженная часть живота с пупком наружу – между короткой кофточкой и такой же нахальной, ничего не скрывающей, а, напротив, все подчеркивающей юбкой! Да еще с разрезом на юбке сбоку бедра. Сплошное заглядение и душевная оторопь! Не всякий выдержит подобное моральное испытание.

– А вот такая постановка вопроса мне нравится больше, чем все эти дела, вместе взятые! – наигранно весело, но с явной уже хрипотцой в голосе воскликнул он, проводя ладонью по тугой округлости ее ягодицы и конфузливо оглядываясь, будто кто-то мог подслушать его «крамольные» слова, и при этом выжидающе уставился на девушку. – Ну так как?

– А ты ничего мужик. – Она кокетливо скосила на него глаза и покачала бедрами из стороны в сторону. – Я, между прочим, первая на тебя глаз положила.

– Да ну? А я думал, что это я тебя первый увидел.

– И захотел?

– А почему же нет? Такая красавица!

– Ха! Хотеть – это полдела. А вот что ты скажешь, когда я тебе покажу, чем владею?

Она, похоже, приняла всерьез его игру, и теперь ему оставалось лишь ждать, когда она выставит свои условия, то есть назначит, где и когда может состояться их свидание. На которое, как представлял себе Юрий, обязательно явятся и те, кто желают запечатлеть для потомства наиболее острые и волнующие моменты их любовной схватки. Впрочем, не только для потомства, но и для плодотворного дальнейшего шантажа. Господи, как уже знакомы все эти дешевые, провинциальные приемы! Но ведь недаром говорится, что на всякую хитрую задницу имеется прибор с хорошим штопором! Так что зря они рассчитывают провести его на мякине. А вот он, в свою очередь?.. А что, ведь можно и попробовать, пошутить, поиграть с ними в свободную от работы минутку…

И Гордеев, многозначительно улыбнувшись, тем самым как бы принял вполне конкретно витавшее в воздухе предложение секретарши суда Людмилы Петровны продолжить знакомство, со всеми вытекающими из него последствиями, на ее поле деятельности. А вот где оно расположено, об этом она скажет сама, наверное, чуть позже, надо же и ей, в первую очередь, между прочим, подготовиться, чтобы не оказаться в пролете…

Предложение Людмилы Петровны прийти к нему вечерком в гостиницу, где у нее, по ее словам, все схвачено, было отвергнуто сразу и без объяснений. Девушка, похоже, немного обиделась. Если она надеялась на такой визит, то, надо сказать, с умом у нее было не все в порядке.

Тогда она стала высказывать предположение, что лучше, чем у подруги Татьяны, которая живет здесь же, в центре, недалеко, в двухкомнатной квартире – не замужем, но с ребенком, – лучше не найдешь. Потом она подумала и сама отвергла этот вариант – там не покричишь вволю. Кричать, получая наслаждение, ей, воспитанной на американском эротическом кинематографе, казалось, наверное, верхом эстетического изящества, так, во всяком случае, Людмила попыталась объяснить Гордееву. Делаю, как хочу, и кричу, что хочу. Тоже своего рода кредо.

Своими размышлениями вслух, которые ей, видимо, невероятно нравились, Людмила явно и настойчиво отвлекала его от работы, и это было нехорошо с ее стороны, о чем Юрий Петрович без всяких уловок ей и сказал. И добавил, чтоб она еще подумала и сказала ему попозже, ближе к концу дня, и тогда и он мог бы освободить для нее достаточно времени – ясно же, не на пять минут встреча. А между тем у него уже у самого возник в голове план, только его следовало уточнить.

Эта игра, которая была не столько забавной, сколько по-хулигански острой, начинала ему нравиться. Да и потом, от кого бы он мог получить максимум сведений об этом Самохвалове, как не от девицы, уже не раз, вероятно, спавшей с судьей, но готовой ради новых, с ее точки зрения, ощущений спокойно продать своего шефа. И он был уверен, что она охотно это сделает в тот момент, когда ее тело будет как бы истекать благодарностью, а мозги биться в сумятице чувств, которые, возможно, окажется не так уж и сложно ей внушить. А чего не нашепчешь женщине в минуты пылкого, страстного забытья?

