Читать книгу Веселая наука - Фридрих Ницше, Фридрих Ницше - Страница 5

Рискните вы, вкушающие, отведать моей пищи!

И уже на следущий день вы найдете ее более

приятной.

А через день еще будете считать ее вкусным блюдом!

И если вы тогда пожелаете еще и еще,

То ведь старые мои произведенья

Вдохновляют меня на новый труд.

С тех пор, как в поисках блуждать я утомился,

Конец всему, приискивать я научился.

С тех пор, как ветр противный я встречаю,

По всем ветрам свой парус распускаю.

Глубоко рой там, где пришлось тебе стоять!

Ведь в недрах клад!

И темным людям предоставь кричать:

Внутри земли повсюду ад!

А. Был я болен? а теперь здоров?

Кто ж лечил тогда меня!

Как забыл все это я!

Б. Верю я, что ныне, друг, ты излечился:

Ведь здоров лишь тот, кто забыть все научился!

Доблестям нашим должно двигаться так же легко,

Как Гомера стихи совершают движенья свои.

Средь поля ровного не стой

И ввысь далеко не стремись!

Ведь с половинной высоты

Прекрасней выглядит наш мир.

Мой нрав и речь моя влекут тебя ко мне,

И ты уже готов идти, и ты уже идешь за мной?

Но нет! останься верен сам себе и следуй

только за самим собой;

Тогда, хотя и медленно, но все же ты пойдешь

за мной.

Уж кожа у меня коробится и рвется,

И снова требует желудок пищи.

Земли так много потребляет он.

И вот между камней и трав зигзагами

Ползу я, голодом томимая,

Чтобы ту же пищу – землю пожирать,

Которую всегда я раньше ела.

Да! в счастье своем мне хочется

Сделать счастливым каждого!

Хотите и вы сорвать мои розы?

Стан свой нагнуть вам придется и скрыться

Между скалой и стеною терновника дикого,

В сердце своем затаивши желание жадное!

Ведь счастье мое любит злую насмешку!

Ведь счастье мое любит всякие козни!

Хотите ли вы сорвать мои розы?

Мое презрение к миру и людям вы видите

Лишь в том, что ко многому всегда я равнодушен был.

Но равнодушием таким ведь также обладает тот,

Кто полным кубком пьет, —

Так будьте вы и о вине того же мненья.

Кроткий и резкий, грубый и нежный,

Друг и чужак, грязный и чистый – вот я каков.

Мудрый и глупый ко мне на свиданье спешат. —

Я же хотел бы быть сразу

Голубем, змеем и кабаном.

Если ты не хочешь глаз и чувство утомить,

То за ярким солнцем должен ты в тени следить.

Рай – гладкий лед лишь для того,

Кто танцует хорошо.

Лучше выточить из целого куска вражду,

Чем по частичкам склеить дружбу.

Нужна и ржавчина бывает иногда:

Ведь мало острым быть еще всегда,

«Он слишком юн», гласит молва тогда.

Если хочешь до верха горы ты пробраться,

То, не думая, должен лишь этою целью задаться.

Плач и слезы ты оставь!

Брать себе все предоставь!

Мне ненавистны убогие духом:

Ведь нет в них ни добра, ни худа.

Слово пустое в пространстве он бросил себе на забаву,

Но в женское сердце влило оно тогда же отраву.

Ведь легче боль двойную перенесть, чем раз страдать?

Так не решишься ль ты ее принять?

Не будь надменным: ничтожная насмешка

– Поставит тебя на место.

«Ту женщину, которая тебе пришлась по сердцу,

себе похить».

Так думает мужчина, а женщина не грабит, а крадет.

Чтоб объяснить себе, мне надо внутрь уйти,

А потому я не в силах быть комментатором своим.

Но всякий, кто стоит на собственном своем пути,

Выносит и меня с собой на Божий свет.

Увы, плачешь, друг, что к жизни вкус потерян?

Не старые ль капризы это?

Я слышу: ты клевещешь, поднимаешь шум,

плюешься? —

Терпение истощилось у меня!