И она удалилась наконец, безумно соблазнительная и определенно почувствовавшая свою огромную, все поглощающую женскую власть над залетным мужчиной, переспать с которым и вызнать, с чем, с какими идеями он явился сюда, велел ей сам судья Самохвалов. Правда, она об этом ни словом не обмолвилась в разговоре с Юрием, и полагала, что он так ничего и не понял, когда она демонстрировала ему собственные подходы из запасов своего женского коварства, но была уверена в том, что он точно «клюнул». А кто на нее «клевал», это уж ей всегда ее собственный опыт показывал, тот с крючка никогда не срывался. Об этом она и доложила Ивану Даниловичу.

Тот озадаченно посмотрел на нее, в какой уж по счету раз оценил ее сугубо телесные достоинства и процедил далеко не самым доброжелательным тоном:

– Ты смотри, чтоб я заранее знал, где ты намерена ему отдаться. В гостинице он не хочет, я правильно понял?

– Не желает. Может, к себе приглашу, а что? Я девушка свободная! А ты ребятишек своих подошлешь, чтоб понаблюдали, да? А фига не хотели? Мне это самой ни к чему, такая слава по городу!

– Не твое собачье дело – рассуждать. Ты правильно делай, чего приказываю, а больше от тебя ничего не требуется. Фотографии твои тоже никто в журнале печатать не собирается. Ты мне его в непотребном виде представь, и все. И язычок свой не особенно распускай. Смотри, не ровен час, отрежем!

– Ах какой страшный! Да пошел бы ты! Хрен теперь от меня чего получишь!

– Это мы еще посмотрим, – брезгливо сказал он и махнул ей рукой, чтобы она покинула его кабинет. И бросил вдогонку: – Завтра снова в нормальной одежде приходи на службу! – А потом добавил, уже про себя: – Ходит тут, понимаешь… черта лысого усидишь…

5

Вечером, оторвавшись ненадолго от своих занятий, Гордеев, проходя через секретариат, увидел мрачную Людмилу и не удержался от вопроса, не случилось ли у нее чего-нибудь неприятного? Она посмотрела на него долгим взглядом и ничего не ответила, только махнула рукой. Он наклонился над ней и одними губами спросил:

– Отменяется?

Она опять не ответила, продолжая мрачно изучать пустой свой стол.

– Может, мне подумать, а? – так же тихо спросил он.

– Подумай. – Она вздохнула.

– Я там документы положил в сейф, вернусь через полчасика и еще посижу, тогда и поговорим, ладно?

– Ладно, – с мрачным видом ответила она.

Эти полчаса Юрию Петровичу понадобились затем, чтобы он дошел до своей гостиницы, где он видел рядом с окошком той огненно-рыжей администраторши табличку с номером телефона, по которому можно взять напрокат автомобиль. Вчера он не записал его, а сегодня телефон понадобился.

Запомнив номер, Гордеев вышел из гостиницы, отошел подальше и достал свой мобильный телефон. Бюро проката, оказывается, располагалось тут же, рядом с гостиницей, за углом, в небольшой пристройке. И Юрий, не заметив за собой никакой явной слежки, отправился туда.

«Хорошо, что я не проигнорировал совет Розанова о переводе денег», – подумал Гордеев. Гонорар ему и в самом деле перевели через систему Юнистрим очень быстро, если не сказать моментально. Гордеев не хотел признаваться себе в том, что он не верил в оперативность и надежность многочисленных КБ и различных организаций, предлагающих какие-либо действия с денежными средствами. Но с Юнистримом все оказалось на редкость надежно и, главное, своевременно. Ну что бы он делал сейчас, откажись он от перевода? Машина нужна срочно.

Оформить на себя небольшой, но весьма вместительный – это хорошо знал Юрий Петрович – серый «форд-фокус» с притемненными стеклами было делом несложным. Гордеев заплатил за неделю вперед пару сотен баксов, сел за руль и через три минуты уже входил снова в помещение суда.

Странно, но на этот раз Людмила посмотрела на него с ожиданием. Он кивнул и прошел в выделенную ему комнату. Через минуту и она была уже рядом с ним. У порога сразу приложила указательный палец к губам и, подойдя к столу, взяла карандаш из его руки и написала на листке бумаги: «Придумал?» Гордеев кивнул. «Где?» – был следующий вопрос. Он забрал у нее карандаш и коротким движением изобразил на бумаге профиль автомобиля. Людмила улыбнулась, снова взяла карандаш и написала – ниже нарисованного автомобиля: «Тихвинская, 5, первый подъезд, второй этаж, кв. 27. Кода нет. В 22.00». Потом она набросала линиями план, как ехать к ее дому от здания суда, и вопросительно взглянула. Теперь уже он показал ей большой палец. А потом сложил лист бумаги пополам и снова пополам и спрятал к себе в карман – от чужих глаз.

В семь вечера, когда в его кабинет заглянул Самохвалов, Юрий Петрович, погрузившись в бумаги, демонстрировал самую бурную деятельность.

Самохвалов посмотрел с блуждающей на губах улыбкой, потом трубно кашлянул, привлекая внимание к собственной персоне. Гордеев оторвался от дела и, подняв голову, посмотрел вопросительно и строго.

– Вы уж не ночевать ли здесь собрались? – с легкой иронией спросил судья.

– Если бы вы не возражали, я не против.

– Увы, а я – против, закон о труде для всех одинаков, уважаемый господин адвокат. Да и в гостинице спать гораздо удобнее. – Он хмыкнул.

– Но сторожа-то у вас тут, полагаю, имеются? – наивно этак спросил Юрий.

– Сторожа есть, но…

– А вы, Иван Данилович, и в самом деле решили, что я действительно хочу здесь поселиться? Нет! – Гордеев открыто рассмеялся. – До этого я еще не дошел, да и нужды особой не вижу. Но с вашего позволения я бы посидел, полистал дело сегодня еще пару-тройку часиков. Не возражаете? Материалы я, как договорились, запру на ночь в сейф, ключи оставлю на проходной. Ну что, никак не получится?

– Почему же, раз вам так хочется задержаться подольше, я не возражаю…

Самохвалов задумался. У него появилась мысль о том, что, возможно, Гордееву, как когда-то и ему самому, тоже пришла в башку здравая идея разложить Люську прямо здесь, на столе в этом кабинете. А что, неплохой вариант. Эта сучка, естественно помня его, Самохвалова, строгое указание, предложение адвоката поддержит, и они невольно разыграют здесь свой любовный фарс по всем правилам спектакля на радио. Это когда хоть ничего и не видно, а только слышны голоса артистов, но все предельно понятно даже дураку. Неплохо, молодец, Люська, если это она сама сообразила.

«Жучки», с помощью которых все происходящее в кабинете можно было отчетливо слышать, здесь были вмонтированы загодя, задолго до того, как Гордеев явился к судье. Собственно, эта комната обычно предназначалась для совещаний присяжных. А о чем они тут обычно говорили и до чего договаривались, о том судья Самохвалов знал заранее, до оглашения их вердикта. Знал также и кто настроен за, а кто выступает против. Это была та самая крайняя необходимость, о которой ему не раз говорил тот же Васильчиков.

Так что, заходя в кабинет, где корпел над бумагами московский адвокат, Иван Данилович был уже полностью в курсе того разговора, который произошел в этом кабинете между Люськой и этим адвокатом – ну насчет того, кто кого увидел первый и первым же захотел и прочая ахинея.