Последуй же совету моему. Решись скорее

И проглоти ты жабу пожирнее.

От диспепсии вылечишь тогда себя.

Знакомо чувство мне иных людей,

А самого себя не знаю я.

Хоть очень близок глаз ко мне,

Но я не то, что вижу или видел.

А если бы захотел я оказать себе услугу лучшую,

То должен был бы сесть, как можно дальше от себя.

Хотя не так далеко, как враг мой,

Но все же далеко сидит ближайший друг! —

А между ним и мною середина!

Ну, догадайтесь же, о чем прошу я вас?

Я должен прочь уйти за сто ступеней,

Я должен громко звать вперед:

«Ты тверд, а разве ты из камня?»

Я должен прочь уйти за сто ступеней,

И в то же время никто ступенью для меня

не мог бы быть.

Нет больше тропы! Вкруг бездны зияют!

И звуки жизни мертвой тишины теперь

уж не смущают!

Ведь ты ж того хотел! Ведь доброй волей

с проторенной тропы ушел ты в горы!

Ну, что же, путник? Пусть будет ясно на душе,

и холодно бросай вокруг ты взоры!

Потерян верный путь!

И веришь сам, опасности не избегнуть!

Посмотрите на беспомощное дитя,

Когда оно попадет со своими искривленными

ножками в стадо хрюкающих свиней!

Ему остается плакать и только плакать, —

И думается вам: неужели оно научится

когда-нибудь стоять и ходить?

Не бойся, вскоре увидишь ты его танцующим!

Сначала оно научится стоять на двух ногах,

А потом будет ходить и на голове.

Если б я не вращалась беспрерывно

По замкнутой орбите вокруг себя,

То как бы следовать могла я

За жарким солнцем и не сгореть?

Я не люблю, чтобы возле меня находился

мои ближний:

Пусть он уходит себе в высь и даль!

Иначе как мог бы он стать моей путеводной звездой?

Чтобы не угнетать нас своим счастьем,

Ты облекся в бесовское одеяние

И отпускаешь адские остроты.

Но все напрасно:

Во взоре твоем так и светится благочестие.

А. Зачем в смущении он стал?

Что слух его теперь смутило?

Что ухо чуткое там уловило?

Зачем так духом он упал?

Б. Кто раз носил ярмо оков,

Тот всюду слышит лязг цепей!

Мне ненавистно одинаково вести людей

и следовать за кем-нибудь.

Повиноваться? – Нет. Но также и не править!

Кто не внушает ужаса себе, тот и другим не страшен:

Ведь только страхом можно стать вожатаем толпы.

Но даже и собой руководить противно мне!

Хотелось бы, подобно диким зверям или вольным

детям моря,

Забыться хоть на миг один,

Мечтам своим отдаться на свободе,

И прихорашиваться лишь только для себя.

Пишет и пишет свой невыносимый мудрый

вздор (Larifari),

Как будто бы и надо было primum scribere,

deinde philosophari.

Да! иногда приготовляю лед я:

Пищеваренью помогает он.

И если бы нужно было вам усвоить много,

То как бы полюбили вы мой лед!

Не безопасно путнику теперь быть в той стране,

И если дух есть у тебя, пусть он удвоит осторожность.

Тебя привлекают и любят до тех пор, пока

не растерзают.

Здесь рой духов, а духа нет!

Будем ли в поте лица вкушать мы свой хлеб?

Но по мнению мудрых врачей от того он

не будет вкуснее.

Вот переливает своими огнями Сириус,

куда он манит?

В поте лица своего будем пить мы вино!

Вы почитаете его за то, что он ни к кому

не питает чувства зависти?

Но он ведь не обращает ни малейшего внимания

на все ваши почести.

Лучше на цыпочках, чем на четырех!

Лучше в замочную скважину, чем в открытые двери!

Мечтою ты прикован к славе?

Тогда с почтением прими такое ты ученье,

Которое дает тебе возможность принесть

от чести отреченье.

Так я исследователь? О, пощади ты это слово!

Я просто тяжестью известной обладаю

И вот все опускаюсь ниже, ниже

И, наконец, иду на дно.