Пока же все шло по намеченному пути, Люська адвоката определенно охмурила, теперь осталось только ожидать сведений о том месте, где они захотят залечь. Вот туда и подъедут потихоньку ребята Журы, чтобы запечатлеть на пленку их сексуальную возню. А уже утром адвокату можно будет предъявить вещественные доказательства. Либо, на худой конец, если они захотят устроиться здесь, то подойдет запись «прослушки» из этого кабинета. Люська, известно, в минуты пылкой страсти любит обсуждать вслух свои плотские ощущения. И этот вариант тоже может произвести на москвича сильное впечатление, поскольку поставит под сомнение не только его роль в том деле, в которое он сдуру ввязался, но и вообще всю его карьеру. Поэтому почему же не разрешить ему остаться? Да хоть ночуй тут! А страстные Люськины вопли, еще по первому разу помнил судья, произвели на него тогда очень сильное впечатление. И Иван Данилович дал свое «царственное» согласие Гордееву, чтобы тот работал здесь сегодня, да и в любой другой день, столько, сколько душа пожелает. Или позволят обстоятельства. А под тем и другим он понимал совсем не то, о чем, наверное, думал этот ничего не подозревающий адвокат.

Возвращаясь обратно к себе, Иван Данилович снова обратил внимание на старательно корпевшую над какими-то документами Люську. Рабочее время уже кончилось, а она все еще сидела на месте.

– Ты случайно не ночевать тут собралась? – с иронией спросил Самохвалов, утверждаясь мысленно в своих предположениях.

– А если и так, вы будете против? – огрызнулась она.

– Наоборот, я совсем не против. Там, – судья с ухмылкой кивнул в сторону, – еще один передовик производства тоже совсем закопался в бумагах. Просил разрешения задержаться. Тебе этот факт ничего не напоминает?

– А что мне нужно помнить?

– Да, действительно… – сладострастно зевнул судья. – Я не забыл, как ты визжала… Кстати, вот тебе и новый повод. Только ты его уж в зал заседаний не води, это все-таки моя вотчина. – И судья самодовольно засмеялся.

А когда он удалился к себе в кабинет, Люська показала ему вслед неприличный жест, характерный обычно для грубых мужиков.

Людмила сознательно не дала Гордееву номера своего домашнего телефона, потому что уже догадалась, что если он станет ей звонить, то об этом узнают без труда – все говорят, что телефоны в городе прослушиваются запросто, было бы только желание. Она надеялась еще раз перед уходом с работы заглянуть к нему в кабинет и перемигнуться – Людмила видела уже, что он понимал ее, и она хотела сообщить, что встретит его возле своего дома, им будет спокойнее. И родителей не придется тревожить, и свидетелей можно избежать. А в том, что они обязательно будут, она не сомневалась точно так же, как и в подлости проклятого Ваньки Самохвалова, который то губы раскатывает в ее сторону и требует, чтобы она вытворяла с ним черт знает что, то под нужных ему людей подкладывает. Совсем уже, гад, в подстилку превратил. Но теперь Людмила решила ему отомстить. Она будет делать только то, что ей самой захочется.

Еще когда она только увидела адвоката из Москвы, то сразу почувствовала к нему непонятное влечение. И было отчего.

Всем давно известно, что выступать в суде против Васильчикова – себе дороже. Потому защищать его кинулись решительно все, и он сам отбирал нужных для судебного процесса адвокатов из областной палаты, причем сидя в камере предварительного заключения. А вот выступать на стороне потерпевших не соглашался решительно никто в городе. Успеха определенно не добьешься, а унижать себя и терять репутацию адвокаты не желали.

Когда стало известно, что прибывший из Москвы адвокат уже не новичок в Новограде и в свое время блестяще выиграл процесс, по сути, против самого губернатора, интерес к нему у Людмилы возрос многократно.

Она думала, что появится этакий пышноволосый, седой, представительный старец с целой свитой помощников, типа известного Генриха Розанова, которого часто показывают по телевидению, где он толкует те или иные законы. А приехал совсем еще молодой человек, которому и сорока-то не исполнилось, живой, здоровый, полный сил, симпатичный внешне. С таким, что называется, и любовь покрутить, пусть краткую, но зато яркую, сжигающую в страсти, и то бесценное наслаждение. Зная свои несомненные достоинства, Людмила решила за те короткие сроки, что адвокат будет изучать дело, постараться вскружить ему голову.

Но ее тайное желание – хотя что тайного может быть скрыто на лице женщины, начавшей свою извечную охоту? – неожиданно нашло поддержку у судьи. Уж он-то хорошо разбирался в людях – в силу собственной профессии – и знал многое о сильных и слабых сторонах человеческого характера. Люська пришлась бы как нельзя кстати для исполнения его планов. Ну а что она пару раз переспит с чужаком, так от этого ее не убудет, еще и другим много останется, поэтому и сожалеть не о чем, работа дороже.

И Людмила, чего он все-таки не ожидал, не высказала протеста, а поначалу приняла требование судьи – охмурить и в буквальном смысле раздеть адвоката перед видеокамерой – хоть и без особого восторга, но, как ему показалось, с пониманием. А теперь вдруг взбрыкнула! С чего бы это?

И тогда Иван Данилович, уже перед тем как запереть свой кабинет, позвонил Журе и сказал тому, чтобы его братва взяла на себя слежку за адвокатом Гордеевым и секретаршей суда Лякиной. Назвал их адреса – Люськин домашний и гордеевской гостиницы – и добавил, что пока они находятся в помещении суда и, скорее всего, задержатся здесь допоздна, а куда потом поедут, ему неизвестно, и стерва Люська не говорит. В заключение он заявил, что у него нет времени устраивать беготню за названными лицами, поскольку лично не имеет подходящих кадров, а поручать судебным приставам такую тонкую работу и вовсе ни к чему. Нет у него морального права – это значило бы все дело завалить в самом начале. Короче, все теперь зависит от того, как ловко сработают ребятки Журы, у которого есть специалисты по этой части.

Жура не то чтобы был недоволен поручением, исходившим от районного судьи, он вообще старался всячески подчеркивать свою независимость, хотя это не всегда удавалось. Ну как примерно недавно случилось, когда ему, известному воровскому пахану, черт возьми, вору в законе, пришлось являться на прием к районному судье, чтобы вручить ему взятку! Это Роберт приказал ему отвезти деньги – пятьдесят тысяч баксов – только за то, чтобы судья вынес требуемый вердикт! Охренеть можно! Но Жура повез, причем сам, никому другому – требовал Роберт – это дело перепоручать было нельзя. И привез, и вручил со словами: «По делу Васильчикова». И судья взял их от законника и даже не поморщился, гад. И сказал, что все на суде будет в порядке, подследственный может не волноваться. А теперь, будто ему дана власть над Журавлевым, или Журой, как его называют исключительно свои, он уже и сам приказывает, куда надо послать братанов, за кем следить и что им там делать, если чего случится не так. И все это говорится как бы от лица Роберта.

С другой стороны, и с Робертом не поспоришь, он «черную кассу» держит. Его сам губернатор слушается. Вон оно как все переплелось.

Чтобы не затягивать время бесплодными, все более раздражающими размышлениями, Журавлев приказал своим пацанам – Коле Хвату и Жеке Горелому – взять видеокамеру, пару разгонных машин и проследить за указанными лицами, которые сейчас находятся еще в здании райсуда, но скоро могут его покинуть. Словом, на пальцах объяснил задачу: лбы не крушить – а то эти могли, – но глаз не спускать. А когда у тех начнется кайф, все аккуратно зафиксировать для истории и сохранить. Задание более чем простое.

Но это только казалось, что все просто. Сторож, которого Хват спросил, есть ли в здании суда еще кто-нибудь, ответил, что двое последних, секретарша суда и приезжий адвокат, недавно уехали. А больше там нет никого.

Пацаны разделились: один поехал в гостиницу, где остановился адвокат, а второй направился к дому Лякиной. Но ни там, ни в гостинице их сегодняшних «клиентов» не оказалось. Хват с Горелым перезвонились и стали ждать, что называется, у моря погоды.

А вечерняя встреча между тем была бурной.