«Я потому иду сегодня, что так мне лучше», —

Вот то, что думает идущий в вечность.

А если люди говорят: «идет он слишком рано,

слишком поздно»,

То толки эти не трогают его нисколько.

Все слабые, вялые люди обращаются к солнцу

со своими упреками.

Тень – вот что ценят они в деревьях!

«Смотрите: вниз скользит он, падает теперь»,

злорадствуете вы:

А он на самом деле лишь с высоты своей

нисходит к вам!

Ведь счастье свое считает он безмерным

и тяжелым,

И яркий свет его идет за вашей тьмой.

Я стал носить часы,

И вот теперь не нужно мне

Следить за бегом звезд,

Движеньем солнца, теней и криком петуха.

И то, что возвещает время мне,

Само отныне глухо, слепо, немо.

И механизм его с своим тик-так

Заставил замолчать природу.

Я чужд толпе, но в то же время я полезен ей:

То солнце ясное я вызываю, то тучу навожу —

Но все над этою ж толпой!

У ней и дух теперь, но как она его нашла?

Из-за нее муж в юности свой разум потерял.

А голова его до той поры богата мыслями была:

Нечистому она теперь досталась… О! нет! нет!

женщине!

«О, если бы вдруг все ключи потерялись,

И ко всем замкам подошла одна отмычка!»

Думает так постоянно

Тот, кто сам является отмычкой.

Не рукой только пишу я,

И нога постоянно хочет быть вместе с писателем.

Твердо, свободно и мужественно бежит она у меня

То по полю, то по бумаге.

Уныл и робок ты, пока твой взор направлен вспять,

А сердце верует в грядущее, где ищешь ты себе

опоры:

О, птица! причислить ли тебя к орлам?

Иль ты любимица Минервы – филин?

Желудка и зубов здоровых я тебе желаю!

И, если сладишь только ты с моею книгой,

То и со мной, мой друг, поладишь!

«Природе верен будь – вот цель твоя».

Но как задачу эту выполнить ему?

В картину ведь природа не уйдет! —

Ведь беспределен самый маленький кусочек мира!

В конце концов, под кисть его лишь то ложится,

что нравится ему,

А нравится ему лишь то, что может он изобразить!

Если бы мне предоставили свободный выбор,

То я с удовольствием устроился бы в раю,

Но еще с большим удовольствием – у себя

перед дверями!

Твой нос глядит задорно

Вокруг себя и ноздри раздувает.

Вот чем ты, носорог без рога,

Мой гордый человечек, и привлекаешь взгляды

всех к себе!

И вечно встретите вы вместе

Горбатый нос и гордость откровенную.

Скрипит перо: ах, черт возьми!

Так неужели ж навеки осужден я скрипеть пером?

Тогда схватил чернильницу отважно я

И начал мазать толстыми потоками чернил,

И как же полно, широко идет работа у меня!

Как удается замысел мне всякий!

Да, правда, ясностью не отличается теперь

письмо мое.

Так что же? Ведь кто читает то, что я пишу?

Кто вверх идет, – тому и рукоплещут!

Но кто внимает похвалам, тот вниз идет!

Чтобы остаться там, вверху,

Ты должен даже к похвале быть равнодушным.

Почти полжизни прожил ты,

А стрелка движется вперед, и трепет чувствует

твой дух!

Довольно по свету ты побродил;

Искал и не нашел – так что же медлить?

Почти полжизни прожил ты,

Страдал и заблуждался час за часом!

Чего же ищешь ты еще? Зачем?

Я к одному стремлюсь – уйти все глубже, глубже!

Откуда родом я, – я знаю!

Ненасытимым пламенем всегда пылаю,

И пожираю сам себя!

Все, к чему я прикасаюсь, загорится светом ярким,

Все ж, покинутое мною, остается пеплом жарким.

Указан путь тебе, звезда.

И дела нет тебе до мрака!

Спокойно путь свой совершай

И горя их не замечай!

Миров далеких достигает твое сиянье,

За грех сочтем тебе мы чувство состраданья,

И «чистоту храни» – вот заповедь тебе.