Гордеев с Людмилой договорились смотаться сразу, как только уйдет Самохвалов. Первой сбежала она. Хоть вечер и был очень теплым, Люська на всякий случай захватила с вешалки свой длинный плащ, да в нем и вид у нее был не таким вызывающим. Сторож не обратил на Людмилу внимания. А вот уходящего Гордеева спросил:

– А Иван Данилович говорил, что вы допоздна задержитесь?

– Я тоже так думал, но управился с делами быстро. Так что вот вам ключик от кабинета, до завтра.

Сторож пожал плечами и повесил ключ на гвоздик в специальном ящике.

Юрий, естественно, запер все материалы дела в сейф, но собственные выписки и записи сложил в папку, которую забрал с собой. Так что если бы нашелся желающий заглянуть в его бумаги и узнать, о чем думает и чем дышит московский адвокат, того любопытного ожидал бы конфуз. А в том, что так случится, Гордеев был просто уверен – впервой, что ли? Ясно было и зачем это делается.

Ну вот, предположим, обнаружили некие неизвестные типы материалы, подготовленные адвокатом к своей работе. Они их просто изымают, зная, что на их восстановление потребуется время, с которым у адвоката уже туго. А если он окажется беспечным и еще раз каким-то образом подвергнется подобной процедуре, то, считай, его участие в суде второй инстанции можно считать сорванным окончательно. Да и вообще, есть масса всяких вариантов насильственного вывода адвоката из дела, стоит только захотеть. Так что надо быть предельно осторожным.

Эту фразу Юрий произнес почти вслух, словно передавая наказ самому себе. Вот сказал и… успокоился. Ибо, веря в свою осторожность и находчивость, он не боялся рисковать иной раз и совершать неожиданные поступки. Ведь чем непредсказуемее поведение адвоката, тем сложнее с ним бороться.

Девушка, как договорились, должна была ожидать его у входа в магазин, наискосок от здания райсуда. Юрий Петрович внимательно огляделся и, не заметив ничего подозрительного, сел за руль серого «форда» и поехал, но в совершенно противоположную сторону. Так он проверил, не едет ли кто за ним. Никого не было. Тогда он сделал круг по всему кварталу и скоро оказался у входа в гастроном. Люську он увидел сразу. Притормозил, открыл дверцу, а когда она ловко юркнула в машину, сразу прибавил скорости.

Пока ехали по центральной улице, Гордеев все время посматривал в зеркальце заднего обзора – он уже умел отличать обычных водителей от тех, кто вел за ним наблюдение. Но последних не оказалось, значит, они успели убежать раньше, чем те приехали к зданию райсуда. А в том, что они должны были там появиться, он не сомневался, да и Люська ему об этом сказала.

Она вообще была довольно откровенна с ним. Называла вещи своими именами, и ничем не сдерживаемая речь ее изобиловала грубоватыми словечками и оборотами, так характерными для жителей таких вот среднерусских городов, расположенных между более-менее чинным Севером и горячим, взбалмошным югом России. Она же и сказала ему, еще там, в суде, что Ванька – так Людмила уничижительно именовала своего шефа – очень хочет скомпрометировать его, Гордеева, открытой связью с секретаршей суда, то есть с ней. И готов даже послать по их следам наблюдателей с видеокамерой, чтоб потом опорочить московского адвоката.

Факт сам по себе был весьма красноречив. И кто другой из осторожности немедленно прекратил бы с Люськой любые контакты. Но Юрий, уже загоревшийся идеей подержать в собственных руках ее прелести, плевать хотел на судью. Наоборот, такая постановка вопроса придавала бы их свиданию еще большую остроту. А потом, черт возьми, чем он рискует, в конце концов? Он – свободный человек, имеет право делать что угодно – в рамках приличия, разумеется. И с кем он спит, это тоже его личное дело. А что говорить будут? Его это не волновало. Если всему сказанному кем-то верить, можно сойти с ума. Ну и пусть этими гнусными наветами занимается тот, кто хочет. Ведь если надо пустить сплетню, повода не ищут. Сначала обгадят с ног до головы, а потом предложат отмываться самому.

Так что здесь у Гордеева соединились воедино и упрямство, и злость, и презрение к тому же Ваньке, которому хорошо, наверное, подошло бы прозвище Каин, и, наконец, острое желание показать им всем фигу. А Люська, сидевшая рядом с ним сейчас, умопомрачительно точно подходила для этой по-своему даже возвышенной цели…

– Куда поедем? – спросил он. – Я, к сожалению, окрестностей ваших не знаю.

– В посадки, – безапелляционно заявила она и стала рассказывать, как там будет хорошо.

Это были посаженные еще в середине прошлого века лесозащитные полосы между пахотными полями, которые разрослись и даже стали излюбленными местами, где встречались молодые парочки. Здесь были уже и свои подъезды, и укромные полянки, где удобно маскировать автомобили, и даже небольшие кострища, на которых отдыхающие жарили себе шашлыки. Сегодня день был будний, и наезда «гостей» не ожидалось, обычно это случалось по выходным дням, так что по поводу помех можно было не особо беспокоиться. Ну а потом, в городе как-то не принято мешать отдыхать другим, и если ты, скажем, приезжаешь на свое излюбленное место, а оно уже занято целующейся взасос парочкой, то, как истый джентльмен, обязан найти себе другое место. И все это Люська рассказывала, пока они ехали за город, а затем по шоссе отправились на юг, недалеко, километров всего на десять – пятнадцать. Заодно можно было лишний раз проверить – преследователей не было, ехали обыкновенные машины, каждая по своим делам.

Было еще светло, темнеть станет лишь после десяти вечера, так что и торопиться им было некуда, никто никуда не спешил, а, напротив, московский гость все более накалялся в ожидании волнующей перспективы. В том, что она действительно будет чрезвычайно волнующей, они не сомневались, недаром же Люська изъерзалась на сиденье, мешая Юрию внимательно смотреть на дорогу.

Место, которое она выбрала, было действительно восхитительным – и главное, никого не оказалось поблизости. Юрий подумал, что она здесь явно не впервые, но ревнивые мысли немедленно заслонило желание, с которым Людмила принялась опускать сиденья в машине, поверх которых она расстелила свой плащ, бесхитростно заявив, что беспокоиться не надо, она потом постирает его. Затем она легко освободилась от нехитрой своей одежды, помогла то же самое сделать ему, и они, словно уже раскаленные долгим ожиданием, кинулись в объятия друг к другу. Уже в полной темноте они наконец немного устали. С ее губ легкими мотыльками слетали восторженные и грубоватые слова, обозначающие ее внутренние ощущения, а Юрий совершенно уже потерял голову, весь отдавшись безумству этой безудержной страсти. Только раз он осознал себя, с трудом сообразил, где находится и что с ним происходит.

Настал момент, и они наконец отстранились друг от друга – мокрые и горячие. Легкий ветерок приятно холодил кожу.

– Ванька – дурак, – заметила Людмила. – Это ведь он меня заставил, а теперь небось жалеет. Так ему и надо…

– А ты тоже жалеешь? – без удивления спросил Гордеев.

– Я-а-а?! Да ты с ума сошел. Я только и думала, как бы тебе половчей отдаться.

– Ты потрясающе откровенная, – засмеялся Юрий.

– Слушай, Юр, а ведь был момент, я уже приготовилась там, в твоем кабинете, когда мы были одни… Ты так посмотрел, что у меня в трусах мокро стало, ха-ха! Ну, думаю, сумасшедший мужик. Глаза были такие ненормальные, когда ты меня всю осмотрел – я ж видела! Ну, думаю, сейчас как вскочит, как ухватит за бока, да так навалится, и я заору на всю контору! А Ванька прибежит и от зависти сдохнет, когда нас увидит. Но ты – ничего, молодец, мне с тобой хорошо, давно так не было…

– И часто ты с ним… того? – Юрий почувствовал, что в нем возникает непонятная ревность к здоровенному Ваньке-Каину, как он уже твердо решил про себя называть судью.

– Ох, да кто с ним не был? Все наши молодые судейские бабы через него прошли. Это у нас как прописка, обязательный акт, а то сживет со свету, он такой… злобный и придирчивый… Подлый, в общем.

– И никто ему ни разу не отказал? – удивился Юрий.

– Одна сдуру отказала, не захотела, так где она теперь?

– И где же?

– На том свете, – равнодушно ответила Люська и повернулась к Юрию всем телом. – Чего-то мы разболтались, а про дело забыли. Иди сюда. – И проворные ее пальцы заскользили-побежали по его груди, животу…

– Куда ты так торопишься? У нас вся ночь впереди.

– Не знаю, как ночь, а раз ты хочешь сделать остановку, я бы тогда чего-нибудь пожевала, ты как?

– Не сообразил.

– Ну молодец, ну кавалер! Да что б ты делал, кабы не я? Есть у меня в сумке – и пожевать, и запить, я ж недаром у магазина тебе встречу назначила.

Через минуту они, белея в темноте обнаженными телами, с аппетитом уминали бутерброды с вареной колбасой и запивали из пластиковой бутылки детским сладким напитком «Буратино». За неимением иных разносолов, с удовольствием обошлись и тем, что имелось у предусмотрительной Людмилы в сумке.

– Так за что ж он ее? – вернулся к интересующей его теме Юрий.

– Ты про кого?

– Ну про ту девушку, что оставила наш бренный свет. Кстати, как же это случилось?

– Да просто убил он ее. Может, и случайно, у него же звериная силища и удержу никакого… А списали на несчастный случай. Даже и не производственная травма, а так, сама виновата. Поскользнулась, упала, ударилась.

– Ага, упал, очнулся – гипс.

– Ну вроде того.

Таким вот образом Гордеев узнал о трагической истории с Леной Нестеровой. Людмила рассказала бесхитростно про то, что знала. А знала она о подноготной этого события со слов самого судьи, который по неосторожности пришиб девушку за то, что та подсматривала за ними и попыталась даже его шантажировать. Возможно, именно последнее и сыграло решающую роль в отношении Людмилы к трагическому событию – ей было не жалко дуры-шантажистки, но ее пример постоянно как бы находился перед глазами, напоминая, что артачиться перед Ванькой Самохваловым можно лишь до поры до времени. А потом он звереет и становится непредсказуемым. Ему-то ничего, как показала история с Нестеровой, его дружки отмазали. Они – его, а теперь он – их.

Да, но тогда за что же тот бандит Жура Ваньке огромные деньги платил? Впервые задумалась об этом факте Люська и тут же с простотой наивной провинциалки рассказала Юрию новую историю – про взятку в пятьдесят тысяч долларов, свидетелем вручения которой она оказалась. Вручал-то пакет Жура при ней, а вот пересчитывать деньги из этого пакета Ванька стал позже, когда уже закончился рабочий день. Нет, ничего не понятно, странные у них отношения.

– А может, не все деньги полагались ему? Может, большую часть надо было передать выше – по начальству? – предположил Гордеев. – Тем более что, как я посмотрю, нет тут у вас никакого независимого суда, а есть великолепный пример насмешки над подлинным судопроизводством.

– А черт их всех знает, – сердито ответила Людмила. – Да и что-то ты больно мудрено выражаешься… Насмешка! Ха! Ну и чего мы обо всякой дряни говорим? Только зря дорогое время тратим!

– Ты дожуй сначала, – рассмеялся Юрий.

Рассмеялась и она, после чего они стряхнули с плаща крошки и снова занялись делом.

Луны не было, и свидетелей их тайного свидания – тоже, что давало им несомненные преимущества перед тем, как если бы они решились заняться сексом в каком-нибудь закрытом помещении, в городе. Люська получала искреннее наслаждение назло им всем – Ваньке и прочим его приятелям, а Юрий, не испытывая мстительных чувств по отношению к кому бы то ни было, в очередной раз утверждал себя, почти по-мальчишески радуясь забавному приключению. И никто даже не догадывался о том, во что им может обойтись подобная самодеятельность…